Past lives (couldn't ever hold me down)

Autumn winds Blowing outside the window as I look around the room And it makes me so depressed to see the gloom There's not a soul out there No one to hear my prayer Gimme, gimme, gimme a man after midnight Won't somebody help me chase the shadows away? Gimme, gimme, gimme a man after midnight Take me through the darkness to the break of the day «Gimme! Gimme! Gimme!» — ABBA

              Сердце Республики всё ещё билось яркими неоновыми огнями, когда в комнате прозвенел будильник — Оби-Ван, уже одетая, молча отключила его, продолжая смотреть из окна. В гостиной-кухне только над раковиной горела лампа, бросая на владелицу апартаментов полосу безразличного белого света; и степенно шли старые часы, задавая сердцу ровный ритм; и из открытой форточки разливался аромат влажного спящего Сада, тёмного и тихого, а за ним, вдалеке, рассеивался оранжевый огонь, манящий десятки тысяч заблудших душ. Именно в такую ночь, ничем не отличавшуюся от других, Энакин принёс с собой смерть в Храм и щедро раздал её детям. Хотя, если быть точнее, это произошло в сумерки — ночью уже никто не дышал. Оби-Ван потеряла счёт жестоким кошмарам, вынуждавшим вскакивать с бешено бившимся сердцем, в холодном поту, дрожа от ужаса — она спала и видела родные коридоры, а в них тела всех рас и размеров, разбросанные истерзанными куклами, и в Силе не было и искры света, даже намёка на надежду, и в глотке болел неродившийся крик, и ужас не давал увлажниться глазам — «я тебя воспитала, я тебя и убью». И будь она мужчиной, может, у неё и дрогнула бы рука, но Оби-Ван родилась и выросла женщиной, и она много раз рисковала оказаться на мужской «милости», и пару раз оказывалась, а Падме была, ко всему прочему, беременна. В одних кошмарах перед Кеноби раскрывался мёртвый Храм, а в других Энакин, желтоглазый, на полуслове, медленно, как срубленное дерево, заваливался набок на Мустафаре, продырявленной грудью вверх. Оби-Ван в принципе стреляла без промаха, но с трёх шагов трудно было бы не попасть. Она даже не успела сойти с ума от горя, от страшного совершенного греха, от его вынужденной меры, как Сила перелистнула её на несколько десятилетий назад, в дар и в наказание одновременно — видимо, ни Оби-Ван, ни Энакину нельзя было умирать. Возможно, и к лучшему, что убила именно она. Но, хотя то будущее было далеко и уже невозможно, жить с осознанием крови близкого на руках всё равно давалось тяжело. Оби-Ван только и утешалась тем, что, скорее всего, ей было не дотянуть до новой встречи с хорошо знакомым детским лицом. Как и тем, что Палпатину предстояло познать крах. Йода ободрял её, как мог, молчаливый свидетель чужих воспоминаний, разделённых, как бутылка дорогого вина, на двоих. «Не будет этого, Оби-Ван. Не позволю я» — хрипел он. Однако это для него имелась возможность не допустить, в её книге жизни всё уже было допущено. И тем не менее, требовалось идти дальше, решительным чеканным шагом, как те же часы. Оби-Ван, несмотря на все заслуги, считала своим главным качеством парадоксальную живучесть, у которой имелось две стороны, хорошая и плохая, соответственно — наследие Квай-Гона, дар и проклятье одновременно. Она вынесла и Мелиду/Даан, и год беготни от Часовых Смерти с Сатин, и бесконечное осуждение Совета касательно всего (потому что детей всегда судят по родителям; по крайней мере, поначалу), и много-много всяких тяжёлых миссий, и войну, и Раттатак, и Коррибан, и Энакина — и не споткнулась, не пожелала перейти на Тёмную сторону. Иногда она думала, что, может, у неё попросту не было сердца, а Йода на это печально улыбался, когда чувствовал подоплёку под чужими словами, и говорил, что Оби-Ван, наверное, одна из лучших джедаев за всю эпоху Руусанской реформации. Как утешение это звучало так себе. У того же Дуку, например, зрелого, но такого молодого духом и свежего телом, сердце было таким большим, что он не знал, как с ним справляться и жить. Аристократичный магистр любил своих падаванов, любил Орден, любил своего Мастера, а доктрина Руусанской реформации запрещала ему, и тогда Дуку закупоривал себя, и любовь бродила в нём, невысказанная и неразделённая, и взрывалась, когда выходила из-под контроля. Била в лоб, как пробка от шампанского. И Оби-Ван не отрицала, что сильная незамысловатая искренность Дуку, с которой он так тяжело справлялся, невероятно подкупала; единственное, она никак не могла понять, зачем и почему он тянулся к ней. Имелись сотни вариантов получше, у Оби-Ван официально не было ни рода, ни семьи, ни прошлого. Ко всему прочему, её никто никогда не любил: ни Квай-Гон, отказавшийся от своего падавана дважды, ни Энакин, мечтавший о фигуре отца (иначе, наверное, он бы не предал), ни любовники. Всё, что у неё раньше по-настоящему имелось, это верное плечо названного брата, но Квинлану и самому чувства давались тяжело, и у него имелась своя жизнь, полная отцовской любви магистра Толми, потом дочерняя Эйлы — и Оби-Ван не могла его посчитать, язык не поворачивался, а теперь и он оказался в далёком туманном будущем. Недолюбленных на груди призирают редко. Может, смирение Оби-Ван и подкупало Дуку. Может, он тянулся к ней, потому что устал справляться со своим пламенным сердцем. В любом случае, это не имело значения. Если Дуку хотел плотской связи, можно было бы отдаться, занять время — Оби-Ван в свои тридцать восемь ни на что не надеялась, и к постельным связям относилась довольно цинично. Как показывал опыт, в мужчинах она вызывала интерес, вожделение или ничего. Другое дело, что Дуку даже с «вы» на «ты» к ней до сих пор не перешёл, не говоря уже обо всём остальном. Может, присматривался. Может, галантность не позволяла. Оби-Ван моргнула, осознав, что каф перестал греть ей руки. Сардонически ухмыльнулась самой себе, поднимаясь, чтобы подогреть его. Странно, что именно мысли о Дуку отпугивали мучившие её тяжёлые мысли и кошмары. Подкупал он, всё-таки. Чем — не знала. И, наверное, не хотела