Happy End or Not?

Пока живешь в чьем-то сердце, Ты не можешь умереть…

Никогда еще мне не снились такие правдоподобные сны. Я оказался на зеленой лужайке, окруженной огромными деревьями. Приветливо светило солнце, обогревало все вокруг, намекая, что сейчас явно не конец октября. Листва раскидистых крон ласково шуршала под мелодию ветра, создавая приятный и убаюкивающий аккомпанемент. Вдалеке слышался собачий лай. Я внутренне напрягся, готовясь к худшему. Кто знает, зачем эта собака здесь? Опасна ли она? Это и предстояло узнать. Звуки становились все громче, их источник приближался ко мне. И вот на лужайку во всей своей красе выбежала собака. Если честно, никогда не видел подобную породу, если такая вообще существовала. Короткий хвостик, оканчивавшийся белоснежной кисточкой, большие уши висели в разные стороны, придавая сходство с Добби, а мордочка оканчивалась небольшой бородкой. Темно-карие глаза смотрели с теплом и любовью, а лай, который я принял за угрозу, на самом деле оказался призывом к игре. Понял я это по тому, как она перебирала в воздухе своими светло-кремовыми лапами, а перламутровые коричневые бока вздымались, ожидая скорое веселье. Но я не знал, как развлечь чьего-то питомца. Поблизости не оказалось ни единой веточки, даже сучка завалявшегося не нашлось. Да и нужно было как-то обращаться к животному, не собакой же просто ее звать. И вообще, она выглядела ухоженной, явно не брошена тут кем-то на произвол судьбы. Наверное, у нее должно быть имя. Но я его не знал, а спросить было не у кого, поэтому решил дать самостоятельно. Все то время, пока я размышлял, она (а я уже понял, что передо мной оказалась именно девочка) нетерпеливо топталась на месте, игриво взвизгивая и ожидая от меня внимания. — Будешь Джессикой? — спросил я. Собака гавкнула и коротко завыла. Я счел это за знак согласия и улыбнулся. — Хорошо, значит, ты у нас Джеся. Приятно познакомиться, я Люциус. Но для своих можно просто Люц. Собака снова нетерпеливо гавкнула, подошла ближе и лизнула раскрытую ладонь. Я прекрасно отдавал себе отчет, что во сне разговариваю с животным, словно с равным, и именно это было самым странным. Я не чувствовал, что сплю. Наоборот, ни капли не ощущалось, что это лишь наваждение, которое пропадет с наступлением утра. Все, что мне удалось придумать в плане развлечений своей новой знакомой, это в лоб просто с ней играть. И Джесси это понравилось. Я тряс ее морду, играл с ушами, гладил темную холку, а та млела от счастья и блаженно поскуливала, выпрашивая еще больше внимания. Опытным путем я понял, что ей очень нравятся почесушки теплого и мехового пузика. Та буквально падала на спину, стоило прикоснуться к животу, задирала ноги кверху, подставляясь в удобной позе, и закрывала лапами морду, разыгрывая высочайшую степень стеснения. Но все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться. Равно, как и то счастье, которое я почувствовал впервые за долгое время. Солнце, вдруг решившее порадовать с самого утра, залило комнату сквозь тонкие занавески и разрушило иллюзию сна, заставляя проснуться в дурацкой реальности. Я потянулся, разминая затекшие конечности, и зацепился взглядом за черную метку, украшавшую запястье. Болезненно поморщился. А я уж, было, поверил, что это тоже было всего лишь сном. Но пятно непринужденно намекало, что у меня осталось на один день меньше, и в копилке жизни их теперь всего двадцать девять. Дней, которые нужно прожить так, чтобы умирать было не стыдно. Против воли в памяти всплыл сон. К чему мне это приснилось? А главное, почему все выглядело таким реалистичным? Что ж, ладно. Если верить в символизм бытия, вскоре узнаю, что и к чему? Бросил взгляд на часы, но почему-то не мог сопоставить в голове, почему в десять утра отец все еще гремел кастрюлями на кухне? Еще и этот женский смех сбивал с толку. Он что, решил не ходить на работу, чтобы провести время с той, ради кого предал нашу семью? Немыслимо! Схватил телефон, бесполезно валявшийся на прикроватной тумбочке, и нажал на кнопку блокировки. Удивительно, как тот еще не разрядился за последние дни бездействия, но заряд опасно крутился около минимального значения. Однако необходимое на его экране я увидел. Сегодня была суббота, и отцу