Пока не настанет рассвет

Безветренно и жарко, как в пустыне. Иль, может быть, то раскалённый ад? Итог объявлен был во всеуслышание отныне: Пред страшной смертью объявили маскарад. — Где твои манеры? — то ли шутя, то ли серьёзно интересуется Экли. — Сама удивлена тому, что хотя бы читать и писать умею, — усмехается Инспира. Сигарета, зажатая в её пальцах, слабо подрагивает. Девушка, откинув голову назад, сквозь полуопущенные веки наблюдает за тем, как дым поднимается выше и рассеивается под высоким потолком туалета. Кроме них в помещении нет никого — Экли проверяет все кабинки одну за другой и, только убедившись в том, что они одни, начинает разговор. По непроницаемому лицу Инспиры сложно что-то понять, и Экли даже не представляет, что она должна сказать, чтобы не ошибиться. — Нельзя так, Экли, — примирительно вздыхает девушка. — Я бы отрезала его мерзкий свиной язык, а ты проглотила всё то, что он говорил тебе. — По тебе сразу видно, что ты из другой страны, — снисходительно улыбается Экли. — У нас не принято решать всё так. Проблемы, которые я принесу ему, будут ощущаться куда больнее, чем отсутствие языка, который не говорит ничего умного. — Никто не имеет права открывать свой грязный рот в сторону того, что мне дорого, — грубо реагирует на её замечание Инспира и спокойнее продолжает: — Но теперь уже наш спор не имеет значения. — Теперь уж точно, — не сдержавшись, смеётся её собеседница. — Вряд ли он захочет разговаривать со мной в дальнейшем, но и плевать. Идём? — спрашивает она, с надеждой протянув руку. Инспира — будто может быть иначе — соглашается. Вкладывает свою ладонь в чужую, переплетает пальцы и тянет Экли за собой в сторону двери. В коридоре у туалета их ждёт Инис, переводит обеспокоенный взгляд с сестры на Инспиру, задерживается на её лице, пытаясь прочесть что-то кроме расслабленной насмешки, и долго не может определиться, к кому обратиться. В конце концов юноша спрашивает сразу у обеих: — Вы в порядке? — Переживаешь? — с любопытством спрашивает Инспира. — Ничего не случилось, всё хорошо. Ты уже придумал что-то ужасное? — Не столь радикально, но предполагал, что вы друг друга обидите, — честно заявляет Инис. — Зря ты это, — наигранно вздыхает Экли. — Её можно обидеть только прямым выстрелом в голову. — Меня прямо сейчас смертельно обижает твоё отношение ко мне, — театрально возмущается Инспира, не желая даже в шутку признавать справедливость замечания подруги. Ночь незаметно опускается на город, погребая под собой остатки солнечного света и заботливо укрывая низкими тучами бледные звёзды. Инспира вскидывает голову для того, чтобы попытаться рассмотреть созвездия, но вместо того, чтобы увидеть рассыпавшиеся звёзды, ловит первую каплю дождя, упавшую на лицо. Девушка делает шаг обратно, и можно подумать, что она не хочет намокнуть, но на самом деле всё куда проще — она не рассчитывает погоду перед тем, как