знать, чтобы не лишать себя отдушины. А то, что можно было бы ради него костьми лечь, утаскивая за собой в могилу ситхов, чтобы не случилась трагедия Галидраана — это её личное дело, она имела право на такую смерть. Когда каф был допит, и чистая кружка осталась сохнуть, Оби-Ван проверила себя в зеркале, удостоверилась, что ничего не забыла, погасила свет и вышла вон — её ожидало несколько часов спокойного в своей пассивной напряжённости патрулирования. Ночного, как и просила. В крыле, где она жила, не было ни души, и только на нижнем этаже ей встретились первые Хранители Храма, в масках и униформе, как полагается, с подобранным под себя присутствием в Силе. Цин Драллиг, недавно возведённый в рыцари, уже шёл к тому, чтобы возглавить их подразделение — и он тоже не смог остановить Энакина. Впрочем, если бы мог, у Оби-Ван не было бы возможности переиграть партию. Следовало бы быть благодарной, только получалось от силы через раз — в коридорах с недосыпа ей до сих пор мерещились кровь и отчаяние, так что снотворным она пользовалась регулярно. Порой не помогало. У входа она заметила в мягком свете высоких приглушённых ламп знакомую фигуру и в нерешительности остановилась. Потом, выдохнув, всё же заставила себя подойти. — Не спится, магистр Дуку? — поинтересовалась тихо и мягко. — Или, может, соскучились? Он обернулся, кинематографичный донельзя в сдержанности движений, пронзительности тёмного взгляда. — Мадам Кеноби, — приветственно кивнул, чуть расслабив брови. — Я взял на себя смелость напроситься к вам в компанию. Мою петицию одобрили. — Ах, вот как? — Оби-Ван поставила руку на бок, подавляя в себе улыбку, которой не находила объяснения. — И какова же ваша мотивация? Засиделись, м-м? — В том числе, — не стал отрицать Дуку. Его тёмный взгляд по-мальчишески блеснул. Не будь он так благородно и мужественно красив, Оби-Ван могла бы обвинить его в плутовстве, но его красота шла изнутри, опять же, из едва обузданной искренности, и Кеноби, повидавшая на своём веку немало мошенников и мерзавцев, не хотела ни обижать его, ни противостоять ему. Не её, так другую женщину сделает до одури счастливой хотя бы на одну ночь. И он сам заслуживал уважения и мягкости. — Кто удовлетворил ваше прошение? — поинтересовалась Оби-Ван для будущих бюрократических соображений. — Мой Мастер и ваше непосредственное начальство. — Ладно, — она пожала плечами. — Тогда следуйте за мной. Покажу вам, чем занимаются рядовые Тени, когда подолгу обитают здесь. И неторопливо пошла вперёд. Она ещё не опаздывала, всегда выходя заранее, так что можно было не бежать стремглав. Тем более, надо было настроиться. Длинноногий Дуку за несколько широких шагов догнал её. — Вы точно не будете против? — спросил с ноткой нетерпения в голосе, как будто пребывал в замешательстве. — Нет, а что? — Оби-Ван скосила на него взгляд. Черты лица Дуку выглядели наглухо закрытыми, как в ожидании выпада, и её это удивило. — Я рада вашей компании. Тем более, раз нам обоим пока нельзя в открытую летать на задания и ходить в Сенат, даже такая прогулка — неплохая возможность проветриться. А вы мне спину прикроете, если что, не так ли? — Само собой разумеется, — он ответил, видимо, резче, чем планировал, поэтому добавил, — я буду прикрывать вас, даже если в этом нет никакой необходимости. — Я знаю, — мягко улыбнулась Оби-Ван. — Вы, всё-таки, джентльмен. Магистр Дуку будто хотел возразить, но, вместо этого, качнул головой и продолжил смотреть вперёд. Он показался ей раздосадованным, но Оби-Ван не могла найти причину его выражения лица. Да, несколько недель назад, на этой самой лестнице, у них состоялся невероятно личный разговор с неприкрытыми намёками, и очень тёплые объятия, но между ними больше ничего не было, кроме платонических бесед, нескольких дружественных дуэлей и пары партий в дежарик. Они всё ещё болтались на одной и той же орбите, и не было никакого столкновения — никакой страсти, только уважение и умиротворение на двоих. Может, и к лучшему, что обошлось без постели. Но если бы он хотел, Оби-Ван пошла бы в руки, разделив с ним своё тело, но не сердце. И тем не менее, Дуку будто тянулся ко второму, а не к первому, или тянулся к первому через второе — Оби-Ван к такому не привыкла. Никто раньше этого от неё не хотел и не просил, поэтому перспектива по-настоящему впустить Дуку в свою жизнь её… настораживала. В конце концов, зачем ему? Оби-Ван выглядела значительно моложе своих лет и не растеряла мастерство стиля Соресу, но она была «безымянной» и прошлого не раскрывала. В общем, она не тешила себя иллюзиями касательно своей романтической привлекательности. Никто никогда не воспевал её, о любви и речи не могло идти. Хотя, может, загадочность и манила Дуку. В таком случае, ему предстояло остаться голодным. Оби-Ван не собиралась рассказывать ему о том, как в её будущем он стал ситхом из-за трагического стечения обстоятельств, потеряв всякую надежду и веру — лучше руку себе отрубить. Он не заслуживал такой боли, лучше ему было жить в неведении, не зная отчаяния. Они долгое время шли молча, еле слышно ступая по камню. Только когда остановились у соответствовавшего заданию транспорта, Дуку осторожно поймал её за локоть. Его ладонь была такой тёплой, что Оби-Ван разом почувствовала контрастную влажную прохладу тёмной ночи. Странно, как она не обратила внимания, когда только вышли из Храма. — Поймите, — тихо заговорил Дуку, глядя ей в глаза, — что я сопровождаю вас не из-за того, что мне скучно сидеть взаперти. И не потому что я сомневаюсь в вашей компетентности. Оби-Ван замерла, глядя на его лицо, серьёзное и открытое. От проникновенности его голоса бежали приятные мурашки по коже. — Вы заслуживаете того, чтобы вам прикрывали спину, — продолжил он. — И будет лучше, если вам её прикрою я, поскольку не замешкаюсь, и рука у меня не дрогнет. Она кивнула, не найдя слов для ответа. Дуку медленно отпустил её локоть и галантно, приглашающе, открыл дверь аэроспидера.

