Happy End or Not?

И вновь злополучная поляна. Только теперь я жаждал встречи с Джекой. Все, что угодно, лишь бы отвлечься от прошлого дня, забыть его, вычеркнуть из жизни и навсегда предать забвению, что у меня когда-то мог быть день рождения. Совершеннолетие. Едва собака поравнялась со мной, изо всех сил виляя куцым хвостом от радости, я с наслаждением запустил руки в ее длинную и чуть жестковатую шерсть на холке и прикрыл от блаженства глаза. Пальцы скользнули по большим ушам, поглаживая их. Я наслаждался каждым прикосновением к кому-то живому. Вот чего мне так не хватало в непрезентабельной реальности. Тепла… Наласкавшись с песелем, я наконец осмелился исследовать территорию за пределами видимой лужайки. И Джеся вызвалась быть моим проводником. Точнее, как вызвалась. Она бежала впереди, постоянно оглядываясь, иду ли я следом, и поскуливала от нетерпения, мол, что ты там так копаешься? Но поспевать за бодрой рысцой полной сил собаки у меня слабо получалось: как назло, перед ней расступались все дороги, а передо мной только вырастали непроходимые и кустистые корни, которые так и норовили зацепиться за ботинок и уронить навзничь. Я стиснул зубы и, сдерживая разъяренное рычание, продирался следом. Итогом нашей «прогулки» стала еще одна поляна, поменьше, чем предыдущая, и как будто более заброшенная. Однако не без удивления я заметил местечко, на котором трава была явно придавлена больше, чем везде. Причем след был настолько явный, что сомнений не оставалось, лежат здесь постоянно. Я повернулся к собаке, неловко мявшейся на границе леса и лужайки. — Так это твоя поляна? — мягко спросил я, подходя ближе и почесывая за ушком. Ответом мне стал оглушительный и явно довольный лай, и на мгновение я даже задумался, а вдруг она понимает речь? Это же сон, здесь возможно все. Взъерошил шерсть на голове и решил пройтись по месту, куда меня привели. Джека с чувством выполненного долга гордо прошествовала на свое место и легла, словно царица, изящно скрестив передние лапы. Я не удержался и от смеха тихонько всхрюкнул, но чего было не отнять этой собаке, так это утонченного достоинства, которому многие люди могли только завидовать, скрипя зубами. Но тут в мой сон стали прорываться какие-то посторонние и явно нездешние звуки. Я с горечью осознал, что время пребывания тут закончилось, пора просыпаться. Джеся с тоской смотрела вслед моему таявшему на глазах телу, расстроенно помахивая хвостом. Все, что я успел шепнуть напоследок: — Мы скоро встретимся. Обещаю. И меня вытолкнуло в реальность. * * * Над лицом зависла обеспокоенная Дабрия. Моему удивлению не было предела, когда я почувствовал прижатые к уголку уст губы. Недоуменно нахмурил брови, молчаливо ожидая пояснения девушки. Но та, даже увидев, что я проснулся, не спешила убирать голову. И это было хуже всего. Реакция организма на присутствие приятного сердцу человека, да еще и сидящего наверху, была крайне неоднозначной. Наконец я нашел в себе силы произнести: — Не могла бы слезть с меня? Пожалуйста, — едва слышно произнес я, чтобы опять ненароком не вызвать подозрения и так слишком злого в последнее время Ньюта. Демоница хитро улыбнулась, но голову не убрала. Наоборот, опять начала ласкать ухо, еще помнившее вчерашние прикосновения. И еще больше распаляла меня. Я тихо зашипел, пытаясь убрать голову, прекратить сладкую пытку, но та держала крепко, лишь усиливая погружение в экстаз. Поняв, что выбраться не получится, я сжал челюсти, лишь бы не издать лишнего звука. А тем временем ласка продолжалась, становясь все более интимной. Одеяло обиженно полетело в сторону. Демоница наконец оторвалась от меня, но лишь для того, чтобы удобнее сесть. И поняв это, я внутренне взвыл. Дыхание стало рваным, за каждый глоток воздуха приходилось бороться с самим собой. Но вот ее губы снова оказались около моего уха. — Теперь ведь тебе есть восемнадцать? — совсем рядом раздался ее тихий