Из дома в отель

Как только Антон отвлекается от экрана ноутбука и закрывает его крышку спокойным жестом, Арсений вдруг осознает, что не скажет ни слова: у него от беспокойства сказать что-нибудь не так или испортить то, что уже есть, горло сжимается, уши в трубочку заворачиваются, а зубы с десен прыгают на глотку, врастая, и мешают не то что существовать, так и говорить! Он шмыгает носом, качает головой в знак задумчивости, губу кусает и на Антона, домашнего, собранного и мягкого, старается вовсе не смотреть. Но сказать что-то надо, и он мечется по собственной голове, как по библиотеке. Наконец, Арсений находит нужное, уцепляется и, мгновенно передумав говорить по душам, словами через рот, лжет: — Слушай, там у нас... Ну, то есть, в ванной. — Арсений не понимает, что такое «у нас», говорит автоматически, тушуется, пугается и еле-еле продолжает: — Там в ванной, — Он не может вспомнить ни одной проблемы в названной комнате, поэтому завирается, как черт: — Я ударился случайно лопаткой, ты можешь посмотреть? Не знаю, как я так... Болит. — И губы поджимает. — Арс, все нормально? Арсений кивает — и отворачивается, задирая рубашечку пижамы, якобы для демонстрации лопаток. — Точно все нормально? — Антон гладит его спину обнаженными ладонями, сжимает мягко бока, целует обе лопатки и выдыхает хрипло прямиком на кожу: — Очень красивая, ровная спинка. И никаких синяков и раночек нет. Все хорошо. Больно? — Нет. — Арс? Ты точно в порядке? — Да. Честно, Арсению хочется с воплями «пизда!» носиться по квартире, нервно хохотать и биться головой о стену, чтобы его упаковали в машину и увезли лечить голову в психиатрическую клинику, но он сдерживается, зачем-то еще сильнее ровняет спину, держит на ключицах собранную гармошкой рубашку и ждет, пока Антон отстранится. А тот целует, нежит, массирует его спину, проходится по выступающим позвонкам пальцами, чуть давя, прикусывает их, тискает Арсения спереди, запустив ладони вперед и прижавшись к животу пальцами. Арсению даже стыдно становится, что настроенный так ласково Антон сбивается его полунытьем. И все эти разговоры про здоровость, про важность разговоров в паре (даже необсужденной, но фактической) и про необходимость уметь высказать свои эмоции Арсений шлет далеко в задницу, потому что глаза у него наливаются слезами, нос щиплет, а щеки краснеют. Ему сложно разговаривать с Антоном, особенно после его переезда сюда: нет такой привычки. Либо Арсений недостаточно показывает желание, либо Антон в своей жизни строит отношения исключительно на подсознательной тяге, итог все равно одинаковый — они опять не поговорят. И Арсений готов удавиться этой ананасовой пиццей, когда ее привезут, лишь бы Антон прекратил пялиться на него с подозрениями и вопросами.