***

С тех пор, как Орден аккуратно начал исследовать прошлое Палпатина и его деятельность, Дуку и Кеноби «заземлили» в Храме во избежание возможных покушений. Опасения Совета вскоре окупились, поскольку лифт, которым пользовались в Сенате преимущественно джедаи, успели трижды «обработать» в надежде, что роковая поломка случится при непосредственном использовании, а один раз его просто взорвали. Во всех случаях магистры, подменявшие тандем, удивительным образом не пострадали. В Храм дважды попытались доставить посылки на имя Яна Дуку — перехватили и уничтожили. Более того, за немногочисленной семьёй магистра, особенно за Джензой, велось пристальное наблюдение Тенями, осевшими целым отрядом в столице Серенно. Разумеется, при таком положении вещей Кеноби и Дуку должны были безвылазно сидеть в Храме и наслаждаться непредвиденным отпуском. Существовало, тем не менее, одно «но», а именно, личные обстоятельства Оби-Ван. Поскольку её прошлое хранилось за семью печатями, и посвящённых в него можно было сосчитать на пальцах одной руки, и все они занимали определённые должности, и имели некоторую власть, Оби-Ван только с ними и могла делиться своей ношей — лучше, чем ничего. Однако среди них не было профессионалов по части душевных ран; не такого масштаба, по крайней мере. Тем не менее, они сами прекрасно понимали, что в Храме Оби-Ван не могла чувствовать себя безопасно, что, по-хорошему, она нуждалась если не в отпуске, то в работе, и где-нибудь вне массивного дома джедаев, чтобы хотя бы иногда спать. Дать ей такую возможность обстоятельства не позволяли, поскольку «дело Палпатина» довольно быстро приняло опасный для жизни поворот. Однако и в Храме её, как в клетке, держать было нельзя. В общем, Оби-Ван выторговала себе ночной патруль на самом нижнем уровне Корусканта. Учитывая все факторы, такой вариант ненадолго «сбегать» из Храма являлся самым беспроигрышным. Их непойманные ситхи-бейниты, подозревала Оби-Ван, оба были пижонами, точнее, теми «сливками общества», которым не только претило самостоятельно марать руки, но и в принципе копаться в грязи, так что вряд ли они отслеживали самый нижний уровень Корусканта. Тем более, что там, как ни странно, жили самые безобидные гуманоиды столицы Республики — опасность начиналась там, куда хотя бы раз в день, но падал луч солнца, то есть на втором уровне от конца. Третий безошибочно являлся самым опасным. Четвёртый, именованный «землёй», располагался у подножия небоскрёбов, то есть наполовину в тени. Именно на этом уровне Декс и построил свою забегаловку, чтобы все знали, что он заслужил своё место под солнцем. Когда аэроспидер был спрятан в специальных гараж, Оби-Ван предупреждающе взяла Дуку за предплечье. Они стояли почти перед самым входом в ещё более глубокую тьму, чем ночная. И самая короткая дорога всё равно пересекала третий уровень нижней части Корусканта. — Только не удивляйтесь слишком открыто тому, что увидите, — тихо сказала Оби-Ван. — Мы на самой опасной части не задержимся, там свой патруль, и очень много кто из наших интегрирован. Просто пройдём сквозь него — и всё. — Не держите меня за имбецила, — несколько раздражённо ответил Дуку. От его фигуры эманировало чем-то нервным, беспокойным. Засиделся, наверное, в Храме, бедняга. — Ну, я ведь не на бал вас веду, — невесело усмехнулась Оби-Ван. — И вы меня так бойко поставили в известность, что я даже забыла спросить, дали ли вам инструктаж. — Бал? — фыркнул магистр. — Оби-Ван Кеноби, я терпеть не могу балы, — но какое-то напряжение всё-таки ушло из его плеч. Он бросил на неё косой взгляд. — Танцую, впрочем, неплохо. — Охотно верю, — согласилась Оби-Ван, отпуская его руку. — Но инструктаж? — Дали, не волнуйтесь. И, знаете что, — и театрально подставил локоть, — держитесь за меня, пока третий уровень не пройдём. Вы прекрасно знакомы, полагаю, со скотским поведением некоторых мужчин. Если они увидят, что мы вместе, вопросов не будет. Оби-Ван проглотила ремарку, что раньше как-то справлялась сама, но, вздохнув, всё-таки ухватилась. Хотя джедаи умели, с помощью Силы, минимизировать внимание, которое к себе неизбежно привлекали, и даже сливаться с толпой, всё равно почему-то именно на особенно похотливых и неприкаянных не срабатывало, а ещё на наркоманов под дозой. Может быть, потому что они, как адепты тьмы, тянулись к свету, но не как спасению, а чтобы замарать, или причина крылась в чём-то другом — Оби-Ван не знала. У неё просто имелась личная статистика. Конечно, можно было бы легко разделаться с обидчиком, но когда цель состояла в незаметном наблюдении, потасовка была нежелательна. Гипнотизировать кого попало, ещё и при свидетелях, тоже не стоило. Третий уровень встретил их дымом и взрывом красок. Дешёвая красота, вульгарная, как проститутка, приковывала к себе взгляд, стояла шумом в ушах, сбивала с толку — делала всё возможное и невозможное, чтобы заблудший путник не обращал внимания на вездесущую грязь, чтобы не слышал того, чего ему, ради своей же безопасности, не стоило слышать, чтобы не чувствовал под атакой безвкусных ощущений запах гнили, плесени и испражнений, и чтобы ни в коем случае не смотрел под ноги, только по сторонам. Контрастность третьего уровня неизменно утомляла Оби-Ван, хотя за столько лет работы, ведущей туда за информацией или за очередным преступником, можно было бы привыкнуть, и всё равно не получалось. Двойственный дух района не мог не действовать на нервы, поскольку приходилось уделять