и вкрадчивый голос. Я дернулся. — Так… значит… ты знала? — прерываясь на вдох, пробормотал я. — Я все о тебе знаю, — прошептала она и вновь провела языком, слегка прикусывая мочку и оставляя за собой влажную дорожку. — Не думай, что сможешь от меня что-то скрыть. — А если я не хочу? — жалобно прошептал я, пытаясь собрать разрозненные мысли в единую кучу. Девушка склонила голову и улыбнулась. — Ты ведь сам себя обманываешь, — меня пронзил, словно удар тока, ее ласковый и нежный тон. — Сам себе же боишься признаться в собственных желаниях. А дней остается все меньше… Я зажмурился, пытаясь выдавить из памяти невовремя всплывшие картины, как обжимался с бывшей, сбегая с ненужных уроков. Ничего общего с происходящим ныне вообще не было. — Но ведь внизу Ньют и Катрин, — вновь попытался возразить я. Демоница хмыкнула. — Тебе бы лишь отбрехаться, Люц. Так неинтересно. Ньют и Катрин поехали к ее родителям, рассказывать о беременности. И насколько я поняла, раньше вечера возвращаться не планируют. Так что у нас практически весь день впереди. Однако, посмотрев на меня, девушка добавила и наконец слезла, даруя долгожданную свободу: — Но раз ты так противишься, хорошо. Я не буду давить. Подожду, когда будешь к этому готов и сам попросишь. В отличие от тебя, у меня впереди целая вечность. А теперь пошли завтракать. Такая разительная перемена настроения девушки порой ставила меня в ступор. И действительно, что я тут развонялся, что не хочу ее, когда само тело говорило об обратном? Я нехотя встал с кровати и натянул последние чистые штаны и майку. В голове проскочила мысль, что надо заложить стирку, но я ее тут же отмел. Заложу чуть позже. Сейчас передо мной стояла более насущная проблема: насытить свое зверское чувство голода до отвала. Мы спустились на кухню, и там ждал весьма неожиданный сюрприз. На столе стояла пиала, сверху накрытая плоским блюдом. Рядом покоилась небольшая записка, написанная аккуратным почерком, совсем не тем, который я привык видеть у отца. «С добрым утром, Люц. Мы уехали к моей семье. Прости, что не взяли с собой. Я подумала, тебя не стоит беспокоить такими пустяками. В тарелке овсянка. Надеюсь, к тому времени, когда ты проснешься, она еще не до конца остынет. Приятного аппетита» И никакой подписи в конце. Впрочем, она и не требовалась. Я прекрасно знал, что Ньют никогда не стал бы опускаться до такого и тратить бумагу на какие-то дурацкие записки. Слишком уж не в его стиле. Поднял тарелку и ахнул от удивления. Каша действительно не только не успела остыть, но и выглядела так, словно только что была приготовлена. Пиала исходила паром. На глаза навернулись жгучие слезы. Я покачал головой, пытаясь незаметно их смахнуть. Против воли вспомнился сегодняшний сон. Тепла… Тяжело вздохнул и упал на стул. Я не заслуживал заботы, но отчаянно хотел ее получить. Не один раз, а постоянно. Я желал чувствовать себя нужным. Важным. И такой маленький поступок, весивший для кого угодно ничтожно мало, бывший для многих обыденностью, стал для меня всем. Даже чужой человек старался стать близким, не отталкивал, а пытался наладить отношения. И в глубине души я прекрасно понимал, что это обычное поведение среди нормальных людей, но Ньют не был таковым… Он вообще не был нормальным. Поэтому проявление заботы, пусть и со стороны его женщины, выбило меня из колеи. Совершенно забыв о присутствии Дабрии, я позволил памяти утянуть в омут воспоминаний, полных счастья и детской наивности. Каждое утро, несмотря на то, сколько мне было лет: пять, десять или пятнадцать, всегда начиналось практически одинаково. Для меня всегда оставалось загадкой, как мама находила в себе силы вставать так рано, чтобы приготовить завтрак? Меня будили в половине седьмого, чтобы я успел собраться в школу, и всегда к этому времени на столе уже стояли только что испеченные блинчики, а в плашках лежало свежее ягодное или фруктовое варенье. Даже когда