***

Рубикон настает ровно в тот момент, когда «(Не)идеальный мужчина» в лице замелькавшего везде в последнее время актера-певца Крида изменяет главной героине фильма, который Антон, кажется, включает, не думая, либо не знает его содержания. Благо, оставшаяся пицца на тот момент уже отнесена на кухню и прямо в коробке всунута в холодильник. Но они пьют вино, и оно у Арсения чуть не идет носом, когда подруга главной героини каблуками виднеется под столом. Антон порывается перехватить у него бокал, постучать по спине (мало ли куда там вино пошло на такой сцене!), но Арсений летучей мышью слетает с постели, бокал оставляет на тумбе — и дверь в ванную комнату хлопает. Нет, Арсений, конечно, знает и сюжет, и смысл фильма, но такой собственной реакции не ожидает, потому сейчас плескает себе в лицо прохладную воду, пьет ее, несмотря на невкусность, трет щеки докрасна, откашливается наконец и висит над раковиной, разлепив глаза через силу и наблюдая за тем, как вода утекает в водосток, закруживаясь. Так и жизнь убегает, пока Арсений здесь в состоянии несостояния стоит. Он даже выпадает из реальности в философию, вспоминая стихотворение с какого-то сайта — там что-то про жизнь, желание делать добро, грешить, про минуту, про скоротечность... Или он знает эти строки из какого-то сериала? Или из книги какой-нибудь? Антон стучится, выбивая из Арсения всякое желание думать про высокое, отдаленное от людей и пугающее, потому что смерть, она где-то там, далеко-далеко, а Антон уже сейчас под дверью и хочет что-то от него. Решать проблемы надо по мере их поступления, и Арсений бурчит что-то в ответ, но глотает воды, под которую сует лицо, и закашливается опять. Это оказывается сверх допустимого — и Антон без спросу открывает дверь, входит внутрь небольшой ванной комнаты и обхватывает поясницу Арсения рукой, словно поддерживая. — Может, воды нормальной тебе принести? — Нет. — И всхлипывает. — Арс, ты че? Из-за фильма, что ли? Да они там все равно вместе останутся, это же из каждого утюга лезло, когда вышел только фильм. Арсень, ну что ты? Хочешь, мы веселое что-нибудь включим? Давай «Ералаш» посмотрим? Посмеемся, истории из школы вспомним, хочешь, м, Арс? — Не хочу. — А что ты хочешь, Арсень? — Голос у Антона нежнейший, он спину Арсению гладит, и от этого еще меньше желания общаться сейчас, потому что Арсений как ребенок советских родителей уверен в уравнении «высказывать проблемы = выносить мозг», в нем даже условий быть не может, одна часть равна другой при любых обстоятельствах и временах года. — Арс? Я же не могу тебе помочь, если ты молчишь. — А что мне тебе сказать, Шаст? — Что-то случилось у тебя? Почему у тебя лицо уже неделю такое... пасмурное? — Обычное лицо, — стоит на своем Арсений, но Антона это не устраивает совершенно, раз он самостоятельно вытирает ему лицо полотенцем, за руку ведет в спальню, едва ли не таща, сажает на постель, телевизор вовсе отключает и напротив Арсения располагается с выжидающим лицом. — Что? — Расскажи мне все, ладно? Я думал, мне показалось или ты устал на работе, но... Может, дело в том, что я к тебе так переехал? Ты был против? — Нет-нет, Антон, нет, — Он хватается за его руки, словно Антон может встать, покидать вещи в сумку и уехать в родительскую квартиру. — Не уходи. Антон смотрит с прищуром, ищет что-то на его лице, но видит только невероятную тоску и какой-то почти животный, получаемый автоматически страх. Он непонимающе хмурит брови, собирая их на переносице, пальцы с Арсением переплетает, гладит большим по костяшке на запястье, бегает взором от одного голубого глаза к другому — и, кажется, что-то понимает. По крайней мере, взгляд у него становится осознанным, тяжелым, вдумчивым, и Арсений шмыгать носом перестает, затихая, опуская голову и следя за тем, как редкие капли с намоченных случайно волос капают на расстеленную постель. Ему стыдно срывать такой вечер, Антонов настрой, идеальную жизнь, которую он считает таковой из-за отсутствия ссор и долгожданного получения Антона не как любовника, а как... сожителя? Как кого? Это грызет, Арсений не совсем погружается в новую реальность, оттого опоздания, молчания в чате, утренние перекуры воспринимает как возможность Антона его оставить. Он не дает тому поводов, но общественность в своих словах «изменял одной, будет изменять и другой» бьет нехило по Арсению — и он не прекращает подсознательно ждать мгновения, когда Антон после секса, после ночи, после работы, когда угодно скажет, что возвращается к Софье (мало ли она тоже не совсем здорово себя воспринимает!), или уходит к другому человеку, или не хочет жить с ним и будет искать квартиру, пока кантуется у родителей. В общем, разумность машет ручкой и в закат упрыгивает. — Ты что, Арс, думаешь, что я тебе изменять буду? Или что? О чем ты вообще? Или ты ждешь, пока я уйду? Ты можешь мне просто с самого начала рассказать? — Не могу, — противится Арс, до этого момента считавший, что после подобных вопросов вывалит на Антона все свои размышления и мучения. — Просто... Просто у тебя так легко все оказалось, ты как будто просто квартиру поменял, ну... Я не знаю, мы вообще ничего не обсуждали... Я даже не знаю, живем мы вместе как люди, которым круто вместе ебаться, или как люди, которые что-то хотят от взаимоотношений... Ну как пара, как пара людей. Ты просто переехал сюда, поселился, ничего не сказал, ни на что не намекнул, а я... Я не понимаю, не бросишь ли ты меня завтра... Может, ты просто после работы не приедешь, заблокируешь меня, и как бы, ну, все... — Он уже плачет, переставая держать слезы за веками и дергая носом. — Или ты тут просто время коротаешь, пока квартиры своей нет, я не знаю... Никаких планов, никаких этих всяких «давай попробуем» и такого всего... Я как будто на пороховой бочке сижу, и ты еще даже не пытаешься поговорить, предложить что-то, как будто тебе похеру на меня или как будто я отбитый, раз мне это надо... Сука, я так не могу больше, Антон, мне нужно хоть что-то от тебя... Я не готов так жить, потому что потом будет больно и трудно рвать по живому, понимаешь? И мы еще как-то неправильно сошлись, все как-то уебищно получилось, и у нас из-за этого вообще может не быть ничего. И ты еще молчишь постоянно, как будто тебе насрать! Даже сейчас! — Я слушаю тебя, поэтому и молчу, — тихо замечает Антон, помутневший взглядом, напрягшийся телом и тоже опустивший голову. — Мне казалось, тебе нормально так жить. — А мне хуево так жить. — Ну я же не мог это угадать, Арс. Откуда я мог знать, если ты улыбался, довольный ходил? Живем и живем, нормально... Пока адаптируемся, так сказать. — А мне хуево, — бычьими рогами упирается Арсений, растирая по лицу соленые слезы. — Арс, не мог я узнать этого, пока ты молчал! Сейчас же я не сказал тебе нахер идти, шмотки не собрал, не обвинил ни в чем, я слушаю тебя. Ты молчал — и я думал, что это признак комфорта для обоих, типа, я считал, что ты скажешь, если захуевит. А ты молчал — и я молчал, зачем нагнетать? Пока трудно что-то вообще говорить, Арс... Мы даже месяца с тобой не живем, а ты хочешь, чтобы я угадывал твое состояние вот так вот сходу. Это все, что тебя беспокоит? — Да. — «Пока что» Арсений решает не добавлять во избежание дальнейших расспросов. — Арс, да нет у меня планов сейчас никаких. Максимум мой — завтра забрать родителей из аэропорта, поужинать с ними и познакомить вас, если ты еще хочешь. У меня нет планов побега, переездов, я просто живу... Раз уж так случилось, — Антон очень хочет сейчас надавить словами на тот факт, что руками Арсения разбит его брак и что его состояние напрямую связано с неожиданностью развода, но плачущего Арсения безумно жаль, и он затыкает себя, чтобы не делать ему еще больнее, — то мне надо выйти из режима энергосбережения и понять, куда я хочу двигаться дальше. Ты же сам видишь, что я ничем, кроме работы, не занимаюсь. На спортзал я забил, с Русом никуда не езжу, никаких театров, выставок, вечеринок и тусовок, нам, блять, продукты и еду доставляют каждый день, лишь бы я не ебал себе мозги этими магазинами и поездками после работы. Я и про себя не особо думал, а тут ты, и я как-то не зацепился за мысль, что тебе тоже может быть хреново сейчас. Ты выглядел довольным все это время. И я автоматически жил, проснулся — и спасибо. Но я счастлив, что я просыпался не в пустой родительской квартире, а с тобой, что мы время вместе проводили, что забивали друг у друга этот мысленный поток из говна присутствием... Честно, Арс, я не догадывался, что тебе настолько плохо из-за молчания. Мне-то вообще наоборот, я хотел, чтобы оно внутри само успокоилось, затерлось, а потом уже... Хочешь, мы с тобой поедем куда-нибудь? В Питер скатаемся на машине, например? Или просто домик снимем в Подмосковье на пару дней? Расслабимся, отдохнем от города, от думскроллинга... — Да я хочу уже определенности! — Арсений голову поднимает, и Антон тоже, потому они глядят друг другу в глаза: зеленые в голубые заплаканные, голубые в наполненные тоской зеленые. — Хочу знать, что между нами, как ты это воспринимаешь, как мы... — Я бы хотел, чтобы ты считал себя моим мужчиной. Просто я не говорил это, думал, оно и так понятно... — А мне ничего непонятно. — Хорошо. — Антон кивает, сжимает его пальцы в своих ладонях, двигается ближе, лбом к его лбу жмется и целует в уголок губ перед тем, как продолжить. — Арс, хочешь, попробуем отношения с тобой? Ты будешь моим парнем, а я — твоим. Будем вместе жить, обсуждать всякое важное для нас, квартиру обустроим по-семейному, к родителям моим поедем на ужин завтра, будем называть друг друга «любимый» или «заяц», как тебе нравится больше? Такое предложение ты хотел? — Арсений неуверенно ведет плечами, и Антон, вздохнув, трется своим носом об его нос-кнопку. — Арс, ну что ты опять молчишь? Хватит уже молчать. Хочешь, я по-другому как-нибудь скажу? Там, не знаю... Будем встречаться, Арсений? Так? Или как тебе хочется? Может, будешь моим любимым, которого я буду по утрам будить исключительно словами, что встречаюсь именно с ним? «Арсений, любимый, с которым я встречаюсь, поднимайся, а то опоздаешь на свою чудесную работу?» Или как ты хочешь, Арс? Что мне сказать, чтобы ты перестал так думать? — Хорошо. — Что «хорошо»? — находящийся в ступоре из-за слов в молоко, переспрашивает Антон и внимательно в глаза Арсению заглядывает, несмотря на неудобство делать это, прижимаясь нос к носу. — Хорошо, я буду любимым, которого ты будешь так будить по утрам. — А. — Антон выдыхает, кивая. — Хорошо, — повторяет он за Арсением, чуть улыбается уголком губ, хлопает глазами и добавляет спустя минуту молчания: — Арсений, можно я буду с тобой жить? А то каждое утро мотаться сюда, чтобы разбудить так, будет сложновато с пробками такими-то. — Можно, — фыркает, посмеиваясь сквозь слезы на глазах, Арсений и первым подается вперед для поцелуя.

