Пока не настанет рассвет

Чудесная мелодия отчаянной игры. Запретный плод вкусить нет никакого права. Нельзя противиться решениям судьбы — И пусть «судьба» звучит насмешливо и странно. Со дня отъезда Инспиры проходит две недели. Всё это время Инис плохо спит, часто просыпается по ночам, но не может понять причин, и списывает всё на то, что ему ещё нужно время привыкнуть к тому, что он вернулся домой. Экли быстро замечает усталость, поселившуюся на красивом лице брата, но не добивается от него никакого вразумительного ответа и, из раза в раз обеспокоенно качая головой, так и не находит, чем помочь. Она продолжает наблюдать за юношей и в один из дней наконец с облегчением выдыхает, когда утром находит Иниса на заднем дворе, где тот метко забрасывает мяч в кольцо. Иниса мало заботит его собственное состояние, и никакого желания выбираться из комнаты нет, но Экли, пускай ничего и не говорит, смотрит так печально, что хочется постараться хотя бы ради неё. На улице солнечно и тепло — осень, уже начинающая сдавать свои права зиме, будто бы неожиданно передумывает. Мяч не попадает в кольцо, отскакивает и, ударяясь о покрытие, ещё несколько раз отбивает размеренный темп. По прекратившемуся звуку Инис догадывается, что на площадке появился второй игрок, думает, что пришла Экли, и не оборачивается туда, куда укатился мяч. Он же, описав короткую дугу, попадает точно в цель. — Ты делаешь успехи! — восхищённо замечает Инис и, обернувшись, осекается. — Ты ведь даже не знаешь, как я играла раньше, — с наигранным укором качает головой Инспира. — Ты ведь не успел изучить всю мою биографию за то время, что меня не было? — А если и так? — впервые за две недели искренне улыбается Инис, даже не пытаясь скрыть радость от долгожданной встречи. Инспира ласково смеётся, и юноша, уже забыв о том, как звучит её смех, наслаждается переливом мелоличного голоса. Она подходит ближе, останавливается в метре от Иниса, и он, качнув головой, не подтверждает чужие опасения: — Вообще-то, я знаю о тебе только то, что ты говорила. А ты даже не сказала, сколько тебе лет. — Это важно? — хлопает глазами девушка. — Мне восемнадцать. Уже давно, — она отчётливо видит недоумение во взгляде голубых глаз. — У меня день рождения через неделю. Тем же вечером Экли, Инис и Инспира устраиваются в гостиной. Вернувшаяся девушка располагается в кресле с бокалом в руке, возле неё на подлокотник опускается Экли и нежными пальцами медленно оглаживает изящную шею, то и дело цепляясь длинными ногтями за тонкую серебрянную цепочку. Инспира отзывается на ласковые прикосновения, склонив голову влево, ближе к хозяйке дома. Инис долго расспрашивает Инспиру о её доме и внимательно слушает ответы, которые та даёт с видимым удовольствием. Ей нравится внимание, хотя ещё больше ей нравится погружаться в воспоминания о недавнем и далёком. Экли почти не участвует в беседе, но слушает с не меньшим вниманием, чем брат. После очередного рассказа, когда Инспира смачивает горло густым вином, Инис просит прощения и ненадолго отлучается, а Экли, проводив его мягким взглядом, оборачивается к Инспире. Одна рука Экли так и покоится на бледной шее, вырисовывая острыми ногтями различные узоры. Пальцами второй руки девушка обхватывает чужой подбородок, заставляя Инспиру повернуть голову в свою сторону, и зачаровано следит за тем, как дрожат на красивом лице робкие тени. Из-под густых ресниц пробивается завлекающий взгляд. — Поразительно, насколько