coffee and flowers?

Big reputation, big reputation,

Ooh, you and me, we got big reputations,

Ah, and you heard about me,

Oh, I got some big enemies.

Big reputation, big reputation,

Ooh, you and me would be a big conversation,

Ah, and I heard about you,

Ooh, you like the bad ones, too.

„End Game“ by Taylor Swift.

В руках Джонхана книга, а в его — хрупкий воск. Так кажется Сынчолю. Он с небывалой аккуратностью поправляет съехавшее с плеча молодого человека полупрозрачное парео и щурится от раскатов грома вдали. Чхве влюблен в бескрайние виды итальянских виноградников на горизонте, клубы серых туч и мягкие белоснежные ткани на своей звезде; в смоляные пряди, сцепленные на затылке жемчужной заколкой, блеск карих глаз и чуть пунцовые щеки. Здоровый румянец красит Джонхана, думает мужчина. Или будет вернее сказать, что это сам Юн красит и ангельские наряды, и ленты в волосах, и ювелирные украшения из золота 750 пробы. Его медовую кожу, которая так искусно контрастирует со светлыми тканями, хочется целовать, а по созвездию кассиопеи из родинок на правом плече пальцы проводят по тысячному кругу. — Интересно, моя звезда? — негромко спрашивает он, наклоняясь и касаясь чужой шеи носом. — Не особо, — Джонхан признается. Он чрезвычайно лениво перелистывает следующую страницу, удобнее устраивая голову на сильном плече, после чего и вовсе вытягивает ноги на плетеной скамье. — Я бесконечно влюблен в искусство, в творчество, но никогда не понимал такие произведения. «Ромео и Джульетта» меня не трогает. Чхве лишь качает головой с снисходительной крупицей во взгляде. — Многие мечтают о любви, как у них, Джонхан. — Умирать ради кого-то... Представить себя на их месте не могу. Всегда нужно выбирать жизнь. — Думаешь? — Уверен, Чоль. Подумай сам: если бы Ромео выбрал жизнь и не убил себя, тогда и Джульетта выжила бы тоже. Грустные концовки — не мой любимый жанр. — В твоих рассуждениях есть зерно правды. Он бросает беглый взгляд на складки своих белоснежных палаццо и с тяжестью на веках откладывает книгу на траву. Молодой человек сгибает ногу в колене, задирает голову и смотрит на Чхве такими заинтересованными и проницательными глазами, каких последний раньше не видел. — Что насчет тебя? — О чем ты? — Отдал бы ты жизнь за того, кого любишь? Сынчоль долго молчал. Он приглаживает растрепанную челку Юна ласковыми движениями и поднимается со скамьи, поведя Джонхана к дому, обнимая за плечи чуть сильнее, чем обычно. — Скоро похоладает, моя звезда, давай посмотрим фильм и приготовим ужин к возвращению Мингю.