***

Распахнувший шубу, улыбающийся несильно загруженной дороге через опущенное стекло автомобиля и изредка обращающий влюбленный взгляд к Антону, Арсений пьет кофе из высокого стаканчика с его именем на боку. Он высыпается, вкусно завтракает с Антоном в ресторане (кому уже обед, а им только завтрак), куда они заезжают по пути на вокзал, поняв, что приедут намного раньше необходимого, просит сфотографировать его на фоне яркой вывески, видимо, уже украшенной к празднованию Нового года, и день ощущается прекрасно. В сравнение со вчерашним, конечно, не идет, потому что разговаривать начистоту трудно и слезливо, только жить после откровений легче. Вот это легче и наступает — Арсений, не задумываясь, фотографирует из автомобиля плакат знакомого певца, в сторис выкладывает с подписью о том, что дружит со звездой, смеется, заряженный, яркий, готовый сиять и сверкать. День отличный. И Антон, проснувшийся в своем вечном смутном настроении, не может сначала поддержать его радости, но быстро втягивается, особенно после вкусного кофе и блинчиков с икрой, благо ресторан хороший, дорогущий вусмерть. Он первый час лишь включается в позитивный настрой, а потом и сам шутит о чем-то, снимает для личных архивов Арсения с пенкой от латте на верхней губе, чтобы следующие пятнадцать минут стоически отбивать у него мобильник, следя за дорогой и шутливо шипя, что нечестно так делать во время поездки. Добираются до аэропорта они без происшествий, к счастью, и до прилета самолета остаются в автомобиле — общаются, целуются коротко, обсуждают вечер (Арсений соглашается поужинать с ними, хотя еще час назад считал, что это вообще-то неуместно и что родители должны иметь возможность провести время исключительно со своим сыном после долгой разлуки), планируют завтрашний день. После сообщения от отца Антон просит Арсения подождать их в машине, целует ласково в подставленный нос-кнопку, забирает две парки с задних сидений, хватает из магнитного держателя мобильник и, накинув капюшон на голову, уходит вперед по парковке. Пока ждет, Арсений выкладывает в социальные сети фотографию, пробует какую-то идиотскую маску с выбором персонажа из популярного сериала, дурачится и только после этого, запахнувшись, выходит выбросить пустой стаканчик из-под кофе, до того спокойно стоящий у него на коленях. Выбросив в ближайшую урну, он оправляет шубу на себе, ладонью приглаживает волосы, покачивается на широкой и высокой подошве зимних ботинок взад-вперед, уже хочет сесть обратно в машину ради избежания фотографий, слухов и сливов, но замечает Антона, выходящего — как быстро летит время! — из аэропорта с родителями, и не решается портить первое впечатление о себе. Арсений замирает, хочет стушеваться, но удерживается, отходит немного от двери машины, чтобы не жаться к ней, как бедному родственнику, и наблюдает. Сначала к нему не движутся, остановившись в стороне от главного выхода. Пока Антон, достаточно долго пообнимав их, говорит что-то и дополняет свой рассказ активной жестикуляцией, оба мужчины накидывают переданные им парки — видимо, совсем в Америке жарко, что у них не находится даже банальной куртки, или они не везут с собой лишнее. Но все равно Арсений нечаянно задумывается о том, какое время года в Америке сейчас, считает себя идиотом за такой вопрос и едва-едва заставляет себя начать рассматривать Антоновых родителей, уйдя от самокопаний на тему, как плохо он учился в школе, раз не знает таких банальных вещей. С другой стороны, время отличается, значит, и погода... Неважно, думает Арсений, неважно совсем. И, надеясь на внимание к Антону и невнимание к нему, открыто рассматривает их. Судя по тому, как отец Антона помогает своему мужу накинуть на плечи парку, отношения у них отличные, семейные, и Арсению сразу представляются такие же они с Антоном спустя пару лет. Странно, но Арсений, несмотря на тяжесть разговоров через рот, уверен в устойчивости их отношений, фактически начавшихся с первой поездки в отель, но обсужденных только вчера. Будут и они когда-то такими. Интуиция. Благо в квартире Антона (точнее теперь квартире Софьи) Арсений видит их совместную фотографию, потому сейчас не должен играть в угадайку. Впрочем, нетрудно догадаться, что отцом Антона является тот мужчина, что выше, чьи волосы кудрявее. Пока что Арсений не может оценить схожесть глаз, но помнит, что они должны быть практически одинаковыми, как будто Антона не рожали, а печатали на принтере. Расстояние не путает и не дает ложного мнения: Арсений видит спокойного, уверенного в себе и решениях, взрослого, высокого (немного, быть может, он выше Антона) загорелого мужчину с красивой кудрявой шевелюрой и ровной щетиной. Похож на Антона. То есть, Антон очень похож на своего отца — и нетрудно догадаться, кто у Антона ролевая модель, как бы того он ни пытался отрицать рассказами про индивидуальность, свой путь и прочую лабуду. Антон до безумия похож на Андрея, исключительно возраст их отдаляет. Отцу Антона, наверное, лет пятьдесят, может быть, немного меньше. Становится жарко, и Арсений расстегивает шубу, распуская пояс, и из-под нее приветливо выглядывает блестящий черный пиджак, Антонов бадлон и ремень с большой, сияющей бляшкой. Арсений, конечно, хочет произвести впечатление, но это не основная его цель. Основной в этой ситуации является адекватность поведения. Если все пройдет нормально, то Арсений будет считать, что цель достигнута, и это его нынешний потолок. Мужа Андрея Арсений оценивает долго. Как будто сравнивает, анализирует и тщательно подбирает слова, считая, что может оскорбить себя, подумав что-то про него. Логично, что он проводит эту параллель, наверное, она посещает головы всех, кто знают про ситуацию. Только через пару минут сканирования Арсений подытоживает сам для себя — красивый, статный, такой же загорелый мужчина, ростом чуть пониже Андрея и Антона, с темно-русыми волосами и полным дзеном на лице. Как-то внезапно для себя и собственной жизненной философии Арсений думает, что при сочетании своей и его свободы обратил бы на него внимание. Сложно не обратить. Он очень красив и в меру изящен. И любовь, конечно же, вишенкой на торте. Этот принятый за обыденность (Антон-то отдает обе парки отцу сразу) жест с курткой, которую Андрей помогает ему накинуть, эти их беглые переглядки между собой в процессе разговора, этот единственный чемодан, изначально находящийся у Андрея, но теперь перешедший к Антону — как к человеку, который из штанов готов выпрыгнуть от счастья их видеть, оттого и камень себе на спину согласен класть. И вообще они выглядят вместе отлично. Так, как должна выглядеть пара, приехавшая из долгого отпуска решать проблемы отпрыска. Арсений не хочет сравнивать, придумывать себе будущее, не зная, что он будет есть завтра на обед, но все-таки делает это — конечно же, ему уже сейчас видится светлое грядущее, остается главное — пройти все преграды, преодолеть проблемы, отношения построить... В общем, теоретически есть машина времени, а практически... Практически — есть нюансы. Арсению неловко так стоять, и он уже