покинуть особняк, а теперь жалеет об этом, мгновенно продрогнув на холодном ветре. На плечи девушки опускается пальто, пахнущее крепким чаем и дорогим табаком. Тёплая ткань надёжно укрывает фигуру, огораживает её от остального мира и не позволяет холодному дождю добраться до женского тела. Салон автомобиля, как и любое место из тех, в которых хотя бы время от времени бывает Инспира, быстро пропитывается тяжёлым ароматом сигарет, и остальные привыкают к этому так скоро, что даже не замечают навязчивого запаха. Инспира опускается на переднее сидение рядом с водительским креслом и, пока Экли сзади борется с подступающим чувством тошноты, появляющимся при самой короткой поездке, открывает книгу на той странице, где остановилась утром. Её успокаивающий голос разносится по салону, убаюкивая Экли, и та, быстро потеряв нить повествования, полностью увлекается звучанием приятного голоса. Уже почти уснув, она слышит, как что-то произносит Инис, завязывается негромкий спор, но его суть девушка не улавливает. — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Инис, заметив, как Инспира с каждой минутой всё больше мрачнеет. — Душно тут, — вздыхает она в ответ, и стекло с её стороны неторопливо ползёт вниз. — Спасибо. Автомобиль попадает в пробку, останавливается, и Инспира, отложив книгу, глазами впивается в происходящее впереди. В открытое окно доносятся звуки сирены, девушка обращает взгляд назад, где спит Экли, и перекрывает себе доступ к свежему воздуху для того, чтобы не потревожить чужой сон. Инис, заметив её жест и осознав его причину, мягко улыбается. — Ты почти ничего не рассказывала о себе, — напоминает Инис, предпочитая разговор тому, чтобы включить музыку. — А есть что-то, что тебе нужно знать? — со смешком реагирует Инспира. — Подумай хорошо, вдруг влюбишься? — Влюблюсь, — смиренно кивает Инис. — Буду дарить тебе белые ирисы. — Почему белые? — оживившись, с интересом спрашивает девушка. — Тебе подходят, — пожимает плечами Инис, пока автомобиль медленно ползёт по дороге. Постепенно становится свободнее, и медленно автомобиль возвращается в прежний темп. Инспира, когда они минуют место аварии, и звуки остаются позади, вновь опускает стекло, вдыхает холодный воздух и, развернувшись к водителю, открыто смеётся: — В самом деле? Ты совершенно не разбираешься либо в цветах, либо в девушках, — смех её мягкий, совершенно беззлобный и вместе с тем заразительный. — Не знаю, что и рассказать. Спрашивай, что интересно, а я отвечу. Экли освобождается ото сна в тот момент, когда автомобиль останавливается во дворе особняка. Инспира возвращает пальто, всё время находившееся на её плечах, коротко прощается и уходит к себе в комнату, оставляя Экли на попечение младшего брата. Утром, проснувшись после беспокойного и непродолжительного сна, Инспира находит на столе в её комнате букет белых ирисов, оставленных в хрустальной вазе.