✧

Готовит, вообще-то, именно Сынчоль. Не по той причине, что у Юна с кулинарными навыками все весьма плачевно, — ему откровенно говоря не хочется. Поэтому горло обжигает уже вторая порция коньяка, который молодой человек распивает неторопливо, смакует. Он постукивает длинным ногтем по хрустальному бокалу с толстым дном. По кухне разносится аромат вкуснейших куриных равиоли с тушеными овощами и специями и паниссы. Паниссу Джонхан любит еще с детства — нежную запеканку, которую нарезают на кубики и подают к столу с луком и оливковым маслом. Алкоголь бьет в голову лишь слегка, стягивая виски. Джонхан не ярый любитель выпить, но иногда рюмка коньяка или бокал вина кажутся хорошей альтернативой беспокойным мыслям. Тревожность постепенно сходит на нет и оставляет после себя лишь горькое послевкусие. Щелкают ключи в замке за спиной. Он знает, что пришел Мингю, и довольно быстро теряет его с ракурсов. Мужчина ходит по комнатам где-то позади, а перед глазами только Чхве Сынчоль, так прекрасно орудующий за кухонным гарнитуром. Сынчоль, Сынчоль, чертов Чхве Сынчоль... всегда хороший и никогда ужасный. Иногда Юн думает, что его любимый друг может сделать все, что угодно в этом мире, и становится немного тоскливо на душе. Совсем чуть-чуть. Может ли так Джонхан? О, Святой Отец, определенно нет. Зависть смешивается со спиртом. — Я думал, вы пойдете в ресторан сегодня, — Ким появляется слишком неожиданно, но младший не дергается ни на миг. — Добрый вечер, Сынчоль. Ужин скоро будет готов? Умираю, как хочу поесть твои блюда. — Здравствуй, хен. Еще несколько минут и я закончу. Недоверчивый взгляд Мингю падает на Джонхана подшофе. Молодой человек скучающе царапает мраморную барную стойку и жмется щекой к предплечью. Он не смотрит на брата. Просто не хочет. Весомый аргумент. — С тобой все в порядке, Хан? Звездочка? — Ким заботливо проводит ладонью по россыпи взмокших прядей, испачканных в чернилах, и присаживается напротив. — Выглядишь неважно. Устал? — Настроения нет, — жмет он плечами в ответ. — Вероятно, лекарства перестали действовать. — Тогда назначим тебе прием у врача, если ты этого захочешь. — Мне нужен перерыв. Мужчина с пониманием во взгляде кивает, отворачиваясь к Сынчолю. Они перебрасываются парой-тройкой дежурных фраз, прежде чем начинают в подробностях обсуждать все от тренировок Чхве до подработки Мингю. Юн, наблюдая за ними, сонно моргает своими ужасно длинными ресницами, подавляя очередной зевок и пряча нос в рукаве мягкого свитера. Он не ест сам, только открывает рот, чтобы Сынчоль мог покормить Джонхана, потому что алкоголь, вероятно, все же взял свое. Голова раскалывается, звуков слишком много, свет бьет прямо в глаза. Джонхан с раздражением выдыхает, ведет себя словно капризное дитя, когда Чхве забирает его в спальню после полуночи. Мингю остается убирать со стола. В доме привычно тепло. В кромешной темноте сильные руки сжимают тонкую талию сзади и пробираются под одежду. Молодой человек дергается, пытается избежать прикосновений, но обмякает в чужих ладонях в ту же секунду, как слышит ноты ежевики и черной смородины. Осознание, что Сынчоль разделит с ним постель