решает, что лучше будет сесть в автомобиль и слиться с сиденьем, но Антон машет в его сторону рукой, и они к нему направляются, не переставая говорить. Вместе с ними Антон кажется взрослым-взрослым, а Арсений вдруг ощущает себя маленьким-маленьким, словно его рост укорочен втрое, словно завтра утром бежать в садик с игрушечным мишкой, словно ничего решать не нужно и все может исправить добрая мама. Он стоит — и ждет их. Вокруг глаз печет, в носу щиплет — и Арсению хочется осесть, некрасиво встрепать волосы, заорать и исчезнуть, потому что не вовремя. Он едва ли не долгом своим считает правильность первой встречи с Антоновыми родителями, точнее с отцом и отчимом, но это неважно. Под дых бьет и то, как они оба осматривают его, приблизившись достаточно, и Арсений представляет себя ободранным бездомным котом с выбитым клыком, а их — домашними котами с гладкой шерстью, яркими глазами и блестящими от чистоты зубами, которые вышли на крыльцо подышать воздухом и увидели его, жалкого, несчастного и забитого, случайно. Но, в отличие от фантазий, ни тот, ни другой не кривятся, и Антон рвется представлять их, как только они приближаются и становятся от него на расстоянии полуметра: — Арсений, это мои папы, Андрей Андреевич и Алексей Александрович. — Антон улыбается, как дьявол, сияет изнутри, едва ли не прыгает от счастья, и Арсений выдавливает несчастную улыбку, подавая руку. — Приятно, — отзывается Андрей, осматривая Арсения таким взором, будто на том висит ценник, но хмыкает и внимания большего ему не уделяет. — Думаю, поладим, — Велесский Арсению ободряюще улыбается, и Антон продолжает: — Папы, это мо... Это Арсений, — заканчивает, закусив губу, Антон и пожимает неловко плечами, как подросток, впервые показавший кого-то из пассий родителям. Очевидно, не впервые это. Очевидно, Арсений Андрею не нравится — либо тот всегда недоволен чем-нибудь. С другой стороны, там, вдалеке, Андрей был улыбчив, светел и не казался настолько опасным. Может быть, это тот тип людей, доверие которых стоит заслужить, чтобы получить лавры общения. Очевидно, Андрей не одобряет поступок, развод, повлекший репутационный пиздец, но ничего не способен еще иметь против Арсения, который исключительно молчит сейчас. — Я надеюсь, поладим. — Со всем имеющимся в запасе спокойствием кивает Арсений, закутываясь в шубу, как в спасительный круг. — Можно мне?... — Он неуверенно косится на Антона, и тот мгновенно реагирует таким образом, каким должен реагировать хороший мужчина. — Да, подожди минуту. Антон вместе с родителями отходит к багажнику, убирает туда одинокий чемодан, переговаривается о чем-то еще, с улыбкой открывает дверь у задних сидений Велесскому и возвращается к Арсению, оборачиваясь, чтобы убедиться в том, что их не услышат теперь изнутри. Теперь он кажется обычным, простым Антоном, немного улыбающимся, немного озирающимся, чтобы избежать снимков, и много внимательным. После того сложного для Арсения разговора Антон чутче к нему относится, и сравнение с хрустальной куклой более чем уместно. Даже сейчас он в рот ему едва ли не заглядывает, спеша узнать, что такого могло приключиться за такой короткий промежуток времени в машине. — Можно я не поеду с вами? — выдыхает Арсений, голову опуская. — Почему? — Мне кажется, они, точнее... Точнее твой отец меня уничтожит за то, что я покусился на твою репутацию хорошего мужа и поднасрал своим выебом тогда вашей компании. И он прав будет. — Арс, ну не говори глупости! — Антон избегает тесного контакта, но не отказывает себе в прикосновении к его запястью. — Он хороший, просто... Просто он никогда так сразу не будет человеку доверять. Тем более, после самолета, ты сам понимаешь. Арс, пожалуйста, давай ты хотя бы полчаса с нами посидишь, а потом — домой? Я водителя попрошу за тобой заехать и домой увезти. — Не хочу домой. Я к Эду поеду. — Арсений отмахивается, дергает дверь возле переднего пассажирского и усаживается внутрь быстрее, чем Антон может себе представить. — Как вы долетели? Выдохнув незаметно, Арсений глаза к зеркалу заднего вида поднимает, ловит мягкий и понятный ему взгляд Велесского и улыбается уже чуть лучше. Можно это как-то вынести, если потом он ломанется с дуру к Эду и напьется там до чертиков, демонов и дьяволов. Именно по иерархии. Сначала — низы, потом — верхушка. И Арсений готов поспорить, что с этой верхушкой и тот, и другой Шастуны на короткой ноге. За исключением, конечно, Велесского, от которого Арсения не морозит изначально и сейчас, и который, быть может, не носит фамилии мужа. С такой бы фамилией Арсений никакую иную бы не взял, потому что — великолепно, по-царски, утонченно, сладко на язык. А у него идиотская — Попов. Куда с такой? Все, кажется, имеют среди друзей и знакомых Поповых! А если нет, то нужно получше пошерстить социальные сети и школьные альбомы! Там будет тысяча Поповых, а Арсениев еще больше, наверное. Антон за руль садится молча, пристегивается под пристальным взглядом Арсения и выезжает с парковки, оставляющий лицо похоронным, а брови — собранными на переносице. Только Арсений бросает один коротенький взгляд через плечо на Андрея, словно оставляя себе контроль, Андрей его перехватывает, выдерживает и задавливает собственным — таким же, просто идентичным, как у Антона! Различие одно — Антон так Арсения не бьет глазами, больше ласкает и нежит, а здесь... А здесь полный пиздец. Но Арсений приходит к выводу, что это защитная реакция: все же у человека отпуск разорван, компания практически в кризисе из-за истерии в журналах, социальных сетях и новостях о том, что временный глава Антон Шастун изменял жене, попался на этом (оказывается, он попался, этого ни Арсений, ни Антон не знают, куда же им до гениев-журналистов!) и устроил скандал на крупной важной вечеринке. А потом Софья добивала своими короткими, но многозначительными постами, которые сейчас благоразумно потерты или изменены до сдержанного «Мы разводимся, потому что мы разные люди». А могла бы, конечно, все его проебы вынести в интернет и по интервью побегать, желая получить немного хайпа и немного сожаления. Но она оказывается нормальным человеком и после гнусного предательства. — Хорошо долетели, спасибо, — отвечает Велесский, совершенно спокойным взглядом осматривая невеселого Арсения, и есть ощущение, что он один в машине сохраняет абсолютный дзен. — Жаль, что пришлось прервать отпуск, но... Вернуться — тоже хорошо. И рассказывать про Америку начинает. Арсению сейчас эта Америка не сдается, и он все мимо ушей пропускает, контролирующий частоту и силу своих шмыгов носом, который почему-то встает в позу «иди нахуй» и прекращает адекватно пропускать воздух. И Антон слышит это, зыркает на него с вопросом, но ведет машину сосредоточенно, иногда поддерживает какой-нибудь шуткой или фразой беседу и скорее задает вопросы, чем отвечает или тщательно слушает. Видно, что его тоже что-то активно пожирает изнутри, но поговорить никак ни сейчас, ни вечером, так как Арсений рогами упрется, но к Эду поедет — пить и плакать. Вместо квартиры они предсказуемо едут в ресторан.

