Past lives (couldn't ever hold me down)

Lost love is sweeter when it's finally found        I've got the strangest feeling        This isn't our first time around        Past lives couldn't ever come between us        Some time the dreamers finally wake up        Don't wake me, I'm not dreaming        Don't wake me, I'm not dreaming        «Past Lives» — Farizki

              Когда Квай-Гон получил повышение в ранге, Дуку довольно скоро обнаружил себя птицей свободного полёта, потому что с бывшего ученика сталось очень быстро найти себе падавана. Ян думал, что Джинн пойдёт по стопам Раэля, что будет сепарироваться от учителя постепенно, что сначала насладится вдоволь соло-миссиями для новоиспечённых рыцарей, но, конечно, стоило ожидать противоположного хотя бы потому что Квай-Гон упорно отказывался вписываться в какие-либо рамки. И хотя Дуку лично не имел ничего против юного Фимора, тихого и воспитанного мальчика, ему всё равно казалось, не без тени в мыслях, не без горечи, что Квай-Гон слишком быстро променял место бывшего учителя в своей жизни на падавана. Ян отпускал свои тяжёлые эмоции в Силу, соблюдал дистанцию и усердно медитировал, чтобы никто ничего не заметил. Да, он держался за сереннианские семейные ценности, идущие вразрез с кодексом поведения Руусанской реформации, но пока его нельзя было ни в чём упрекнуть, никто и не упрекал. Стоило лишь держать лицо и ментальные щиты. Никого не должно было касаться, что творилось в душе Дуку. Даже для своих падаванов он не лежал раскрытой книгой. И всё равно, он тосковал. Апартаменты опустели. Выпорхнувший в независимую жизнь Квай-Гон оставил своему Мастеру длинную падаванскую косичку, но забрал с собой и бардак, и горшки с диковинными цветами, и мешки с чернозёмом, и сопение из второй спальни, и сапоги, и свою любимую кружку, оставив Дуку с голым пространством своей тщательно организованной жизни, от которой веяло холодом. Ян скучал по продолжительному хаосу, что привносили в его жизнь падаваны, и даже курсы Макаши, которые он вёл, не заполняли зияющую дыру в сердце, которую случайно, не желая никакого зла, оставил Квай-Гон. И нельзя было обижаться на ученика, потому что он, на самом деле, поступил правильно, согласно восьмисотлетним традициям Руусанской реформации. Тем не менее, род Дуку был старше нынешней философии Ордена, и сереннианские ценности восставали в магистре против быстрых прощаний и безразличных начал новых глав; он воспитал Раэля и Квай-Гона не только как падаванов, но как своих наследников и даже сыновей. И старший от фигуры отца не отвернулся. Что касалось младшего… Нет, нельзя было сказать, чтобы отвернулся, Дуку отказывался от максимализма в суждениях. Тем не менее, в пространстве его дома, где раньше жил Квай-Гон, было холодно и… затхло. Для ситуаций, когда дом переставал ощущаться домом, существовали определённые алгоритмы действий. Для начала Дуку сделал небольшой ремонт на свои личные деньги — купил, наконец, огромную удобную ванную, элегантную, достойную представителя «старой аристократии», заодно повесил экран для просмотра фильмов, прикупил специальный столик, на который можно было бы поставить бокал вина и закуски, а также пенные бомбы. Потом, довольный, две недели подряд сидел в похорошевшей комнате за марафоном старого любимого сериала; но эффекта хватило ненадолго. Остальная часть апартаментов всё равно ощущалась пустой и холодной. Поскольку ремонт не помог, предстояла смена обстановки, но с ней, к сожалению, ничего не получилось — в реестре числилось слишком много джедаев, которым тоже не хотелось сидеть на месте; и всё бы ничего, но Дуку был слишком опытным для «грунтовой работы», чрезмерно образованным для чего-то монотонного и скучного, поэтому применение ему нашли, как обычно, в Сенате, поскольку считанному количеству магистров удавалось избегать ловушек политиков. Это не означало, что сердце Галактической Республики особенно нуждалось в непосредственном и пристальном внимании неподкупного специалиста, не больше обычного, по крайней мере, так что Ян считал себя на его поприще фигурой лишней. Поскольку Совет не имел собственного представительства в Сенате, руки джедаев были, как обычно, связаны — нельзя было ни голосовать, ни выдвигать проекты, что же касалось финансирования, то оно оставалось стабильным и щедрым. В конце концов, политическое невмешательство чувствительных к Силе, как и раньше, было выгодно жадным и лживым чиновникам. Тем не менее, присутствие магистра-джедая в Сенате давало возможность изучить лучше потенциальных нанимателей; ко всему прочему, было намного проще обратиться к представителю Ордена с вопросом. Дуку знал за собой черту глубокой наблюдательности, склонной к математическому перфекционизму, а ещё знал, что был слишком квалифицирован для работы зеваки-консультанта, однако он нуждался в каком-то занятии и, за неимением лучших вариантов, согласился. Именно поэтому было вдвойне неприятно обнаружить, что с ним на задание повелась ходить Тень. Она была женского пола и, видимо, не лишена принципов, потому что Дуку всё-таки намекнули, что за ним следят свои же, причём намёк был сделан тонко, хорошими, женственными, непосредственными, но очень скромными духами, не имевшими тех же свойств, что нишевые парфюмы нуворишей и «старой аристократии» (никому другому в Сенат было не пробиться на сравнительно нормальную должность). Этими духами пах официальный крытый аэроспидер Ордена, этими духами пах неочевидный лифт, которым пользовались почти исключительно джедаи, не считая редких наёмных убийц, а ещё ими порой пахли робы самого магистра Дуку. Он никогда не тяготел ни к аромату талька, ни к ноткам зелёного цветочного чая, предпочитая мужские, тёплые, но не сладкие запахи, чтобы компенсировать свой знаменитый холодный характер, так что нос обострил ощущение двойственности своего хозяина. В конце концов, Ян не любил крайности, поскольку всю жизнь между ними висел. Более того, джедай из подразделения Теней иногда нарочно отсвечивала на его радаре лёгкой, еле заметной, короткой вибрацией в Силе. Дуку не оборачивался, не дёргался, но раздражался, потому что не мог, чёрт побери, никого найти, да и где ему было искать? Она давала о себе знать только когда Дуку разговаривал c помощником сенатора Набу в вечер пятницы, когда высокопоставленные чины государственной службы Республики сплетничали, строили козни и много пили. Не то, чтобы присутствие Тени вошло в привычку, но пять раз подряд вот так давать о себе знать — это, всё-таки, паттерн, хотя Дуку себя за частного детектива не считал. Шив Палпатин отнюдь не являлся самым опасным гостем регулярных сенатских попоек; более того, если Орден проводил какое-то тайное расследование деятельности Набу, было бы легче обработать главное лицо, а не второстепенного члена делегации. Тем более, что планета не была настолько богата, как хвасталась, и находилась на Среднем кольце, а не Внутреннем. И потом, Палпатин вёл себя вежливо, даже дружелюбно, искренне