сегодня, бьет по затылку железной кувалдой. — Бессовестный, — выдыхает он, откидывая голову на плечо Чхве. — Тебе действительно не хватает спокойствия. Пойдем отдыхать? — Только душ приму. Теплая вода смывает усталость прошедшего дня. Ноги подкашиваются, становясь ватными. Джонхан чудом успевает схватиться за стену и предотвратить падение на белый кафель, затем стоит несколько секунд, восстанавливая дыхание. Ему определенно нужно прилечь. В спальне Джонхан объявляется в пушистом халате на обнаженное тело и сразу падает на мягкие простыни, чувствуя кожей их прохладу. Любезно зажженные Сынчолем свечи на прикроватных тумбочках и трельяже отдают не вишней мерло, а чем-то древесным, чем-то более терпким. Аромат въедается в легкие, словно никотин, и Юна ведет настолько, что самому странно. Он так и лежит на заправленной постели с закрытыми глазами, которые лениво приоткрываются лишь при ощущении чужого веса рядом. Чхве нависает сверху, ведет кончиком носа по линии челюсти, шее, ключицам. Вызывает дрожь по всему телу. — Нам нужно лечь нормально, Хан-и, — говорит мужчина хриплым голосом, таким низким, что младший полностью и безвозвратно. Подтянуть несопротивляющееся тело к подушкам не составляет труда. Джонхан протягивает руки, зарывается своими длинными пальцами в копну мягких прядей, играет с ними, пропуская сквозь. Сынчоль развязывает пояс мохрового халата, но взору открывает только грудь с острыми плечами. Он касается-касается-касается, и кожа горит под властными ладонями, сжимающими хрупкие ребра. Молодой человек всхлипывает, когда сухие губы поочередно накрывают ореолы, оттягивают, кусают. Сынчоль подобен изголодавшемуся волку, зубастому, но чуткому; знает, как расслабить, но никогда не причинит боль. Он переходит на шею, игриво покусывая нежную бледную кожу, на которой расцветают яркие бутоны. Не принадлежности — любви. Юн периодически сводит брови и морщит кончик носа от сильной чувствительности, но остановиться не просит, напротив — тихо стонет от того, как грубые подушечки пальцев оглаживают пышные бедра. Еще одна деталь в их взаимоотношениях — доверие без краев. — Ты чертовски мягкий, — выдыхает Чхве. — Купаешься в маслах каждый день? — Нет, — чуть хриплый смех в ответ. — Я же ангел, забыл? Сними халат и давай ложиться. Сынчоль в один миг избавляет хрупкое тело от ткани и невольно любуется, за что получает несильный шлепок по плечу. Он пристраивается сзади, прижимая крепко к себе ослабленную звезду, накрывая их одеялом. В отместку кусает с силой в заднюю сторону шеи, получая чужой несдержанный стон в качестве награды. Под одеялом тепло, но теплее от горячей груди, к которой Джонхан прижимается спиной. Говорить о прошедшем дне не хочется, и он обещает рассказать все мужчине утром за совместным завтраком. А пока разворачивается в объятиях, дарующих заботу с защищенностью, и целует сгиб шеи и плеча, пряча лицо во впадинке. Юн ощущает, как Чхве пробегается по выпирающему позвоночнику, тяжелые веки, не замечая, как проваливается в чуткую дрему. Сынчоль шепчет «Приятных снов» и очерчивает лопатки Джонхана, не отпуская ни на миллиметр эту яркую, самую сияющую звезду на небосводе.