***

Родители Антона оказываются хорошими людьми, когда Арсений немного выпивает и весь переключается на слух. Ни Андрей, ни Велесский не спрашивают их про пресловутую первую встречу, последствия и планы. И, судя по лицу Антона, это неожиданно. Они по очереди рассказывают про отпуск — про страны, про традиции, про праздники, которые они случайно или намеренно заставали, про людей. Звучит много советов на будущие поездки, и Антон часто кивает, как будто у него действительно есть планы собрать чемоданы и улететь куда-нибудь во Францию. Единственное, что Арсения немножко (вот совсем-совсем капельку) напрягает, — напряженность. Как бы хороши ни были рассказы, все равно ощущаются молнии в воздухе, и Арсений старается не влезать, с внимательным лицом ест сначала стейк, а потом клубничное мороженое, запивая все вином, словно это имеет хоть какую-то для него важность. Антон ничего ему не говорит, Андрей и Велесский не косятся странно, и Арсений спустя час-другой выдыхает, на спинку кресла откидывается и расслабляется. Почему-то ему кажется, что они у Антона строгие, может быть, немного в шорах этикета и соотнесения продуктов и напитков. Например, белое вино — к птице и сырам, а коньяк — к устрицам. Но время идет, Арсений не видит никаких доказательств этой мысли и уже не так напряженно заказывает себе еще одно клубничное мороженое. О себе он вообще не говорит, на вопросы отвечает коротко и по делу, чтобы не показаться самодуром. Больше слушает. Этому его еще мама научила в детстве — в новой компании слушать. Слушать, на ус мотать и думать, как корректнее выражаться и что хотят слышать. Арсений, конечно, не намерен подстраиваться под их настроение, но все-таки слушается маму — наполовину. И слушает. Даже напряженный, но улыбчивый от самого факта приезда родителей Антон общается весело и бодро, в отличие от Арсения, который молча переводит взгляд с говорившего на говорящего. Столько информации он, наверное, в последний раз получал в школе — и про часовые пояса Америки, и про удивительную культуру Израиля, и про красоту Парижа, и про спортивные курорты Норвегии. Про себя он даже поражается тому, как можно вбухать столько денег и времени в отпуск. Зачем-то в голове возникает вывод о том, что Антон может купить квартиру с такими-то расходами родителей, но не делает этого из каких-то внутренних побуждений и не намеревается заниматься этим в ближайшее время. А Арсений не будет же ему говорить, что хочет пожить в условиях получше и не так долго кататься в студию! И молчит, думая о деньгах на чужих счетах. — Арсений, вы курите? — Привлекая его внимание касанием предплечья, Велесский обращает к нему свой этот невероятно спокойный взгляд. Если честно, Арсений подвисает. Во-первых, весь вечер они избегали местоимений, а тут к нему, младшему, обращаются на «вы». Во-вторых, он отвлекается на блестящее бриллиантами кольцо на безымянном пальце Велесского. Все отлично подходит к размышлениям Арсения о том, что денег на счетах просто не сосчитать. Он, конечно, далек от оценки украшений, но не может не прикинуть цену — наверное, пару миллионов, а может и больше. В-третьих, курить надо предлагать не ему, а Антону, но, видно, ищут причину увести его поболтать наедине. — Да. У Антона чуть дергается бровь, словно он хочет узнать, с какого момента Арсений именно курит, а не покуривает при стрессах и желании. Благо, ему не приходится озвучивать собственный вопрос. — А ты разве куришь? — у Велесского удивленно-настойчиво уточняет Андрей. — Интересно, с кем я тогда бросал все это время? — Осим хаим, — Велесский улыбается мягко ему, по привлекательным кудрям треплет и поднимается из кресла, чтобы выйти из-за стола. — Когда я возвращаюсь сюда, я всегда курю. Арсений? Поймав наполненный чем-то неизвестным взгляд Антона, Арсений осторожно встает, оправляет блестящий пиджак, горло Антонового бадлона и молча уходит в сторону балконов. Ресторан выбран восхитительный, и если бы они хотели, они могли бы сесть у широких низких окон, которые открывают центр города с высоты двадцатого этажа. Но они не хотят привлекать особенного внимания, несмотря на то, что про их возвращение в Россию, скорее всего, знают и пишут в средствах массовой информации. Точно знающий каждый коридор, Велесский проходит с Арсением в полном молчании до стеклянной двери, открывает ее легким движением и вперед пропускает. Отказываться как-то нелепо, они же не Женя и Ипполит в «Иронии судьбы, или С легким паром!», чтобы толкаться в дверях, и Арсений выходит на холодный воздух, вдыхает его полные легкие и радуется, что можно постоять без шубы на таком морозе — жизненно важно сохранить организм в небольшом стрессе, чтобы не нести чушь во время разговора. Велесский входит следом, бесшумно прикрывает дверь, сигарету ему предлагает, закуривает сам и передает зажигалку. И молчит. Арсений от этого молчания сейчас в космос сорвется, как «Восток-1», только кричать он будет что-то наподобие «Да блять!», никаких слов для истории не получится, первый полет человека в космос без использования технологий скроют исключительно из-за его фразы. Но Арсений устойчиво стоит и не взлетает, к сожалению. — Как будет комфортнее: на «вы» или на «ты»? — На «ты», — выдыхая дым в сторону, признается Арсений, выдающий свою неловкость в каждом жесте и слове. — Хорошо. Расскажешь, как это произошло? — Что? Быть умным — вовремя притвориться дураком. Но сейчас не прокатывает. — Ты знаешь, о чем я тебя спрашиваю. — Знаю. — Арсений шумно сглатывает и заговаривает, как на исповеди: — Это не случайность. Я уже пытался, и... Я хотел, чтобы она сама догадалась, узнала, и оно само случилось. Но оказалось, что без моей помощи это невозможно, и я поэтому так поступил. Но, фактически, она сама додумала, потому что я не говорил ей ничего прямого, просто познакомиться подошел. — Но по твоему поведению все было видно? — Да. — И почему ты не сделал этого на менее важном мероприятии? — Я не знаю. Просто невозможно быть настолько проницательным и внимательным, чтобы за пару часов знакомства найти больные места и бить туда остро наточенным клинком. И делать это с совершенно спокойным лицом! Арсений пытается найти что-то другое в его взоре, но там ничего нет — он действительно умиротворен и общается так, как о погоде. Наверное, из-за того, что Арсения сам понимает. — Ты неправильно поступил, — выносит вердикт Велесский, изящно стряхивая пепел с сигареты. — А как надо было? — А ты будто не знаешь. И Арсений знает же, черт возьми! Он знает, и Велесский, чувствующий его нутро как свое собственное, не испытывает к нему жалости и давит именно туда, в понимание дела и знание Арсением того, как стоило сделать. Развода можно и нужно было добиваться другим путем. И оба стоящих на балконе это знают. Впрочем, Арсений тоже не глуп, он с таким же успехом формулирует необходимый вопрос и озвучивает его: — А как поступили вы? — Обязательно на «вы», потому что тыкать такому сильному и устоявшемуся по жизни мужчине Арсений считает кощунственным. — Немногим умнее тебя. — Он не язвит, не хочет задеть, а просто сообщает факт, но звучит это, конечно, как оскорбление, за что Арсений не может обижаться с чего-то вдруг. — Просто сказал, что меня такая жизнь не устраивает. Я дал выбор. Какой-никакой, а выбор. И он его сделал. А ты Антону выбора не дал, ты ему на голову вылил чан ледяной воды и ждал, наверное, радости? Дождался? — Разве это не манипуляция? — Арсений, естественно, про ситуацию родителей Антона, а не про дальнейшие слова. — Отчасти. Но и ситуация не та, чтобы вести себя чрезвычайно здорово. Важно уметь показать зубы, иначе всем будет казаться, что их у тебя нет. Ты так не думаешь? Арсений жмет плечами, швыряя сигарету за перила, куда-то вниз, с высоты двадцатого этажа, и прослеживает задумчивым взглядом жест Велесского — тот выбрасывает сигарету в специально установленную здесь урну. Это же балкон для курящих: все приспособлено. И эта вылизанность, эта сила в уверенности Арсения чарует. Это, по крайней мере, с виду прекрасно и современно. — А если бы Андрей Андреевич не ответил на эту манипуляцию? — Ответил же. — Кажется, таким бесполезно стараться взять Велесского: у него на каждый подобный вопрос подготовлен ответ. — Но я не мог поступить иначе. — Ты мог, но не хотел. — Он обращается к нему глазами, и Арсений впервые может так хорошо, под зимним солнцем, его рассмотреть. — Я не буду осуждать тебя за то, что ты спал с женатым мужчиной. Я такого права не имею ровно с того дня, как стал делать это сам. Но, уж извини, Арсений, я не поставил никого перед фактом. Всегда должен быть выбор, или хотя бы его иллюзия. А ты сделал все сам, сам принял решение. Ты уверен, что это не сделает хуже вам? Ты не пробовал разговаривать со своим мужчиной прежде, чем принимать такие решения? И вообще — для таких людей, как Антон, жизненно важна репутация. А теперь каждая газета ищет его любовниц, а каждая желтая — придумывает их и продает номера как выпуски с интервью «разлучницы» красивой пары. И не обижайся на меня за это. На правду не обижаются. Ты мог поступить иначе, и ты это знаешь. Посмотрим, что из этого получится. — Вы так говорите, словно есть моя вина в том, что произошло... Я вовсе не знал, что он женат, когда с ним первый раз... встретился. — А я знал. — Он что, считает это своим козырем в рукаве, преимуществом или умело делает вид? — Знал и все равно дал ему выбор, потому что у человека всегда должен быть выбор. Подумай, пожалуйста, над этим на досуге, Арсений. У тебя будет много свободного времени теперь, я думаю. — Почему? — Арсений непонимающе приподнимает брови, но Велесский уже отходит мягкой походкой к двери и предлагает ему вернуться. — Почему у меня будет много свободного времени? Велесский, оглядев его снизу вверх взглядом знающего человека, выходит с балкона один, и Арсений видит его спину через стекло, пока тот не скрывается за поворотом. Слишком хорошее впечатление остается у Арсения от сомнительного и спорного человека.

