Из дома в отель

Хлопает громко дверь такси. Шипят двери, раздвигаясь в стороны по велению датчика движения. Фоном звучит какая-то спокойная ненавязчивая музыка. Девушка на ресепшене улыбается мягко, деловито, оправляя бейджик, сообщающий о том, что она Елена. Диваны у стен и столов скрипят, когда на них садятся, и блестят так, словно их вылизали собачьими языками. Высокая стойка ресепшена сияет белоснежностью и маленькими визитками в черно-белом цвете на аккуратной подставке. Все слишком вычесано, как дорогой пес на выставке. Оправляя волосы и распуская пояс на шубе, Арсений приближается к ресепшену и, опустив на него ладони, осматривает девушку, мысленно награждая себя за внимательность. — Добрый день, Елена. — Арсений улыбается. — Мне необходимо пройти к Антону Андреевичу. — Вы записаны? — Нет, но он знает. — Как я могу вас представить? — Она не успевает даже взяться за мышку компьютера, как Арсений ее перебивает, не снимая с лица широкой улыбки: — Это сюрприз будет, можете не представлять. — И все же, — осторожно настаивает Елена, не лишаясь характерной для ее работы харизмы. Вздохнув, Арсений оборачивается, отходит на несколько шагов в сторону, ловит взгляд какой-то девушки, идущей к лифтам с папками, и мгновенно скрывается вместе с ней в удачно спустившемся лифте под ошарашенным и сбитым с толку взором карих глаз Елены. — Вам какой этаж? — приняв Арсения за работника компании, спрашивает девушка из лифта и нажимает, понятное дело, на кнопку необходимого ей этажа, но ладони от табло не убирает и лишь кончиком темно-синего ногтя касается его. — К Антону Андреевичу. Кивнув понимающе, она нажимает на седьмой этаж — на самый верхний — и рассматривает себя в зеркале, изредка соскакивая взглядом на Арсения и о чем-то сосредоточенно думая. Наверное, про собственную работу, предполагает Арсений, пока она не оборачивается на него, выходя, как будто в лифте остается Ален Делон. И, в целом, Арсению наплевать на это, потому что сегодня он преследует свои цели и вовсе не задумывается о том, что про него думает какая-то там незнакомка, которая скорее вспомнит свой завтрак, чем его лицо. Но что-то неприятно тянет, и Арсений не удивляется, когда обнаруживает очередное препятствие в лице секретарши Антона: интуиция его никогда не подводит. Люди влюбленные чаще всего поглощены чувством, и теперь Арсений до странного сильно недоволен тем фактом, что возле кабинета Антона наблюдается какая-то там секретарша с большими глазами и слышащими все ушами. Да и вообще она не имеет никакого права теперь Арсения остановить, даже если она и является секретаршей в понимании том, которое он представляет себе. Несмотря на ее рабочий и спокойный вид, Арсений чувствует угрозу — или это только низменное шествие за стереотипами мерзкого общества, в котором Арсений есть большая составляющая? — Вы по записи, молодой человек? — Я, — Приблизившись, он опускает глаза на ее бейджик и продолжает, — Милочка, не записываюсь. Антон меня ждет. Здесь уже можно обозначить собственные права, хоть Антон и не дает ему никаких, но и Арсений умеет брать их сам — и теперь эта Мила должна зарубить себе на носу, что Арсений приезжает сюда не к занятому Антону Андреевичу, а к долгожданному Антону. Раз уж Антон разводится, то место около него — а это именно место, которое не может быть уничтожено и будет холодом намекать на возможность его занять всем вокруг! — Арсений заберет себе мгновенно, не унижаясь и не подставляясь, просто делая то, что хочется, и получая свое. Не чужое, не общее, а свое. — Да? Антон Андреевич меня не предупреждал. — И поднимается из-за высокого рабочего стола-стойки, чтобы пройти к двери кабинета и уточнить. — Подождите здесь, пожалуйста. Назло Арсений не ждет, проходит за ней уверенным, почти срисованным с Антона шагом и в дверь умудряется войти первым, потеснив ее напущенно мягким движением и запустив пальцы в мех пояса, чтобы покручивать им, глядя на Антона из-под ресниц. — Антон Андреевич, вы меня, может, забыли предупредить, но к вам... — Спасибо, — перебивает ее Арсений, проходя внутрь, и наконец-то ловит непонимающе-холодный взгляд Антона, от которого становится натурально не по себе. — Надеюсь, представляться не нужно? — Не нужно, — поднимаясь, низко отвечает Антон и отмахивается: — Мил, все в порядке, можешь идти. Тенью она выходит, а Арсений наоборот — до дивана доходит, опускается на его кожу плавным кошачьим движением и ногу на ногу закидывает, крутя пояс от шубы в ладони и глядя самоуверенным взглядом снизу вверх на молчащего Антона. В отличие от него, Арсений выглядит чересчур кукольным — и уверенность у него игрушечная, и движения неестественные, и в глазах нет наглости и открытости. Снаружи они теперь безумно схожи, но внутри Арсений остается Арсением, пока Антон — Антоном. И это, конечно, все решает. Одетый в костюм с черным бадлоном, Антон возвышается над ним, собрав руки на груди, и губы морщит в некрасивом, совершенно провоцирующем на скандал жесте. У него на лбу не хватает разве что красной лампочки, которая бы сообщила Арсению о том, что он попадает под горячую