же ты красива, — шёпотом, чтобы это осталось между ними двумя, произносит Экли. — Разве природа может создать что-то, что сравнилось бы с тобой? — Твой брат уже успел сказать мне об этом, — опустив веки, ластится к руке Инспира, и Экли не может отказать ей в ласке. Инспира действует так, как не действует ни один алкоголь, и таинственным вечером, когда темноту отгоняют лишь небольшие лампы по углам комнаты, хочется поддаться этому странному действию и сделать что-то совершенно выбивающееся из картины обычного поведения. Экли подушечками пальцев гладит щёку, опускается к подбородку, ненароком коснувшись уголка губ, и, может быть, ей только кажется, она видит, как Инспира, чуть повернув голову, целует тонкие пальцы. — Что ещё успел сделать мой брат? — строго, но тихо, не нарушая таинственности, спрашивает Экли. — Больше ничего, — на изящных губах появляется улыбка. — Если тебе хочется, я буду рассказывать обо всём, что происходит между нами. Хочешь, м? И снова пленительный, манящий взгляд. Экли за всю свою жизнь слышала столько комплиментов о собственном цвете глаз, что давно перестала считать его особенным, но сейчас готова взять все свои слова обратно. У Инспиры глаза такие же голубые, но каждый раз, когда она поднимает их, смотря так податливо снизу вверх, хочется сделать что угодно, лишь бы растянуть этот момент до бесконечности. Не выходит насладиться и несколькими секундами: слегка скрипит дверь, внутрь входит Инис, и Инспира мгновенно отворачивается, возвращая себе привычный вид и рассеивая всю ту незримую магию, до этого захватившую комнату. Экли, сожалея об упущенном времени, почти сразу уходит, потому что каждое последующее касание к Инспире отзывается самыми разными мыслями, думать о которых в компании попросту не выйдет. Думать о них в одиночестве тем более не хочется, потому что в одиночестве никто не прекратит поток мыслей, если всё зайдёт слишком далеко. Спустя ещё час, проведённый в гостиной, и распитую на двоих бутылку дорогого вина Инспира сидит прямо на полу, ощущая под собой длинный ворс ковра, пока рядом с ней лежит Инис. Девушка, скрестив ноги, изредка покачивается из стороны в сторону, больше для того, чтобы взбодриться, потому что не хочет уходить первой. Она ненадолго прикрывает глаза, а после, открывает их и, понимая, что дальше упрямствовать нет смысла, встаёт. Вслед за ней поднимается и Инис. Игра, держащаяся на чистом упрямстве, заканчивается ничьей. — Тебя проводить? — с готовностью предлагает Инис. — Ты думаешь, я успела забыть, в какой стороне моя комната? — снисходительно улыбается девушка. — Но я не откажусь. Идём. Лестница, ведущая на второй этаж, кажется слишком узкой, будто бы большую её часть поглотила ненасытная ночь. Инспира с юношей поднимаются в темноте, ведомые лишь холодным лунным светом. На развилке, когда нужно разойтись для того, чтобы каждый направился в свою комнату, Инспира уже прощается, но передумывает. Она сокращает расстояние между собой и Инисом, слегка приподнимается и оставляет лёгкий поцелуй на мягких губах. — Как было бы хорошо, если бы ты это запомнил, — печально вздыхает девушка и удаляется к себе, не оставляя и шанса на то, чтобы продлить время, когда они находятся наедине. «Я запомню», — мысленно отвечает ей Инис, когда за Инспирой захлопывается дверь. Обещание даже в мыслях не звучит хоть сколько-то уверенно, но Инис слишком не обращает внимание на собственные эмоции, чтобы понять это.