***

По просторному двору разносится радостный лай нескольких собак. Животные наперегонки несутся к хозяину, соскучившись по нему за время короткой разлуки, и самый ловкий из псов, обогнав остальных, передними лапами упирается в широкую мужскую грудь. Инису, которому кажется, что он не видел псов вечность, его собственный костюм важен ещё меньше, чем животным, всеми возможными способами высказывающим свой восторг. Инис тем, что возвращает в родной особняк любимых псов, окончательно даёт понять, что планирует остаться на долгое время, и Экли с облегчением выдыхает. Она стоит у окна в своём кабинете на втором этаже и через стекло наблюдает за резвящимися животными. Из-за угла выступает знакомая фигура, а псы, не подпускающие к себе чужих, с удовольствием подставляются под ласку, которой их одаривает Инспира, и Экли не сдерживает удивлённого вздоха. — Ты решила всех в особняке очаровать? — шёпотом бросает в воздух Экли, даже не догадываясь, что Инис точь-в-точь повторяет её слова. — Я не делаю ничего специально для того, чтобы произвести хорошее впечатление, — кажется, честно отвечает Инспира. — И всё же у тебя прекрасно получается, — отмечает Инис. — Ты любишь животных? — Люблю, — кивает девушка. — Они не могут предать. — Я бы так не сказал, — в шутку хмурится Инис, пока псы, без устали размахивая хвостами, позволяют Инспире гладить себя. — Они прямо сейчас предали меня и не испытывают никаких угрызений совести. Но ты нравишься им. — Так уж получилось, что я нравлюсь всем, — произносит девушка и жестом отсылает собак, которые беспрекословно её слушаются. — Мне нужно будет вернуться домой. Трава в саду блестит от дождя, без остановки лившего всё утро. Из-за туч стеснительно выглядывает солнце, только на миг разрушает плотную завесу мрака, а после вновь скрывается, и осенний сад заволакивает серыми красками. С осины срывается ярко-красный лист, и Инис, ловко поймав его, осторожным движением опускает на светлые волосы. — Когда? — спрашивает он и сразу же задаёт вопрос, ответ на который получить важнее: — Надолго? — Будешь скучать? — улыбается Инспира. — Не знаю, надолго ли. Думаю, что нет. Но уже сейчас, так что я пришла попрощаться. — Вот как, — ровным голосом произносит юноша. — Понятно. Тогда идём, я провожу. У ворот, где ждёт машина, приходится попрощаться. Экли не выходит, заранее предупреждённая об отъезде. Инис на прощание мягко сжимает прохладную ладонь девушки, и это первое прямое прикосновение между ними. Юноша долго смотрит вслед автомобилю, на котором уезжает Инспира, а девушка внутри снимает с волос осиновый лист и, улыбнувшись, кладёт его между страниц книги. Инис возвращается в особняк, и с тем, как уехала Инспира, развеивается его хорошее настроение. Он по привычке поднимается на второй этаж, недолго раздумывает, куда пойти, и выбирает целью комнату, в которую так и не нашёл сил зайти после возвращения домой. Инис входит внутрь, бросает взгляд на окно, занавешенное плотными шторами, и тянется к выключателю, когда пальцы, уже коснувшись его, сжимаются в кулак, и комната остаётся во мраке. — Чинерис, — тихо зовёт Инис, — я вернулся. Знаю, что ты не скучал. Юноша думает, что не дождётся ответа. В комнате среди разбросанных подушек и пледов он не сразу даже замечает человеческое тело, а затем родной голос, охрипший от долгого молчания, отзывается: — Уходи. — Как скажешь, — без споров покоряется Инис. Он выходит в коридор, прикрывает за собой дверь и оборачивается, чтобы зайти к себе, как сталкивается с Экли. Та без слов всё понимает, поджимает губы, смотря с ласковым сочувствием, и всё же замечает: — Не нужно было. Тебе же хуже. — Попытаться стоило, — улыбается Инис, и в его улыбке не разглядеть ни капли фальши. — Тебе помочь с чем-то? — Я скажу, если мне понадобится помощь, — кивает Экли и, отступив в сторону, наблюдает за тем, как Инис скрывается в своей комнате. Юноша опускается на постель. Проходит всего несколько секунд, как кто-то скребётся в дверь комнаты, и та подаётся, раскрывшись. Внутрь входит пёс, опускается на ковёр у кровати, и Инис, свесившись, запускает пальцы в густую шерсть. На подоконнике стоит ваза, которой не было утром, а жёлтые нарциссы в ней вызывают у Иниса уже искреннюю улыбку. Рядом с вазой остаётся неубранная служанкой визитка дорогого магазина цветов.

***

— Пока там ещё господствует осень, здесь уже настоящая зима, — с удовольствием прикрывает глаза Инспира, и слипшиеся снежинки опускаются на её ресницы. Девушка совершенно не замечает холода, наслаждаясь погодой в родной стране. В аэропорту на удивление почти нет людей, а те, кто есть, не обращают никакого внимания друг на друга, но их взгляды то и дело возвращаются к красивой девушке, которая без труда приковывает к себе внимание. Она почти не везёт с собой вещей, с ней только небольшая сумка с документами и книга, зажатая в пальцах. Звонит телефон, и Инспире приходится постараться для того, чтобы достать его из кармана пальто. — Я скоро буду, — мелодичным голосом сообщает она.