интересовался джедаями, и в Силе он ощущался максимально невинно. Почти как… комнатная орхидея. Цветок несколько эксцентричный, но настолько банальный, что не стоил пристального внимания. Квай-Гон, несмотря на связь с Живой Силой и энтузиазм садовода, почему-то ненавидел это растение; он не только его всячески избегал, но и, при неизбежном столкновении, травил, а когда Дуку спрашивал про это своего падавана, тот только бурчал что-то про «поглощение доброй энергии». Ян считал это простым суеверием. Ко всему прочему, орхидеи часто стояли в закрытых публичных местах и в кабинетах всяких клерков, а младший ученик никогда не любил ни бюрократию, ни бюрократов. Итак, Дуку претило вмешательство в свою личную деятельность. После месяца игры в прятки с Тенью пришлось идти к Йоде, стараясь не показывать уязвлённую гордость — Ян прекрасно умел общаться с политиками, и никакая помощь ему не была нужна, особенно несогласованная и навязанная. Он давно зарекомендовал себя как выдающийся джедай и дипломат; помимо прочего, аристократическая кровь делала своё дело, поэтому Дуку всю жизнь с лёгкостью обходил политические ловушки. Йода, выслушав аргументированный монолог в свою сторону (с примерами, отсылками и статистикой), какое-то время молчал, потом вздохнул, затем странно ему улыбнулся, печально и устало, без тени озорства. — Мера вынужденная это есть, падаван мой, — сказал он почти хрипло. — Не камень в твой огород, м-м? Верить в Силу великую надо. И добрым быть, — с тем и отправил восвояси. Ян ничего не понял. Он не понял ни странного настроения своего наставника, ни сказанных слов, и хотя его разум давно привык к загадкам Йоды, конкретно эта почему-то озадачила и, разумеется, разозлила. Разве учитель не видел, с каким усердием Ян держался за внутреннее спокойствие? Разве не чувствовал, как ему была в тягость жизнь в Храме? Разве не мог ободрить и утешить? Успокоить? Похвалить? И потом, о какой доброте могла идти речь, если Дуку почти не знал её вкуса? О нет, в Ордене его никогда не смели ни обижать, ни принижать. Сначала он был идеальным юнлингом, потом безукоризненным падаваном самого Йоды — никто не смел его трогать. Сайфо, пока был мальчишкой, соревновался с ним, и здоровый дух соперничества перешёл в крепкую дружбу; похожая история была и с Джокастой. Но их любили наставники теми тихими малозаметными жестами, за теплоту которых можно было бы в юношестве отдать руку, а Яна никто не любил. Отец от него отказался, испугавшись чувствительности к Силе сына, брат Рамиль то ли завидовал, то ли презирал, то ли боялся его, сестра была далека, матери он не помнил, Йода, переживая всех своих падаванов, давно ни к кому по-настоящему не привязывался, Раэль скитался по краям галактики, зарабатывая дипломатический опыт, а Квай-Гон… От его сознательного отсутствия что-то ныло и болело сродни дурному зубу, и хотя можно было отвлечься, неприятное, скверное чувство никуда не девалось. Ян не был никому нужен, и никто никогда не относился к нему тепло, и настоящую добрую волю он видел только в чужих отношениях, и хотя давал её как Раэлю, так и Квай-Гону, но ни вкуса её, ни цвета, ни запаха не знал. Магистр Костана, разумеется, порой делилась с ним тем, что должно было по праву принадлежать только Сайфо, но Дуку знал, что то были лишь объедки, лишь жалкие остатки настоящей и сильной искренности, а настоящего подарка никто ему не сделал. И вроде как всё было правильно: к нему не привязывались, он старался не привязываться — всё согласно доктрине Руусанской реформации, и всё равно, в моменте потерянности хотелось тепла, хотелось чего-то, чему он даже не мог подобрать слов для описания, а этого не было. Возможно, потому что благородная кровь не давала в нём уснуть традиционным ценностям рода, дома, семьи, какой-то значительной численности, опоры и поддержки. И поэтому Дуку, не раз сталкивавшийся с конфликтом между своим происхождением и своей судьбой, так и думал — корень его проблем продолжал произрастать из двойственности, от которой нельзя было ни сбежать, ни спастись. Он снова висел между крайностями. На самом деле, Ян никогда и не переставал, но порой это ощущение забывалось, и всё-таки оно неизменно возвращалось, только с новой силой, с новым голодом. В этот раз к нему примешалось чувство более глубокого неудовлетворения Орденом, впрочем. Дуку не любил тратить время зря, ещё не любил отсутствие ясности и пустозвонов. Первое касалось Сената, вторым являлась Тень, непонятно зачем приставленная, а к третьему Ян относил любых лиц, жадных до власти. И хотя нельзя было сказать, что Дуку в первый раз ощущал разочарование от своей деятельности, в этот раз оно, помимо тоски, аккумулировало в нём горечь и раздражение. Всю жизнь он боролся со страхом ненужности как своего труда, так и самого себя, и прекрасно справлялся, но на данном этапе существования внутренняя тьма особенно скалилась, и чем больше Ян пытался её подавить, тем острее становились клыки его личного внутреннего чудовища. Он всё чаще думал в пустые холодные часы своих пустых холодных дней, что, возможно, ему стоило прекратить все попытки кому-то что-то доказать, что стоило просто-напросто опустить руки — и гори оно от удара молнии диким пламенем. И не личные принципы останавливали его, а упрямство и гордость, черты аристократические, но не джедайские. Он тем более удивился, уже ни на что не надеявшийся, когда в ночи, после очередной «сенатской пятницы», обнаружил в крытом аэроспидере водителя, женщину в джедайских робах с аккуратно подобранным под себя присутствием в Силе. Ничто ничего не предвещало, дипломаты Республики были, как обычно, несносны, и воздух на Корусканте стоял сухой и безжизненный, без намёка на дождь, контрастируя с изобилием огней, машин, людей и шума. Замаскировав недоумение надменной неторопливостью, он сел на заднее сидение, хлопнув дверью. — Добрый вечер, — сказала ему женщина нейтрально, но вежливо. Дуку промолчал. Физическое подтверждение слежки Ордена вызвало в нём раздражение. Он ощутил себя переполненным сосудом, готовым разлиться желчью и горечью, но высказывание этого было бы в высшей степени жестом неподобающим. Да, Ян не имел права знать, зачем Теням понадобилось следить за ним в Сенате, но это не означало, что ему не хотелось потребовать объяснений, поэтому только и оставалось, что молчать и крепче держать ментальные щиты. Дуку не собирался терять самообладания перед нелепыми факторами. Особенно, перед незнакомой молодой женщиной, просто выполнявшей свою работу. Ехали молча. Ян дышал ровно и пытался сточить клыки своего внутреннего зверя. Когда аэроспидер был припаркован, и они оказались на улице, Дуку понял, что опять проиграл в собственной партии, поскольку не ощущал себя ни спокойным, ни миролюбивым, и хотя женщина была очевидно ни в чём не виновата, еле удавалось себя сдерживать от выплеска не самых приятных эмоций — слишком долго они копились, слишком назойливо щекотал нос призрачный аромат талька и зелёного