***

Когда Велесский и Арсений уходят курить, за столом воцаряется прекрасное молчание. Нет ни неловкости, ни опасения, что что-то в эти минуты ухудшится. И Антон вообще невероятно рад тому, что может подумать. У него сейчас это получается плохо, но на твердую «троечку», и он не отказывается от идеи понять, что Арсения триггерит. Он сам не видит ничего странного или плохого в поведении родителей, оттого решает, что кого-то может триггерить даже помидор, которым в детстве человек подавился за ужином. Так что предсказуемо, что у Арсения есть какие-то мысли и опасения, да и сам Антон, когда знакомился давным-давно с родителями Софьи, выглядел не лучше. Нет, он, конечно, всегда находится на высоком уровне уверенности в себе, но такие события все-таки напрягают. Он затягивается электронной сигаретой, посчитав неприличным идти и вклиниваться в чужой разговор, и под мягким взглядом Андрея пожимает плечами, мол «не пойду же я к ним». Оба кивают друг другу, и Антон утыкается взглядом в картину на белой стене. Не кстати он вспоминает Софью и те редкие совместные ужины с родителями. Она, впрочем, сразу прижилась, засияла и раскрылась, а Арсения расколоть пытаются щипцами для орехов — и это, конечно, печет где-то за сердцем. Сравнивать уже некорректно, и Антон перестает это делать, но из песни слов не выкинуть. — Хороший мальчик, — вдруг заговаривает Андрей, ловя его задумчивый взгляд, и пальцами в кольцах постукивает выверенно по столу. — Но ему, очевидно, тут некомфортно. — Просто он смущается. — Антону больше нечего предложить. — Дай ему время, пап. — Я-то дам. — Видно, что на Арсения ему как минимум плевать, и он в тон этого видения переводит тему приемлемым образом. — Тебе надо на какое-то время уехать из России. В отпуск. Чтобы мы с Лешей занимались компанией без твоего присутствия, потому что из-за ваших с Софьей разборок проседают доходы из-за отказов с нами сотрудничать. Вот как можно было так, Антон? Почему нельзя было как-то ему объяснить, что семья — это семья, а измены — это измены? Вот чтобы он не лез на пороховую бочку с факелом! — Так получилось, — блеет Антон виновато, но тон его все же меняется. — Не отчитывай меня, я уже достаточно взрослый, чтобы понимать это все. — Начни, пожалуйста, сразу думать об этом отпуске. И реши побыстрее, нужен ли он тебе там или ты поедешь один. — Что значит «нужен ли он мне»? Он что, чемодан? Он такой же человек, как и я. Нахмурившись, Андрей отворачивается от него и замолкает осуждающе. Нет, он не собирается понимать Антона в этой ситуации, потому что решать все надо полюбовно, а не скандалами в журналах. В лицо собственному сыну это трудно сказать, но он, безусловно, считает, что это все от безалаберности и молодой дурости, которую Антон, несмотря на свой общий вид, не может выверить из поведения. И если есть люди, бывшие в похожих ситуациях, и они общаются с теми, кто теперь в таком положении, то обыкновенно они не критикуют и поддерживают. Например, Велесский. А Андрей готов критиковать, потому что уверен: на глупости растет новая глупость. К тому же, должен же человек ощущать хоть какое-то последствие собственных ошибок! Людям свойственно делать ошибки. Но эти ошибки должны бить по ним, создавая опыт, который они передадут своим детям, а те — своим внукам. Так планета будет чище. Увы, так не получается — и сам Андрей неосознанно становится исключительной ролевой моделью, создавая плацдарм для будущих измен Антона в браке с Софьей. Не может ребенок, видевший относительно спокойные реакции родителей на развод и воспринимавший любовника отца как любимого папу, осудить измену в той мере, в какой ее осудит ребенок, рвавшийся между родителями в период развода. И Антон сильно заблуждается, да еще и ошибок больше отца делает! В общем, передача опыта на уровне. — Решать в любом случае тебе. Тебе об этом скажет и Леша, когда мы останемся наедине, но уж я на правах отца начну. Его поступок ужасен. Разве ты сам хотел такого окончания твоего брака? Прилюдного, громкого, открытого для каждой собаки? И это тебе повезло: Софья оказалась не такой паршивой овцой, как могла бы. И она бы право на это имела — это исключительно мое мнение, Антон. — Да, хреново получилось, — с сожалением вздыхает Антон, затягиваясь электронной сигаретой и выпуская в сторону одно аккуратное колечко дыма. — Но зато этот ад быстро закончился. Ты так не думаешь? — Этот ад только начался, милый. — И поэтому ты хочешь, чтобы я уехал? — Именно. На месяц-другой. Отдохнешь, тут все поуляжется, мы исправим то, что ты сделал своей недальновидностью, и вернешься. В конце концов, съезди к матери в Воронеж, там побудь. — Андрей бросает внимательный взгляд на коридор, видимо, от мысли, что время на одну-две сигаретки прошло, а они так и не вернулись с балкона. — Ты когда с ней виделся? — Ну так... — Антон морщится от мысли, что не знает. — Понятно. — Не надо так смотреть на меня, пап. Я был занят. — Конечно-конечно. — Он поднимается из кресла, бесшумно сдвигая его назад, чтобы выйти из-за стола. — Пойду узнаю, чем занят мой муж. — И я. — А у тебя там любовник, вот и сиди. — Андрей говорит очевидную глупость, но на Антона она действует как аргумент, и он покорно остается сидеть за столом, просит официанта принести им за стол четыре латте и в мобильник утыкается. Через минуту, быть может, меньше, возвращается один Арсений и молча садится на свое место. Его лицо сложное: он думает. Антон не спешит его расспрашивать, но отвлекается от мобильника, блокирует его, кладя экраном вниз на стол, и с шумом ножек двигается в сторону. Ладони он опускает Арсению на колени, сжимает с осторожностью, чтобы не напугать вмешательством в размышления, и Арсений приподнимает с вопросом бровь, когда принимает его чуткий взгляд. — Арс, я вызвал водителя. Если хочешь, ты можешь поехать к Эду. — Ты спроваживаешь меня так? — Боже упаси. — Антон опускает голову, хмыкает и продолжает уже тише: — О чем вы говорили? — Да так... Неважно, в общем. Они там тоже пошли «покурить». — «Покурить»? — Меня обсудить, — объясняется Арсений. — У тебя хороший отчим. — Значит, разговор прошел неплохо? — Ага. — Арсений перехватывает его ладони, сжимает в своих, потирая кольца, и в глаза Антону заглядывает нежно-нежно. — Не поеду я к Эду. Вы же не собираетесь сидеть до ночи здесь? — Конечно, нет. — Тогда я с тобой домой поеду, подожду... — Ты только сильно не пей, нам поговорить надо будет, окей? — просит Антон, хочет податься к его лицу и поцеловать (лишь бы избежать вопросов!), как за стол возвращаются Андрей и Велесский, и ему приходится сделать вид, будто ничего не происходит, потому что стеснение присутствует, как ни крути. — Я кофе нам заказал, вы же не против? — Нет. — мягко улыбается Андрей, проходясь по Арсению другим, каким-то новым (вот оно влияние мужа!) взором, пока Антон удобнее располагается в кресле. — Ну что, Арсений, рассказывай про себя теперь. Чем занимаешься? Где-то учишься? Какие планы присутствуют? — Пап, я же говорил те... — встревает Антон и осекается под строгим взглядом, замолкая скорее от уважения, чем от страха или строгости. — Я спросил Арсения, а не тебя, Антош. — Конечно же, это замечание — даже звучит с недовольством в голосе, но это прекрасное замечание, радующее тем, что звучит в защиту Арсения, пусть и при таких обстоятельствах. — Так что, Арсений?