руку Антона. А она у него теперь такая всегда с момента, когда Софья выгоняет его из квартиры с позором и чемоданами и подает на развод. Арсений как бык на эту красную лампочку бы, впрочем, и побежал, потому что дурной, сумасшедший и романтизирующий. Арсений молчит — и Антон молчит, глядя убийственным взглядом сверху вниз и сводя брови на переносице, точно он хочет сделать из них монобровь. А затем, цокнув, отходит к шкафу для верхней одежды, достает из сумки ключи от родительской квартиры и протягивает их Арсению, продолжая упрямо молчать и игнорируя тот факт, с каким лицом Арсений вваливается и сидит теперь на диване. — Это что? — сдается Арсений, указывая глазами на ладонь с ключами, но Антон стойко выдерживает эту провокацию и только ключи с пальца на палец перекладывает. — Это что? — И снова. Антон дергает кончиком брови, как будто бы удивляясь реакции, и расслабленным движением бросает Арсению на колени ключи — они гремят, перекатываются по дорогому меху, чуть задевают крутящийся в ладони Арсения пояс и замирают. При этом лицо Арсения вспыхивает неудовольствием, но Антоново — спокойно и твердо, словно он успокоительные ест на завтрак, обед и ужин, чтобы со своей вспыльчивостью не ответить теперь какой-нибудь мерзостью. Отвернувшись и этим дав понять, кто здесь контролирует себя и ситуацию лучше другого, Антон возвращается за рабочий стол и, нацепив на кончик носа очки в тоненькой металлической оправе, всем своим видом показывает, что отказывается говорить здесь и сейчас, что будет занят своими важными делами и что Арсению стоит послушно взять ключи и поехать по адресу, который ему сообщат в переписке. Но, как любят говорить оба про себя, «я не на мусорке себя нашел» — и поэтому Антон и Арсений бьют друг по другу этим манипуляторским молчанием, и у Антона получается делать это прекрасно, словно он рожден для этого. Орел — для полетов, гиены — для падали, а Антон — для молчания в стремлении додавить, дожать, стиснуть зубами и пальцами и получить желанное. — И что? Но Антон молчит, и Арсению становится до слез неловко, к тому же, эти ключи существованием на коленях способны прожечь шубу, брюки и кожу, чтобы влезть к костям и вывернуть их. Арсений теряет весь свой запал, но сбрасывает-таки ключи торопливым, оттого нескладным движением ладони и наблюдает за тем, как они, гремя, скользят ко складке дивана и там замирают. Он встает, затягивает пояс до глухого выдоха, оправляет волосы и, не получив даже взгляда-намека от Антона, направляется к двери. Внутри мерзко и неприятно, хотя должно быть иначе — с сексом на этом диване или рабочем столе, с совместным обедом, с вечером для двоих. И он уже готов послать Антона, для того оборачивается, набравшийся гордости и смелости, но лишь губы раскрывает и застывает, потому что не находит слов — и Антон молчит, не глядя на него, но как будто бы зная каждое движение его морщинок на лице. Читает его как книжку с картинками, и у Арсения в животе скручивается приятный узел, затягивающий к тому же и его глотку, такой огромный и мощный. — Не надо со мной так, — выплевывает Арсений, напрягаясь всем телом от ощущения предстоящего конфликта. — Либо ты будешь адекватно со мной себя вести, либо я сейчас уйду и ты меня больше не увидишь. Ты понял меня? Антон молчит, клацая мышкой, и даже своих зеленых глаз на него не поднимает, уверенный в каждом своем решении и слове. У него что-то меняется в голове, и Арсений снова должен его разгадывать, а это трудно — почти как высшая математика! Благо сил на это не остается, и он разворачивается и дергает ручку двери, чтобы выйти, но сначала тянет на себя — и дверь смешно дергается, не открываясь. Злясь на собственную глупость, Арсений агрессивно отталкивает дверь от себя и выходит, взмахнув волосами и ступив первый шаг так широко, словно его ноги могут при нужде растягиваться, как пластилин — в руках ребенка. — Арсений. Теперь очередь Арсения молчать, да и он может уйти, но он не пытается искать на это силу внутри себя — и оборачивается, приваливается к темному косяку двери плечом и вопросительно приподнимает бровь. Мстит, как умеет, потому что это ему жизненно необходимо. — Я приеду к тебе вечером? — И опять молчание-месть, пара, стоят друг друга. — Поужинаем вместе у тебя дома, м, Арс? Я постараюсь освободиться пораньше, закажешь нам ужин? — Закажу, — Арсений игриво улыбается, кивнув, и рукой беспокойно треплет собственные уложенные волосы, чтобы занять руки, оставившие пояс. — Что ты хочешь, — И точечный меткий взгляд на эту самую, по мнению Арсения, опасную Милу, профессионально игнорирующую этот диалог и сидящую с занятым лицом и пустыми глазами за ее столом-стойкой, — Антош? Судя по нулевой реакции со стороны Милы, Арсений должен забыть про ее существование около Антона в романтическом ключе — работает просто девушка, деньги в крупной компании зарабатывает, может, еще и замужняя, а Арсений тут уже устраняет конкуренток, которые и не конкурентки вовсе? — Пока, Арсений, — настаивает Антон, но немного оттаивает и, сгладивший черты лица расслаблением, улыбается ему коротко. — До вечера.