чая, слишком много сочувствия высказывал ему тем вечером Палпатин. И всё-таки, женщина не была ни в чём виновата, и за этот маленький проблеск внутреннего чувства справедливости Дуку держался, как мог, чтобы не выставить себя перед чужим человеком последним подонком. Она была почти ровесницей Раэля, и хотя лицо её выглядело моложе положенного, возраст отражался именно в движениях, жестах и мимике — они были уверенными, воспитанными, сдержанными, и в них не было места ни неловкости, ни робости, ни самонадеянности, а такое приходит только с опытом. Женщина безукоризненно владела собой, и очевидно холодное расположение Дуку не смущало её никоим образом. Она была, ко всему прочему, физически привлекательна, но тоже не чересчур — просторная и аскетичная униформа сглаживала её женственность, подчёркивая естественную красоту лица и тела, но не заостряя ничего. И всё равно, было в её внешности что-то располагающее, что-то очаровательное: черты её лица выглядели симметрично и тонко, как с пасторальной картины или фантазии на тему доисторических принцесс, пока бунт макияжа и пластики не испортил стандарты красоты, и волосы по подбородок были аккуратно взлохмачены как жест скрытого непослушания. И сама она казалась обманчиво мягкой, как корица, ароматом которой было так легко скрыть запах цианистого калия. Будь Ян в более приятном расположении духа, он насладился бы разговором с ней. — У вас есть вопросы, полагаю, — произнесла она, глядя ему прямо в лицо. Дуку был высок, так что ей пришлось задрать вверх голову. — Мне сказали, что вы интересуетесь. «Йода» — не без неудовольствия подумал Ян и почувствовал в себе ущемление мужского достоинства. — Кому угодно хотелось бы знать, чем он заслужил аудит, — ответил он холодно. — Магистр Дуку, — бровь женщины взметнулась вверх. — Вам даже неинтересно моё имя для более существенных обвинений? Это звучало так по-матерински, что Ян невольно возмутился попытке его пристыдить. — Мне не нужно знать ваше имя, — отрезал он. — Меня интересуют только параметры вашей миссии. — Ах, вот как, — она снисходительно улыбнулась. — Разумеется, вы само очарование, как и следовало ожидать. Дуку решил не прощать эту шпильку. — В моём нынешнем положении, — он навис над ней отвесной скалой, сверкая тёмными глазами, — очарование — последнее, что меня заботит. — Любопытно, — елейно улыбнулась женщина, не поддаваясь тактике запугивания и не позволяя себя «продавить». — Видимо, слухи о вашей профессиональной дотошности несколько преувеличены. — Это называется «перфекционизм», — оскорблённо и раздражённо поправил Дуку. — Вам ли не знать, рыцарь?.. — О нет, моего имени вы без вежливости не получите, — осклабилась женщина. Ян на неё осуждающе уставился. Она продолжала улыбаться, блестя ровными белыми зубами. — Как вас зовут? — наконец поддался Дуку, когда стало ясно, что стоять им молча предстояло, в противном случае, очень долго. — Оби-Ван Кеноби, — её лицо немного смягчилось. Она коротко поклонилась. — К вашим услугам. — Магистр Ян Дуку. — Спасибо за любезность взаимно представиться. — Пожалуйста. И они продолжили буравить друг друга взглядами. Дуку даже хотелось поставить руки в боки, поскольку Кеноби очевидно его не боялась, но хотелось, чтобы хотя бы чуть-чуть мешкалась. — Так в чём дело? — строго спросил он. — Пока ни в чём. — А в чём может быть дело? Она пожала плечами. — Подразделение Теней решило, что вам не помешает телохранитель. — Не стукач? — прищурился Дуку. — Могу написать три листа о вашем надменном занудстве, если угодно, — невозмутимо ответила Кеноби. — В противном случае, докладывать не о чем. Опять же, следят за вами не потому что вам не доверяют. — Тогда почему? — А вот этого сказать пока не могу, — её тон звучал почти сочувствующе. — Пока? — Ну, пока, — и, ухмыльнувшись, ретировалась. Дуку минуты две соображал, что с ним таким образом попрощались. — Плебейская девка, — выплюнул он ей в спину, наконец давая волю эмоциям. И пнул ближайший булыжник. Ян ещё долго возмущался парадигме существования несносной Оби-Ван Кеноби и думал, что вот её точно в детстве не шлепали по наглой попе, а надо было бы. В итоге так себя извёл, да и ещё и мысленно не туда завёл, что уснул одухотворённым и, как ни странно, заинтересованным.

***

Знание чужого имени даёт человеку власть; для Дуку это не было суеверием. Поскольку утром он проснулся неудовлетворённым и ещё долго каялся Силе о своих греховных мужских мыслях, было решено навести справки. Процесс не удался. База данных подразделения Теней была сокрыта от остальных смертных, поэтому поиск в реестре не увенчался успехом. Единственное, что удалось узнать, так это то, что его личная Тень происходила родом со Стьюджона, где к чувствительным к Силе относились отвратительно, предпочитая топить младенцев. Кеноби повезло, её спасли, но в самом её имени крылся ужас подобной участи, поскольку от «особенных» детей перед убийством предварительно отрекались. Иначе говоря, она была безродной в прямом смысле этого слова. «Оби-Ван Кеноби» на стьюджонском обозначало «Ничьё дитя». Дуку не мог представить, каково это было, не иметь ни существенных корней, ни родины, потому что происхождение играло довольно важную роль в его становлении как личности. Однако, возможно, поэтому жизнь Кеноби была проще — ей никогда не приходилось находиться меж двух огней, никогда не приходилось выбирать, она принадлежала только Ордену. В таком ключе мыслей, впечатление от их вчерашнего разговора обострилось. Дуку Кеноби не сочувствовал, но немного завидовал. Она не имела того, что имел он, поэтому располагала тем, что было ему недоступно. Несносная женщина. Наглая. Неприкаянная. Дуку злился всю неделю и не находил своим эмоциям никакого выхода. Ни усердные тренировки, ни глубокие медитации ему не помогли, и даже спарринг с Винду его не порадовал. Рыцарь, успевший зарекомендовать свой стиль Ваапада, заметил состояние противника и как-то понимающе хмыкнул. Дуку это понимание категорически не понравилось, поэтому от предложения когда-нибудь в ближайшее время повторить спарринг он отказался. Винду не расстроился, но понимание на его лице стало ещё отчетливее, так что пришлось совершить тактическое отступление. Как бы то ни было, удача порой улыбалась и Дуку, поэтому в четверг он совершенно случайно столкнулся с Кеноби в коридоре. Ян так обрадовался возможности свести с ней, наконец, счёты, что даже забыл, куда шёл. А потом всмотрелся получше в её лицо и забыл, что собирался учинить скандал — под лучами солнца она выглядела куда красивее, чем в фиолетово-оранжевой тьме Корусканта. Её медовые волосы отсвечивали холодным стальным блеском, подчёркивая фарфоровую кожу, и рот, он обратил внимание, был изящным, не слишком широким и не слишком узким, естественным; чуть пухлым губам пошла бы или сочная помада, или холодный поцелуй тяжёлых ветров. Элегантные дуги бровей приятно контрастировали со светлыми, серо-голубыми глазами, нежными за счёт выцветших ресниц. И фигура у