не надо было идти на работу… Черт! Живот опять предательски заурчал, намекая, мол, было бы неплохо нам перекусить. Но спускаться совершенно не было желания. Тем не менее человеческие потребности всегда пересиливали хотелки, поэтому я быстро добежал до ванной, сполоснул лицо водой и вернулся к себе переодеться. Пока метался между комнат, уловил изголодавшимися органами чувств слишком уж вкусный аромат поджаривавшейся яичницы с беконом, из-за которого мой рот тут же наполнился слюной. Как бы плохо я к отцу ни относился, он всегда знал о моих слабых местах. И такая яичница, которую почему-то всегда в нашей семье готовил он, напоминала о старых воспоминаниях, о беззаботной жизни, полной счастливых мгновений. Но сейчас некогда предаваться ностальгии. Не время и не место. Я спустился на кухню и застал отца около плиты. Он раскладывал яичницу по тарелкам, а напротив него, на принесенном стуле из-за большого стола из гостиной сидела Катрин и блаженно попивала кофе из маминой любимой кружки. Сладостная улыбка расплылась на ее лице, и я почувствовал острую потребность эту улыбку стереть. Аж кулаки зачесались. Метка на запястье зазудела, пытаясь привлечь внимание, но я ее проигнорировал. Не время и не место. Я стиснул зубы, подавляя жестокий порыв, и подошел к отцу. Тот уже закончил раскладывать яичницу, но почему-то по двум тарелкам. Осознание, что меня за столом никто не ждал, остро резануло, вновь толкая на гнев. Я вырвал одну тарелку из-под его носа и направился на свое место. Отец прошипел, поворачиваясь вслед. — Люциус, верни тарелку. — И не подумаю, — веселым голосом, скрывавшим боль от подобного поступка, казалось бы, родного отца, парировал я, поудобнее усаживаясь за стол и цепляя одну из приготовленных вилок. — Яичницы нужно готовить больше. На всех, а не только на тех, кого любишь. Я явно услышал скрип сжатых челюстей, но сделал вид, что ничего не заметил. Чувствовать себя виноватым не было никакого желания, потому что тоже был членом его семьи, и имел право на завтрак в ее кругу. Пусть развалившейся, давно умершей, но членом. И я тоже, как все нормальные люди, хочу есть. Небольшой кусочек невероятно плавно таял во рту. Когда был маленьким, помню, всегда восхищался, как у отца получалось так готовить. Но тот лишь отшучивался и говорил, что пока рано раскрывать профессиональные секреты, и все я узнаю, когда подрасту. Но вот я подрос, а Ньюту до меня уже дела нет. — Пусть тебе твоя демоница готовит! — выплюнул он, тоже подходя к столу и ставя тарелку с небольшим кусочком яичницы между собой и Катрин. Я шумно вздохнул, но промолчал. Катрин, несмотря на все происходящее и то, что она явно была не на моей стороне, подмигнула и чуть заметно улыбнулась. Только позже, когда я уже оказался в своей комнате, понял, что таким образом она, можно сказать, поощрила мое молчание. Показала, что я наконец начал поступать правильно. Но пока сидел за столом и поглощал завтрак так, словно никогда не ел до этого момента. Ньют с его женщиной поглощали более консервативно: отрезая каждый кусочек ножом и чуть ли не кормя друг друга с вилки. Ей богу, меня почти вырвало от этого жалкого зрелища. Но я опять стоически сдержался. Быстро расправившись с маленькой для моего чрезмерно голодного организма порцией, я встал из-за стола и понес грязную тарелку в мойку. Краем глаза заметил, как Катрин толкнула отца локтем, и машинально закатил глаза. Опять сейчас начнется эта головомойка… — Люц, — окликнул он меня не слишком довольным тоном. — Я хотел с тобой поговорить. Я бросил тарелку в раковину и резко развернулся, вперив внимательный взгляд в его фигуру, такую же тощую, как и я сам. — Что опять? — в тон ему произнес я. — Будь добр, разговаривай с отцом уважительно! — наконец не стерпел он. — Я для тебя не пустое место, а тот, кто дал жизнь! Я сделал вид, что задумался, хотя изнутри меня переполнял сарказм, разъедая внутренности. И сейчас уже просто не смог удержать язык за зубами. — Да ты что? — съязвил я. — А я думал, меня в капусте нашли. Ньют заревел, но Катрин успела поймать его за локоть и усадить назад на место. Ладно, порой я должен быть ей благодарен. — Люциус, хватит провоцировать собственного отца. Ему и так нелегко, — мягко пожурила