больше сил концентрации, но даже тогда имелся шанс что-нибудь пропустить, и крепкие ментальные щиты далеко не всегда помогали. Слишком много там крутилось самых разных людей с самыми разными намерениями, слишком пошло сверкали своими обманчивыми ориентирами неоновые огни, слишком громко гремела музыка в барах, клубах и казино, слишком дико хихикали женщины с неестественно большими формами, слишком широко скалились взъерошенные мужчины. Бесконечный карнавал, сплошной праздник плоти и шороха-перезвона денег, взбалмошный и безумный, под широким и ярким подолом которого валялись бездыханные тела тех, от кого отвернулась фортуна, под каблуками которого хрустели опустошённые обоймы, ржавые ножи и опустевшие шприцы. Оби-Ван не любила это место, в нём не было никакого покоя, и от необходимости быть начеку голова, рано или поздно, становилась туманной, и движения тяжелели. Третий уровень являл собой, в переносном смысле, деревенскую ярмарку на болоте — красиво, на любителя, очень опасно, тоже на любителя, можно найти всё, что только пожелаешь, вот только задерживаться не стоит, иначе увязнешь, даже не заметив, и, соответственно, канешь, и тела никогда не найдут. Они с Дуку шли, сцепившись локтями, к ближайшему спуску на второй уровень. В свете неона лицо магистра казалось острым, хищным, ястребиным, и широко распахнутые глаза, особенно чёрные в таком освещении, выглядели почти жутко. Он держал подставленный локоть настолько близко к себе, насколько мог, значит, и Оби-Ван шла почти приклеенная к своему сопровождению. — Мой друг, — сказала она ему так, чтобы только нужное ухо услышало, — вам не нужно так свирепо таращиться на всех, кто на нас посматривает. Дуку перевёл на неё этот свой взгляд — нет, он был не столь жутким, сколь до безумия воинственным. И отвернулся, продолжив смотреть вперёд. Люди расступались перед ним, как вода перед кормой корабля, как крестьяне перед сюзереном, а на Оби-Ван если и смотрели, то коротко и не без уважения, пусть и приправленного то завистью, то гневом, то елейным весельем. Как будто ей повезло. Словно не мужчина сопровождал её, а строгий ангел из сказок кореллианских контрабандистов. И Оби-Ван, невольно расслабившись от близости Дуку, в который раз подумала, что не ровня ему, и что магистру стоило бы найти себе романтический интерес по масти, в десятки раз лучше, но она не выдала себя ни аурой в Силе, ни, тем более, лицом. Рыцарственность Дуку, его благородная мужская принципиальность, его строгая доброта и острый язык — всё это стало открытием для Оби-Ван, когда она оказалась в прошлом, и только чужому одиночеству, такому очевидному, она не удивилась. Нельзя было позволить Палпатину причинить ему вред. Недопустимо. Нетерпимо. Ещё бы только что-нибудь сделать с собственным притяжением в сторону магистра, и было бы замечательно. Оби-Ван могла бы с ходу придумать пять-десять причин влюбиться в него; она ещё, к счастью, не ушла с головой в омут, но и у неё терпение не было бесконечным. Ему стоило бы найти себе кого-нибудь получше, кого-нибудь добрее, смелее, принципиальнее, благороднее, мечтательнее. Оби-Ван эпизодически побывала в рабстве, от неё дважды отказался собственный Мастер, она выиграла свою первую войну в четырнадцать, а год спустя, когда в ушах ещё не отгремели детские предсмертные хрипы, она носилась с Сатин по открытым полям и стреляла без промаха, не спрашивая, кто их искал, руководствуясь только Силой. И «тёмная полоса» на этом не закончилась. Удивительно, что не Пала. Даже парадоксально. И всё-таки, хотя прошлое уже утекло сквозь пальцы и даже, самым волшебным образом, превратилось в туманное будущее, в Оби-Ван всё ещё звенело эхо пережитого, ей никогда не хватало времени оплакать ни других, ни саму себя. А тут Дуку, ещё такой молодой, на своём пике, достойнейший рыцарь, как из дамских романов, едкий и резкий, с бескаровой головой, золотым сердцем, светлой душой. Оби-Ван чувствовала себя рядом с ним маленьким, побитым, грязным, недоверчивым бездомным лот-котом. У магистра кровь голубая, а ему шавку с улицы подавай. Зачем? Хотя, может, дело было в его психологических предпочтениях. Ни Раэля, ни Квай-Гона язык не поворачивался назвать аристократичными, а если проводить параллель с животными, они тоже были бродяжками, только по своей воле, а не из-за многочисленных обстоятельств. С другой стороны, Дуку был одинок. Возможно, ему просто хотелось компании, поэтому он и обнажал свои лучшие качества. Оби-Ван чувствовала его обнадёживающее тепло сквозь одежду, и чужую руку не хотелось отпускать. В этом и зиждился корень проблемы. Дуку всем своим естеством приглашал опереться на себя, чтобы стать для Оби-Ван и щитом, и мечом, и поэтом, и мужчиной — опять же, никто никогда раньше не предлагал. Магистр Ян был слишком добр, слишком щедр. Оби-Ван не хотела повиснуть на нём бременем, а могла бы, ведь тянуло, притягивало, и она смогла бы стать для него и щитом, и мечом, и поэтом, и женщиной, только, в отличие от него, она наверняка была бы ещё и жадиной. Всё-таки, как сложно и тяжело сходиться с людьми, когда позади есть пройденная тропа жизненного пути. Хочется наивно доверять и невинно радоваться, вот только багаж прошлого всё никак не потеряют в космопорту, и выдают его под расписку ответственности. А надо другого человека не задеть, не ранить, не загрузить. Надо как-то самой тащить чемодан, ещё не хватало, чтобы кто-то другой надорвался. Давай я понесу, давай помогу — нет, не «давай».