неё была ладная, пропорциональная, с телосложением мраморной нимфы, и нет, одежда этого не прятала, несмотря на то, что хозяйка намеренно старалась не выставлять напоказ свою красоту. Наоборот, сознательная сдержанность, не имевшая ничего общего с девичьей скромностью, делала Кеноби ещё красивее. В общем, Дуку ненадолго завис. Он давно не любовался простой женской красотой, грамотно и ненавязчиво подчёркнутой — от благородных особ Сената только и отдавало, что фальшью; так что минутную слабость ему можно было простить. — Отлично выглядите, — сказала вдруг Кеноби, изучавшая его, как выяснилось, не менее пристально. — Разумеется, — брякнул Ян, не подумав. И поспешил объясниться, кашлянув. — Генетическая лотерея, рыцарь Кеноби. — И скромность, — фыркнула она, но миролюбиво. — Опять провоцируете? — Отнюдь. — Нет, провоцируете. — Может быть, вам просто этого хочется? — она вскинула бровь. — Нет, — соврал Дуку. И выпихнул из головы все мысли про наглых непослушных девиц. — Может, вы скучали? — лукаво улыбнулась Кеноби, и Ян даже испугался, что она могла прочесть его мысли, хотя это было невозможно. Ментальные щиты стояли крепко, как будто насмерть. — Мы не договорили, — холодно парировал он. — А мне вам больше сказать нечего. — Послушайте, вы, — Ян, метнувшись, схватил её за локоть, больше не в силах совладать с самим собой на сто процентов. Воздержался от того, чтобы тряхануть её, как непослушного зверька, и на том спасибо. — Вы! Почему, чёрт возьми, вы обязаны во время своей операции прятаться от меня?! Она уставилась на него удивлённо, и Ян засчитал одно очко в свою пользу. — Но я же сейчас от вас не прячусь, — заметила Кеноби. Взгляд у неё не был ни напуганным, ни впечатлённым. — Вы знаете, что я имею в виду, — надавил Ян. — Зачем прятаться от меня, если вы наблюдаете не за моей работой? — Так я же вас охраняю в том числе, — моргнула она. — Не надо меня охранять! Я сам справлюсь. Не маленький и не желторотый. — Да я уж вижу, — она как-то по-матерински на него усмехнулась. Вид у неё был: «да-да, вы о-о-очень опасный, да-да-да, но я от вас не отстану». — Так вы мне скажете, что расследуете? — грозно нахмурился Дуку, чувствуя, как раздражение в нём из пасмурной погоды готовилось перейти в шторм. — Почему же нет? — пожала плечами Кеноби, и Ян так удивился, что даже не нашёлся с реакцией, поэтому женщина ловко освободила свой локоть, приподнялась на цыпочки, схватив его за плечи, и выдохнула горячим чайным дыханием ему на ухо тихим шёпотом: «в Сенате дарксайдер». И отпрянула. И отошла. Фантомное тепло чужих ладоней на плечах ещё грело ему кровь, когда Ян опомнился. — Неужели? — спросил он нарочито скептически, хотя всё в нём прыгало от радости осознания, что хотя бы Тени приняли его теоретические беспокойства по поводу адептов Тёмной стороны Силы всерьёз. И всё-таки… — Думаю, я бы заметил, — добавил с ещё большей щепоткой скепсиса. — Мы ловим на живца. Дуку поджал губы. — И живец — это я? — Ну, вы живой, — ослепительно улыбнулась Кеноби. — Значит, да. Чем-то она ему напоминала Раэля и Квай-Гона, когда они вредничали. Это почти бесило. — Я бы заметил, — надавил Ян со всей суровостью отца двух хулиганов. — В том-то и дело, — неожиданно вздохнула Кеноби, и её глаза на миг блеснули такой усталостью не по годам, что Дуку даже немного смягчился. — Но ничего, магистр, мы его оприходуем когда-нибудь, и тогда… тогда всё будет хорошо. — И всё равно, я бы заметил, Кеноби, будь на этих пятничных попойках дарксайдер, — не сдал своей позиции Ян. — Адепты Тёмной стороны склонны к бахвальству, и хотя этого в Сенате не занимать, они почти неспособны сокрыть своей сущности. — Обман бывает разным, — покачала головой Кеноби. — Тёмная сторона Силы, — она помрачнела, — любит отравлять жизнь. Ничто не мешает ей действовать как медленный яд. И потом, не каждый дарксайдер самонадеян и глуп… особенно, потенциальный ситх. Иначе они не были бы нашими заклятыми врагами. — Так вы считаете, что ситхи не умерли? — весь мир Дуку сузился до этой женщины. — Конечно, нет, — фыркнула она. — Тьма в галактике всё ещё клубится. Более того, она пропорционально растёт. Нет, хотя грехи человеческие были и будут, мне мерещатся руки злонамеренных кукловодов. Такой честности Дуку не ожидал. — Вы не глупы, — кивнул он с уважением. Можно было бы выразиться получше, но Ян не собирался оказывать такой чести. — Спасибо, что не записали меня в дуры, — фыркнула Кеноби. — Скажите вашему начальству, что мне не нужна помощь, — потребовал Дуку, игнорируя выпад в свою сторону. — Я чуть ли не дольше всех, не считая Сайфо-Диаса, занимаюсь этой темой. И готов намного лучше, чем кто бы то ни было. Между ними повисло напряжённое молчание. Кеноби вглядывалась в его лицо, и Дуку достойно держался перед её вниманием, расправив плечи и не сутулясь. Только его ладони были заложены за спину и сцеплены в крепкий замок, белевший с каждой секундой. — Вы верите в Силу? — неожиданно спросила она. — Естественно. — Нет, не верите. — Нет, верю. — Очевидно же, что нет. — Я читал больше вас, — с холодной язвительностью заявил Дуку. Чужие слова задевали его за живое. — Я написал и опубликовал больше трудов о Силе, чем вы можете себе представить. Не вам обвинять меня в атеизме. — Вы, естественно, очень умны и образованны, — кивнула Кеноби, игнорируя враждебный настрой собеседника. — Но вы, всё-таки, не верите… поэтому весь ваш огромный багаж знаний не имеет, на данный момент, значения, покуда вы его не примените. Дуку дёрнулся, как от пощёчины. — Какое право вы имеете меня судить? — процедил он сквозь зубы, еле сдерживая в себе вскипавшую волну ярости. — Джедай не может никого судить, — подчеркнула Кеноби, не отворачиваясь от него и не отодвигаясь, — он может только наблюдать. Я обязана наблюдать за вами, пока опасность не прошла. Полярность трещала в нём холодными злыми молниями, и Дуку снова столкнулся с собственным внутренним конфликтом, отразившимся в её глазах. Кем она была, чтобы понять его? Кем она была, чтобы делиться своими непрошенными наблюдениями? Всю сознательную жизнь Ян боролся за право принадлежности к Ордену — ценили безродных, ценили джедаев без прошлого и будущего, для которых дорога только и вела, что в вечность, но у него, у него, в отличие от них, имелось и то, и другое, и он не был в этом виноват. Кровь Яна не была ни голубой, ни особенной, но в ней всё равно блестело переливами благородство поколений, старая история его родной планеты, удивительно прекрасной Серенно со своими бархатными полями и резными камнями, и он не мог не любить родины, как не мог не любить свой род. Плохой был из него монах, потому что монахи отрицают корону, но ведь Орден и не требовал такой аскезы. И всё равно, какую бы твёрдость духа Ян в себе ни нёс, этого вечно было недостаточно. Йода так считал, а он не мог ошибаться. Старый учитель во всём естестве своего ученика до сих пор находил одни недостатки: стиль считал пижонством, образованность принимал за