***

Галантно Антон помогает Арсению надеть шубу, оглаживает его плечи осторожным движением, отстраняется и ловит его не совсем трезвый взгляд. Вечер, очевидно, заканчивается хорошо, раз Арсений не торопится уезжать, с удовольствием соглашается задержаться и много — ну просто невероятно много! — разговаривает. Настолько, что однажды беседа по касательной проходится даже по собаке, которая была у него в детстве, и шраме на лопатке после того, как он дурнем набегался по заброшенным домам. Не то что бы Антону странно, просто он сам ощущает себя другого поля ягодой сейчас — если верить Арсению, то он занимался исключительно подростковыми делами в старшей школе, а сам Антон на тот момент уже подрабатывал в компании Андрея, читал научную литературу и увлекался выжиганием по дереву. Да и Арсений, выпив, раскрывается по-другому, и Антон все время тщательно проверяет взгляды родителей на наличие осуждения, но не находит его там, удивляется мысленно и перестает заморачиваться: у него хорошая семья. Последние полчаса Арсений помнит смутно — он не виноват в том, что задумался. Во-первых, почему-то на пьяную голову обиднее то, что у него так и не получилось записать с Антоном желанное видео, потому что теперь и он никуда не пойдет, и его не позовут с таким-то скандалом. Если только на какое-нибудь изобличающее интервью, но Арсений даже пьяным осознает то, что не вынесет каких-то рассказов Антона про Софью. Так что, из вариантов остается только «ждать и молиться». Еще и это Антоново желание поговорить зудит под ребрами, и Арсению приходится гадать, о чем тот хочет пообщаться. Интересно, что такой порыв возникает после его нахождения наедине с Андреем, но Арсений особенной роли этому не отводит. К тому же, Андрей не кажется отцом, который за время их отсутствия мог бы его в глазах Антона принизить, и Арсению вдруг невероятно спокойно. Ему легко, пока они заканчивают коктейлем, пока одеваются в верхнюю одежду, пока выходят на парковку, удобно скрытую от чужих глаз. Водитель перебрасывается с Антоном парой слов, кивает и за руль садится — и ничего. Они, наверное, ждут Антоновых родителей, потому и стоят. — Арс, а ты можешь не напиваться, если пьешь? — Кто еще тут напился? — сучит довольно Арсений, лбом утыкаясь ему в плечо, и дергает лацканы его пиджака под расстегнутой курткой. — Я домой хочу. — Сейчас такси приедет, и будет тебе и дом, и кроватка, и все, что захочешь. Только, Арс, нам обязательно надо поговорить. Переварив, Арсений поднимает на него голову и уже чуть более трезвым взглядом осматривает его привычное, светлое лицо, несмотря на полутьму парковки и отдаленный свет фар. — Такси? — Водитель на моей машине пап отвезет, все же они с самолета, пусть едут в комфорте. А мы с тобой на такси доедем, я вызвал. — И в лоб его коротко чмокает, приглаживая встрепанные долгим днем волосы. — Арс, ладно... Погоди. — Их опять прерывают. Сначала Антон забирает сумку из салона, наедине говорит с родителями, а Арсений делает вид, что расплывающиеся буквы в мобильнике ему интереснее всего на планете, благо потом он считывает невероятным образом невербальное приглашение и подходит попрощаться. Удивительно, но ему даже руку жмут — а это после всех глупых рассказов! Значит, все нормально, и Антон не скажет ему что-нибудь в духе «Извини, родители не одобрили тебя, а то у меня кровь голубая и внутренние органы из золота». — Спасибо за вечер, — зачем-то добавляет Арсений, когда те садятся в автомобиль Антона на задние, и делает предусмотрительный шаг назад. Антон машет им рукой, не уверенный в том, что это заметно с его-то ростом, и они еще пару минут после отъезда автомобиля стоят молча посреди полупустой парковки. По Антоновым глазам заметно, что он рад поговорить сейчас, душу выложить, но он терпит до дома. Не всегда это, кстати, приводит к хорошему, если вы понимаете, о чем я. Рвануть может безбожно. И Антон как человек импульса не сдерживается, поворачивается, становясь к Арсению лицом, и ладони его в свои забирает — сжимает, браслет на запястье под шубой гладит, кольцо ему крутит, щекочет между пальцев. Настраивается, и Арсений не прерывает его: сам ходил молча до их первого разговора через рот, пока не надумал, так что понимание присутствует, осуждения — ноль. — Тут такое дело, — начинает Антон, затем усмехается, качая головой, и подавляет в себе стремление улыбнуться. — Короче, Арс, я к матери хочу съездить. В Воронеж. — Так. — Один. Антону трудно дается это слово, он его вымучивает, но лицо его не становится облегченным после этого, видимо, оттого, что есть еще тема для серьезного разговора. И Арсений не может ошибиться — как бы пьян он ни был, спокойствие от беспокойства на его лице он уж отличит друг от друга. Все-таки не первый день знакомы, да и Арсений — человек чуткий и внимательный. Особенно внимательный, если он любовник, а у его партнера есть жена с открытым инстаграмом. Прям чрезвычайно внимательный. Опыта вполне достаточно, чтобы с лица Антона считывать скрываемые им эмоции. — Поезжай. — Арсений спокоен, как удав, даже бровью не ведет сейчас, потому что нормально. — Когда собираешься? — На днях. Все равно родители будут заниматься компанией, я только буду репутацию портить, так что мне лучше уйти в тень... И еще. — Антон набирает целую грудь воздуха, сжимает его пальцы до вскрика от боли, извинительно целует ладони и поджимает губы в обиде то ли на мир, то ли на самого себя, и Арсений не скажет, видел ли он вообще его в таком виде прежде. — После этого я планирую в отпуск поехать куда-нибудь... В Европу, например. — Так, — повторяется Арсений, кивая, и алкоголь, по ощущениям, выветривается мгновенно — это его так элегантно бросают? — Арсений, ты поедешь со мной? Удивленно распахнув глаза так, что они норовят вывалиться из орбит, Арсений пожимает плечами, голову опускает, как бычок, решивший пощипать траву. Жаль, что тут действительно нет травы, потому что Арсений бы ее потрогал ради успокоения и нахождения какой-нибудь единой мысли на этот счет. Отпуск — это, конечно, отлично. Но есть нюансы. Первый — у Арсения работа, на которой так резво не берут продолжительных выходных. И второй — странность предложения. Звучит как побег от ответственности, и это, по крайней мере так кажется, жалко. Да и куда они вдвоем, едва-едва состыковавшись, поедут, что они там будут делать, если поругаются? Точнее, что будет делать Арсений, если они поругаются, а гордость решит взыграть? Сидеть в чужой стране на чемодане и собирать милостыню на билет? Так он и язык может не знать, тут уж не до милостыни будет! И вообще это напрягает немного, как и должно напрягать внезапное предложение уехать куда-нибудь подальше. — Куда? — Ладно, Арсений морально почти готов к тому, чтобы быть женой декабриста. — Не знаю. Можно по разным странам, ускоренно с заграном и документами тебе разберемся, и поедем. Ты хочешь? — А надолго? — Или все-таки не готов оставить все, сесть на чемодан и покатить в неизвестное будущее с человеком, которого так мало знает? — Не знаю, Арс. Но я понимаю, что ни ты, ни я... — Я тоже, — обрывает Арсений, вытянув одну руку из хватки и закрыв ему губы, чтобы только не слышать этих тоскливых слов, в поддержку которых идут и надломленные Антоновы брови. — Я пьяный, я не знаю. — Надо принять какое-то решение, Арс. — И это я понимаю, — надавливает голосом Арсений, понизив его немного и сформировав не спокойный и лаконичный, а несколько недовольный и упертый. Антон отрывается от него, сняв ладонь со рта, опускает его руку и закуривает. Огонек зажигалки отблеском отражается в окне недалекой машины. Кончик сигареты тихо, с потрескиванием разгорается, и Антон затягивается, втягивая щеки и поднимая грудную клетку, точно дым наполняет его изнутри и он теперь как воздушный шарик, надутый гелием. Сейчас от пола оторвется, полетит, о потолок парковки ударится макушкой и зависнет там на то время, которое ему отведено. Желающий его заземлить, Арсений мягко перехватывает его запястье, подносит к своему лицу сигарету и делает одну небольшую затяжку, прикрыв глаза. Он не ощущает ничего, кроме непонимания жизни, и носком своего кожаного ботинка потирает асфальт. У него нет желания Антону что-то говорить, потому что он видит, что сможет его переубедить, если захочет. Он, конечно, может это сделать и разыграть карты в положительную для себя сторону, но это неправильно и нечестно по отношению к Антону — и Арсений впервые это так хорошо понимает. Столько осознания в нем не было даже после грандиозного «признания» Софье на той вечеринке. Арсений отлично чувствует, что Антон рад будет остаться в стране, согласившись с ним и отказавшись от длительного отпуска, но сам это решение никогда не примет: это будет неправильно и глупо с его стороны. К тому же, человек — такое существо, которому необходимо иметь поддержку в словах или действиях. Только избранные способны быть Данко, вырвавшим себе сердце и уверенно направившим людей. И Антон в список таких избранных, естественно, не входит и никогда не входил. Ему легче поделить с кем-то ответственность или подкрепить свое мнение мыслями другого человека, и Арсений подворачивается ему просто невероятным образом! И ведь Арсений как человек (а люди в большинстве балуются славой и влиянием, цветут от мысли, что способны подвести других ко мнению) не должен отказываться — и тогда Антон в узких знающих кругах прослывет тем самым каблуком. Слово окрашено черным, лишь кое-где проблески белого, но для некоторых людей ничего нет лучше, чем быть каблуком, оттого, что они не будут жить на сто процентов и, скорее всего, не обретут себя из-за опасений. Пускай Антон изначально кажется тем, кто обязан принимать решения за себя и за людей вокруг, пускай это никак не стыкуется с его жизнью... Несмотря на это, сейчас Антону важно быть либо поддержанным, либо отговоренным. Но Арсений не даст себе это сделать, а ему — оказаться во власти чужих решений. Антон хотя бы теперь обязан принять самостоятельное решение. Уже потом Арсений начнет думать про предложение. Еще меньше, чем быть любовником, ему хочется потом выслушивать про сломанную вмешательством жизнь и крутить им, взрослым, адекватным мужчиной, так, как вздумается. Потом не собрать осколков, если сейчас полезть и спьяну пробить головой его тонкую душевную организацию своими советами. Новый Антон, который в моменте стоит сбоку от Арсения, совсем не похож на прежнего. Ну где хоть капля сходства, не считая внешности и имени, в Антоне, приезжавшем трахнуть его в отеле и поужинать вдвоем, и Антоне, не справляющимся с давлением последствий принятых решений и ждущем сторонней словесной помощи? Не похожи вообще! Разве что, паспортом одним пользуются эти личности, хотя и лицо разное — одно уверенное, прохладное, а другое задумчивое, с тяжелым взором и без какой-либо решительности. Будто кукла, которой разные дети играют по-разному: у кого-то барби будет Мариной с ребенком-пупсом и кроватью из коробки, а у другого она вдруг станет Евой, за длинным роскошным столом поедающей яблочный пирог в кругу таких же идеальных куколок. — Ты хотя бы подумай, — просит наконец Антон, прервав молчание, и беспокойно поправляет на плече кожаную лямку кожаной сумки. — Такси. — Он кивает на подъехавшую машину, выбрасывает сигарету, туша подошвой тоненький огонечек, и садится на заднее молча. Дверь в автомобиль остается открыта, и Арсению приходится быстрее туда юркнуть, усесться в темноте салона и захлопнуть за собой эту дверь, боясь, что сделает это спьяну слишком громко и получит осуждающий взгляд таксиста. Пока едут, они стараются не переговариваться и не смотреть друг на друга, потому что водитель молодой, мало ли еще узнает в Антоне «того богатого придурка, который с женой разводится на весь интернет», поэтому и решений никаких нет: Антон без Арсения не хочет принимать их, а Арсений боится влиять (наверное, еще и из-за того, что Антон может сделать свои выводы, смолчать и позже использовать это аргументом к чему угодно). Оба молчат, и Арсений от нечего делать утыкается в мобильник, вкидывая в истории фотографию, фильтр к которой он подбирал долго и мучительно, и к концу поездки уже по десятому кругу листая посты в ленте. В подъезде и лифте они также друг друга игнорируют — не в том контексте, что обижены, а просто молчат и думают каждый о своем. Нормальная практика в отношениях, иначе можно сойти с ума от постоянных разговоров. К тому же, лицо Антона ничего хорошего не гарантирует, и лучше помолчать сейчас: меньше будет проблем завтра и в будущем. Войдя в квартиру, Антон пропускает Арсения в душ и ради самого факта занятости уходит с ноутбуком на кухню. Конечно, Арсений знает, что у того все документы и планы компании для Андрея и Велесского подготовлены заранее, что Антон, как корова — языком, вылизывает все дела и задачи прежде их приезда, что заниматься там больше нечем, но не озвучивает это и ложится спать один. Не будет же он, еще пьяный, разленившийся еще больше, уговаривать его и тащить в кровать. Захочет — придет, решит думать всю ночь и бездельно тыкаться в ноутбуке — пожалуйста, пускай. Арсений же не мамкой ему нанимается, а в отношения равные вступает, точнее пытается. Так что, логично и ожидаемо.

