Ветер и паутина

Впервые он подумал об этом 17 июля. На улице был теплый, солнечный день, который портил только холодный ветер с моря. Ночью прошел дождь. Нет, не дождь, настоящий ливень, после которого остались лужи. Сейчас эти лужи с шумным плеском разгоняли машины, едущие по улице. Он помнил, как выходил из дома, а рядом с зданием, по пологой дороге к морю, струился ручей. Он звонко журчал, подскакивая на кочках, переливаясь по выбоинам в асфальте, подсыхая и оставляя после себя лужи. Все портил ветер. Отвратительный холодный ветер. Ты выходишь на улицу, подставляешь лицо теплому солнцу, а потом налетает промозглый, гадкий ветер, забирается холодными пальцами под одежду, заставляет ежится и ругаться на погоду. В тот день Роланду очень хотелось спрятаться от этого ветра и от солнца, исчезнуть. Это было безотчетное, подсознательное желание. Он долго работал в офисе и голоса людей сливались в один бесконечно длинный белый шум. Потом у них было совещание. Даже сейчас, спустя несколько месяцев, он хорошо помнил события того дня. 17 июля. Понедельник. В тот день, после совещания, он подошел закрыть окно в попытке избавиться от холодного ветра, согреться. Ему постоянно было холодно. Их офис располагался на 14 этаже, и он опустил глаза вниз, на улицу. Машины быстро ехали по дороге, расплескивая воду в лужах. Пахло сыростью. Тогда, 17 июля Роланд впервые подумал о самоубийстве. Эта мысль была такой странной и неожиданной, что его рука замерла на ручке окна. Самым странным была её легкость. Столько можно говорить о том, что самоубийство это эгоизм, но ведь… умерев, ему будет на это все равно. Все что ему стоит, это залезть на подоконник, а потом просто сделать шаг вперед. Просто шаг. Он никогда не боялся высоты, даже прыгал с парашютом, так что это не казалось чем-то страшным. От просты происходящего у него закружилась голова. Осознание что за пару минут он может прекратить все что сейчас происходит, абсолютно все, было странным. Тогда он все-таки закрыл окно, не встал ногами на подоконник и не сделал шаг вперед. И именно поэтому ничего не закончилось. Стабильно плохо не может быть. Рано или поздно мы доходим до дна, касаемся его ногами, аккуратно ложимся в ил, а потом отталкиваемся и всплываем, подобно мячику. Роланд всегда верил в это, продолжал повторять это себе даже сейчас, когда, казалось бы, уже сам стал частью дна и начал зарастать илом. Он думал об этом всегда. Сначала эти мысли кружили ему голову. Потом он пришел в себя и это начало его пугать, но желание… желание никуда не ушло. Простота, тот факт, что все закончиться, стоит сделать этот шаг, глоток. Эти мысли его не оставляли. Он возвращался к этому каждый раз. Каждый раз, подходя к окну, стоя на пешеходном переходе, на тротуаре, чувствуя, как перед ним проносятся машины, заказывая лишнюю чашку кофе, выбирая темные переулки вместо освещенных улиц. Каждый раз, когда он пил таблетки от головы. В каждой упаковке было по 20 таблеток. Конечно, одной не хватит, надо действовать наверняка. Его пугали эти мысли, но в тоже время странно успокаивали. Он думал, что это пройдет. Верил, надеялся, ждал. Избавлялся от мыслей, менял это на спорт, алкоголь, работу, что угодно. И раз за разом он снова тянулся к серебристому блистеру и набирал в руку таблетки. Одну, вторую, третью. Пальцы легко надрывают фольгу и светло-зеленые капсулы падают в руку. Они прилипают к теплой, слегка влажной ладони. Он зажимает их в руке, подносит к губам, все сильнее и сильнее стискивая край столешницы. А потом снова смывает их всех в раковину и долго смотрит как зеленоватые таблетки растворяются в воде. Роланд очень долго моет ладонь, но ощущения чего-то липкого, странного в руке не проходит еще несколько дней. Он не пил со студенчества и всегда плохо переносил алкоголь. В один из дней не выдержал, купил несколько бутылок текилы и выпил их дома почти не задумываясь, думая, что поможет. А потом его очень долго рвало в ванной. И тогда, на холодных плитках он подумал о том, что ненавидит себя. Это было странно. Один раз он услышал от подруги очень красивую фразу «Суицид не избавляет от боли, а просто передает ее кому-то другому». Как ни странно, об этом достаточно много пишут. Он верил таким цитатам, но иногда становилось просто… все равно. Абсолютно все равно. С каждым днем паутинки, держащие его над пропастью, лопались с тихим звоном, одна за другой. Были и хорошие дни, когда лил теплый, грибной дождь, когда он дурачился на работе, когда все было хорошо. Но раз за разом возвращаясь в такие дни к мысли о конце и ставя себя перед выбором он снова и снова с досадой и горечью обнаруживал, что пустота лучше. Иногда хорошие дни затягивались, шли один за другим и тогда у него снова появлялось желание вставать с кровати, а потом перед ним на дороге резко проносила машина, он заболевал, случайно резал себя ножом. И в такие моменты снова возвращалась подлая, гадкая мысль о том, что приложи он сейчас лезвие чуть ниже, к запястью, сделай он шаг вперед на дорогу и все закончится. И его в ужас, до мурашек пробирало осознание того, что он хочет это сделать даже сейчас. 10 сентября он принял решение. Это эгоистично, глупо, возможно, зря, но ему плевать. Он устал. Безумно устал. Эта усталость была чем-то безумно старым, навалившимся на плечи, тянущим его ко дну, не позволяющим даже встать с кровати. А потом, когда он принял решение, стало легко. Теперь он знал, что делать. Впервые за столько месяцев, а может и лет, ему стало легко. Пришло осознание что все и в правду будет хорошо. Это точно. 21 сентября закончил все дела, встретился с друзьями, сделал подарки, раздарил или попросту избавился от близких и нужных вещей. Написал несколько писем и завещание. Больше всего он провозился с последним, оформляя так, как нужно и заверяя у нотариуса. Убрался в квартире. А 23 сентября, в субботу наступил конец.