мама заболевала, она все равно вставала и готовила. Но тогда в пиалах была каша. Я одинаково любил и рисовую, и пшенную, и, более того, овсяную кашу. Но до этого момента я даже представить не мог, насколько сильно скучал по маме и тому, что за все эти годы стало для меня такой обыденностью, что под конец ее жизни просто перестал это замечать. И только сейчас понял, насколько в жизни этого действительно не хватало. По щеке покатилась одинокая слеза, которую я смахнул прежде, чем ее бы увидела Дабрия. Но кого я обманываю, для девушки не было ничего незаметного, и, хотя та нахмурилась, ничего не сказала. И я чрезмерно оказался ей за это благодарен. Последнее, чего хотелось бы сейчас, это жалости. Не выдержав боли от воспоминаний, не рассчитал силу и рывком вскочил со стула. Резкими, рваными движениями подался к кухонному гарнитуру и схватил из верхнего шкафа ложку. Вернулся на место и приняла поглощать овсянку, пока та окончательно не остыла. Да, мое поведение наверняка показалось Дабрии чересчур странным, но та молча стояла рядом и просто смотрела. Предпочитая не задавать никаких вопросов. Словно предчувствовала, что мне нужно поесть прежде, чем что-то, сгустившееся тяжелым мороком в воздухе, произойдет. Завтрак прошел в полнейшей тишине. Едва я покончил с оставленной пищей и помыл за собой посуду, гнетущее молчание взорвалось мириадами осколков, словно мыльный пузырь. Я больше не мог это терпеть. Чувства, которые так старательно скрывал в последнее время, наконец хотели получить выход. Мне требовалась разрядка. Расслабление. — Ты со мной? — хрипло спросил я, направляясь в гостиную. Девушка вскинула бровь, но заинтересованно пошла следом. — Чего ты хочешь? — между делом полюбопытствовала она, едва мы оказались на диване. — Тебя, — не мешкая, ответил я. Девушка расслабленно прикрыла глаза и, казалось, улыбнулась. — Неожиданный ответ, — с насмешкой произнесла она, перебираясь мне на колени. В который раз за столь короткое время я чувствовал в этом жесте нечто большее. Возможно, сам себе все придумал, и наши чувства были только в одну сторону. Черт тебя дери, Люц, как ты умудрился влюбиться в демоницу и возжелать ее?! — Что ж, — загадочно прошептала она, заправляя прядь моих непослушных волос за ухо. — Ты сам этого захотел. Потом не смей обвинять меня в соблазнении. — И не собирался, — выдохнул я прямо ей в уста. Девушка легко улыбнулась и поначалу чуть прикоснулась губами, понемногу углубляя поцелуй. Сначала едва теплый, дарящий надежду, но постепенно перерастающий в пожар, грозящий сжечь все вокруг. Полный моей надежды и ее боли. Моего отчаяния и ее любви. Ее руки скользнули под футболку, тонкими пальчиками очерчивая мышцы на животе. Я тихо простонал от плавящих прикосновений и запустил руку в волосы, распушая ее аккуратно собранный хвост. Неожиданно она разорвала поцелуй и задрала футболку, обнажая впалый от постоянного недоедания живот. Спустилась на пол и, встав на колени, провела самым кончиком языка по полоске кожи совсем рядом с пупком. Вдруг прикусила складку, что я от неожиданности вздрогнул, затем нежно поцеловала место укуса. — Если я скажу, что с тебя на сегодня хватит? — улыбнулась она, снизу заглядывая в глаза. Я обхватил ее лицо рукой и притянул к себе. — Неужели? — усмехнулся я, чувствуя накопившееся напряжение. Тело отчаянно требовало разрядки. — А если я скажу нет? — В твоих глазах мне предательски мерещатся дьявольские огоньки, — прошептала она. — Уверена, ты прекрасно вольешься в нашу общину. От этих слов я очнулся, словно от пощечины. И правда, осталось ровно три недели до истечения срока. На что я потратил прошедшие дни? Что успел сделать за прошедшее время? Что я буду вспоминать на том свете? И эта мысль, словно якорь, зацепилась в мозгу, заставляя взять инициативу на себя и целовать девушку. Исступленно. Отчаянно. Я покрывал ее губы краткими поцелуями, постепенно спускаясь ниже, к