***

Когда Арсений разлепляет глаза, ему кажется, что всю ночь он спал на кирпичах, а по нему ездили тракторы и грузовики с булыжниками. Именно так плохо. Ему даже на другой бок перекатиться трудно, но он справляется и уже автоматически хватается за мобильник. Он снят с зарядки, и Арсений сначала не обращает на это внимания, но потом находит хоть какую-то мысль из реальности и жмурится. За веками плывут яркие звезды разных цветов, и думать становится в разы труднее. Но все же думается, и Арсений осознает, что, во-первых, Антон так и не ложится с ним рядом (спать-то можно и на кухне, а постель выглядит так, словно в ней за ночь был исключительно один человек), и что, во-вторых, телефон с зарядки он всегда сам снимает по утрам, грохая удлинителем от сонности и роняя на пол шнур с тихим звуком. Соответственно, Антон здесь уже был — и со своим душнильством на тему зарядки телефона («Арсений, ты снимай его, когда там сто процентов, что ты там заряжаешь дальше? Там же батарейка пиздец, ты сам попробуй есть, когда уже наелся, я на тебя посмотрю») убрал его. Уже неплохо, учитывая тот факт, что Антон мог собрать вещи и уехать к матери прямо этой ночью, порывистый и стремящийся к одиночеству, дающему время порассуждать и принять какое-никакое решение. Кряхтя, Арсений трет ладонями лицо, садится криво-косо на постели и запахивает на груди светлую рубашку пижамы, открывающую светлую кожу и тоненькую золотую цепочку, которая щекочет кожу при движениях, и он ее крутит на шее, находя подвеску и вынося вперед, чтобы она аккуратным золотым яблочком легла во впадину. Вчера снять забыл, задумавшийся про Антона. Он, убрав мобильник, спускает ноги на пол, поджимает пальцы — холодно в квартире, словно нет никакого отопления — и уходит из спальни, прислушиваясь. У него с чего-то болит поясница, а в затылок отдает мигренью, и он вместо ванной комнаты идет на кухню — дверь в нее закрыта, из-под нее тянет морозом, значит Антон дома. Сначала Арсений топчется голыми ногами под дверью, думая о том, стоит ли ему сейчас заходить и о чем они заговорят теперь, ничего не обсудив достойно вчера. Нос щекочет отдаленный запах сигарет, и Арсений прислушивается: кажется, Антон тихо моет посуду и курит. Внезапно у Арсения взыгрывает гордость, словно он павлин в обрамлении длинных ярких перьев, и вваливается на кухню. Антон действительно моет посуду и курит, стоя как цапля в огромной фиолетовой толстовке и синих джинсах с подворотами, как у подростка. Впрочем, он на Арсения сразу обращает внимание, не прекращая мыть сковородку. Сковородку. Арсений мгновенно осматривает свою вчера еще чистую, но пустую кухню и натыкается взором на две тарелки с яичницей в зелени и помидорах. — Чай или кофе? — Антон убирает сковороду в сушилку при раковине и делает шаг в сторону, к столешнице, где стоит купленная им недавно кофемашина. — Позавтракаем вместе? Если ты поедешь на работу сейчас, я отвезу тебя. Мне нужно решить кое-какие вопросы в компании, я уеду до вечера. — Хорошо, я поеду сейчас, — хрипло-сонным голосом соглашается Арсений, опускаясь на стул и поджимая под себя одну ногу, согнутую в колене. — Только поем. Кофе. Латте. — Минуту, сэр. — Антон смеется, доставая его огромную кружку из верхнего ящика, и кофемашина под его руками пищит, настраивается и тихонько шумит, заработав. — Поговорим же сейчас? Вчера ты был пьян, и я... В общем, зря, что я вчера к тебе полез. Надо было тебе проспаться сначала, а потом получать такую информацию. — Надо было. — Извини, — тихо просит Антон, опустив голову и вперив взгляд в блистающую поверхность темной столешницы. — Арс, я завтра к маме поеду. Через пару дней вернусь, а потом... У тебя есть время подумать. Если ты не захочешь все бросать, то можешь дождаться отпуска и приехать ко мне — это я так ночью подумал. Настаивать я не буду и не могу. Просто не хотелось бы... Не хотелось бы так все заканчивать. — Мне тоже. Антон приносит на стол две кружки латте, садится на соседний стул, поджав губы, — и Арсений видит, как тот теперь мучается из-за своих спонтанных решений. Дело даже больше в том, что надо выбирать второпях, и Арсений может позже пожалеть о своих словах. Определенно это гложет Антона изнутри долго и муторно, а, судя по его лицу, ночью этой он не спит. Да и кухня выглядит так, словно он действительно здесь ночует, как на вокзале, вместо мягкой постели с теплым Арсением. — Давай дождемся возвращения тебя от матери и будем решать уже тогда? Я подумаю. — Арсений выдавливает подобие улыбки и, взявшись за вилку, начинает завтракать в знак того, что опасается продолжать разговор и не хочет ругаться сейчас. — Спасибо за завтрак. Сам готовил? — Конечно. — кивает Антон, опустив ладонь на его обнаженное колено, и цокает: — Ты замерз уже. Сказал бы, а то окно-то открыто! Я курил тут. — Он поднимается, закрывает окно, сдвинув вбок пепельницу, и возвращается за стол. — Я поеду сам, без водителя, так что запиши, пожалуйста, его номер, пускай он возит тебя на работу. Хорошо? — Да. — подперев щеку рукой, Арсений под столом гладит его голень, щекочет поглаживаниями против линии роста волос и отпивает кофе, переставший напрягаться, дергаться и беспокоиться о том, что у них сорвется даже такое относительно спокойное утро. — Будет меня возить твой водитель, деловой буду такой, хорошо как. Тох, только ты выспись перед поездкой, окей? Ты же на машине поедешь? Антон кивает и замолкает, чтобы позавтракать. Изредка у него в кармане вибрирует мобильник уведомлением, но он не реагирует на это, жует активно яичницу, сосредоточенный, кажется, исключительно на том, как работают челюсти, и Арсений прекращает прикосновения к его голени, заканчивает с собственным завтраком и, отнеся тарелку в раковину, уходит бесшумно в ванную комнату. Лимит на разговоры этим утром исчерпан. Может, оно и к лучшему.

***

Антон довозит его до студии чуть раньше необходимого, и они сидят в «Тахо» молча: Антон в кепке, словно это поможет в случае чего скрыть личность, а Арсений в застегнутой шубе и аккуратной черной шапке, из-под которой торчат его мягкие, пахнущие шампунем прядки. Заговорить им трудно, не хватает только какой-нибудь тоскливой песни и черно-белого фильтра, чтобы точно драма, печаль и безысходность. Арсению пишет Эд — и он отвечает, что скоро будет, выключает мобильник и, вздохнув, лбом жмется к плечу Антона, подавшийся вбок и завалившийся на него. Благо, парковка достаточно большая, а вокруг стоит десятка два автомобилей на разный уровень дохода и количество человек. Пахнет сигаретами: Антон курит, не открывая окна, чтобы не мерзнуть. Горло у Арсения чуть-чуть першит, но он не может отстраниться от Антона, потому что морально тяжело отпускать. Он не хочет его отпускать. Совсем не хочет. И готов ехать с ним хоть в Америку, хоть в Австралию, хоть в Южную Корею, но, придя к этому выводу мысленно, он не озвучивает вслух этого из-за опасения дать Антону желаемое чересчур легко. Полученная слишком просто конфетка всегда менее вкусная, чем та, за которую ты читаешь стихотворение на стульчике или отжимаешься сто раз. Любая сладость вкуснее, если ее получить трудом. — Я заеду за тобой вечером, Арс? — Я напишу тебе, когда освобожусь, — соглашается Арсений, носом прижимаясь к его щетинистой щеке. — Антон, правда, поезжай к маме, а потом мы с тобой все нормально обсудим. В конце концов, я поговорю сегодня с начальством и узнаю, смогу ли в случае чего взять так внезапно отпуск. Оба понимают, что отпуск за такое время спланировать нельзя. Никаких видео на будущее снять они не успеют даже при сильном желании, планы полетят в бездну, и Арсений будет выплачивать издержки, если потребуют. И на таком же уровне они понимают, что Арсений не захочет сидеть на его шее, снимая тупые видосы в инстаграм или устраивая каждый вечер романтики, состоящие из доставленных ужинов и купленных бутылок алкоголя. Хреновая перспектива, как бы ни хотелось этого каждому. Когда такой возможности нет, каждый готов искать ее, как пес-поисковик, а когда она вдруг начинает маячить перед носом («— Что у вас на носу? — Что, сопля? — Нет, возможность сидеть на крепком хуе и отдыхать всю жизнь за чужой счет!»), становится страшно впасть в зависимость, превратиться в ленивого человека и называть любимого мужчину «котиком», выпрашивая очередные сто тысяч на кроссовки.