надменность, воспитанность путал с холодным высокомерием — Дуку устал пытаться возражать ему, но и не возражать не мог. Да, он гордился своей родиной и своей родословной, да, он не отрекался от них, но и боролся за свой статус достойного магистра каждый день, каждый час бодрствования, а мог бы сдаться, вернуться на Серенно, занять один из многих пустующих особняков, принадлежавших семье, забыть о рамках, забыть о правилах и просто дышать, просто пить дорогой виски, носить бархат и шелка и держать по-прежнему пустые разговоры, только с кем-нибудь другим. Единственным, что по-настоящему держало его в Ордене, были его падаваны, потому что ни Раэль, ни Квай-Гон не пошли бы с ним. Оби-Ван Кеноби не могла его понять, потому что она с самого начала, с самого своего рождения, принадлежала только себе. Так он ей и сказал. Потом, разгорячившись, припечатал, обозвав её «безродной шавкой», потому что не мог совладать со вспыхнувшей болью неполной принадлежности ни к Ордену, ни к Серенно. — И вы завидуете? — только и спросила тихо Кеноби, наконец отводя в сторону взгляд, и само это движение обожгло Дуку чувством стыда. Он промолчал, не принявшись ни объясняться, ни извиняться, но спрятал руки в карманы. — Метаться меж двух огней проще, чем идти по той же пустыне, не ведая ни пути вперёд, ни пути обратно, — и странной печалью отдало от неё в Силе. И не менее странным смирением. Она вдруг показалась старше, и горе тенью опустилось на её лицо. — Одно только проще, — Кеноби невесело усмехнулась, — человек моего положения, если что-то и знает, то кто он такой. Но это знание… нерадостно. Может, и к лучшему, что вы заблуждаетесь. Может, и к лучшему, что у вас есть выбор… потому что отсутствие выбора — это настоящее отсутствие свободы. Впрочем, вряд ли вы поймёте. И ушла первой, не прощаясь и не оглядываясь, оставив его, вроде как победившего, но пристыженного и прикаянного, мяться с одной ноги на другую, глядя на её удалявшуюся спину. Коридор был долог, Кеноби никуда не спешила, и имелись все возможности догнать лёгкие женские шаги, но Дуку почему-то не мог сдвинуться с места, и всё смотрел, и всё думал, что надо бы поспешить за ней, поймать её за локоть, чтобы… извиниться? Чтобы… продолжить отстаивать свою точку зрения? Чтобы разворошить лучше её душу, чтобы вытрясти эту страшную не по годам мудрость, на которую она позволила взглянуть? Но Дуку не смог себя заставить сдвинуться с места; припечатанный и заворожённый, он всё смотрел на неё, не желая анализировать свой взгляд, которому и так не получилось бы найти объяснения — и когда Кеноби скрылась за поворотом, почему-то заныло сердце. И Ян разозлился на себя и за слабость, и за резкость, и за многое другое. Кровь будоражила его тело. Он оскорбил женщину, ранил её сознательно за простую дерзость попытаться ему помочь, и постулаты как Ордена, так и благородного аристократа перехватили ему горло. Догонять было слишком поздно, но Ян всё равно сорвался с места почти бегом, так и не решив, что сказать. Однако за поворотом Кеноби уже не оказалось. Все следы исчезли, будто её и не было. И ведь если Дуку умрёт хоть завтра, память о нём останется, а о ней? «Ничьей»? Может, он и переживал кризис веры — перед ним, в конце концов, никогда не стоял по-настоящему вопрос вечности — однако это никак не извиняло ни его дерзость, ни его грубость. Да, он зачастую вызывал в других и то, и другое, но это потому что, в основном, сам и провоцировал. — А зачем? — вдруг спросил Ян себя вслух, всё ещё стоя на повороте, не решаясь ни пойти дальше, ни повернуть назад. И разозлился на Кеноби, возбуждавшую в нём то, о чём он не хотел думать. Опять. Не женщина, а наказание какое-то. И от самого себя было некуда деваться — Кеноби ушла, а он остался, а ведь мог бы пойти с ней и как-то сгладить неприятное впечатление, которое продолжал оставлять в её обществе. Страшно хотелось немного исправить свой образ в её глазах, потому что иначе он, получалось, выходил редкостным гордым ублюдком, которым, возможно, и был; но Ян не хотел в это верить. Надо было попросить прощения.

***

Если у Квай-Гона имелись какие-то планы на вечер, он об этом не сказал; с другой стороны, несмотря на годы совместной жизни со своим бывшим Мастером, теперь уже коллегой, Джинн никогда не видел его таким пьяным, поэтому ему было страшно интересно, что к этому знаменательному событию привело. Магистр Дуку славился своим умением достойно пить, так что то, что он решил пить недостойно — было само по себе невероятно. Тем более, это явно было сознательно, потому что от Мастера пахло конкретным кореллианским виски, таким ароматным, что им можно было бы пользоваться вместо одеколона, при желании. — Квай-Гон! — командным голосом объявил о своём появлении Дуку, чеканной армейской походкой заявляясь в чужое личное пространство. Он выглядел, как обычно, стильно и прилично, но у Мастера сияли глаза каким-то странным огнём справедливости. — Ты собирался сегодня ужинать? — Я? — брякнул Квай-Гон, выбитый из колеи решительным видом своего наставника и изысканным амбре кореллианского. — Ты собрался сегодня ужинать, — строго утвердил за него Дуку. И припечатал, — со мной. — О, а я всегда рад, — настороженно, но искренне улыбнулся Квай-Гон. — У вас, у меня, в кафетерии? — В ресторане, разумеется, — оскорбился Дуку. — Разве не видно, что у меня событие? — Видно, — согласился Джинн, не имея ни малейшего понятия. «В этом мы с ним очень похожи» — не без нотки веселья подумал Квай-Гон, пока такси везло их в заведение абсолютно не уровня его Мастера. — «Как что-нибудь в голову взбредёт, так хрен отвертишься». Он всё равно удивился, что степенный и солидный Дуку позволил отвести себя к Дексу на нерфбургеры и шейки с голубым молоком. Мастер обычно предпочитал что-то более утончённое, хотя бы лобстеров, и не в его характере было охотно мешаться с плебеями. Но Мастер вообще тем вечером казался ему странным, отягощённым, как обычно, но с каким-то энтузиазмом, будто наконец появилась хоть какая-то отдушина в его жизни, или форточка, через которую медленно начала уходить затхлость. Но Квай-Гон этими соображениями пока делиться не стал. Мастер не очень любил, когда к нему без спроса лезли в сердце. За едой они поговорили о Фиморе, как раз улетевшем с другими юными падаванами на Илум бродить по ледяным пещерам и думать о жизни, потом Квай-Гон рассказал о запланированной миссии с учеником на новый аванпост Агрокорпуса, но когда пришло время расспросить Мастера о Сенате, тот отказался пуститься в привычную едкую тираду — и у Джинна полезли на лоб брови. Какая-то муха точно укусила магистра Дуку, раз он, во-первых, был пьян, и, во-вторых, не хотел поточить зуб на коррупцию Республики. Квай-Гон не мог не спросить, поэтому, собственно, и спросил. Ему и так весь вечер хотелось себя ущипнуть. И за столом повисла тишина. Мастер долго молчал, глядя в окно на неоновые огни Корусканта. Его длинные аристократичные пальцы задумчиво барабанили по столу. Квай-Гон