***

Инис не влюблялся ни разу. Красота преследовала его повсюду, надоедала и приедалась, а человеческие оболочки зачастую оказывались пустыми внутри, и очень быстро Инис научился распознавать, скрывается ли за оболочкой что-то ещё. В детстве Иниса, как и любого другого ребёнка, не слишком интересовала красота человека — помимо этого было много того, что могло быть интересно ребёнку, а уже в подростковом возрасте он незаметно миновал период, когда его могли привлечь внешние данные. Инис не влюблялся, однако мог заинтересоваться, увлечься, даже если увлечение его оказывалось мимолётным. Окружающие легко очаровывались им, а самым долгосрочным и серьёзным его увлечением оказалась Мемория — умная и образованная, избалованная, но точно знающая себе цену девушка из семьи, с которой долгое время дружили его родители. Увлечение это было продиктовано скорее волей родителей, чем его собственным интересом, однако казалось, что Мемория была лучшим вариантом из возможных. Казалось. Сейчас весь её образ — не идеальный, но достойный, как и образ любой другой девушки, меркнет на фоне Инспиры. Инис сидит на качелях во дворе особняка, медленно раскачиваясь вперёд и назад, и предаётся тем воспоминаниям, которые ещё не окончательно угасли. В тех воспоминаниях нет Инспиры, но от того они становятся лишь более тусклыми и серыми. С появлением загадочной девушки в его жизни появляются краски, ароматы и вкусы, будто бы до этого он и вовсе не жил. — Хороший мальчик, — звучит со стороны ласковый голос, — иди погуляй. Не приказ, но Инис готов слушаться ещё до того, как понимает, что это было адресовано вовсе не ему. Мимо приносится пёс, вслед за ним, пытаясь догнать, бегут и остальные, а Инспира садится рядом и слабо отталкивается ногами от земли, заставляя качели мерно раскачиваться. Движения плавные и медленные, и юноше кажется, что он даже слышит протяжный скрип. — Ты сегодня рано, — отмечает Инис, и ответом ему служит вырвавшийся зевок. — И я об этом жалею, — вздыхает Инспира. — Неприятная ночь. Долго не выходило заснуть, а проснулась рано. Кивком Инис выражает согласие: ночь и в самом деле неприятная. Ему снова что-то снилось, и кажется, что нужно только приложить малейшее усилие, чтобы вспомнить содержание сна, но не хватает ни этого усилия, ни всего желания юноши. Сон вертится где-то в сознании как забытое слово, которое нужно вспомнить: совсем рядом, но недосягаемо далеко. Лучшим вариантом будет бросить попытки. — Экли сегодня снова куда-то собирается, — вспоминает Инис. — Ты с ней? — Чтобы всё снова свелось к тому, что я не сдержусь и испорчу её отношения с её партнёрами? — язвительно замечает девушка. — Нет уж, обойдусь. Мне и без того есть, чем заняться. — Чем же? — заинтересованно откликается Инис. Инспира осекается: заняться, в общем-то, нечем, по крайней мере никаких планов на день она не строит. Конечно, занятие можно найти всегда, и это не станет проблемой, но прямо сейчас вопрос ставит её в тупик. Девушка пожимает плечами, отворачивается, наблюдая за резвящимися псами и позволяя рассматривать себя, и неопределённо произносит: — Придумаю. У тебя есть идеи? — Вообще-то, нет, но можем придумать что-то вместе, — предлагает Инис. — Чем ты обычно занимаешься? — То, чем я обычно занимаюсь, мне давно надоело, — без упрёка констатирует девушка. — Поэтому я и спрашиваю, — звучит объяснение. — Я не буду предлагать тебе ничего из того, что успело надоесть. Инспира наконец отрывает взгляд от животных и, переведя удивлённый взор на Иниса, с уважением качает головой. Он не успевает догадаться, чем вызвана такая реакция, как девушка, поднявшись, весело произносит: — Ты первый, кому так быстро удалось понять это, — с уловимым восхищением звучит искреннее признание. — Удивительно, какими скучным людьми я окружала себя раньше. Здорово, что мы познакомились с тобой, правда? — Правда, — эхом повторяет Инис. — Ты в самом деле рада? — Конечно! — убеждённо восклицает девушка. — Идём, найдём развлечение. Они уезжают из дома рано утром, а возвращаются поздно вечером, почти ночью, когда тёмное небо покрывается россыпью мерцающих звёзд. По двору медленно, даже лениво прогуливается ласковый ветер, нежными касаниями приветствует вернувшихся и стихает, погружая всё вокруг в звенящую тишину. Инспира захлопывает дверь машины, и резкий звук нисколько