Там, где никогда не бывает солнца

****

       «Братик, — эхом раздается в голове собственный детский голосок. — Ты в порядке, братик?»        Маленькая потная ладошка тянет уголок рукава серой толстовки, тонкими пальчиками сжимая теплую ткань.        «Ты заснул за столом, братик! Вставай! Мама сказала, ты заболеешь, если продолжишь так спать!»        Жутко взъерошенная, измученная и недоумевающая голова приподнялась и посмотрела на ребенка, на личике которого появился страх. Темные круги у глаз, упавшие на лоб запутанные грязные волосы и крепко отпечатавшийся на левой щеке след от стола не мог не ужаснуть её. Она обхватила рукав двумя хрупкими ручками и потянула его в сторону не менее неопрятной кровати.        «Ты в порядке, братик? Тебе нужно отдохнуть!»        «Все хорошо, — погладив волосы сестренки свободной рукой, фальшиво улыбнулся он. — Я справлюсь».        А потом повесился.        «Братик!»        Слабые ножки, переступая через две ступеньки сразу, поднимались вверх по лестнице. В вспотевших от радости ладошках был аккуратно зажат листок с выделявшейся на нем красной отметкой "Отлично". На лице горела улыбка. Глаза пылали гордостью и благодарностью.        «Я справилась с контрольной, братик! — широко распахнув дверь, громогласно объявила она, приподняв подбородок. — Никто больше её не написал! Скажи же, я молодец?...»        Ребенок резко замолчал и с широко раскрытыми глазами опешил.        Она наконец отыскала силуэт братца в всегда темной и грязной комнате.        Листочек, предмет её былой гордости, безвольно выпал из рук, приземлившись в разлитую их старым псом лужу мочи. Белоснежная бумага сделалась желтой. "Отлично" размыло.        «Б...б...бра...тик»        Сквозь крошечную щель между шторами прорывался бесцветный лучик, упавший на серую, безжизненную кожу, на остекленевшие глаза, повисшие под потолком. Сдавившая кожу веревка пронзила нежный шейный отдел острым лезвием. Застывшие капельки крови, кажущиеся в темноте нефтью, оставили крошечные ручейки из рта и носа. Перед своей смертью он глубоко расцарапал лицо ногтями. Одно глазное яблоко расплылось, будто лопнувшее яйцо. Серая толстовка, его самая любимая, покрылась пятнами крови. Особенно пострадал левый рукав. У упавшего стульчика блестело лезвие, покрытое темными сгустками. Одного греха было недостаточно.        И, самое главное, что особенно выделялось на мертвом лице: широкая, полная блаженства, кривая улыбка. Это не счастье. Это было безумие.        Ребенок попятился назад и уперся о перила лестницы. Дрожащие ручки сжали деревянные балки. Ножки подкосились, тельце устремилось к полу. Она отрицательно и очень быстро мотала головой, безотрывно смотря на растекшееся под братом озеро бурой крови, на сверкающее в ней крохотное лезвие.        Из глаз не лилось слез. Девочка еще не осознала все горе, всю потерю, чтобы её оплакивать. Она не хотела это воспринимать.        Светлая детская душа налилась кровью. Внутреннее кровотечение захлестнуло тело ребенка, и вся его сущность мгновенно почернела. Погибла. Умерла в тот миг, что увидела серые, полные безумного света глаза самого дорогого человека.        Не брат тогда погиб.        Он освободился от собственной боли, сделавшись легким перышком.        Она тогда погибла.

