Happy End or Not?

Мне не хотелось просыпаться. Солнца за окном я не наблюдал, впрочем, последние пару недель оно меня и не радовало. Меня ничего не радовало. Понимаете, блять, ничего! Ни друзья, которые до недавних пор, пока подозрительно не затихли, каждый день написывали и старались вытащить из дома погулять, ни девушка, которая надула свои накачанные губки после пары дней моего игнора (не то, чтобы я хотел вернуть ее расположение. Наоборот, был крайне рад подобному стечению обстоятельств — хоть чему-то в этом никчемном прожигании дней!), ни отец, который исполнял свои родительские обязанности спустя рукава. Старания в его действиях я давно не видел. Лишь четкое механическое желание поскорее от меня избавиться. Заморить голодом, запереть в комнате и не выпускать на глаза. Все, что угодно, лишь сбагрить куда подальше. Погода тоже оставляла желать лучшего. На улице в загул ушла осень: мразотная, слякотная. Паршиво. Каждый день лил дождь, размазывая и без того размякшую грязь по новенькому асфальту около дома. Я понимал, что постепенно скатывался в депрессию, которая началась еще до смерти матери, а ее преждевременная кончина погрузила меня еще глубже в омут боли и ненависти к окружающим. В школу я давно перестал ходить, сразу после того, как узнал, что мать пожирает неизвестная доселе болезнь. Поначалу до меня пытались достучаться учителя, потом директор, но я оставался глух к просьбам не забрасывать учебу на финишной прямой и послал их к дьяволу, прямиком в ад. После этого звонки и письма на e-mail прекратились. Казалось, я уже вздохнул свободно и сосредоточился на из ниоткуда возникшей семейной проблеме, как Ричард (но мы в своем дружеском кругу всегда сокращали до Рич), мой старый школьный друг, принес весть об отчислении. Не сказать, что меня это сильно расстроило, все моральные силы уходили на поддержку мамы и собственного ментального здоровья. Правда, все равно в итоге усилия пошли по кошачьим яйцам. Жалость к себе, нехватка тепла вновь начали засасывать в трясину беспричинного (но причина, наверное, была, просто я не мог выделить какую-то конкретную) нервоза. И хотя необходимость ходить в школу, коммуницировать с социумом с недавних пор отпала, пылиться дома и купаться в омуте жизненного дерьма тоже порядком поднадоело. Первым делом решил взять в руки телефон, который валялся ненужным кирпичиком на порядком запылившейся прикроватной тумбочке. Нажал на кнопку блокировки, тот никак не отреагировал. Класс. Задумался и не смог вспомнить, когда вообще пользовался им в последний раз. Так вот почему я не помню, когда друзья пытались вытащить меня на улицу. Телефон попросту разрядился, а я не видел смысла ставить его на зарядку. Или вообще про него забыл. Что ж, придется развлекаться по старинке. А искать зарядник в своем творческом беспорядке, усугубленном затянувшейся апатией, то еще развлечение для садистов, знаете ли. И на это неприглядное действо у меня ушло гораздо больше времени, чем планировалось. Горы мусора, грязных шмоток и каких-то нелицеприятных штучек наводнили комнату таким количеством хлама, словно не я один две недели жил безвылазно, а семья из тридцати человек. Пришлось заниматься самым любимым в жизни делом: уборкой. Иначе я рисковал сломать шею, перелезая через какое-нибудь опасное нагромождение ненужного дерьма. Наконец разобрав и сложив в отдельную кучу явно лишний в моей комнате мусор, который потом планировал вынести в контейнер, я добрался до зеркала, одиноко стоявшего в самом дальнем углу небольшой комнаты, и критически оглядел себя. Под глазами пролегли темные, как у панды, круги, темно-каштановые волосы, успевшие отрасти с последнего моего созерцания, упрямо топорщились в разные стороны от покрывшего их слоя кожного жира. Такого же цвета щетина уже успела перерасти в полноценную бороду, и от увиденного я невольно поморщился. Маме никогда не нравилась чересчур запущенная растительность на лице, ей нравилось, когда я гладко выбривался. Но о самом ярком пятне во внешности мне еще предстояло узнать… Когда я отвернулся, намереваясь наконец сходить и выкинуть занимавшее драгоценное место добро, в отражении промелькнули фиолетовые отблески, заставляя до усрачки испугаться. От неожиданности я влетел в ту самую гору, которую сам не так давно закончил возводить, заставляя мусор разлететься вновь по всей комнате. Да ну и хер с ним! Я подлетел к зеркалу, буквально силком заставляя себя в него посмотреть. Из отражения на меня смотрела пара горящих фиолетовых глаз. Колени предательски затряслись. Что за дерьмо?! У меня всегда были обычные, ничем не примечательные серые радужки. Откуда резко взялись фиолетовые?! Да еще и такие яркие! Что тут, блять, происходит? Так, чувак, дыши. Глубокий вдох, медленный выдох. Еще раз. И еще. Черт, не помогают эти ваши дебильные практики! Какой идиот их вообще придумал, а главное, решил, что они действенны? Я вновь отполз от