***

Я знаю, в чем твой секрет. Всё остальное — просто слухи. Верить им смысла нет, Их распускают эти суки.

Сказать, что Арсений начинает беспокоиться, когда Антон не приезжает даже к привычному времени, — это ничего не сказать. У него на кухонном столе стоят тарелки с их ужином, бутылка красного полусладкого еще закрыта, оставленная для рук Антона, вазочка с мармеладными мишками, которых Арсений ест все время ожидания и даже наедается за это время. На сообщения Антон не отвечает — и в сети тоже не появляется, словно намеренно игнорирует его и показушничает, ограничив себя в любых переписках этого мессенджера. Это странно, на Антона не похоже совсем, потому что прежде он никогда не опаздывал или откладывал встречу заранее. А теперь Арсений ждет его в неведении, не притронувшись к ужину и нажевавшись вдоволь мармеладных медведей. Ожидаемо? Для Арсения — вовсе нет. Он даже сейчас уверен, что Антон просто задерживается на работе или у него разряжается телефон, а возможности его зарядить не находится. Впрочем, он не ошибается, но наконец получает тот самый неприятный бумеранг в самое лицо — и теперь он ждет его в тишине квартиры, сидя на кухне с ужином и теряя весь настрой на вечер. Жизнь очень любит мстить. И даже если обиженный человек не собирается чем-либо отвечать на подлость, то жизнь уже запускает огромный острый бумеранг с огненными шарами на концах. В конце концов, он прилетает в каждого — и в Арсения в том числе. Сейчас маленький, еле-еле теплый, но прилетает же, и он ощущает себя по-ублюдски. Его мышление не позволяет ставить себя на место Софьи, которая когда-то точно также ждала Антона, пока они ласкались либо в отеле, либо дома у Арсения. Но подсознательно он чувствует уместность сравнения, потому отвлекается, самостоятельно открывая вино и выпивая один бокал с мелкими перерывами между глотками. Красным мармеладным мишкой он закусывает, снова проверяет сообщения на мобильнике и уходит в спальню, выключив свет в кухне.

***

Я не как твой ангел-хранитель, Суперплохой, но победитель. Давно зажжен между нами фитиль. Ты принес хаос в мою обитель.