***

Переход с третьего уровня на второй прошёл спокойно и без эксцессов. Они всё ещё шли под локоть, поскольку необходимость расцепиться не представилась, а ещё потому что Дуку не хотел отпускать Оби-Ван, а она сама мысленно признавала свою очарованность им и эгоистично жадничала, хотя надо было бы твёрдо обозначить свои границы. Даже если очень хотелось капитулировать. Второй уровень был ей хорошо знаком, на нём она и патрулировала поначалу, когда только попала в Тени. Район существовал в разы тише, чем свой сосед сверху, но, тем не менее, и своя бурная жизнь в нём имелась. Своих полуночников хватало. На второй попадали те, кому денежная фортуна не улыбнулась на третьем, но кто оказался достаточно удачлив, чтобы не погибнуть. Жители не мирились со своей судьбой и старались на нём не задерживаться дольше пяти-семи лет. Многие ночевали на втором, а работали на третьем, многие ездили на фабрики, кто-то держал частный бизнес, но все, без исключения, мечтали о лазурном клочке неба над головой, а самые смелые — об открытом горизонте. Большинству так и не удавалось выбраться. Район был сырым и влажным, и естественный свет даже тонким косым лучом туда не падал, и флуоресцентные грибы, растущие повсюду, подменявшие яркие неоновые вывески третьего уровня, не могли придать сил для желанного рывка, чтобы сорвать куш. Аллергики, астматики и диабетики умирали первыми. Потом вскрывались психически нестабильные и больные. Остальные… или наверх, или вниз, или в никуда. Естественный отбор. И всё-таки в жителях района была искра, болезненная, сумасшедшая — неистовое желание дотянуться до мечты или погибнуть, попробовав. Всё-таки они на что-то надеялись, каждый по-своему. На втором уровне можно было встретить почти святых и почти дьяволов, но Оби-Ван ещё ни разу не попался на нём кто-то безразличный. Нутро мегаполиса. Дуку держался безо всякого сочувствия; жителям оно, впрочем, и не было нужно. Нытики и истерички тоже быстро умирали, а остальные переставали плакать после первой недели своей новой эпохи. Он не жалел решивших прыгнуть выше головы, не жалел авантюристов, не жалел самонадеянных, и только одна мысль обозначалась на него беспристрастном лице: «что посеешь, то и пожнёшь». Оби-Ван могла понять, почему его будущая версия, графская и Павшая, отрубила Энакину руку. Не исключено, что тот Дуку уже догадывался, как всё могло обернуться — и тоже не жалел. Впрочем, его к тому времени самого сильно обделили сочувствием. Оби-Ван закинуло назад во времени не на Мустафаре, а уже на Татуине, когда шок не осел в голове, но когда Люк уже оказался в доме своих дяди и тёти. Она успела узнать про геноцид тускенского племени. Может, тот Дуку был прав, и Энакина уже тогда нельзя было спасти. Когда они добрались до самого нижнего уровня, который Тени обычно не патрулировали, на который ни наркоторговцы, ни головорезы, ни контрабандисты не спускались, спутник в нерешительности остановился. Улицы района были пустынны. Никакого неона, одни только грибы, но и в окнах свет не горел. — Они спят, — тихо объяснила Оби-Ван на чужое замешательство. — Им всем рано вставать на работу. Отпустив его локоть, она медленно пошла вперёд, заложив руки за спину. Со второго уровня гремело суматохой жизни, и отдалённые звуки эхом прокатывались по самому спокойному, скромному, всеми забытому району. Что-то журчало в странной призрачной тишине. Дома высились тёмные и пыльные, и даже бары были закрыты. В нос бил запах сырой земли, хотя под сапогами лежали всего-то треснутые камни, с проросшими в них грибами. Могильное спокойствие. Обитель маленьких, незаметных, никому не нужных, выброшенных за борт и утонувших, уже не барахтавшихся, смирившихся. Дуку догнал её. — Я никогда здесь раньше не был, — прокомментировал, будто извиняясь за свою минутную растерянность. — Сюда мало кто приходит по своей воле, — невесело хмыкнула Оби-Ван. — Но здесь, по крайней мере, очень спокойно. — Как на кладбище. — Вот и я говорю, успокаивает. Дуку фыркнул. — Я бы понял, если бы вы имели ввиду старинные кладбища под открытым небом. Но это, — Оби-Ван не увидела, но почувствовала, как он скривился. — Не могу подобрать метафору. — Кладбище затонувших кораблей? — Возможно, — задумчиво проговорил Дуку, наконец поравнявшись с ней. И мрачно добавил, — не нравится мне здесь. — Дело привычки, — пожала плечами Оби-Ван. — Так вы здесь… часто? — О, я тут бывала раньше, да. Но не по работе. — Зачем? — искренне удивился Дуку. — Здесь нечего делать, да и никто здесь не прячется. — Специи были нужны. — Специи? А, ну да. Оби-Ван забыла, что специями часто завуалированно называли наркотики. — Для готовки, — усмехнулась она, и ностальгия внезапно ударила её кулаком в грудь, да так, что едва удалось не покачнуться. Забылось, что последний её визит в этот район был в другом мире, и по совсем другим причинам, и отнюдь не ночью. Мир задвоился. — Разве нельзя было купить в более приличном месте? — голос Дуку доносился до неё как будто издалека. Очень захотелось присесть, кружилась голова. — Нет, — не своим голосом подумала вслух Оби-Ван. Собственный взгляд ощущался потухшим и стеклянным, и задней мыслью она была рада, что Дуку не видел её лица. — Нет… только здесь. Очень специфические специи, видите ли. Она и не заметила, как остановилась. — Их употребляют в еду жители Татуина, — сам собой продолжил её рот. Дуку тоже остановился. — Разве вы как-то связаны с этой планетой? Конечно, ему хотелось узнать об Оби-Ван больше. Раз так, пускай. И недостроенный мост между ними рухнет, и вся эта нелепая история с ухаживаниями закончится. Всё равно некоторые люди их недостойны. Оби-Ван себя к ним спокойно причисляла. — Был один мальчик, — не оборачиваясь назад, заговорила она отрешённо после затянувшейся паузы. — Когда он болел, то особенно сильно скучал по своей маме, оставшейся на Татуине. И тогда я готовила ему суп… с теми самыми специями. Ни в одном другом месте их было не найти. Помнится, — она невесело усмехнулась, погружённая в воспоминания, — я в первый раз объехала и пробежала все уровни Корусканта. А мальчик так рад был потом… что я нашла… но суп всё равно получился не такой, как у его мамы. Она тяжело вздохнула. Энакин съел тогда всю кастрюлю, и горло у него действительно перестало болеть, а потом он пошёл в свою комнату, закрылся изнутри и проплакал всю ночь. И не сказал ни «спасибо, всё было очень вкусно», ни «спасибо за еду», ни просто «спасибо». Оби-Ван его за это тогда не