вдруг, приглядевшись, подумал, что, на самом деле, его учитель не выглядел не на своём месте в забегаловке Декса. Такой же человек, как и все, только опрятный, ухоженный, так ведь и сам Джинн ухаживал за собой, как следовало. Ещё внезапно ударило осознание сравнительной молодости своего Мастера, он ведь едва ли начал седеть, только немного в висках, и лицо его не несло печати глубоких морщин. Раньше Квай-Гон считал учителя старым (не таким древним, как Йода, но всё-таки), а тут… тут, при ярком дешевом освещении забегаловки, без свечей, без приглушённых тонов, Дуку предстал перед ним, как пациент перед врачом — тем, кем являлся на самом деле. Магистром в расцвете сил, одиноким и очень уставшим. — Я задел кое-кого, — наконец ответил Мастер, по-прежнему глядя в окно. — Пока придумывал извинения, понял, что, возможно, задел и тебя. Квай-Гон опешил. — Мастер, — выдохнул он, — вы чего… вы мне ничего… Но Дуку вскинул руку. И Джинн замолчал, всё ещё растерянный. — У меня проблемы с сочувствием, — продолжил Мастер. — И с проявлением чего-то тёплого в принципе, потому что мне никогда не давали ни того, ни другого. Но это не значит, что я не чувствую. Это не значит, что я отрекаюсь от своих чувств. Это не значит, что считаю их проявлением слабости. И ты не считай. И наконец смерил Квай-Гона проницательным и удивительно трезвым, несмотря на предварительно выпитое, взглядом. — Будь лучше меня. И тогда ты никогда не останешься один. И ушёл. Квай-Гон подумал, что в туалет, но, на самом деле, Мастер попросту расплатился и вышел вон, да так, чтобы ученик не заметил. И Джинн остался сидеть за столом. В какой-то момент дроид-официантка убрала грязные тарелки и бокалы, и перевалило за полночь, и огни Корусканта за окном расплылись влажными дорожками по стеклу — и даже тогда не нашлось сил встать и уйти. А потом вышел Декс с кухни и принёс с собой две стопки. — Это был мой учитель, — поделился Квай-Гон. Потом осушил рюмку залпом, не поморщившись, и внутренний узел начал ослабевать в нём. — Ты знаешь, — добавил, неверяще и влажно усмехнувшись, — он меня очень любит… Удивительно, правда? — Чего ж тут удивительного? — прокряхтел Декс, опрокинув свою порцию. — Ты ж ему как сын. Знаешь, сколько он нам чаевых оставил? Попросил тебе в следующий раз шейк с голубым молоком за счёт заведения налить. А там хватит и на падавана твоего, и мне стекло во входной двери поменять. Треснуло, понимаешь? А он заметил. Так-то.

***

Дуку всю дорогу домой пытался наладить срочные дипломатические отношения с Силой, поскольку вспомнил, что понятия не имел, где жила Кеноби. Ещё и дождь зарядил, а поскольку такси никогда не заезжали на территорию Храма, Ян основательно вымок, пока добирался до главного входа. В общем, удача была несколько не на его стороне, но, тем не менее, Дуку не сдавался. Он был сыт, и всё ещё немного пьян, и доволен разговором с Квай-Гоном — лучшего расположения духа ему было себе не организовать; следовало воспользоваться, чтобы попросить прощения перед несправедливо оскорблённой женщиной. Но он не знал, где её найти. Прочесал читательские ряды архива — никого, потому что уже закрывались на ночь. Заглянул в бассейн — не нашёл её. Кафетерии уже не работали, так что туда даже не стал спускаться. Тренировочные залы все, как один, стояли тёмные, а в Саду во время такого ливня никто не мог находиться. В общем, оставалось надеяться на какую-нибудь медитационную комнату, потому что, в противном случае, шанс был потерян, а Дуку страшно хотелось извиниться до вечера пятницы. Неприкаянным духом он слонялся от коридора к коридору, от этажа к этажу, от крыла к крылу, и не находил ни спасения, ни покоя. Совесть мучила его, и хотя усталость от долгого дня начинала брать своё, Ян не сдавался — и выиграл. Он нашёл Кеноби, но не в медитационной комнате, а на обзорном балконе, выходящем в Сад, и ведь заглянул туда только перевести дух и остыть, совершенно случайно. Он узнал её медовые волосы — и забыл, что хотел сказать. Нет, он помнил, что собирался извиниться перед ней, поскольку то была задача всего его вечера, но как — об этом не вовремя запамятовал. Хмель, впрочем, дал ему смелости подойти к ней. — Полуночничаете, рыцарь Кеноби? Она вздрогнула от неожиданности его бархатного голоса и обернулась. — А, это вы, — и дёрнула губами в вялой подобии улыбки. — Тоже не спится, магистр Дуку? Кеноби хотела отвернуться, поскольку минимальные любезности были соблюдены, но Ян поймал её за руку. На этот раз намного мягче. — Я искал вас, — сказал он прямо, — чтобы извиниться. Она посмотрела на него удивлённо. — Но вы меня не обидели, — наконец-то проговорила. — Нет, обидел, — упрямо заявил Дуку. — И вы не заслужили ни моей дерзости, ни моей грубости. Она невесело усмехнулась. — А чего же я тогда заслужила? — Уважения, например. И извинений. Примите от меня и то, и другое. Кеноби свободной рукой накрыла их переплетённые пальцы, задевая его робу. — Вы промокли до нитки, — тихо сказала. — Простудитесь. Вам лучше поскорее переодеться. — Только если вы примете мои извинения и моё уважение, — с церемониальной серьёзностью возразил Дуку. — Нет, — она неверяще усмехнулась, качая головой, — это… нелепо! Вы меня не обидели сегодня. Разве можно обижаться на простые истины? Ян поджал губы, в очередной раз за день чувствуя себя последним подонком. — И всё равно, — нашёлся он. — Вы здесь, в дождь, стоите на холодном ветру и не спите, глядя на мрак Сада Тысячи Фонтанов. И глаза у вас всё ещё печальны. Значит, обидел. — Ох, да перестаньте. У вас у самого руки ледяные, между прочим. Замёрзнете и заболеете. Так нельзя. — Мне можно. — Это ещё почему? Дуку не стал говорить, что никого не озаботит его простуда: Сай всё ещё старался ужиться со своими тёмными видениями, Джо пыталась получить очередной грант, Йоду самочувствие ученика не интересовало, Раэль был далеко, а Квай-Гон сепарировался, — но Ян не собирался вслух говорить о своём одиночестве. — Потому что, — заявил. И этим ограничился. — Но вы меня не обидели, — попыталась настоять на своём Кеноби. — На правду не стоит обижаться. Но, — добавила, заметив ещё большее упрямство на его лице, — если вам так угодно, то искренне принимаю ваш жест. Дуку степенно кивнул. — А теперь позвольте мне проводить вас до ваших апартаментов. Заболеете! — Это мужчины провожают женщин, — возмутился он. — Подумаешь, промок немного. — Немного? И его проводили, хотя стоило всё устроить строго наоборот. Тем не менее, Кеноби всю дорогу держала его под локоть, и несмотря на то, что Дуку действительно промок до нитки, в отражении зеркал они смотрелись вместе очень… органично. Очень правильно. А что Ян поцеловал ей руку на прощание можно было списать на навалившую усталость. И потом, раз Кеноби порозовела от удивления, и загнанный взгляд уступил место выражению более свежему на её лице — значит, шалость удалась. — Спасибо, Сила, — пробормотал вслух Ян, почти вслепую накрываясь одеялами. Может, он всё-таки верил, раз его слышали.