Автомобиль, светя перед собой белыми лучами фар, уже около часа стоит в соседнем от дома Арсения дворе. Внутри потушен свет, окна наглухо заперты, кружится мелко-мелко дымок выкуренной десять минут назад сигареты. Антон, сдвинувший кресло назад, полулежит, если с его ростом это вообще возможно, на водительском сиденье и молча пялится в лобовое стекло. Иногда проходят семейные пары к подъезду. Чуть чаще — одинокие, загруженные пакетами. Еще чаще — бездомные коты, которые то и дело забегают в подъезд погреться. Антон сбивается со счету и на шестнадцатом человеке забивает, отклоняясь назад и сильнее кутаясь в кожанку с блестящим воротником. Мобильник сначала загорается периодически, намекая на необходимость ответить, но Антон переворачивает его экраном вниз — и теперь этот свет виден исключительно переднему пассажирскому сиденью. Он намеренно заезжает в соседний двор: подумать хочется, да и важно найти в собственной голове хоть какие-то опорные тезисы для грядущего разговора (а Антон еще на работе приходит к пониманию, что не сможет прикоснуться к Арсению, пока не обсудит происходящее). Затягивается, впрочем, сильно — и вместе десятка минут выходит час, за который его несколько раз материли через стекло жители этого дома, ставящие машины на чужие места и ругающиеся из-за этого в домовом чате. Благо, это Антона совершенно не ебет, и он взглядом пожирает брелок, висящий у зеркала, или жмурится до звезд, до космоса. Но ничего не приходит в голову, несмотря на стоящие попытки. Наверное, он выезжает из этого двора и въезжает в Арсеньев только из-за того, что безумно хочет поужинать и полежать на нормальной постели. Эгоистично, достаточно гадко, но как есть, пусть он и не готов признаться в этом Арсению. Ему странно о чем-то с ним говорить, но это сделать обязательно, иначе он либо сойдет с ума, либо оставит его сегодня же. Поднимается к нужной квартире, войдя с каким-то седым мужчиной в подъезд, и стоит еще пару минут у окна, куря, а потом и проверяя мобильник на наличие сообщений. Арсению не отвечает, даже не читает, выключает все же телефон, хмыкая чернеющему экрану, и стучится в знакомую дверь. В отличие от прежних вечеров, Арсений открывает долго (а Антон не собирается отпирать сам ни в коем случае) и на пороге появляется, освещенный сзади, уже в пижаме, мягкой, темно-зеленой, с крошечной эмблемой бренда на рубашечке. Он складывает руки на груди, поднимает претензионно бровь и осматривает Антона пустым, но пекущим взглядом. Ни слова не говорит и уходит внутрь квартиры, сворачивая сразу в спальню и, судя по звукам, опускаясь на постель. Сразу ясно, что он не в духе и стоит уехать. Но Антон не руководствуется логикой, не ищет приличных путей, потому разувается, щелкает замком на двери, моет руки, лишь кинув взгляд в спальню, разогревает собственный ужин, садится за стол, наливает себе вина и ждет. Ждет пять минут, ждет десять — и ничего. Больше не собирается, потому возвращается к спальне по темному коридору и опирается на дверной косяк плечом. Полусидя, Арсений смотрит какую-то тупую мелодраму по телевизору (не через подключение к интернету, а именно через канал), укутанный в одеяло по плечи и игнорирующий настойчивый взгляд Антона от двери. Ему неинтересен сюжет — он везде одинаковый, заключающийся в том, что бедная простушка из деревни беременеет от миллионера или приезжает поступать, но в итоге работает проституткой. Телевизор сейчас работает исключительно ради того, чтобы не уснуть, и ради внимания Антона. Оба стоят друг друга, соединяются две кукарачи своими проблемами и едут в одном вагоне по рельсам жизни. — Арс, нам поговорить надо, — сев на край постели, начинает Антон со спокойным лицом и немного сдвигается вбок, когда Арсений подвигается, чтобы видеть экран. — Я не могу так. — Как? — Не поговорив. — Антон вздыхает, вымученно качая головой и наслаждаясь уже тем, что Арсений не игнорирует его в отместку. — Что вообще дальше