упрекнула; она догадывалась, как тяжело было терять старую жизнь, отказываться от близких людей, начинать с чистого листа. Годы спустя, в новом для себя времени, оставалось только сожалеть о невысказанном упрёке, ведь в том числе из-за её молчания проросла страшная неблагодарность, обернувшаяся чудовищной жестокостью. Десять лет, даже чуть больше, она варила этот суп, когда болел Энакин. И ведь выучила татуинские колыбельные от тех, кто продавал ей специи, чтобы отпугивать его ночные кошмары. В какой-то момент он сам отказался и от того, и от другого. Всё ему было не то, как бы Оби-Ван ни старалась, как бы не выворачивала себя наизнанку, чтобы дать ему ту любовь, которую ни от кого не унаследовала. Она и не пыталась стать матерью Энакину, и не хотела заменять в его сердце Шми, но перед ней каждый день стоял выбор, любить или не любить, и она любила. Энакин не всегда выбирал, и с годами его попытки поредели, а потом сменились горечью. Оби-Ван делила с ним всё, что у неё было, ради него она выросла, стала мастером Соресу, выдающимся магистром, талантливым и успешным генералом, «Переговорщицей», но и этого ему было мало. Энакин так рьяно тянулся к звёздам, что забыл смотреть под ноги — и Пал. И унёс за собой много, много невинных жизней. Видимо, за то, что ему не поставили вовремя стремянку. — Что с ним сейчас? — удивительно мягко спросил Дуку, чуть слышно подходя к ней ближе. Оби-Ван не смогла ответить сразу. — Он вырос, — её голос дрогнул. — А потом… а потом… что-то с ним случилось. Представляете, — она влажно усмехнулась, — так забавно… Порой много лет знаешь человека, казалось бы… Но, в итоге, выясняется, что не знаешь о нём ничего. Так это, наверное, называется. Нет больше этого мальчика. — Пауза. — Я его убила. Она спиной почувствовала, как Дуку замер. — Йода знает, — продолжила Оби-Ван. — Он, — голос ломался от мучительного желания разрыдаться, — он мне сказал, представляете, что то, что я сделала, записывает меня в лучшие из лучших джедаев нашего Ордена, — и всё-таки всхлипнула. — Да будь оно всё проклято, честное слово! В тварь меня это записывает, — её сложило пополам, лицо само собой спряталось за руками, — надо было потом самой застрелиться… один чёрт умерли оба… он телом, а я, — всхлип, — я… наверное, всем остальным. И хотя он, этот мальчик, совершил страшное преступление, жуткое… как можно убить человека, который вам как младший брат? Как?! Она плакала, уткнувшись носом в ладони, и болезненно ныли колени, на которых стояла. И хотя по всем параметрам поступок её был правильным, раскаяние выливалось из неё вместе со слезами. Не было бы так горько, так жутко, так страшно, убей его Мейс, или Кит, или Аген, или кто угодно ещё, но ведь все, кто мог бы, сами погибли, преданные Энакином. Надо было Йоде лететь на Мустафар, а не ей. Оби-Ван не сразу почувствовала тёплую ладонь на своей спине. Но когда пришло осознание, вскочила на ноги и отпрыгнула от магистра, судорожно вытирая лицо рукавом. — Видите? — горько усмехнулась. — Видите, за кем вы ухаживаете? Вам бы отшатываться от меня, как от прокажённой! Не тратьте на меня ваше добро. Не заслуживаю. Есть люди получше. Приятнее. Дуку медленно выпрямился, не отрывая от Оби-Ван тёмных глаз. Потом медленно пошёл к ней. Она отшатнулась, но, получше разглядев закрытые черты лица магистра, заставила себя прирасти сапогами к холодному камню. Если хочет ударить, пусть. Захочет убить, ладно. Всё равно те, кому надо, уже владели достаточной информацией, чтобы объявить охоту на ситхов. Дуку, ко всему прочему, если убивал, то наверняка быстро. Пусть. Ладно. Магистр остановился перед ней. Оби-Ван пришлось задрать голову, чтобы не прерывать визуального контакта. И если она смотрела на него с вызовом, то по инерции, защищаться не собиралась, если в его тунике был припрятан кинжал. Дуку медленно, телеграфируя свои движения, с грацией опытного танцора, занёс руку. И со всей мягкостью мира, обхватив её за плечо, привлёк к себе. Прижал к груди. Оби-Ван замерла в его объятиях растерянным испуганным зверьком. Вторая рука опустилась на её затылок и осторожно зарылась пальцами в волосы, поглаживая, успокаивая. Самое время было убивать, а он не убивал. — И не убью, — тихо, печально произнёс Дуку. А. Видимо, с ментальными щитами дела обстояли так плохо, что мысли прочитал. Оби-Ван собралась с духом и «прикрылась». А то как-то неприлично получалось. И вообще, нервные срывы в компании походили на акт эксгибиционизма. Ужасно. Дуку тяжело вздохнул. — Не бывает в вашем возрасте таких… светлых и мудрых людей без страшной трагедии, Оби-Ван. Поверьте мне. У каждого… кто, как вы, или я, или даже Йода… есть тот тёмный секрет в истории, после которого приходится учиться заново жить. Без исключений. И я рад, что вы мне доверились. — Его голос вдруг окреп, — и никуда вы от меня не денетесь, ясно? Общей картины ваше отчаяние не меняет. Я буду рядом. Точка. — Я не понимаю, — шмыгнула носом Оби-Ван куда-то ему в грудь. — Ну зачем? — А может я в вас безумно влюблён. — А может вы ошибаетесь? — Вряд ли, — хмыкнул он. — Вы в меня тоже безумно влюблены. Иначе не пытались бы улизнуть, боясь опорочить меня. Спасибо, касательно личных извращений сам разберусь. Оби-Ван не ответила. Она не знала, что сказать. В конце концов, из поверхностных возможных вариантов ни один не казался ей ситуативно приемлемым. — Вы странный, — наконец нашлась со словами. — Вы очень странный человек… сложный… контрастный. Мозаичный. Меня к вам тянет, как моль на лампу, и мне противно от самой себя. С вас бы пыль поэтам сдувать, а вы живой такой… и очень тёплый. Искушаете, магистр. — Оби-Ван, — его голос звучал донельзя иронично. — Я так и продолжу мерзнуть? — А? — она сначала не поняла. — А! — а потом поняла. И обняла его в ответ до того, как мозг сообразил, что призыв к совести был вызван корыстными соображениями. Вся нелепость ситуации доходила до неё медленно, как сквозь туман, но ей было как-то всё равно. — Я не понимаю, что вам от меня нужно, — глухо проговорила она. — Ну правда. Дуку тяжело вздохнул. — Улучшу коммуникации, — наконец произнёс. — Не нужно. — Нет, нужно. Согласитесь, — нотка самодовольства проскользнула в его голос, — я всё-таки лучше ваших внутренних демонов. И, рискну предположить, привлекательнее. — И скромнее. — Само собой разумеется, — с наигранной чопорностью кивнул он. — Более того, — Дуку, не отпуская её плеч, достаточно отодвинулся, чтобы встретиться взглядами, — я никуда не спешу.