***

Инспира не может представить, что такое считать домом чужую страну, и каждое возвращение туда, где она выросла, она считает чем-то особенным. Она испытывает самые нежные чувства к совершенно любому уголку родины, независимо от того, довелось ей оказаться в развитой столице или в забытой деревушке вблизи границы, но в этот раз её путь лежит именно домой — в стены, где прошло её детство. В коридоре у входной двери её встречает полюбившаяся с детства мраморная фигурка кота. — Госпожа Инспира, — радостно хлопочет вокруг девушки служанка, — мы все так рады Вашему возвращению. Прошу Вас, позвольте мне забрать пальто. О, Вы вся в снегу! Я распоряжусь приготовить Вам сухую одежду. — Не нужно торопиться, — качает головой Инспира, — сначала я загляну к дяде. Он как всегда в делах и не может найти времени на то, чтобы встретить меня? Когда-нибудь я всерьёз обижусь. Девушка отдаёт верхнюю одежду, отряхивает с волос капли воды, оставшиеся от растаявшего снега, и направляется вглубь особняка. За дверью кабинета её ждёт мужчина, на вид едва перешагнувший пятидесятилетний рубеж, который, увидев племянницу, с отеческой улыбкой поднимается из-за стола. Инспира, заключив в крепкие объятия статную фигуру, неохотно отстраняется и садится в кресло напротив. — Жизнь в Пиетасе идёт тебе на пользу, — отмечает мужчина. — Ты с каждым разом всё больше и больше меняешься, взрослеешь. — Ужасная страна, — ответ Инспиры из раза в раз остаётся неизменен. — Короткая зима, скучные люди — что в ней вообще может нравиться? — Но ты бываешь там чаще, чем дома, — с насмешкой звучит напоминание. — Расскажи мне, чем ты там занималась. Мне интересно послушать тебя. Рассказ мог бы выйти совсем коротким, но Инспира в своей привычной манере растягивает повествование, не упуская ни малейшей мелочи. В какие-то моменты её тон становится заинтересованным, в какие-то скучающе-раздражённым, однако к концу рассказа, за его время выкурив три сигареты, она с удивлением отмечает то, что эта поездка ей запомнилась больше других. Уходить из кабинета не хочется, а мокрая одежда успевает высохнуть на теле, так что причин для того, чтобы уйти, и не находится. Девушка поднимается с кресла, обходит помещение по периметру, не замечая в убранстве никаких изменений, и останавливается напротив любимой скрипки, будто бы случайно оставленной в кабинете. Какое-то время уходит на то, чтобы настроить инструмент. Инспира ведёт смычком по струнам, в первый раз просто проверяя чистоту звучания, а после повторяет уже увереннее и складывает звуки в мелодию. От движения рук звучит уже подзабытая мелодия, отражающаяся от стен и растворяющаяся в себе остальные звуки. Девушка с удовольствием возвращается к дорогому инструменту и полюбившемуся с детства занятию. — Ты удивительно трудолюбива, когда это касается игры, — в которой раз замечает мужчина. — Но ты не исполняешь ничего своего. — Эти руки способны исполнять сложнейшие произведения, — печально размышляет Инспира. — Я не могу осквернять творения великих композиторов даже мыслью о том, чтобы поставить в один ряд с ними то, что писала я. Скрипка возвращается на место, пускай её обладательница и расстаётся с инструментом весьма неохотно. Инспира уходит к себе, обещая вскоре вернуться, однако, стоит ей опуститься на постель, она чувствует навалившуюся усталость и до утра больше не поднимается. Накативший сон, появившийся из-за усталости после долгого перелёта, растягивается надолго.