шее. Кусал, ласкал, прямо как девушка пару минут назад. Мне было плевать, кто сейчас передо мной. Человек или двухсотлетний демон, совершенно перестало иметь для меня значение. Я жаждал эту демоницу и сам же боялся себе в этом признаться, словно после откровения она растворится в моих руках. Но вот же она, передо мной, раскрывшая прекрасные губы в немой просьбе. Я с легкостью подхватил невесомое тело и подался наверх, в свою комнату. И все это время не прекращал покрывать ее поцелуями. Но нашим планам не суждено было сбыться. Едва я водрузил девушку на кровать, аккуратно, словно хрустальную чашу, в замочной скважине двери послышалась какая-то возня. Я раздраженно выдохнул, а Дабрия звонко засмеялась. — Сама судьба этому противится. Значит, пока не бывать. Я метнулся к ней, сжимая лицо в ладонях. — Но почему? — исступленно прошептал я. — Они же обещали вернуться не раньше вечера! Почему так рано?! Они же только уехали! — Люц, — отрезвляюще воззвала она, проводя кончиками пальцев по щеке. — Я не пророк. Мне не открываются дорожки жизни, я не умею предсказывать. Все, что было произнесено сразу после пробуждения, услышала от них же, а затем ровно то же самое ты прочитал в записке. Я не врала тебе. И я понятия не имею, почему они вернулись так рано. Она прислонилась лбом к моему и прочертила невесомыми прикосновениями дорожку от уха до ключицы, вызывая волны мурашек по всему телу. — Будет еще возможность. Не кипятись. Тем временем входная дверь открылась, и в прихожей послышались голоса. Я стиснул зубы, сдерживая порыв спуститься и разораться на них за столь неподходящее возвращение. Но конфликтовать уже не осталось сил. Да и что бы я ему сказал? Ты не дал мне нормально провести время с демоницей? Он же сразу упечет меня в психушку. — Люциус! — как гром среди ясного неба, раздался громкий оклик Ньюта. Я сдавленно зашипел и крикнул в ответ, поворачиваясь к полуприкрытой двери. — Что надо? — Спускайся, разговор есть. И хватит уже препираться! Я страдальчески закатил глаза и встал на ноги. Сделал глубокий вдох, стараясь успокоить предательски громко стучащее сердце и повернулся к Дабрии. — Пойдешь со мной? Девушка лишь развела руками. — Как скажешь. Мне одинаково хорошо сидится и там, и тут. Снизу послышался еще более раздраженный окрик. — Ты человек или черепаха? Чего так долго?! — Да иду я! — закричал я, вылетая из комнаты и гневно хлопая дверью. Пока что Дабрия решила не спускаться. Что ж, ее право. Захочет, придет. Стоило мне показаться на последней ступени лестницы, отец разъяренно бросился на меня. Но замер на полпути, наконец вспомнив, что я в состоянии дать сдачи, если потребуется. Я поднял бровь и с интересом осмотрел открывшуюся мне картину. Женщина отца кое-как пыталась своими силами снять ботинки, но никак не могла это сделать из-за негнущихся коленей. При этом ее куртка валялась на полу, не подобранная заботливой рукой отца и не повешенная на крючок. Вешалка специально была поставлена подальше от входа и обувного коврика, чтобы ненароком чья-то чересчур длинная верхняя одежда не собирала брызги грязи на полы. Поэтому сначала нужно было разуться, а потом уже снимать одежду и вешать ее на крючок. Но Ньют опять бился в каком-то приступе гнева и совершенно не собирался помогать. — Здравствуй, Катрин, — поздоровался я, по дуге огибая отца и помогая ей расправиться с обувными застежками. Затем подхватил ее куртку и непринужденно повесил на свободный крючок. Та благодарно улыбнулась и кивнула в ответ. — Привет, Люц, — улыбнулась она и полезла обниматься. Я в сердцах отшатнулся и попытался оправдать неподобающее поведение. — Пожалуйста, не надо. Я не настолько тактильный человек, чтобы любить обниматься, — неловко всплеснул я руками, на что Катрин понимающе закивала головой. — Да, конечно. Прости. Я так успела за это время привязаться, что порой забываю, что ты не мой родной сын. Эти слова поразили меня, словно