в таких ситуациях делают? Что делать нам? — Не знаю, я не думал об этом. — Это для тебя выглядит как обручение с обреченным. — Почему? — Репутации конец, если все всплывет. То есть, всплывет, что я с тобой... — Да ладно. — Арсений отмахивается, выпутав одну руку из одеяла, и прекращает пялиться в экран, переводит мягкий взор на лицо Антона, освещенное лампой сверху, но затененное, и губы сжимает в тонкую полоску с редкими трещинками. — И что ты намереваешься делать? — Жить. — И как будто бы это должно подвести Антона к логичному, но тот продолжает бить лед киркой для шахт. — И что мы будем делать? Арсений пожимает плечами, но ему не безразлично. Он знает, что по-другому Антон не поймет важного и требуемого, потому дает ему шанс — додуматься, пропустить через себя, принять и согласиться внутренне настолько, чтобы проговорить. Это нужно не столько Антону, сколько Арсению, но важно для обоих одинаково. И Антон, опустив голову на руки, думает, пальцы в кольцах перебирает, глаза жмурит, словно они устают плакать, и не дрожит ни одним мускулом, когда Арсений распутывается целиком и пододвигается к нему, сидящий на коленях, поджатых под ягодицы, глядящий чутко, с внимательностью. Руками он обхватывает его со спины, гладит грудь сквозь бадлон, носом касается кудрей и сцепляет пальцы на животе, выдыхая на ухо что-то неопределенное, но невероятно нежное. Ни движения от Антона — и десяток от Арсения. Он ластится к нему со спины, щекой жмется к плечу, закрывает глаза спокойным жестом и теснее жмется к его бедру своим коленом. Затем нащупывает его запястья, вынимает пальцы из волос, целует отстраненно за ухом и шепчет, приникнув к мочке: — Ты останешься на ночь? И снова эта игра — один молчит, другой говорит. Антон стискивает зубы, его желваки дергаются, кожа на лбу собирается морщиной, но он не издает ни звука. Стоит напрячься, но Арсений, понимающий его, чувствующий необходимое и знающий, как нужно поступать теперь, гладит его голову, становится на колени, из-за чего колени неприятно щиплет от трения, и перегибается через Антоново плечо, чтобы прижаться губами к щеке, соскользнуть якобы случайно на скулу и двинуться поцелуями по коже. Антон его ладонь, лежащую опорой на плече, перехватывает, оборачивается немного к его лицу и жмется бессмысленно и пусто губами к его губам, готовым к поцелуям, но не получающим этого. Оба замирают, сбитые с толку спорностью момента, прерванным разговором, и Арсений чувствует, как Антон выдыхает в губы — и целует, прихватывая его нижнюю губу зубами, принося боль, но радуя деятельностью, говорящей о жизни. Лучше больно, но живо, чем лишь мертво. Всякая жизнь в разы круче всякой смерти — и это какая-то понятная им сейчас теорема. Отстранившись, Антон всем телом оборачивается к Арсению: невероятно хочется телесной близости. Несмотря на свою холодность прежде, он обхватывает пояс Арсения рукой, подталкивает его на постель, прослеживает точечным нежным взором то, как Арсений укладывается спиной на сброшенное минутами ранее одеяло, и опускается сверху — на живот головой, на бедра рукой. Исполняющий роль то ли подушки, то ли кровати, Арсений расслабляется и вплетает пальцы в его шикарные мягчайшие кудри, стараясь не цеплять их до болезненных ощущений. Лицо Антона, устремленное к телевизору, ему не видно, но Арсений уверен, что глаза у него закрыты, а морщина между бровями исчезает вовсе, падая в черную дыру ночи. Он волосы ему гладит мерно, постепенно, с осторожностью, с лаской человека, дающего ощущение дома, чешет за ухом, как кота, и засыпает первым под идиотски составленные реплики заезженных актеров, стоит Антону улечься удобнее и, свешивая ноги от колен с постели, притиснуться вплотную. Если бы про Антона сейчас, как про бесследно и безвестно пропавшего, составляли бы заявление, то написали бы, что последний свидетель — две тысячи семнадцатый год, а место последнего пребывания — страничка во «Вконтакте».