***

Эйфория предыдущего дня сменилась новым мучительным утром. Проснуться с заложенным носом и саднящим горлом всегда неприятно, но если на это накладывалось похмелье, даже лёгкое, радоваться жизни становилось тяжело. К полудню магистр Дуку успел выпить два литра чая с полезными для здоровья травами, несколько раз прополоскать горло и смириться с мыслью, что, возможно, предстояло взять больничный и пропустить «пятничную сенатскую попойку». О своём приключении накануне он, тем не менее, не жалел нисколько, и только считал, что простуду ему послала Сила за кризис веры и не самый приятный характер. Извинения это, конечно, хорошо, и загладить вину никогда не поздно, но Ян знал, что порой был категорически невыносим — в последнее время он вёл себя вреднее обычного, так что кара за язвительность была справедливой. Он всё равно удивился, когда к нему в послеобеденное время заглянула Кеноби. Войдя в апартаменты, она окинула критичным взглядом их хозяина. Дуку мог бы нервно сложить руки в замок за спиной, но он так себя плохо чувствовал, что ему было как-то всё равно. Ян знал, что являл собой, как обычно, чистое и опрятное, но, из-за простуды, несколько взъерошенное зрелище. Ко всему прочему, Кеноби застала его не в униформе, а в пижаме и халате — и то, и другое качества патрициев и в цвете его благородного рода. — Как вы умудряетесь выглядеть профессионально в такой одежде? — она даже присвистнула. Дуку безмерно обрадовался, что она не начала разговор с сугубо женского «а я говорила». — Производство моего отечества, — гордо и сипло ответил он и зашёлся кашлем. — Я в лазарет сбегаю, — пообещала ему Кеноби. — Захватить вам бульона из кафетерия? Ян вообще-то собирался руминировать над своим поведением и страдать, но дарёной банте в зубы не смотрят, так что он с благодарностью согласился. Она сходила и принесла с собой всё необходимое. Дуку укутали в плед, ему померили температуру, и было даже приятно оказаться временно ограниченным в возможностях. Тем более, что Кеноби по заслугам оценила ремонт в его ванной — мелочь, а приятно. Решили, что ему не стоило ехать тем вечером в Сенат, а раз он не ехал, то и Тени не было нужды там появляться. — Вы мне так и не объяснили, как ваше подразделение пришло к выводу, что там завёлся дарксайдер или даже потенциальный ситх, — заметил Дуку уже не таким сиплым голосом и отхлебнул ещё чая. Кеноби так органично смотрелась на фоне его апартаментов, что её присутствие даже не казалось инвазивным. Скорее, наоборот. И ещё она легко сориентировалась на кухне, что тоже шло ей в плюс. Ян даже немного жалел, что простыл так сильно, чтобы страдать от частично заложенного носа, потому что Кеноби наверняка принесла с собой шлейф своих духов. Аромат талька и зелёного цветочного чая отлично прижился бы в родном пространстве. Она задумчиво наклонила голову вбок, и косой луч солнца упал на её медовые волосы — и Дуку засмотрелся. Ему, как человеку вычурному и холодному, всегда больше всего импонировало простое и тёплое. И он никогда об этом никому не говорил. — Есть подозрения, — наконец ответила Кеноби, осторожно подбирая слова. — Но нет доказательств. Но подозрения очень сильные. — И вы, разумеется, не можете мне сказать, на чём они основываются, потому что информация засекречена. — Именно так. — Мой Мастер знает? — Естественно, — она слабо улыбнулась. — Магистр Йода и одобрил моё вмешательство в вашу деятельность. Последнее слово было за ним. — Вряд ли он сильно сопротивлялся. — О, нет, отнюдь. Мне устроили тет-а-тет допрос. Ещё пригрозили. Ощущение было, что я вашей руки прошу. Ян неверяще усмехнулся. Ему было сложно представить. — И как прошло? — Да ничего, нормально, — она пожала плечами. — После инквизиционного чаепития мной попытались подмести пол в тренировочной зале. Поскольку не получилось, магистр Йода остался доволен. — То есть вы ему не проиграли? — вытаращился Ян. — Нет, конечно, — сказала Кеноби, как будто выйти «сухим из воды» после дуэли с Йодой было чем-то нормальным. — У меня неплохие инстинкты самосохранения, плюс стиль базируется на защите. — Ниман? — Что вы, Соресу. Ниман пробивается Атару. Ян разом заинтересовался и ещё раз пожалел, что болен.

***

Вся следующая неделя протекала лениво и спокойно. В субботу Палпатин прислал курьером орхидею с пожеланиями о скорейшем выздоровлении — Кеноби цветок выкинула. Видимо, она придерживалась тех же суеверий, что Квай-Гон, который, кстати, тоже навестил своего Мастера. Даже удалось договориться об ужине, чтобы познакомиться с юным Фимором. Йода принёс своему ученику фирменный термоядерный чай, от которого слёзы вставали в глазах, потом долго говорил, что Кеноби — очень хороший человек; Дуку и сам это знал, но у старого магистра так лукаво и понимающе блестели глаза, что довольно быстро стало очень неловко. Ян намёки понимал, но чужого одобрения не спрашивал. Он и сам знал, с какой чудовищной гравитацией его тянуло к Кеноби, и что это значило. Надо было ухаживать и не выставлять себя идиотом. С первым пока не шло, поскольку подкосила простуда, а на второе Ян не рассчитывал, потому что нередко забывал все свои хвалёные изысканные словесные конструкции в её присутствии. Зато Кеноби подкупала его честность. Не было, правда, понятно, насколько ясно она видела определённые намерения, но с чужим неведением можно было осторожно работать, по крайней мере. Тем более, что очень хотелось победить, а поражение казалось особенно недопустимым. Даже если, наверное, он был её недостоин. Дуку не тешился иллюзиями касательно своего характера, и предложить ему, кроме самого себя, было нечего, но Кеноби ведь возвращалась раз за разом его проведать, и тоска медленно уходила из её глаз, уступая место улыбке, значит, возможно, не всё было потеряно, и игра действительно стоила свеч. Он и сам становился легче на подъём в тёплой орбите женщины, которую всё ещё упорно считал несносной, и каждое случайное соприкосновение с ней будоражило и кровь, и сердце, и даже душу, и когда Кеноби смотрела на него, Дуку чувствовал на себе эфемерный луч зимнего солнца, и хотел чаще слышать её звонкий смех, и хотел пропитаться уже привычным запахом чужих духов, и мечтал назвать её по имени. Обо всём остальном он не позволял себе думать, поэтому плохо спал. Так или иначе, время подошло к пятнице. К счастью, Дуку от простуды быстро оправился, поэтому спокойно мог вернуться к работе. Он всё равно удивился, когда Кеноби заявила, что поедет с ним вдвоём «в открытую». На вопрос «почему» ответила только, что сам потом всё поймёт. И ещё предупредила, чтобы держал лицо и ни на что не обижался. Последнее… заинтриговало. Особенно, потому что у Кеноби вид был хладнокровно-боевой. Кажется, дарксайдера собирались выскабливать из-под лицемерной маски доброжелательности всеми доступными методами. Дуку соврал бы, если бы сказал, что серьёзно настроенная Кеноби не выглядела