молния в дерево в открытом поле. То есть сейчас эта женщина, совершенно прямо и открыто только что сказала, что практически относится ко мне, как к родному сыну? Несмотря на все те оскорбления, которыми я до сих пор продолжал порой ее поносить, когда не успевал удержать язык за зубами? Против воли я перевел взгляд на отца, что все еще стоял около лестницы и дышал, словно загнанный в ловушку зверь. — Ты нашел с утра кашу на столе? — поинтересовалась Катрин, направившись в моем сопровождении на кухню. Я кивнул. — Да, было очень вкусно. Спасибо за заботу. Мне было очень приятно. На что та легко отмахнулась. — Я тоже была не права, Люц. Нельзя ждать от ребенка, только потерявшего мать, горячего приема для чужой женщины. Нужно было быть к этому готовой и не позволять Ньюту давить на тебя. Все-таки между нами я психолог, а не ты. И ошибку в общении совершила я, не подумав о чувствах другого человека. Особенно, ребенка. Я удивленно на нее уставился, будто ждал в словах какого-то подвоха. Второе дно. Но та абсолютно искренне улыбалась, и я ей поверил. По крайней мере, очень хотел. — Тогда я бы тоже хотел попросить прощения у вас, Катрин. Мне очень жаль, что я так себя повел тогда. Нельзя было уподобляться отцу и вести себя, будто озлоблен на весь мир. Хотя, по сути, так оно было и есть до сих пор. Но это ни капли не умаляет вины, и я действительно виноват перед вами. Женщина улыбнулась и похлопала по стулу рядом. — Присаживайся. Надеюсь, теперь между нами будет мир. — Я тоже надеюсь, — искренне ответил я, улыбаясь и присаживаясь на предложенное место. Казалось, в воздухе повисла тонкая, едва заметная паутинка перемирия, которую так не хотелось разрывать. Но все нарушил Ньют, со скоростью цунами ворвавшийся на кухню. Его глаза горели диким огнем и неотрывно смотрели только на меня. Я недоуменно нахмурился, затем, переведя взгляд, увидел Дабрию за спиной отца, скрестившую руки на груди с мрачным выражением лица. Значит, она тоже решила спуститься и посмотреть на наши разборки? Что ж, больше зрителей, зрелищнее представление! — Расселись, голубки! — прорычал Ньют. — Спелись они тут. Аж смотреть противно, сопли розовые сейчас потекут! Дабрия вышла из-за спины и прошествовала на последний свободный стул. Правда, ее все равно никто не видел, а отец в ближайшее время не сядет. Она понимающе посмотрела на меня, приободряя легким прикосновением прохладной руки. — Что опять случилось? — непонимающе спросил я, переводя взгляд с Катрин на Ньюта и совершенно не вдупляя, что на этот раз произошло. — Почему вы так быстро приехали? Собирались же не раньше вечера. В отличие от прошлого приступа отца, когда Катрин билась в припадках, сейчас она выглядела гораздо сдержаннее, хотя трясущиеся руки с лихвой выдавали ее истинное состояние. Она просто пыталась скрыть переполнявшие эмоции, и, надо сказать, в этот раз у нее получалось намного лучше. Правильно, отец из тех людей, кто еще больше распаляется, когда видит отдачу на собственную истерию. Но простите, уже просто не мог отказать себе в удовольствии позлить его. Хоть я и откровенно устал от выяснения отношений, наши с ним стычки все равно бы ничего не изменили во взаимодействии, как отца с сыном. — Ненавижу тебя! — в сердцах прокричал Ньют, мечась по кухне, как тигр в клетке. Хаотично бросаясь то в один угол, то в другой. — Да ты можешь хоть раз нормально пояснить, что произошло? — начиная повышать голос, опять задал вопрос. Пропуская обидные слова мимо ушей. Не придавая им значения. Хотя внутри все рвалось от боли. — Я тебя ненавижу! — снова выплюнул он, поворачиваясь в мою сторону. — И мать твою, шавку, тоже ненавижу! От вас только сплошные неприятности! Я подскочил. Внутри все заклокотало от ярости. Последняя ниточка терпения лопнула, оставляя за собой лишь выжженную безжизненную пустыню. — Ты сколько угодно можешь поливать меня грязью, втаптывать в пыль и кричать, какой я