не нарушает магии ночи. Девушка вскидывает голову вверх, складывает руки на груди и, не замечая ничего вокруг, наслаждается тем, как неотвратимо течёт время. Её внимание привлекает свет в одном из окон особняка, она вглядывается в силуэт, но не может разобрать, кому он принадлежит. Недолго высокая мужская фигура стоит лицом к окну, а затем свет в комнате гаснет, и силуэт сливается с темнотой. Инспира оборачивается к автомобилю, туда, где стоят Инис, и растерянно осматривается, когда не находит юношу. Ей на миг кажется, будто она одна посреди пустого двора, но в стороне раздаются звуки шагов, Инспира поворачивает голову влево, и странное ощущение пропадает. Из головы напрочь вылетает недавний вопрос, когда Инис обеспокоенно спрашивает: — Всё в порядке? — Конечно, — беззаботно улыбается Инспира. — Просто слегка устала. Думаю, что сразу пойду к себе. — Значит, до завтра? Инспира в ответ лишь кивает. Прошлым вечером разуму, затуманенному алкоголем, всё казалось сном, однако сегодня всё по-настоящему: Инспира плавно приближается, слегка приподнимается, сокращая несущественную разницу в их росте, и мягко касается чужих губ своими. Касание это почти невинное, непродолжительное, потому что девушка быстро разрывает поцелуй и, не проронив ни слова, уходит внутрь. Из головы не выходит ощущение чего-то неправильного, и девушка, всегда игнорирующая установки и запреты, в этот раз останавливается для того, чтобы прислушаться к себе. В стенах особняка тяжело дышать, воздух сгущается и тягучей лавиной проникает внутрь, сжигая лёгкие. В коридоре тепло, почти жарко, но металлическая ручка двери неприятно холодит кожу. Инспира опускает ручку вниз, толкает дверь и почти перешагивает порог собственной комнаты, когда, обернувшись, наконец понимает, откуда на неё смотрел мужской силуэт. — Инспира? — заботливо звучит в полумраке. — Вы только вернулись? Я думала, ты давно у себя, не хотела тебя беспокоить. — А ты почему не спишь? — негромко спрашивает девушка и, сделав шаг внутрь комнаты, оставляет дверь открытой, приглашает за собой. Экли проходит следом, опускается в небольшое кресло, стоящее неподалёку от двери, и следит за тем, как Инспира снимает с себя плотную одежду. Ответа не находится, и всё же сказать что-то надо, поэтому Экли, вздохнув, роняет: — Не спится. С каждой снятой вещью Инспира оголяет себя не только физически. Её несгибаемый образ постепенно теряется, растворяется, оставляя после себя мягкость и нежность, нечеловеческую чистоту. Девушка набрасывает на себя длинный белый халат, тянущийся за ней по полу, небрежно запахивает его и, приблизившись к креслу, в котором сидит Экли, опускается перед ним на корточки. Горячие ладони опускаются на острые колени, и от прикосновения Экли пробивает короткая дрожь. — Хочешь, я почитаю тебе вслух, а ты попробуешь поспать? — предлагает Инспира, и Экли с готовностью кивает. — Что будем читать? Выбор падает на книгу, чтение которой Инспира уже почти заканчивает, и начинает девушка с последней главы. Инспира устраивается на широкой кровати, утопая в огромном воздушном одеяле, в одной руке держит книгу, а пальцами второй зарывается в рыжие волосы и нежно поглаживает кожу головы. Мягкий голос вкупе с незамысловатой лаской делают своё дело, и Экли быстро погружается в крепкий сон. Инспира не прерывает чтение, и голос её продолжает тихо звучать в комнате даже тогда, когда слушателей не остаётся. История увлекает её столь сильно, сколько не увлекает ничего, кроме книг, и в памяти всплывает давно сказанное ею, но всё ещё неизменное: «Только книги могут в полной мере развеять скуку. В книгах я нахожу такие миры, каких никогда не найду в жизни». Инспира пальцами скользит ниже, по нежной коже шеи добирается до острых плеч и, чуть повернув голову, носом зарывается в копну густых волос. Они пахнут дымом, определённым сортом вина, именно того, какое всегда пьёт Инспира, табачным пеплом. Экли удобнее устраивается на небольшой груди и, громко вздохнув, замирает, своими действиями вызывает ласковую улыбку. «Как же вы удивительно похожи, — в которой раз отмечает Инспира. — Интересно, он такой же?» Мысль о третьем члене семьи, старшем брате не даёт покоя — появляется догадка о том, кому мог принадлежать силуэт в окне. Сейчас, конечно, не время для того, чтобы проверять свои мысли, однако