***

Когда Арсений открывает глаза, в комнате уже темнота, телевизор не работает, а Антона рядом нет. Квартира вся в тишине и тьме, он видит это через прикрытую не полностью дверь в спальню, потому напрягается еще больше мгновенно. Примерно так же, как сейчас, Арсений чувствует себя, когда просыпает, — потерянно, непонимающе и сбито с толку напрочь. Он не понимает, что сейчас необходимо сделать и стоит ли вообще писать Антону, если он уходит от него теперь, поступая в соответствии со своими словами, потому тихо задает вопрос в пустоту: — Антон? Молчание. Ни звука, ни шага. Значит, Антон действительно уезжает от него, как бы Арсению ни хотелось считать, что он идет покурить или перекусить перед сном. Так бывает — и Арсению больше всего теперь хочется казнить себя за вчерашнее (а, судя по часам, уже наступает завтра, точнее сегодня, точнее — новый день) поведение и поговорить с Антоном по-человечески. Все-таки вина Арсения в происходящем в жизни Антона есть, и ему стоит извиниться хотя бы за публичность данного выебона. Честно, он готов раскаиваться, стоять на коленях и извиняться даже перед Софьей, если этого потребует случай, впрочем, без этого магического случая он никогда в этом никому не признается — хорошо носить маску, не давать поводов задеть себя и наращивать броню рыцарскую. — Антон? — Еще одна попытка, не увенчавшаяся успехом, и Арсений поднимается на локте, ощущая ноющую боль во всем теле из-за неудобной позы. — Шаст? И дверь из ванной скрипит ровно следом за последним вопросительным обращением. Скрипит, давая невероятную теплоту в груди, и Арсений сонно трет глаза, приподнимается на постели еще больше и, несмотря на темноту, отчетливо различает каждый палец Антона, вставшего в проходе. Он в одном полотенце на бедрах, с мокрыми волосами, пахнущий, наверное, тем самым гелем, который обосновывается здесь еще раньше. И он, выглядящий так, застывает и наблюдает с минуту за сидящим Арсением, а затем выдает совершенно спокойно: — Я разбудил тебя? Прости. — Я подумал, что ты ушел, — выдыхает Арсений, привыкая к темноте и начиная видеть даже морщины на чужом далеком лице. — В смысле, уехал. — Не, — он отмахивается и к шкафу, постепенно заполняющемуся и его вещами, отходит. — Я всего лишь отошел помыться и поужинать тем холодным, что осталось. Утром вместе позавтракаем, я закажу нам что-нибудь вкусное. Ты же не спешишь завтра утром? Пока говорит, Антон сбрасывает с бедер полотенце, натягивает трусы, совсем тихо шлепая резинкой о кожу, надевает обжившиеся здесь пижамные штаны с космическими ракетами и выходит из спальни, не переставая объясняться, а после, уже отнеся полотенце в ванную и выключив там свет, опускается на край кровати и в мобильнике что-то активно печатает, стуча по экрану мягкими, как у кота, подушечками пальцев. У него серьезное, но выдохшееся лицо — и он, кажется, общается по работе, так как иногда вздыхает совсем отчаянно и начинает активнее жать на буквы, словно от этой эмоциональности собеседник утром сможет понять его посыл лучше. — Нет, — непонятно для себя шепотом отвечает Арсений, погодя, и ложится удобнее, правильно на диване, чтобы Антону оставить место с краю. — Ты не видел мой телефон? — На зарядку я поставил. — И свой, судя по звуку, тоже оставляет заряжаться на тумбе перед тем, как улечься рядом. — Будильник тоже завел, Арс, не дергайся. Кивнув, Арсений перебирается с подушки ему на плечо и носом тыкается в место, где начинается шея. Потираясь о кожу, он вдыхает запах привычного геля, тянет одну руку к волосам и гладит их, мокрые, прохладные, нежными движениями, и Антон послушно ждет, пока он это делает с удовольствием и растягом. Но стоит Арсению угомониться и устроиться удобнее, он сам включается в действие — и целует его в лоб, лезет ладонью под пижаму, щекоча у пупка, и коленом раздвигает его ноги выверенным касанием, чтобы втиснуться и слепиться пазлом. Арсений теснится и, кажется, сейчас замурчит — благо, Антон находит его губы и накрывает их прежде, потому что оба уже бы не уснули при ином раскладе, потому что именно сейчас нельзя срывать то тонкое благое нечто между ними, потому что нельзя бить яйцо, зная, что там уже формируется птенец, живой, маленький, помещающийся в ладошку. — Тебе холодно? — прижимающийся губами к прохладному уху Арсения, спрашивает Антон и, не дожидаясь ответа, согревает его мелкими поцелуями. — Хочешь, завтра я тебя в студию отвезу сам, м? Дверку тебе открою, до кабинета провожу, шубку помогу снять, хочешь? У меня теперь достаточно времени на конфетно-букетный, Арс, так что... — А в конфетно-букетный спят вместе? — Почему нет? — Судя по тихому хрипловатому голосу, Антон бровь изгибает теперь в непонимании. — Мне кажется, ты очень любишь, когда я сзади тебя большой ложечкой сплю. Разве нет? — Люблю. — Хочешь лечь так? — Хочу. Напоследок поцеловав Арсения в уголок губ, Антон скользит руками по его пояснице и предплечьям, пока он переворачивается и устраивается так, как нравится ему, и только после полного успокоения Арсения жмется сзади. Бедрами — к бедрам, животом — к пояснице, грудью — к спине. Ладонями он очерчивает его красивые линии, привычно проникает под пижаму и обнимает одной рукой, едва ли не впечатывая в себя Арсения, успевшего только тихо пискнуть и засопеть довольно. Антоновы пальцы ложатся поверх перехода какого-никакого пресса в мягкий живот, и он поглаживает кожу с мелкими-мелкими волосками, дышит сипло на ухо и засыпает первым, окутав Арсения всем тем, что тому требуется. А он отлично понимает, что тот хочет чувствовать сейчас и ради чего устроен весь этот цирк, породивший развод и сделавший его не маячащей перспективой с множеством ходов и выходов, а реальностью, где Антону скоро нужно будет ехать с Софьей разводиться в ЗАГС вместе с брачным договором на руках.