плохой, — тихо произнес я. Прозвучало, словно затишье перед бурей. — Но ты не имеешь ровным счетом никакого права плохо отзываться о собственной жене, которую сам же и выбрал. О моей матери! — прокричал последние слова, бросаясь на отца. — Раз ты так нас ненавидел, почему не выгнал?! — Потому что вам некуда было идти! — воскликнул отец, с силой отталкивая меня. Я пошатнулся, но устоял. Катрин благоразумно не вмешивалась, хотя пыталась выгнать из нас дурь словами. Выходило у нее это слабо. Даром, что психолог. Я рассмеялся, будучи на шаткой грани от безумия. — Некуда было идти? — передразнил я, наклоняясь к нему. — Именно поэтому ты решил, что издеваться над женой и сыном — хорошая идея? Я думал, что ниже упасть в моих глазах уже просто нельзя. Но нет, оказывается, любое дно можно пробить еще больше. Ты же сам себе противоречишь! Ты пару дней назад говорил, что дождаться никак не мог, когда же мы свалим из этого дома, а мать не уходила! Бесила тебя своей преданностью! А теперь ты вдруг заявляешь, что нам некуда было идти, и только по этой причине ты терпел нас, хотя одно лишь наше присутствие выводит тебя из себя. — Люц, — тихо позвала Дабрия со своего места. Но разогнавшийся поезд со сломанными тормозами уже было не остановить. — Давай, продолжай, — подначивал Ньюта я, несмотря на твердо поселившееся гнетущее чувство в районе сердца, мешавшее дышать полной грудью. — Ты ведь явно еще не все высказал. — Еще раз хочешь услышать? С первого раза не понял? — огрызнулся он. Я усмехнулся и скрестил руки на груди. — Вот тут ошибаешься. О своей ненависти только сейчас ты уже сказал раза два, — оборвал я, возвращаясь на свое место. — Так что же произошло, ответьте мне хоть кто-нибудь. Почему вы вернулись так рано, да еще и в таком скверном расположении духа? — Ты приносишь в мой дом только несчастье! — закричал Ньют, в исступлении деря свою короткую шевелюру. Я нахмурился и повернулся к Катрин, по-прежнему не обращая внимания на Дабрию. Не стоило отцу в таком состоянии давать повод усомниться в моей адекватности. — Может, хотя бы вы нормально поясните, что случилось? — обратился я к ней. — Пожалуйста, Люц, обращайся ко мне на «ты». Все-таки не совсем уж чужие люди. А произошло… да я сама не знаю, чего он опять так взбесился. — Привыкай, если будешь жить с ним, — усмехнулся я, следуя ее просьбе. — вполне вероятно, это станет постоянным явлением… — Да если ты уберешься из моего дома, я успокоюсь, — взревел отец, вновь поворачиваясь ко мне. Я на мгновение удивленно вскинул брови. — Ах, вон оно как… — задумчиво произнес я, потирая подбородок. — Ну, не переживай, Ньют. Осталось совсем недолго, и я уберусь из этого дома навсегда. Оставлю тебя и твою новую семью в покое. — Не говори так, Люц, — попыталась «образумить» Катрин, но я лишь горько хмыкнул. Ах, если бы она только знала, что я продал душу дьяволу… Наверное, со мной так бы не разговаривали. — Да? — безумно рассмеялся отец. — И куда же ты собрался? — Не твое дело, — отрезал я, вновь ощущая привкус пепла на языке. Так не должно быть… Все могло быть иначе… А могло ли? Из дурных мыслей меня вывело прикосновение, легкое, словно перышко. Демоница положила руку поверх моей и едва ощутимо ее сжала. Я улыбнулся краешком губ. Тут Катрин продолжила прерванный разговор уже срывающимся от плохо скрываемых переживаний голосом. — Мы приехали к моим родителям на знакомство. Но я сама не поняла, что произошло, если честно. Они сказали, что не пустят Ньюта в дом. Ни при каких обстоятельствах. — А все потому, что ты, щенок, распускаешь грязные слухи про меня! — проревел он, хватая меня за грудки и поднимая со стула. Я ошарашенно посмотрел на него. — У тебя совсем мозги в член перетекли? — бессильно прошептал я, уже не в силах даже выдавить улыбку, не то, что засмеяться на этот абсурд. — Совершенно перестал соображать? Я никогда, ни при каких обстоятельствах не опустился бы до подобного. Не