****

       «Оставь надежду, всяк сюда приходящий».        Грязно-зеленое граффити, написанное на не менее грязной стене, даже спустя годы выглядело эффектно. Измененная цитата Данте, баллончик краски, заброшенная башня — все, что нужно для уличного шедевра.        «Оставь надежду, всяк сюда приходящий».        «Оставь надежду».       «Надежду»...        Она, раздвинув заросли травы, поставив на неё банку белой краски, мрачно усмехнулась. Старый малярный валик проехался по стене вверх, вниз. Снова вверх, опять вниз. От темно-зеленого не осталось ни пятнышка.        Взболтнув красный баллончик, она отошла от закрашенной стены и рядом, на серой и более менее свободной, вывела новые буквы.        «Оставили надежду».        — Скай! — позади послышался знакомый голос, но она даже не обернулась. Теплые руки обхватили её талию. Один из пальцев под видом случайности заскочил под бюстгальтер, но девушка не стала сопротивляться.        — Ты поздно.        — Родители просили взять с собой мелкого. Еле от него отвязалась, — её дрожащие от холода губы прикоснулись к открытой шее Скай и уже тише добавили: — Опять ты в одной футболке.        — Мне нормально, — в груди девушки что-то заболело. Наверно, это было истлевшее сердце.        Эверест отстранилась и стянула с себя легкую куртку с грязными рукавами.        — Лето, а так холодно, — пробурчала она, накинув на голову Скай снятую только что одежду. В ответ на ворчание Эв фыркнула: — «Оставили надежду?». А где старое граффити? Оно мне так нравилось!        — Оно не подходит "Потерянным". Никто в здравом уме не придет сюда, чтобы оставить надежду. Все в точности наоборот. Выкинув веру, мы сами находим это место.        — Потерянные... кто вообще это первым придумал? — Эверест присела на смятую траву и, поставив локти на колени, подперла под ладонями голову.        — Моя бабушка, — почти весело отозвалась Скай и замолчала.        На самом же деле никто не знал, даже сами Потерянные, кто первым придумал это странное, но подходящее для них прозвище.        Это, как считали подростки, не имело значения. Особой разницы между покойницей бабой Людмилой и ныне живущей, но быстро угасающей баб Нюры существенно не было. Или хоть называйся "Клубом любителей сосисок" или "Лингвистические исследователи", сути Потерянных название нисколько не изменит.        Они сами были скорее Потерявшими, чем Потерянными.        Их мнения никто не спрашивал. Прозвище крепко осело в умах горожан. Стоит речи зайти о заброшенной башне или о чем-то, имеющим к ней близкое отношение, как в памяти вскакивают молвы о лазающих в здании девушках-подростках, распутницах и лесбиянках, ведьмах и наркоманках. Самих же красавиц, на самом деле, никто никогда в лицо не видел. Только издалека, часто ночью, или слухами да выдумками.        Потерянные были скорее красиво-отвратительной легендой, чем реальной проблемой.        Или кто-то реально поверит в существование банды девушек, живущей в заброшенной башне? Сказка, не более. Предмет ярых обсуждений скучающих бабушек.        Как бы они удивились, узнай, что Потерянные действительно существуют! Правда, не такие, как в выдумках, но не далеки от истины.        — Никто больше не придет? — скучающе отозвалась Эверест, попутно пытаясь вытереть растекшуюся на пальцах пасту ручки о траву.        Скай помотала головой и, вздохнув, присела рядом. Её пальцы сплелись неровным замком и обхватили колени.        — Сегодня только мы. Гончик и Маршалл опять поругались, а друг без друга они прийти не могут. Зума занята переездом семьи. Рокки с Крепышкой... отдельная история.        — А у них что? — Эв положила голову на колени и прикрыла глаза.        — Домашний арест.        — Угораздило же их одновременно, — грустно фыркнула девушка.        Скай опустила глаза на поблекший цветок, оказавшийся у подножья её изношенных кроссовок. Крошечные круглые лепестки, имеющие неприятно горчичный цвет, склонились над землей чашечкой-короной. Бурые листья высохли и едва держались на тонком стебле. Цветок умирал, но делал это тихо и неподвижно. Никто не заметит его исчезновения.        — Следующей субботой общее собрание. У меня есть важное объявление. — без усилий оторвав стебель, сказала Скай. — Еще успеешь помечтать о тишине.        Эверест подняла голову. Крашенные фиолетовые волосы, напоминающие скорее ночное небо, чем обещанную лаванду, закрыли левую половину лица. Она подвинулась ближе, почти впритык к бедру блондинки, и заглянула в глаза девушки, и улыбнулась:        — А о тебе я могу помечтать?        Скай с довольной мордашкой наклонилась над лицом подруги и, хитро улыбнувшись, поцеловала её в уголок нижней губы. Светлая кожа щек и шеи Эверест вспыхнула густым румянцем, и она не без удовольствия отвела смущенный взгляд.        Блондинка отстранилась и, стряхивая брюки от травы, встала.        — Не сегодня.

****

       Много лет назад, когда Бухта Приключений находилась в самом рассвете своих сил, башня, ныне развалившаяся и гниющая, как помнят многие горожане, была живой и полной радости. Не проходило дня, чтобы к ней не подъехала машина или не пришел человек. Теплые голоса разливались на этажах, лай наполнял площадку счастливым смехом.        Щенячий Патруль — так называлось это учреждение, живущее в башне. Команда спасателей, хранящих покой города, как домашний очаг.        Но лет десять назад все исчезло.        Череда потрясений прокатилась по Бухте, поразив сердца её обитателей острым лезвием. Эпидемия несчастных случаев всего за полгода разрушила все, чем так дорожили люди. Голоса, полные смеха, пропали. Теперь здесь слышался лишь шепот могильных плит.        Ночная тьма густой пеленой легла на город, и только слабый луч карманного фонарика развеивал черный туман. Высокая, по бедра трава отзывалась шорохом от ступающих по ней аккуратных, медленных шагов. Еще немного, и впереди образовался силуэт невысокого, обильного листвой дерева. Искусственный кружок света пробежался по раскидистым ветвям и упал на несколько старых могилок. Выцветшие щенячьи фотографии тоскливо смотрели из глубины заброшенной площадки.        Разрушено это место.        Наполнено отчаянием и чужой болью.        «Оставили надежду всяк сюда приходящие»       «Надежду»...        Здесь звучал только голос могильных плит.