***

Выходя из ванной комнаты в футболке Антона с принтом подсолнуха с глазами, взятой из — общего? — шкафа под одобрительный взгляд, Арсений останавливается посреди коридора, решает-таки сначала зайти на кухню, где возится Антон, и узнать для начала про обещанный вкусный завтрак. На самом деле, ему не приходится и рта открывать, потому что на столе уже стоят доставленные за время его пребывания в душе коробки из популярного кафе для легких перекусов, а Антон предполагаемо курит в распахнутое окно — и вся кухня похожа по этой причине на морозильную камеру. К счастью, Арсения это совершенно не смущает, и он, прокравшись на цыпочках, обхватывает его руками сзади и жмется с хихиканьем под возмущенное шипение Антона, говорящего по телефону. Игнорируя еле слышный голос из динамика, Арсений подбирается поцелуями к уху Антона и шутливо прикусывает мочку, невзирая на то, что тот может решать рабочие — а соответственно серьезные! — вопросы. Когда Арсений покушается уже на губы, скользнув вбок и обвивая ближней рукой его пояс, Антон наконец обращает к нему взор и одними губами говорит то ли «папа», то ли «папы», что Арсения вообще не останавливает — он только активнее становится сейчас: от окна Антона отодвигает, сигарету забирает, закуривая и сразу же туша о край пепельницы, оставляя ее серый след на вычурном стекле, закрывает окно и усаживается на подоконник. Впрочем, Антон тоже не сахарный — и, пускай отлично и вовремя положительно либо отрицательно мычит, умещается между его разведенных бедер и пальцами «вышагивает» по его светлой, подернутой волосками коже. От колена до линии футболки, от колена до линии футболки, от колена до... — Не, я не дома сейчас, — наконец заговаривает Антон, выбираясь из каменного века и из своего общения мычанием, но от Арсения не отвлекается и улыбается ему ласково. — Мне есть где ночевать, кроме вашей квартиры, пап. Так когда вы там прилетаете? Через неделю? Только я встречу вас в аэропорту, ладно? Я соскучился, — каким-то другим, новым голосом заявляет он, напитанный этой семейной любовью и мягкостью плюшевого медведя с глазами-бусинками. — Постараюсь ничего не сделать за эту неделю, хорошо, пап. Ну неважно, блин, пап, скажи ему, чтобы... — И смеется, морща нос, запрокидывая голову, что не мешает ему жать телефон сильнее к уху и вслушиваться в разговор, очевидно, двух людей по ту сторону. — Нет, я сейчас не могу. Я потом, да... Обязательно, пап, ну хватит! — От этой беседы у Арсения аж настроение поднимается и улыбка расплывается на умытом свежем лице, потому что с родителями Антон общается очаровательно, мило и по-детски весело, как будто он все еще ходит в первый класс и его надо успеть забрать после четвертого урока так, чтобы не опоздать в музыкальную школу. — Попозже. Очень, пап, — И, выслушав что-то, вместо прощания говорит: — Я вас люблю. Позвоните утром по-своему времени, обсудим. — И загадочный взгляд на Арсения. — И я скину все, что вы там мне сказали... Хорошо, и я вас целую. — А меня поцелуешь? — мурлычет Арсений, как только Антон отключается и кладет мобильник на подоконник. — Обязательно. — Антон целует его с напором, но не перебарщивает, остающийся в неге их тонкой ночи, и под футболку на Арсении забирается: тянутся у него руки всегда к его груди и животу, любит он там Арсения погладить и потискать. — Как тебе идет моя футболка. В ней поедешь? — Конечно. Хочу, чтобы все догадывались. — О чем? — О том, что ты теперь мой, — собственнически шепчет Арсений прямо в губы и срывается на смех, поймав так близко взгляд Антона. — И о том, что я занят, а то я красивый, так ведь и увести могут... — Тогда я буду каждое утро тебя подвозить, чтобы рты не разевали, — поддерживает Антон его настроение и вдруг резко щекочет его, скользнув по бокам обеими ладонями и вызвав восторженно-возбужденный взвизг. — И забирать буду, а пока я... — Не надо, ну не надо! — через смех возмущается Арсений, хватая его руки, и Антон сию же секунду прекращает, большими пальцами в знак успокоения гладит его по нижним ребрам и целует в весело подставленный нос. — А что у нас на завтрак? Я надеюсь, вино и крабы? — Ты сильно не гуляй так, слышал? Я там разных блинов нам заказал, тебе там в прошлый раз понравилось. Кстати, ты прав, нам пора завтракать, потому что работа не волк. — Работа не ворк, — хихикает Арсений, пока убирает со лба Антона кудри и вплетает их в уже зачесанные назад пряди. — Понял? — Ну какой же ты дурак невозможный, боже. — И лоб ко лбу с ним сталкивается мягонько, прикрывая глаза.