так меня воспитывали мама и ты до тех пор, пока не решил абстрагироваться от родной семьи в поисках новой дырки. И вообще, как я, по-твоему, должен был это делать? Чтобы распускать слухи, нужно выходить на улицу, контактировать с другими людьми. А я за последние полгода из дома выходил от силы пару-тройку раз. Может, хватит винить во всех промахах по жизни других? Может, стоит вести себя подобающе, тогда и люди будут нормально относиться? Я извернулся и оттолкнул мужчину. Затем продолжил: — Люди ведь не слепые котята, Ньют, они все понимают. И все видят. И как Алеста избитая постоянно ходила, пока окончательно не слегла. И как ты по ночам из дома убегал. И как с похорон ее свалил, поджав хвост. И как две недели после смерти жены пройти не успело, а ты уже новую притащил в дом. Все люди видят, ничего от них не скроешь. А ты пересудов боишься, и оттого на меня клевещешь. Во мне источник проблем ищешь. Правильно говорят, плохому танцору даже ноги мешают. Может, ты просто будешь вести себя достойно? И тогда люди грязные слухи пускать не будут. Ответом мне стала гробовая тишина. И пара одиноких хлопков, вышедших из-под руки Дабрии. — Браво, Люц, — произнесла она, поднимаясь со стула. — Проникновенная речь вышла. Жаль только, этим его не проймешь. Вдруг кружевная ткань занавесок пошла рябью от порыва ветра. Или чьего-то прикосновения. Наблюдать за испуганным до посинения лицом Ньюта было почти физически приятно. Затем мужчина без сил упал на пол с выпученными от животного страха глазами. — Что происходит? — закричал он, срываясь на визг. — Люциус, прекращай свои дурацкие выходки! — Это не я, — улыбнулся я, невинно разводя руками. — Ты же сам видишь, все это время я стоял на одном месте. Не шевелясь. Как мне под силу учинить подобное? — Это все твоя игра с дьявольщиной! — возопил он, доводя своим поведением до смеха демоницу. — Возомнил себя непонятно кем, яшкается с кем попало, по углам шепчется! Бес во плоти! И мамаша твоя была такая же. — Не смей поминать мамино имя попусту! — воскликнул я, сжимая кулаки, готовый до последнего защищать честь уже почившего человека. — А что, правда глаза режет? — ядовито усмехнулся Ньют, все еще лежа на полу. — Дорогой, хватит нести всякую околесицу. Ты не в себе, — попыталась образумить непутевого Катрин и поднять с пола, но тот ее грубо оттолкнул. И если бы я не успел поймать, она бы со всей силы упала на пол. — Ты же знаешь, о мертвых либо хорошо, либо ничего. — Алеста, будь проклято ее имя, все богом грезила. Молилась ему непрестанно, в церкви ходила, по храмам всевозможным моталась. Ребеночка второго выпрашивала! Нас к вере пыталась приобщить. Да только вот это все — чушь ваша собачья! Никакого бога не существует! — А дьявол, то есть, существует? — поддел я его. Тот на мгновение заткнулся, а затем осклабился. — Подловить меня хочешь? Нет никакого дьявола тоже! Все это выдумки и происки тех, кому по жизни заняться нечем! А если даже и есть что-то, то вот ты как раз этим и являешься, Люциус! Грязной нечистью, сыном праведной змеи, которую я пригрел двадцать лет назад на своей груди! Казалось, даже Дабрия была шокирована неожиданным поворотом дел. Когда мне уже наконец померещилось, что отец не может сделать хуже, у него открывался словесный понос, коим он все глубже и глубже втаптывал себя в пучину хаоса и противоречий. И ненависти. Я стоял над Ньютом и в исступлении сжимал и разжимал кулаки, не решаясь, поддать тому парочку тумаков или уж воздержаться от марания рук о такую грязную тварь, которая так или иначе являлась моим отцом. Душевные терзания прервала демоница, которая схватила меня за руку и тихим, но твердым голосом произнесла: — Он поплатится за свои слова. Обещаю. Я безразлично махнул рукой и подался в свою комнату, бросив напоследок. — Ты умер в моих глазах навсегда. Обещаю, скоро ноги моей в этом доме не будет, вот увидишь. Ответом мне стал полоумный смех.