***

По возвращении в Храм Оби-Ван, как женщина взрослая и опытная, первым делом унеслась в апартаменты и закончила свой нервный срыв в четырёх стенах и без аудиенции. Не сразу получилось развести себя на слёзы, поскольку Дуку оказывал чрезмерно успокаивающий и ободряющий эффект на психику, но, тем не менее, вытащить из себя комок эмоций и переживаний было надо, иначе он мог начать гнить и пускать неправильные корни. Оби-Ван слёзно повыла в подушку, вспоминая Энакина, попричитала вслух о всём хорошем и плохом, что было с ним связано, исповедовалась невидимому интервьюеру во всех своих грехах, потом открыла бутылку виски и опустошила половину, когда буря внутри начала успокаиваться. Она знала, что перед тем, как простить и падавана, и саму себя, ей ещё не раз предстояло использовать этот механизм преодоления — ровно столько, чтобы перестала болеть метафорическая рана на сердце. Похожим образом и Квай-Гон был оплакан много, много лет назад. Самолечение, когда оно касалось душевных травм, всегда подразумевало болезненную обработку, как от серьёзного ожога по ощущениям, только в другом геометрическом пространстве. И всегда было больно. И когда слёзы вставали в глазах, надо было приветствовать их, чтобы и выплакаться, и оплакать. Измотанная переживаниями, Оби-Ван уснула ближе к рассвету, не поставив себе будильник. И тем не менее, проснуться медленно у неё не получилось. Хотя обезвоживание давило на виски неприятной головной болью, Оби-Ван, сонная, накинув халат поверх пижамы, сначала открыла входную дверь, а потом вспомнила, что в эту эпоху жизни никто не стал бы искать её без предварительной записи, да ещё и после дежурного патруля. Никто, кроме Дуку, как выяснилось. Он заявился к ней с пышным букетом нарциссов и ирисов в красивой, очевидно дорогой вазе. Пожелав доброго утра не проморгавшейся ото сна хозяйке апартаментов, мягко отодвинул её в сторону, в несколько широких шагов оказался у стола в гостиной и опустил на него подарок. Пока Оби-Ван лихорадочно пыталась сложить в голове два и два, усадил её на диван и прикрыл лежащим рядом пледом. Вскоре у Оби-Ван в руках каким-то образом оказалась кружка кафа с молоком и сахаром, как и нравилось. — Добро пожаловать, — наконец пробормотала она, уставившись на светло-коричневую гладь напитка, — чувствуйте себя как дома. Откуда-то из прихожей миролюбиво, но не без самодовольства хмыкнули. Оби-Ван успела сделать несколько глотков, когда на входе в комнату возник Дуку с наполненным ведром и шваброй. Она чуть кружку не выронила. — Вы чего? — только и оставалось, что опешить. — Сидите, сидите, — отмахнулся магистр и принялся мыть пол. — Вы, — она чуть не задохнулся от возмущения, — вы с ума сошли! — Отнюдь, — шваброй он орудовал методично. Кстати о ней… — Вы принесли с собой свои собственные принадлежности для уборки?! — её голос чуть не перешёл на фальцет. — Ну да, — безмятежно отозвался магистр. Было ещё слишком рано для этого… всего. Оби-Ван, поставив кружку на журнальный столик, страдальчески потёрла виски. Требовалась ещё одна порция кафа, чтобы начать что-то отстаивать. Хитрый жук. — На данный момент у меня нет сил вам противостоять, — вздохнула она минуты через две, добровольно капитулируя. Тем более, что вокруг дивана магистр прошёлся широкими мазками швабры в первую очередь. — Ничего страшного, — безмятежно отозвался Дуку, не отвлекаясь от работы. — Если угодно, противолежите. Оби-Ван смотрела на него с самым недвусмысленным выражением лица. Дуку, тем не менее, не обращал на неё никакого внимания — он мыл пол, периодически отжимая швабру, стратегически поглядывал на пыль, скопившуюся на книжных полках, и рассказывал что-то про никудышный театральный сезон. — Я заказал продукты для обеда, — заметил невзначай, когда весь пол заблестел лёгкой влагой. — Сереннианская кухня славится бесподобным грилем из-за качественного мяса. Когда доставка прибудет, я приготовлю на двоих. Стол можете сами сервировать. И по поводу вина не беспокойтесь. И удалился выливать ведро. Потом вернулся и немедленно принялся за пыль чрезмерно красивой для такого занятия тряпкой. Если бы Оби-Ван не успела свыкнуться со своим присутствием в том, что являлось для неё глубоким и далёким прошлым, она решила бы, что спит, потому что реальность казалась слишком уж сказочной — магистр Дуку, не молодой и не старый, красивый, статный, скромно, но изысканно одетый, убирался у неё в квартире, пачкая свои аристократичные руки, как будто в этом не было ничего странного или противоестественного. И само его присутствие в апартаментах почему-то не выглядело инвазивным, хотя он, наплевав на правила приличия и социальные нормы, вершил генеральную уборку, как рыцарь правосудие. Оби-Ван Кеноби ещё никогда в жизни не чувствовала себя такой беспомощной перед естественным мужским обаянием. Дуку на неё хоть и поглядывал периодически, но не смотрел. Можно было брать, а он не брал — то ли к зрелым годам Оби-Ван