✧

Короткое сообщение от Мингю «Напишу, как доедем» всплывает на экране ровно в час. Джонхан неуверенно поджимает губы, размахивает ногами и кладет телефон экраном вниз, локтями оперевшись на мрамор барной стойки. — Джонхан? Он дергается и бьется коленом о деревянную ножку стула, резко поворачивая голову. Кончики губ дергаются в ласковой улыбке. Чхве неспешно подходит и садится напротив, протирая бокалы. Не то чтобы они отказались от романтичного вечера при свечах в одном из самых дорогих ресторанов, но день в компании друг друга в кофейне Чхве радует не меньше. — Мингю уехал несколько после твоего ухода, — лениво тянет молодой человек. — У матери Вону что-то случилось, нужно нанести визит во Флоренцию. — Вону довольно резок с Мингю, но хен всегда так добр, — слишком громко отвечает мужчина. Он прикрывает рот ладонью на долю секунды, потому что взгляды посетителей кофейни оказываются направлены на него. — Помнишь, когда родители Вону пригласили их на ужин знакомства пару лет назад? Так Чон придрался и стал критиковать то, как Мингю одет, словно тот не был наряжен с иголочки. Ну не смешно ли? — Тот скандал трудно забыть. Джонхан с полуулыбкой кивает, сдерживая рвущийся наружу смех. Зная Чон Вону и его извечное недовольство всем вокруг, звучит весьма предсказуемо. Они лениво переговариваются на светские темы: о погоде, которая совершенно не радует своими перепадами; о шумных детях с побережья, чьи крики доносятся до заведения; о новой мужской коллекции Yves Saint Laurent. Любимый бренд Юна — один из тех, что никогда не разочаровывает. Он с легким чувством зависити разглядывает несколько показов, на которых засветился годами ранее Минхао в качестве приглашенного гостя, отмечает профессионализм ряда моделей и мечтательно делится тем, что хочет и сам пройтись по подиуму разок. Собеседник внимательно слушает, параллельно подвигая к Джонхану тирамису, который последний уничтожает с привкусом бананового латте со льдом на кончике языка, и невольно представляет себя где-то там, среди мечущихся в стороны людей в разгаре подготовки к вечернему шоу, в элегантном образе с лакированными туфлями на каблуке. Еще какое-то время они сидят в заведении, пока не вспоминают первостепенную задачу на сегодня — обойти город. Сынчоль родом не отсюда, а взрослая жизнь сама расставляет приоритеты, забирая все свободное время, которое хочется тратить на утренние пробежки по побережью и осмотр окрестностей. Не то чтобы Юн до этого примерял на себя роль экскурсовода, но всегда можно взять велосипеды напрокат и проехать мимо основных достопримечательностей. Сынчоль меняется с коллегой, скрываясь в помещении для персонала. Щедрые чаевые так и остаются лежать возле чека. Свежий ветер играет с волосами, а солнце приятно припекает. Все лучше ночной грозы. Джонхан изредка поглядывает в сторону мужчины, краем глаза замечая огонек заинтересованности в чужих глазах и улыбку, умело виляет между лужами и сигналит громкой трелью звоночка случайным прохожим. Они проезжают мимо Дуомо, построенного в качестве замены более древнему собору в архитектуре раннего барокко и традиционного итальянского стиля восемнадцатого столетия, Сикстинской капеллы в стиле рококо, башни Леона Панкалдо. Молодой человек отмечает, что она является одним из главных символов Савоны, и заворачивает на очередном повороте. Чхве с восхищением оглядывается по сторонам, подмечает самые мелкие детали в непривычной архитектуре. Первое, что он отмечает в своих мыслях — в городе довольно много религиозных сооружений: Ностра Синьора делла Мизерикордия, церковь Святой Риты, церковь Сан-Пьетро, церковь Святого Андрея. У каждой наблюдаются схожие внешние черты, но в то же самое время они все совершенно разные. Он почти врезается в Джонхана впереди, засмотревшись на Палаццо Гавотти — исторический дворец шестнадцатого века, в котором расположен один из самых важных музеев керамики в мире, содержащий образцы лигурийского керамического искусства шестнадцатого-восемнадцатого столетий. По словам его личного гида, по соседству находится художественная галерея с картинами эпохи Возрождения и произведениями современного искусства. Следующий пункт в список дел на ближайшее время — посетить их. Юн внезапно тормозит у церкви Сан Джованни Баттиста, и Сынчоль следует его примеру, не совсем понимая, для чего они остановились. Но до него доходит в ту же секунду, когда младший опускает