она, допивая свой кофе. Но меня уже было не остановить. Я взорвался, и женщина тоже попала под раздачу. — Когда ему было тяжело? — не выдержал я. — Когда я смотрел на умирающую мать, а он шлялся непонятно где или отсиживался на первом этаже дома? Или, когда он свалил с похорон собственной жены, бросив родного, как он заявляет, сына на обочине около кладбища? По вашему мнению, это поведение достойного папочки, коим он хочет показаться в ваших глазах? Да он даже яичницу на вас двоих пожарил! Словно только вы хотите есть, а я так, остаюсь за бортом за ненадобностью. Почему я должен это терпеть? Но у нее закономерно не было ответов на эти вопросы. Равно, как и у меня. Я не мог залезть в голову отца и узнать, о чем он вообще тогда думал. Да и не хотел знать, если честно. Пусть он сам разбирается со скелетами в шкафу, мне бы свои проблемы решить за оставшиеся дни. — О чем ты хотел со мной поговорить? — вернулся к исходной теме разговора я, пока наш скандал не зашел слишком далеко и не перерос в драку. Но вместо него теперь слово взяла Катрин. — Мы хотели предложить тебе сходить в церковь, — на одном дыхании произнесла она, но тут же продолжила, видя, что я начинаю закипать. — Подожди, Люц, выдохни. Я поясню. Раз ты отказываешься от терапии, хорошо, я не буду настаивать на этом. Но человек должен иметь в жизни хоть какое-то утешение. И если это не рациональные методы решения проблемы, то хотя бы вера. Когда ты был последний раз в церкви? Я сжал зубы, изо всех сил сдерживая злые слезы. — Хорошо, не отвечай. Но мы с Ньютом считаем, что это могло бы пойти тебе на пользу. — Я с малых лет пытался верить, — процедил я, — что бог справедлив ко всем и честен. Моя мама всегда учила этому даже тогда, когда, казалось бы, это было ненужно. А теперь тот самый хваленый и почитаемый бог забрал ее. Я не хочу больше ничего о нем слышать! Я хотел уйти, но что-то внутри не позволяло это сделать. Катрин вновь обратилась ко мне, заметив заминку в движениях. — Послушай, сходи. Хотя бы свечку за маму поставь. Если считаешь нужным, исповедуйся, поделись тем грузом, что лежит у тебя на душе. Позволь себе его отпустить. Тебе же самому станет легче, вот увидишь. Сам не понял, в какой момент по щекам покатились слезы. Но благо, я стоял спиной к столу, и взрослые не видели этот позор, как взрослый мальчишка в очередной раз за последние несколько дней льет слезы, словно сопливая девчонка. — Пожалуйста, — сказала она и наконец замолчала. Боль рвала изнутри, напоминая, что я все еще человек, и у меня есть двадцать девять дней на решение всех своих проблем. А умирать с грузом на душе действительно не хотелось, она права. Но также не хотелось обращаться к кому-либо. Это было равнозначно признанию в собственной слабости и ничтожестве. В глубине души я надеялся, что все проблемы разрешатся сами собой, но прекрасно понимал, что чуда в жизни не бывает. Не произнося больше ни слова, я вышел из кухни и направился к себе. Возникшее противоречие мешало связно мыслить. С одной стороны, я чувствовал потребность кому-то выговориться, но точно не Катрин, ибо она слишком тесно связана с отцом. Не Дабрии, потому что она никоим образом не способна помочь мне разобраться с кашей в голове. А с другой… Церковь. Я не мог однозначно ответить на вопрос, хочу ли я туда идти? Скорее нет, чем да, но ведь неоднозначный ответ говорит о том, что я все еще сомневаюсь, несмотря на свое однозначное отношение к богу. Может, мне действительно стоило туда сходить? В конце концов, не умру же я от посещения, верно? Но мне так не хотелось, чтобы Ньют об этом узнал. Ему покажется, что в нашем противостоянии я начал проигрывать, а это было совершенно не так. Однако не успел я принять решение насчет воскресного, то есть завтрашнего посещения церкви, как мысли поскакали дальше. Вернулись к сегодняшнему сну, а именно к увиденной собаке. К чему это? Чей питомец? И почему все было настолько реалистично? Ответов пока что не было, но внутри поселилась уверенность, что все происходящее в жизни неслучайно, и даже появление собаки в моих снах к чему-то в итоге приведет. Небольшой кусочек яичницы приятно грел желудок, но его размеры внушали мысль о том, что тот скоро переварится, и я снова начну испытывать