джентльмены в её версии галактики выродились, то ли они изначально являли собой сказочных персонажей, но до Дуку такие мужчины ей, не считая счастливо женатого Бейла Органу, не попадались; большей частью мужчин, в первую очередь, руководил голод, а не благородство. Они были жадными и торопливыми, и брали, что могли, едва дожидаясь согласия, а то и выбивая его всеми уловками, и дело касалось не только плотских утех, карнального наслаждения, но и сочувствия, нежности, ласки, даже товарищества. И Энакин являлся таким, всё-то ему было надо, всё-то он требовал, ему подавай и независимость, и гордость, и признание, и скромность, и мать, и сестру, и товарища, и любимую женщину (жену, как выяснилось), и доблесть рыцаря-джедая, и месть, и прочее — и он требовал, и обижался, когда чего-то не получал, и долго-долго нёс в себе обиду за мнимую обделённость, хотя имел намного больше, чем сама Оби-Ван. — Магистр Дуку, — голос нашёлся, когда кружка наконец опустела, — а не хотите секса? Он чуть не споткнулся о собственную ногу. Обернулся на неё с таким возмущённым видом, как будто это его решили ошарашить с утра пораньше. Оби-Ван бессовестно ухмыльнулась на его покрасневшие щёки. — Мадам Кеноби, — настолько сдержанно, насколько мог, проговорил он. — Заниматься любовью на голодный желудок — это моветон! Более того, мы ещё не находимся на той стадии отношений, чтобы, — и, прервав себя, с возросшим энтузиазмом продолжил вытирать пыль. Очевидно поставленный в патовую, для самообладания, ситуацию, магистр усердно не смотрел на Оби-Ван. Впрочем, и правильно делал, она кокетливо расстегнула верхнюю пуговицу на пижаме, чтобы, помимо ключиц, чуть-чуть обнажить кое-что ещё. — Ян, — облизнув губы, произнесла Оби-Ван. Дуку вздрогнул, но продолжил вытирать пыль. У пыли не было абсолютно никаких шансов. — Ян, — повторила Оби-Ван, — ты… подарил мне, — на её губах медленно расцвела искренняя улыбка, — очень доброе утро. Спасибо тебе. — Так, — очень строго провозгласил он, поставив руки в боки, и обернулся на Оби-Ван. Щёки у него розовели, и в глазах блестело что-то очень молодое и безумно красивое. — Это я на… тебя сегодня напал. Нечего устраивать мне партизанские контратаки. — То есть в следующий раз прислать дроида с посланием «иду на ты»? — иронично вскинула бровь Оби-Ван. — Можно без гонца, — великодушно разрешил он. — А сегодня моя победа. — А поцеловать когда можно? — не сдавалась Кеноби. — После десерта! — возмутился Дуку. — Имейте совесть! Хватит спешить! Я за вами… за тобой ухаживаю. Всё. У меня намерения. Пока я их не выкажу… Оби-Ван, соскочив с дивана, набросилась на него, светло смеясь, совсем как девочка. Дуку успел среагировать — уронил тряпку, но подхватил тёплое тело на руки. Оби-Ван кротко поцеловала его в щёку. Ян попытался посмотреть на неё строго и осуждающе, но у него не получилось. — Я бы переговорила с вами насчёт хронотопа развития событий, — выдохнула Оби-Ван. Щёки у неё болели от улыбки. — Не раньше обеда, — потребовал Ян. — Имейте совесть. — Это вы ко мне так рано вломились! — У меня есть стратегия. — Ей ведь ничего не будет от небольшого тактического наступления, не так ли? Дуку аккуратно поставил свою ношу на пол и вытянул перед ней открытую ладонь. Оби-Ван осторожно взялась за неё. — Не нужно спешить, — повторил он тихо, глядя ей в глаза. — Не искушай меня. — И добавил, — буду предельно откровенен. Я старомоден, моногамен, ревнив, невыносим и жаден. Ты… боишься привязываться. Не заточай саму себя в ловушку моего отвратительного характера. Не сбежишь, будет слишком поздно. Мне нужна вся ты. Вожделею ли я твоё тело? О, да. Но не только. Это всего лишь часть. Я жажду целого, Оби-Ван. Он смотрел на неё, как на единственную женщину во всей галактике. — Не уверена, что… моё «всё» придётся тебе по нраву, — только и оставалось, что робко улыбнуться. — Это уже мне решать. — Вот именно. А если для меня уже будет слишком поздно отпускать? Я, может, куда более жадная, чем ты. — Вряд ли, — что-то очень… очень мужское отразилось на его лице. Он крепче сжал её ладони. Ох. — Вот и договорились, получается, — на выдохе проговорила Оби-Ван, отступая от него. И бодро зашагала в сторону ванной. — Я приготовлюсь к обеду, — она остановилась в дверях и, ослепительно улыбнувшись, подмигнула своему гостю. — Не запираюсь. Запасное полотенце есть. И скрылась за дверью, чувствуя себя самой отпетой хулиганкой. И хотя играть с чужим самообладанием было опасно, партия, конечно, стоила свеч, даже если Ян не собирался так просто капитулировать. Не только ему хотелось раздеть до самой души. Не только ему хотелось схватить и не отпускать. Нагая, Оби-Ван зашла в просторную и чистую душевую кабинку, и в её голове уже распустились алгоритмы. Что будет, если зайдёт. Что будет, если не зайдёт. Результат окажется одним и тем же, только путь к нему проявится несколько иначе. Она включила горячую воду, и ей почему-то вдруг захотелось петь.