пятерню в кропильницу со святой водой, ведет ими от лба к левому плечу, после к правому и опускает руку вовсе. — Зайдешь? — неуверенно спрашивает молодой человек, опуская подножку. У Сынчоля аллергия на запах ладана. — Подожду снаружи, — с теплом в душе отвечает он, наклоняется и целомудренно касается губами влажного лба своей звезды. Перед незнакомыми прохожими и самим Богом. Но до чего же велико удивление этой звезды, когда он замечает знакомую выправку силуэта и распростертые широкие плечи. — Исповедуете католицизм? — мягко интересуется Хон, тоже перекрестившись и войдя вслед за Джонханом внутрь. — Приветствую. — Приятно удивлен и рад Вас видеть. Единственный в своей семье, — криво усмехается последний и уверенным шагом направляется прямо к пресвитерию. Той семьи, о которой он упомянул, не существует уже более десяти лет. Джошуа присаживается на скамью, опирается ладонями о гладкую деревянную поверхность и внимательно наблюдает, как Джонхан вновь крестится, после чего преклоняет правое колено перед дарохранительницей. Молодой человек шепчет что-то нечленораздельное, едва шевеля губами — молится. Мужчина же без спешки переводит взор с часовни на орган позади себя, что важно возвышается над входом в церковь. У католиков нет строгих иконописных канонов, на стенах можно увидеть самые разнообразные изображения: иконы, картины, рельефы, статуи, витражи, мозаики, фрески. По периметру традиционно установлены изображения сцен крестного пути Иисуса Христа. Дочитав молитву, Юн возвращается и занимает место чуть поодаль. Под кожу пробирается ладан. — Вы тоже католик? — тихо спрашивает он. Мелодичный голос эхом разносится по помещению. — Само собой, — ответный кивок. Джошуа как бы невзначай указывает на тоненькую веревочку с крестиком, до этого скрытую под рубашкой, и улыбается собственным мыслям. — В детстве мы с мамой каждую неделю исправно посещали храм. Я присутствовал на всех Воскресных Литургиях и пел в церковном хоре. Изначально это было чем-то вроде родительской прихоти, но спустя время я проникся верой, атмосферой и почувствовал себя... на своем месте? Будет ли верно выражаться так? Он замолкает и прислушивается к пению птиц с улицы. Где-то скрипят половицы под обувью священников, где-то проезжают машины. — Приветствуйте друг друга с миром и любовью, — Хон словно напевает, повернувшись к приятному спутнику. — Мир вам. Будь его голос лепестками нежнейших цветов Италии, молодой человек не удивится. До этого они говорили на английском, на котором общаться уже вошло в рутину, но итальянский Джошуа... Пожалуй, это лучшее, что можно было услышать за прошедший день. Они негромко тянут слоги, пропевая одно из самых известных песнопений; не совсем по правилам, путая слова, но со всей душой и всем сердцем. Они расходятся у входа в церковь. Хон ссылается на важные дела, но бегло здоровается с Сынчолем и обменивается с ним парой-тройкой фраз, отнюдь не вежливых, как кажется Джонхану, а искренних. Их несколькочасовая прогулка заканчивается по щелчку пальцев. Когда мужчина возвращает велосипед, сумерки окутывают город плотным покрывалом, а в темнеющем небе зажигаются первые звезды. Такие же бледные, как хрустальная кожа Джонхана. — Проводить тебя? — с надеждой заглядывает в глаза напротив Сынчоль. — Если желаешь, — пожимает плечами тот, пиная камушки под ногами. — Но для начала зайдем в цветочный магазинчик, мне нужно прикупить букет домой. Упомянутый цветочный ларек находится на соседней улице, и младший практически переходит на бег, уже размышляя над выбором цветов. Лаванда? Розы? Или, быть может, тюльпаны? Чхве остается лишь поспевать за ним, придерживать входную дверь и выплевывать легкие от непривычно быстрой ходьбы. Колокольчики над низким порожком забавно бьются друг о друга, звенят. Не успевает он пройти в магазинчик, как Юн уже звонко смеется и прижимает к себе какого-то ребенка под снисходительным взглядом женщины средних лет у прилавка. Сынчоль учтиво кланяется в знак приветствия, а когда женщина зеркалит его жест, подходит ближе к молодому человеку, который успел усадить девочку себе на колени и тайком просунуть две горсти клубничных карамелек в карманы до невозможности очаровательного комбинезончика с вышитыми сиреневым по молочному узорами. — Ты разбалуешь Женевьеву, Хан-и, — ласково одергивает его женщина, судя по всему, мать малышки. Она шумно вздыхает, но в строгом взгляде и морщинке меж