чувство голода. Что ж, буду надеяться, что отец вскоре покинет дом, и у меня получится приготовить что-то съедобное. Или он приготовит, если Катрин не захочет идти домой, а я притулюсь к ним. Впрочем, оказывается, я не против ее присутствия здесь. Нужно лишь соблюдение главного условия: лишь бы меня не трогали. Я ходил из одного угла комнаты в другой, отчаянно пытаясь унять тревожность, комом разраставшуюся внутри. Причина ее возникновения была тайной за семью печатями, но все происходящее в жизни заставляло очень сильно нервничать. Особенно, не нравилась перспектива увидеть Катрин в качестве мачехи в ближайшие двадцать девять дней, а вероятность этого, несомненно, нельзя было исключать. Потому что даже самый маленький процент вероятности все равно оставляет за собой возможность ее исполнения. Снизу слышались голоса и звук телевизора. Катрин смеялась над какой-то тупой передачей, а Ньют вторил ей. Блаженная была бы картина, ей богу, если бы я мог и хотел ее созерцать. И на душе от этого становилось еще горше. Сколько бы я ни силился вспомнить нечто подобное касаемо нашей семьи, ничего не выходило. Несмотря на относительно счастливое детство, я не мог припомнить, когда же мы всей семьей просто собирались посмотреть телевизор, хоть какой-то бессмысленный фильм. Особенно ничего не мог вспомнить в последние несколько лет, когда отец окончательно решил от нас абстрагироваться. Хотел бы я его винить в происходящем, но не мог. Мама всегда учила, что первостепенное в жизни — быть счастливым. Ньют последовал ее совету и выбрал свое счастье. Кто ж виноват в том, что это оказался не я? Вдруг дверь в комнату открылась, и я увидел Люцифера. Вновь в идеально отглаженной парадной форме, с зачесанными назад непослушными прядями. С его появлением паника, разъедавшая изнутри, начала возрастать, но я отчаянно пытался ей противостоять. Попытки были тщетны, потому что с каждым шагом, знаменующим продвижение дьявола в мою обитель, страх ударял, словно пощечина, засасывая еще глубже в трясину нервоза. — Здравствуй, Люциус, — бархатный тембр рвал ушные перепонки, вынуждая жмуриться от боли. — Что же ты со мной не здороваешься? — Добрый день, — кое-как смог выдавить из себя я. Голова разрывалась от адской боли, пытавшейся проникнуть в каждую клеточку мозга. Наверное, я выглядел сейчас как оголенный провод: коснешься ненароком, током ударю. — Как официально, — рассмеялся владыка ада, приземляясь на компьютерный стул. — И не скажешь, что мы с тобой вчера буквально побратались. — Зачем вы пришли? — вновь через силу едва произнес я. — Что вам нужно? — Люц, не забывай, меня притягивает отчаяние, а ты им сейчас буквально переполнен. Толкнешь, польется через край. Ты чего такой напряженный? Расслабься! Жизнь удивительна, а у тебя осталось так мало времени… — Хватит! — рявкнул я, совершенно не заботясь о том, что Ньют или его пассия услышат меня. А они явно услышали, учитывая то, насколько дерьмовая в этом доме звукоизоляция. Что ж, хуже не будет, чокнутым и так считают. Покрутят у виска и забудут. — Не нужно напоминать о том, сколько времени мне еще отведено! — Хорошо, — театрально рассмеялся дьявол и оттолкнулся ногой от пола, делая на стуле круг вокруг своей оси. — Хватит, так хватит. Я пришел предупредить, Люц. Дабрия своим общением с человеком, то бишь тобой, попрала многие демонические законы, а своей симпатией к тому, в ком пока бьется сердце, — еще больше. Я переживаю за подчиненную, не буду это скрывать. Еще меня беспокоит, как бы другие ни взбунтовались и не потребовали ее смещения. Или смягчения правил для остальных. — Но я тут причем? — не понял я. — Мне кажется, вам стоит поговорить с ней, а не со мной. Я ее насильно сюда не заманивал и силой не удерживал. Все, что она делает, происходит по ее воле, но никак не по моему желанию. И я искренне не понимаю, зачем вы пришли с этим разговором сюда. — Смягчения законов точно не будет, — продолжил Люцифер, — как бы кто там ни запросил. Но я хотел предложить тебе изменить условия сделки. Я вопросительно вскинул бровь, хотя внутри сердце грохотало от страха. — Чтобы Дабрия перестала нарушать наши многовековые устои и правила, я хотел предложить тебе расстаться с душой раньше установленного