парадоксально сексуальной. Он даже немного принарядился. Когда тандем джедаев появился в зале, специально предназначенной для пятничного нетворкинга, оба нацепили на себя социальные маски. Стандартным амплуа Дуку всегда являлся холод, а вот Кеноби несколько раскрепостилась — и стало даже как-то страшно. Едва они взяли по бокалу игристого и отошли в свободный угол, чтобы к ним могли подойти все желающие, из ниоткуда возник Палпатин, дружелюбно настроенный, изысканно одетый, донельзя банальный. — Магистр Дуку! — с воодушевлением воскликнул он, приближаясь к ним, маша руками. — Как я рад вас видеть! Получили мою посылку? — Получил. — Ну и как там моя орхидея? — Умерла, — безмятежно улыбнулась Кеноби. — Светлой Силой поперхнулась. Палпатин замер, и миролюбивость на миг соскользнула с его лица. Но тут же вернулась. — Ах, вот как! — театрально всплеснул он руками. — Так жаль, так жаль! Прекрасный цветок, я думал, он приживётся. — Не в Храме джедаев, — продолжала улыбаться Кеноби. У Палпатина еле заметно дёрнулся глаз. — Правда? — вытаращился он на Дуку с несколько преувеличенной наивностью. — Почему? Яну не понравилось, что помощник сенатора упорно игнорировал Кеноби. — Вы что-то имеете против женщин, господин Палпатин? — холодно осведомился Дуку, сардонически приподняв бровь. — О, нет, нет, что вы, но… — В вас и мужчины влюблены, магистр Дуку, — изящно подавила смешок Кеноби, кинув многозначительный взгляд на помощника сенатора. Ян фыркнул, не заметив, как Палпатин опасно скосил на неё глаза. — Известно, что я предпочитаю женщин, — проговорил магистр. — Впрочем, это никого не касается. — О-о-о, а разве джедаи могут иметь романтические отношения? Палпатин не раз пытался докопаться в разговорах до внутренних проблем Ордена. Однако, стоило его в этом уличить, он на время прекращал, но потом всё равно продолжал. Дуку понимал его любопытство. — Магистр Дуку великолепно трахается, — весело, но с должным пиететом сообщила Кеноби, старательно держа невинное выражение лица. — Он может хоть два раза за ночь, хоть три, и всегда так, чтобы женщине было хорошо, а утром встаёт и идёт исполнять свой долг! Пока Дуку проходил все стадии отрицания и осознания публичного… (оскорбления? Комплимента? Саботажа его образа?) выступления, то бледнея, то краснея, то зеленея, он заметил, краем глаза, что Палпатин этим слухом как-то нехорошо заинтересовался. — Неужели? — полюбопытствовал Шив, предвкушающе сверкнув глазами. — А откуда вы знаете? — Потому что мы трахались, конечно, — соврала Кеноби, с видом «я тут не просто так брехню несу». Дуку от стыда чуть не умер на месте. Осознав, что остался, к сожалению, жив, взмолился, чтобы или Кеноби немедленно откинулась, или он сам. — Чем спокойнее джедай, тем страстнее секс, — как ни в чём не бывало, продолжила Кеноби. — Я уверена, что если ситхи не вымерли, они скрываются только потому, что в постели они — полные бревна. Улыбка Палпатина будто треснула. — Да-а-а? — с настолько фальшивым любопытством протянул он, что Дуку даже через свой внутренний кризис это заметил. — А с чего вы так решили? Кеноби, с самым будничным выражением лица, пожала плечами. — Доминирование галактикой звучит как комплекс маленького члена, — так и сказала. Дуку не померещилось, как аура Палпатина крайне опасно всколыхнулась, и как нотка Тёмной стороны Силы кольнула сознание тонкой острой иглой. «Ну конечно» — подумал он, мигом прекращая внутренние руминации на сексуальном поприще. — «У дарксайдеров ведь всегда проблемы с самооценкой… значит, если их по-настоящему задеть за больное, они могут потерять над собой контроль». Откашлявшись, он принял правила игры Кеноби. Всё-таки Дуку располагал достаточными знаниями о ситхах, чтобы пройтись по ним самым унизительным способом.

***

Возвращались в Храм молча. Палпатин несколько раз прокололся, а потом не то, что бы отступил, но спешно ретировался, или даже свинтил. — Ну всё, — весело провозгласила Кеноби, когда они покинули припаркованный аэроспидер и начали взбираться по лестнице к главному входу. — Теперь на нас будут организовываться самые разные покушения. А разговор я записала на диктофон и на скрытую камеру, так что, когда вырежем момент про ваши парадоксальные сексуальные способности, можно будет отнести Совету. — Зачем вырезать? — вскинул на неё бровь Дуку. — Так слухи же пойдут, что мы вместе. Вряд ли вам захочется быть объектом сплетен. Дуку поймал её за рукав, и Кеноби остановилась. — А я могу, — произнёс он, расплываясь в самодовольной ухмылке. — Можете что? — Кеноби порозовела, очевидно осознав, что он имел в виду. — Хоть три раза за ночь, — совсем хитро прищурился Дуку. — И чтобы женщине всегда было хорошо. — О. Ну… э-э. Охотно верю? — она, смутившись, потупила взгляд. — Нет-нет-нет, — опасно протянул Дуку, положив свободную ладонь на её щёку и мягко развернув Кеноби к себе. Красная и оробевшая, она так смотрела на него из-под ресниц, что хотелось поцеловать её хоть на этой лестнице, на виду у всех. — Дорогая хулиганка, за слова надо отвечать. Вы же не хотите выставить меня лжецом, не так ли? — Ну, — было приятно видеть, как она не могла подобрать слова, — ну, вы… я, — и вдруг её взгляд почерствел, — зачем вам? В игры играете? — Отнюдь, — очень серьёзно ответил Ян. — Может, у вас женщины давно не было, — она обвинительно ткнула его в грудь. Дуку мягко перехватил её руку и кротко спрятал поцелуй в тыльной стороне ладони. Кеноби задрожала. — Я же, как вы правильно выразились тогда, в коридоре, безродная шавка! — Хотите, руку себе отрежу, чтобы вы поверили в моё раскаяние? — Не хочу! Но вы мной не удовлетворитесь. Мы действительно из разных социальных классов, пусть Орден и ставит нас на одну ступень, — и добавила с горечью, — вряд ли вы об этом забудете. — Оби-Ван, — произнёс он тихо. — Это правда не имеет никакого значения. Вы намного лучше меня. Это я должен валяться в ваших ногах, а не наоборот. И продолжать молить о прощении, если угодно. Хоть месяц, хоть год. Простите меня, — он даже опустил ментальные щиты. Она долго смотрела на него ищущим, хрупким в своей открытости взглядом. — Вы не лжёте, — проговорила очень тихо. — Нет, — Ян покачал головой, — не лгу. Оби-Ван тяжело вздохнула. Решение довериться расцветало на её лице красотой первых робких цветов по весне, а говорили, что взрослая любовь не так прелестна, как юная. Нет… нет. Медленно, осторожно она прильнула к нему, ткнувшись носом в сильную грудь, и Ян сомкнул руки вокруг неё. Позволил себе коснуться губами медовых волос, потереться о них подбородком. — У меня багаж психологических проблем, — вдруг глухо сказала она. — Ничего страшного, у меня тоже. — И секреты. — У любого взрослого человека они есть. — Я не знаю, как принимать любовь. — Разберёмся, — пожал плечами Ян. — Ладно, — наконец вздохнула она, и в её голосе почувствовалась улыбка. — Ладно. Считайте, что вы победили, магистр Дуку.