бровей теплится доброта вперемешку с нежностью, такой материнской и такой редкой. — Тетушка Корнелия, я так редко ее вижу! — в знак подтверждения крошечные ручки обвивают тонкую шею. Девочка явно не собирается вставать на сторону своей мамы. Чхве скрывает улыбку за кулаком. — Когда еще вы сможете подменить Вону, а я — повидаться с этим крольчонком? К слову о подмене, не могли бы вы собрать небольшой букет из белых ирисов? — он на какое-то мгновение отворачивается от присутствующих, чтобы игриво щелкнуть ребенка по носу, и добавляет: — Пожалуйста. Корнелии не остается ничего другого, кроме как начать собирать букет. Мужчина измеряет медленными шагами помещение по периметру, вглядываясь в цветы вокруг. На самом деле, места для передвижения не так много, потому что цветами заставлен каждый угол ларька. — Извините, — осторожно зовет он на уже ставшем вторым родным языком итальянском женщину и, когда та оборачивается, просит с прищуром: — Могу я купить немного веточек белой лаванды? И букет нарциссов, будьте добры. — Необычный выбор, — Корнелия отвечает улыбкой, время от времени поглядывая на двух детей, что сидят на некотором расстоянии от них. Женевьева уже вовсю выпрашивает кольца и браслеты с изящных рук, а сам Джонхан тем временем пытается заплести вьющиеся волосы, шикает, стоит малышке дернуться в сторону. — Разбираетесь в языке цветов? Нарциссы имеют весьма двоякое значение. — Сильные чувства, что-то вроде: «Оставайся таким же прекрасным, какой ты есть». Именно с этим значением я бы хотел их преподнести, но ни в коем случае не с безответной любовью или чем-то негативным. С первым моим приездом в Савону появился человек, заинтересовавший меня. Каюсь, изначально лишь внеземной красотой, но то, насколько он просвещен в различных сферах искусства... С ним легко. Словно Вы нашли кого-то, кто не просто дополняет Вас; ему предначертано быть рядом. Громкое высказывание, но я могу описать это непонятное чувство внутри лишь родством душ. Я не настолько смелый, чтобы озвучить свои мысли, поэтому букет кажется единственно-верным вариантом. А белая лаванда — это исполнение желаний и защищенность. Сынчоль тянет губы в легкой, почти мечтательной полуулыбке. Его руки сжимаются с силой в карманах черных палаццо, под рубашкой, в районе сердца, невыносимо ноет. Пока аккуратные черты лица выражают абсолютное спокойствие и благоговение, в грудной клетке творится хаос. Женщина с пониманием опускает взгляд, перевязывает нарциссы белоснежной лентой, лаванду и ирисы — розовыми. Перед ней действительно образованный мужчина. Внезапно в ногу Сынчоля врезаются, после чего крепко обнимают. Чхве удивленно опускает голову; Женевьева, видно, посчитала, что здесь удастся спрятаться от Джонхана, который намеревался защекотать ребенка до громкого смеха. Мужчина поднимает малышку на руки, буквально выхватывая ее из-под носа молодого человека, и прижимает крепко к себе. Женевьева чуть-чуть волнуется от внимания со стороны незнакомца, но ободряющая усмешка мамы позволяет расслабиться и вцепиться крохотными пальчиками в сильные плечи. Она только на секунду выглядывает из своего убежища, чтобы дразняще высунуть язык. Юн возмущенно складывает руки на груди. — Юная леди, это предательство! — Это защита, — поправляет старший и оставляет легкий поцелуй на чужой макушке. Джонхан заплел ей аккуратные косы. — По крайней мере, я не буду ее щекотать. — Но я дал тебе конфет, — дует губы Джонхан, все еще поглядывая на девочку с плохо скрываемой обидой. Чхве негромко смеется, забирает из рук Корнелии веточки лаванды и вкладывает в одну ручку ребенка, заглядывает в глазки-пуговки. — Джонхан-и прав, милая, конфет у меня нет, — бормочет он. — Но есть эти цветы. Белая лаванда исполняет желания, а еще означает, что я буду всегда защищать тебя от того негодяя позади нас. Женевьева заинтересованно рассматривает хлопушки цветов и затем восторженно лепечет, хлопая в ладоши. Она проговаривает еще невнятное «Спасибо» и сама тянется в объятия мужчины под недовольство Юна. Сынчоль бережно поглаживает спинку девочки, а у его звезды дыхание перехватывает и странное ощущение замутняет разум, спутывая мысли в один огромный клубок. Корнелия смотрит на него с благодарностью. Они выходят на улицу уже тогда, когда небо окончательно темнеет. Молодой человек выглядит несколько поникшим и по-особенному нежным с ирисами в руке, в этих забавных фенечках под рукавами