***

«Я видел долгий, долгий сон. В горящих руинах, в которых пламя подпитывалось ненавистью обезумевших страдальцев, метались люди, запертые внутри особняка без возможности выбраться. В колыбели лежал ребёнок, удивлёнными глазами наблюдая за тем, как огонь пожирал тяжёлые шторы и дорогие ковры. Ему одному не был известен страх перед ужасающей силой пламени, и белокурая богиня, наблюдающая за гибелью большой семьи, нарушила данный себе обет, вмешавшись и огородив ребёнка от огня». Инис просыпается от тревожного сна в середине ночи. Только вчера дом становится пустым и неприветливым без Инспиры, а уже сегодня возвращается давящая атмосфера, хочется вновь сбежать, как сбежал юноша на несколько лет. Тишина закладывает уши, а сердце в быстром темпе заходится в груди, сильно ударяясь о грудную клетку. Инис не помнит сон, который отзывается в теле мрачным кошмаром, но помнит светлое платье, фигура в котором предстала перед ним. Юноша почти уверен, что уже видел это платье, и проверить не отказывается — наспех одевается, убеждённый, что ночью никого не встретит, и выбирается из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Единственным источником света ему служит тусклый экран телефона. В подвальных помещениях особняка хранятся самые разные вещи, которым не находится иного места. Инис спускается по широкой лестнице, тратит много времени на то, чтобы найти выключатель, и мягкий свет заливает все помещения и коридоры между ними, расположенные ниже первого этажа. В воздухе расплывается слабый запах затхлости. Посреди вытянутой комнаты, где друг на друге стоят сундуки с одеждой, располагается высокий манекен. По плавным изгибам, в точности повторяющим женское тело, струится лёгкая ткань. Слои накладываются друг на друга и колыхаются от дыхания, когда Инис становится слишком быстро. Платье действительно в точности то, что было во сне, но Инис помнит его не только потому, что однажды видел, спустившись в подвал. Юноша обходит манекен, откидывает тяжёлую крышку сундука и осторожно, боясь повредить, извлекает старый фотоальбом. На старой фотографии, коричневой от времени и вместе с тем местами потерявшей цвет, порванной на уголках, запечетлена молодая девушка. Одной рукой она удерживает букет цветов, второй придерживает шляпку, которую пытается сорвать с головы озорной ветер, и её улыбка кажется удивительно знакомой. — Тебе это ровным счётом ничего не даст, — звучит из глубины подвала мягкий женский голос. — Что? — удивлённо переспрашивает юноша, вглядываясь в темноту, надеясь разглядеть в ней говорящую. — Не в твоей власти изменить судьбу, — откровенно насмехаясь, сообщает невидимая собеседница. — Ты ведь уже забыл, почему пришёл сюда, не так ли? Инис действительно забыл. Сон совершенно вылетает из головы, оставляя после себя непонятную и неуютную пустоту. Юноша оглядывается по сторонам, пытаясь понять, что заставило его прийти сюда, но почему-то хочется вернуться к платью, будто оно может дать подсказку. Инис так и остаётся стоять у сундука, сжимая в руке фотографию, забранную из альбома. — И наш разговор ты тоже забудешь, — предугадывает вопрос женщина. — Уходи. Не нужно приближать неизбежное. — Это ведь не последний наш разговор, — утверждает Инис. — Будешь скучать? — звучит с улыбкой, а Инис пытается вспомнить, где он слышал это. — Всё зависит от тебя. Инис уходит, не находя в себе сил спорить. Что-то внутри рвётся в подвал, не позволяет оставить место, но сопротивляться желанию говорящей женщины нет никакой возможности. Юноша как в тумане доходит до своей комнаты, садится на кровать и лишь тогда, опустив взгляд вниз, понимает, что забрал вместе с собой фотографию. Он откладывает предмет в сторону, откидывается на постель и падает в темноту. Темнота тянет свои щупальца, обвивается вокруг тела, и по ощущениям это кажется какой-то мерзкой холодной слизью. Инис хочет вырваться из этих пут, но слишком быстро они становятся родной вещью, неотъемлемой частью, с каждой секундой всё больше укрепляются внутри. Уже сейчас он чувствует, что ему придётся приложить очень много сил, чтобы найти спасение, но спасения искать хочется всё меньше и меньше. Хочется сдаться темноте, пускай это будет равно тому, чтобы сдаться вечной пустоте, горящему холоду, болотной жиже, стремящейся потопить заблудшего в неведении путника. Подступающий сон ощущается той самой болотной жижей, холодной и горькой, ярко пахнущей сыростью и мхом, укрывающим всю поверхность болота, маскирующим смертельную местность под островок безопасности. — Будешь скучать? — насмешливо, даже как-то зло звучит в угасающем сознании знакомый голос. — Буду.