срока и сразу же стать моим поверенным. Скажем, сегодня? Как тебе? На его лице расплылась ехидца. Меня захлестнула волна гнева и очередного отчаяния. — Да как вы смеете?! — задыхаясь, едва смог выдавить я. — Мы с вами заключили сделку на тридцать дней! После прошествия которых я и так обещал вам ее отдать! Я не собираюсь умирать сейчас! — Тогда почему твоя душа отчаянно кричит о помощи? — ядовито, но все еще улыбаясь, осведомился он, подаваясь на стуле вперед. — Почему она рвалась ко мне? — Я не знаю, — запнулся я. — Вот именно, — прорычал он, — что ты ничерта не знаешь! Я дал тебе время насладиться жизнью, а не заниматься самокопанием. Но нет, ты безвылазно сидишь дома, отталкиваешь тех, кто пытается тебя отсюда вытащить. Я дал тебе шанс, приставил рядом демоницу, способную помочь, а ты куксишься при упоминании о том, что нуждаешься в поддержке. — Мне предлагали сходить в церковь! — воскликнул я, совершенно забыв, кто сейчас сидит передо мной. Воцарилось краткое мгновение молчания, а затем в ответ на мою браваду Люцифер громко и заливисто рассмеялся. — Так сходи, — сквозь выступившие от смеха слезы произнес дьявол. — Ты же еще принадлежишь себе, дымиться в обители бога не будешь. Моя метка никоим образом не помешает. — Но… — Что но? Сходи, проветрись. Хватит дома сидеть. Когда ты последний раз был в церкви? Я хотел уже ответить, но понял, что сатана, говоря простым языком, стебется надо мной. Слишком много ехидства было в его словах и манере говорить. — Люциус, на самом деле, мне глубоко плевать на церковь и бога в том числе. Меня не касаются твои дела до тех пор, пока ты не начнешь освящать меня крестом или плескаться святой водой в лицо. Вот тогда я с тобой церемониться не собираюсь. А пока… Ты сам хозяин своей жизни, волен делать то, что посчитаешь нужным, а я в это вмешиваться не намерен. Моя позиция — позиция наблюдателя, и считаю, что ее с блеском исполняю. Остальное пока что не волнует. Он вновь откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу. — Я прекрасно знаю, какое значение люди придают вере. Как они молятся тому, кто даже их не слышит, холят и лелеют надежду, словно это единственное, что придает им сил ждать следующий день. Но я прекрасно знаю, что там, наверху, нет совершенно никакого дела до обычных, тупых людских просьб, чаяний и мечт. Никто не придет и не поможет, не поделится важным советом. В жизни нужно надеяться только на себя. А если ты посчитал себя особенным, мол, высшие силы снизошли до помощи тебе, не спеши обнадеживаться. Значит, там стало слишком скучно, раз мы решили сойти до простых и тупых просьб обычных смертных. — Но я не верю в бога… — Кого ты обманываешь? — непринужденно рассмеялся он. — Скажи мне, Люциус, кого ты обманываешь? Я же вижу внутри тебя характерный свет, свойственный всем религиозным фанатикам, все еще слепо верящим, что там, в раю, для них приготовлено местечко. Или я неправ? Ты считаешь себя обиженным, несправедливо обделенным, но при этом, словно слепой котенок, тянешься к нему. Самое ужасное во всем этом, что внутри я прекрасно осознавал правдивость слов сатаны. Несмотря ни на что. Несмотря на то, что я сам отчаянно пытался отбрехаться от веры, словно это было так просто. В глубине души я действительно верил, что бог поможет, что мама не уйдет так быстро и болезненно. А теперь уже поздно, ибо на кладбище осталось только каменное надгробие. — Ты сам вправе решать, что для тебя будет лучше. Но уходить с обидой на бога, — последнее слово он особенно подчеркнул, — глупо и нерационально. Даже я, владыка ада, который никогда бы не подумал, что буду рассуждать в подобном ключе, говорю тебе об этом. На том свете это не поможет ненавидеть его еще больше, а только будет раздирать душу разногласиями, оставшимися после человеческой жизни. — Как-то необычно слышать подобные слова от владыки ада, — задумчиво протянул я, поворачивая голову к окну. — А жизнь вообще крайне противоречивая штука. Даже когда ты уже давно мертв, — улыбнулся он и встал. — Надеюсь, перестанешь заниматься самоуспокоением и наконец обратишься к людям. Пока у тебя есть такая возможность. После этих слов он вышел из комнаты, оставляя меня наедине с мыслями, в стотысячный раз пережевывавшими мозг.