Инспира обещает себе рассмотреть этот вариант в будущем. Почему-то не отступает ощущение если не опасности, то тревоги и странной тоски. Что-то затаивается в доме, только и ожидая момента, когда можно будет нанести подлый удар, ответив предательством на предательство. «Чинерис, кажется», — вспоминает Инспира имя, услышанное лишь однажды. Экли когда-то вскользь упомянула о старшем брате, но с явной неохотой и без малейшего желания продолжать тему, так что Инспира не стала настаивать, а теперь даже слегка жалеет. Между братьями давно произошёл конфликт, который продолжается и до сих пор, и Инспира чувствует в себе желание разобраться, которому не хочет сопротивляться. Появляется какая-то несвойственная ей детская любознательность. Даже если по итогу это приведёт её к чему-то нехорошему, кажется, что результат будет стоить того. В размышлениях Инспира проводит время почти до самого утра, и лишь тогда, когда до рассвета остаётся несколько часов, сон настигает её. Утром Экли, проснувшись раньше, недолго нежится в крепких объятиях и только после тихо покидает комнату, боясь разбудить Инспиру, но та совершенно не ощущает рядом осторожных движений. Никто из находящихся в доме не находит в себе сил потревожить её сон, потому что такой поступок был бы равен кощунству. Экли ненадолго заходит к себе, а после спускается на первый этаж, где снуют проснувшиеся слуги. Они все желают ей доброго утра, и та с ласковой улыбкой отвечает тем же, берёт стакан с водой и в ожидании завтрака направляется в гостиную. На диване в чёрном чехле лежит скрипка, оставленная Инспирой. Экли поправляет музыкальный инструмент, касается молнии чехла и ненадолго задумывается. Её размышления прерывает появление Иниса, и девушка делает шаг назад, увеличивая расстояние между собой и скрипкой. — Ты не хочешь сыграть? — спрашивает её брат. — Раньше у тебя здорово получалось. — Что моё «здорово» в сравнении с тем, что своими руками делает Инспира? — без зависти, с явным восхищением разводит руками Экли. — Она вложила столько трудов в то, чтобы развить своё искусство. Инис опускается рядом со скрипкой, но не касается её, попросту не видит в этом нужды — слушать музыку ему нравится гораздо больше, чем исполнять её. Хочется послушать, как звучит инструмент, но сыграть сестре предлагает юноша не из чистого любопытства — знает о том, что в игре она действительно хороша, а потому делает ещё одну попытку: — Не слишком ли ты обесцениваешь собственные умения? — И всё же, лучше бы тебе дождаться, пока проснётся Инспира, — вновь отказывается Экли, и Инис больше не спорит. — Как скажешь, — покорно соглашается он. — Сколько же в тебе упрямства, Экли. В открытое окно вливается птичья трель, занесённая внутрь потоком холодного воздуха. Следом внутрь ныряет солнечный луч, скользит по полу и забирается на стол. Экли открывает створки шире, вздыхает воздух, в котором чувствуются первые веяния зимы, и её лицо озаряет беззаботная улыбка. В преддверии зимы, когда всё покроется чистейшим снегом, не хочется думать ни о чём плохом. От вчерашнего настроения не остаётся ни следа, и сегодня девушка, обернувшись, опирается о подоконник и кивает слугам в ответ на вопрос, стоит ли уже накрывать на стол. — Будут ли какие-то распоряжения на сегодняшний день? — спрашивает её статный пожилой мужчина, выполняющий роль дворецкого, и Экли, подумав, кивает: — Да, приготовьте машину, пожалуйста. Мне нужно в город. — Как Вам будет угодно, госпожа, — почтительно отвечает мужчина и, поклонившись, спешит выполнить приказ. — Что ты задумала? — с живым интересом выпытывает Инис. — Хочешь со мной? — с улыбкой предлагает сестра, зная, что он решительно откажется. — Узнаешь. Пока я только думаю, так что не буду говорить раньше времени. Можно было бы поспорить, поупрямиться, как это было привычно для Иниса, и это наверняка сработало бы, как срабатывало всегда, но Инис не находит в себе сил на то, чтобы допытываться и этим безмерно удивляет Экли. Она не высказывает свои опасения вслух, но всё больше тревожится о брате, который с поразительной скоростью закрывается от собственной семьи и обособляется от сестры — последнего близкого человека, который у него остался. Это поведение, столь непривычное, не может не пугать. Решение поговорить Экли откладывает на потом, чувствуя, что успеет об этом пожалеть.