рубашки, с жемчугом на шее и в ушах. Великолепен, грациозен и нежнее любых существующих бутонов — Юн Джонхан словно написан величайшим художником, такой невероятный; но вот же, протяни руку и прикоснись! Да только страшно, что хрустальный цветок рассыпется пылью, которую разнесет по океану ветер. До дома доходят молча, не перебросившись и парой слов. У ворот Джонхан неловко мнется. — Я не уверен, понравилась ли тебе своего рода экскурсия по Савоне, но... спасибо? — он смотрит куда-то сквозь спутника. — Что проводил и составил приятную компанию. Малышка Женевьева явно в восторге от тебя, Чоль. — Как и от тебя, — перебивает старший. — Джонхан, перестань так переживать. Нет, конечно, нервничать — это совершенно нормально, но этот день был взаправду чудесным. Мне понравилась архитектура, церковь Сан Джованни Баттиста в особенности. И я все еще хочу заглянуть в музей керамики и художественную галерею, — он подмигивает. — Не буду напрашиваться в гости, но во всяком случае... — рука с букетом нарциссов протягивается молодому человеку, чьи глаза округляются в удивлении. — Это для тебя. Юн принимает нежные цветы и прижимает их к сердцу, будто они — самое дорогое, что у него есть. — Мне казалось, что ты купил их для кого-то другого. Спасибо, они прекрасны, — застенчиво прикрывает веки Джонхан. — Как насчет обмена букетами? Возможно, это может стать чем-то вроде традиции. Нарциссы — Джонхану, ирисы, пропитанные доверием, надеждой и верой — Сынчолю. Так забавно, будь им по десять лет, когда дети плетут друг другу венки из полевых цветочков, бегают босиком по траве и собирают причудливой формы камни у воды. Но им за двадцать, они уже давно выросли и перестали верить в чудеса. — Я хочу, чтобы ты остался сегодня со мной. Юн надевает тапочки и шоркает в них на кухню, чтобы первым делом сменить воду в вазах, а сразу после поставить в них нарциссы с ирисами. Плавные изгибы лепестков, нежный оттенок чаруют, приводя Джонхана в тихий восторг. Послание от Сынчоля доставлено успешно его самой сияющей звезде во Вселенной. — Я переживал так, словно мы знакомы первый день, — Джонхан тихо смеется, когда уже в домашней одежде сидит на банкетке перед трельяжем, снимая украшения ко сну. Мужчина наклоняется, чтобы обхватить осиную талию крепко, прижаться грудью к лопаткам и устроить подбородок на остром плече. Его Джонхан так невообразимо прекрасен во всех аспектах, с какой стороны ни взгляни, и в груди ноет от боли и любви. Болезненной любви. — Тебе не стоит так переживать, Джонхан. Мы замечательно провели время, я остался под приятным впечатлением от прогулки. — Я верю, — Юн поднимает голову, чтобы поцеловать в обе скулы. Они не говорят слишком много, но касаются и тратят друг на друга столько времени, сколько ни на кого другого. Им не требуются слова, чтобы поделиться друг с другом своими чувствами, мыслями и переживаниями. Они просто есть. Просто есть рядом, и этого вполне достаточно. — Мингю недавно писал, сказал, что они благополучно доехали до дома синьоры Чон. Она приготовила любимый лимонный пирог хена. — Вот бы и мне готовили мои любимые пироги, — игриво дуется Чхве и сразу жмется губами к скуле молодого человека в ответ, задабривает. Джонхан только глаза закатывает. — Так и быть, приготовлю вишневый утром. К слову, Мингю предложил, чтобы ты погостил у нас, пока он отсутствует... — ...и это даже не по той причине, что ты боишься каждого шороха и темноты, не так ли? — Дурак. — Как скажешь, родной. Они перемещаются в постель под оглушительные раскаты грома. Звезда уже интуитивно придвигается ближе к полусидячему мужчине, жмется щекой к его разгоряченной груди. Шутливые пререкания стихают при первом стуке дождевых каплей о кровлю. — Как тебе Джошуа? Это с ним я познакомился на званом ужине семьи Джунхуэя, — с каплей интереса спрашивает младший, очерчивая большим пальцем чужие ключицы. — Приятный, но я могу начать ревновать. — Снова дурак. Сынчоль заливисто смеется и в порыве счастья мимолетно целует мягкие губы, а Юн замирает и чувствует, как румянец трогает щеки и шею. Дыхание спирает. Он невольно пропускает комментарий о том, что они похожи на женатую пару мимо ушей и лишь прячет лицо в сильной груди от смущения, ощущая внутри нечто смешанное. Чхве больше ничего не говорит; только поглаживает аккуратные девичьи изгибы спины, убаюкивая одной из привычных колыбельных. У них есть все время в мире, он уверен в этом.