зеркала, но на этот раз решил все-таки внять советам умных дядек-психологов и успокоиться дыхательными упражнениями. Вышло, конечно, паршиво, но хоть адреналин перестал в таких количествах поступать в кровь. Пора завязывать с этим волевым заточением. Мать мне это не вернет, а жизнь с ее смертью не закончилась. Хоть и смысл довольно ощутимо поистрепался. На первом этаже послышались шаги и шуршание разбираемых пакетов. Ньютон, мой отец, пришел с работы и, видимо, по пути заехал в супермаркет. Действительно, жратвы в доме не было, а стены облизывать в порыве голода не особо хотелось. Я собрал рассыпанный мусор по пакетам, удачно найденным в углу комнаты, и вынес их ко входной двери. Как бы мне ни было неприятно приветствие отцу, я был обязан это сделать. Обязан, но не мог. Когда я смотрел на него, язык словно отсыхал и совершенно переставал слушаться. Но неловкое молчание прервал сам Ньют. — Здравствуй, — улыбнулся он, доставая из большого, чересчур громко шуршащего для моих отвыкших от каких-либо звуков ушей пакет молока. — Как день прошел? Я настолько сильно задумался, что не заметил, как сжал челюсти до неприятного скрипа зубов. И только боль в нервных окончаниях смогла вывести из оцепенения. Я хотел ответить на приветствие, но снова промолчал, выходя на лестницу и поднимаясь в свою комнату. Ответом мне стал громкий вздох, прозвучавший следом. Наверное, сей порыв отца наладить отношения действительно был искренним. В кои-то веки. Но я не видел в нем смысла, слишком много нервов тот потрепал нам пару лет назад и продолжал трепать до сих пор. Влетел в комнату и с грохотом закрыл за собой дверь, будто боялся, что отец бросится следом. Глупо. Если бы я был ему хоть чуточку важен, он бы никогда так с нами не поступил. Прислонился к куску фанеры, именуемым дверью, и тяжело скатился по нему вниз, закрывая лицо руками. Чуть поутихшая боль вспыхнула с новой силой, словно почти потухший костер, в который подбросили новую партию дров. Резко перестало хватать воздуха, а глаза защипало. Все, хватит, нужно взять себя в руки и наконец успокоиться. Так, я уже забыл, ради чего вообще затеял уборку? Ага, ради зарядки. Но я готов был поклясться, не было злополучного провода ни среди вещей, ни среди хлама. Куда она могла запропаститься? Я последнее время вообще свою комнату покидал лишь для того, чтобы поесть, но зарядку точно не выносил за ее пределы. У Ньюта своя есть, моя ему без надобности. Что же, ее дьявол украл? Можно было посмеяться, но как-то не хотелось. Я еще не разобрался со своими фиолетовыми глазами. Если они изменили цвет, почему отец ничего не сказал? Неужели не заметил? Или просто не захотел? А может, у меня уже глюки на фоне безвылазного сидения дома начались? Воздухом бы свежим подышать… Память услужливо подкинула воспоминание десятилетней давности, которое я так силился выкинуть из головы в последнее время. * * * Мама сидела на летней веранде, поджав под себя ноги. Длинные русые волосы развевались, падая на светло-голубые глаза и закрывая слабую улыбку, игравшую на лице. Семилетний я лежал на ее коленях, наслаждаясь прекрасным мгновением и мамиными руками, что нежными касаниями перебирали непослушные прядки. Погода сегодня была отменной: солнце ярко светило, озаряя своим горячим светом все вокруг. В перелеске, раскинувшемся неподалеку от нашего домика, весело щебетали птички, перекрикиваясь на разные лады. Где-то отсчитывала годы кукушка, нагоняя легкую тоску. Но мою детскую и наивную радость ничто не могло омрачить, я был счастлив, как никогда. Папа, наколов дров для вечернего мангала, направился в дом, попутно заворачивая к нам и целуя маму в уголок губ. Я счастливо улыбнулся, наблюдая семейную идиллию. И тут, когда отец скрылся в недрах жилища, мама завела разговор, который показался мне совершенно неуместным в такой прекрасный момент: — Люц, ты читал сегодня молитву? — вопрошала она, сердито смотря мне в глаза. Я стыдливо отвернулся, глядя куда-то вбок. И маме этого вполне хватило, чтобы все понять. — Что я тебе всегда говорю? Вера — единственное, что придает человеку жизненные силы справляться со всеми невзгодами и трудностями. Бог наверху все слышит и воздает по заслугам каждому. Ты же не хочешь, чтобы он наградил тебя чем-то плохим? Ты ведь хороший мальчик, Люц. Мне стало стыдно. Саднящее чувство внутри стало разрастаться от маленькой опухоли где-то в районе сердца до размеров черной дыры, грозя поглотить все вокруг. Я никогда не понимал мамино стремление верить в сверхъестественное нечто, но старательно делал вид, что молюсь, лишь бы не огорчать самого родного человека. И постепенно я действительно поверил в бога. Не в то, что он дарит благодать, воздает по заслугам, но в то, что действительно существует. И мне этого осознания вполне хватало для беззаботной жизни и вознесения простых молитв или просьб по житейским вопросам. Мама, прости, я был слишком глуп, что смог поверить.