***

Капает, падает и плющится о землю время. Чаша, покрытая алмазами, наполнена до краев — и любая другая капля, и движение рядом, и дуновение ветра могут уничтожить то хрупкое равновесие, то перемирие между сторонами. Размазанные по лобовому стеклу автомобиля, капли исчезают, сливая в единое, и на их место приходят другие, всегда более оформленные, красивые и влажные, а прежние кажутся плохими и недостаточно мокрыми. Дворники счищают и их — и снова новые, и снова новые, и снова, и снова, пока мир существует, пока автомобиль не оказывается в гараже. Но каждому автомобилю найдется замена — и вот уже капли летят не на красный капот, а на черный багажник с блатными номерами. Не набрасывая на плечи лежащую на задних сидениях кожаную куртку, Антон выходит из автомобиля и хлопает дверью. Здание, стоящее особняком перед ним, великолепно отделано, наполнено жизнью, соткано из миллиона нитей судьбы. Донельзя все красиво и радующе, только Антон не уверен, что хочет чувствовать это сейчас, потому что он приезжает сюда разводиться. Куря в ожидании под крышей, у самих дверей, он с сожалеющей ухмылкой наблюдает за выходящими из дверей молодоженами — она в пышном белом платье, несмотря на дождь и слякоть, а поверх накинута искусственная шубка, он в выглаженном, недорогом костюме, их фотографируют родственники или друзья, стоящие на лестнице под дождем и кричащие поздравления. Антон докуривает — и выбрасывает сигарету в урну. Он ничего не говорит про развод Арсению: не хочет. Утром они привычно нежатся у него в постели, проведя вместе чудесную ночь, завтракают вместе (и Антон с удовольствием сам готовит), а потом он отвозит Арсения в студию, целует в щеку и машет рукой через лобовое, улыбаясь, пока Арсений, очерченный черными мехами, попавший тогда в единственный сегодня луч пробившегося сквозь тучи солнца, светящийся сам изнутри, идет к стеклянным дверям и оборачивается изредка к стоянке, чтобы бросить нежнейшего вида взгляд куда-то туда, где должен быть Антон в машине. Потом Антон честно немного работает, хотя больше разговаривает с Димой у себя в кабинете, и едет сюда, к месту, где они сами когда-то женились. Софья не опаздывает, это он приезжает слишком рано, поэтому она очень удивляется, увидев его прибывшим первым, но ничего не говорит и только капюшон синей толстовки на голову накидывает, как будто бы боится съемки со стороны и новой волны обсуждений. Судя по тому, как она избегает этой темы теперь в социальных сетях, ей больно безумно — и Антону, кажется, немного тоже. Не так, как раньше, как все это время. По-новому. Жалко больше ее, чем себя, потому что он-то особенно ничего, кроме квартиры, не теряет, да и к Арсению перебирается очень быстро, однажды вечером приехав с частью вещей. — Привет, — заговаривает Антон, пытающийся выстроить хоть какой-то разговор, но она лишь кивает и папку с документами сильнее в пальцах сжимает. — Жаль, что так получилось. — Это ты говоришь?! — Ладно, у него получается вывести ее из состояния равновесия, над которым она так колдовала, пока ехала в такси. — Для полной картины ты мог предложить мне остаться с тобой после того, как ты полтора года изменял мне. Не удивлюсь, если у тебя хватит на это наглости сейчас. — Увы. — Не делай вид, что я виновата в происходящем. Я была достойной женой. — И есть. — Мы через пять минут разведемся, и я планирую больше никогда с тобой не пересекаться, Шастун. Софья направляется к высоким деревянным дверям, входит первая, сначала пропустив каких-то очередных молодоженов на улицу, и Антон сзади пробегается ледяным взглядом по ее ногам в сапогах, по белоснежному пуховику, по капюшону толстовки, скрывающему ее русые волосы, а затем все же идет за ней. В кармане телефон отзывается вибрацией, но он внимания не обращает, молча идет за ней и перед очередными дверями торопится взять ее за локоть, развернуть и посмотреть в глаза. Обычные привычные глаза человека, с которым связано много положительных эмоций. Он, в отличие от нее, помнит и хорошее, хотя плохого он запомнить не может — этого, в целом, не было в таких масштабах, чтобы помнить и вспоминать по ночам. — Нет. — Она ставит жирную точку, произнеся это единственное слово уверенным, твердым голосом и снимает с себя его руку. — Я видеть тебя не хочу, Шастун, ты мою жизнь на эти недели превратил в кошмар, я не хочу его продолжать, я взрослая девоч... Тремя пальцами он подхватывает ее подбородок, направляет ее лицо к себе, склоняется сам и целует — и все это за несколько мгновений, так что она просто не успевает достойно среагировать. И Антон не видит это плохим поступком ни в отношении себя, ни в отношении ее, ни в отношении Арсения, к которому он поедет вечером вкусно ужинать, классно трахаться и отлично спать. В конце концов, в этом переходе между помещениями совершенно нет людей и камер, потому никто, кроме его и нее, не узнает про этот прощально-последний поцелуй. Кажется, в какой-то момент Софья даже отвечает, наплевавшая на выстраиваемую так тщательно и долго стену, но отстраняется спустя десяток секунд от него, теперь резко сбросив его руку, а не мягко сняв, и уходит в нужные двери, чтобы наконец разрубить и уйти.

***

Отблеск. Отблеск вспышки профессиональной камеры в глубоких глазах Арсения, позирующего для очередной обложки видео, для постов в социальные сети. Он светло улыбается в объектив, корчит самые разные рожицы, то удивляясь, то злясь, то пугаясь, то смеясь, крутится перед фотографом, дурачится столько, сколько хочет, и под конец уже больше наслаждается, чем работает. У него в планах на сегодня раннее возвращение домой, поэтому продуктивность бьет ключом — и он электровеником носится по студии, занимается своими обязанностями, отказывается от обеда с Эдом (или это он сам не зовет его настойчиво, намекая тем самым на желание побыть с Егором и оградиться от той черной тучи мерзости и гадости, которую представляет теперь для всех осознающих Арсений). Впрочем, после он приходит к нему со стаканом кофе, вырывая из процесса вечной деятельности, и они идут покурить на балкончик. Арсений, пристрастившийся к сигаретам Антона дома, теперь сам курит даже на работе, потому у них с Эдом находится еще одна точка соприкосновения, и теперь они стоят, облокотившись на железные перила, смотря на живой город с маленькими муравьями-людьми, с игрушечными машинами, с кукольными столиками и стульчиками кафе. Плечом Эд прижимается к его плечу, но не молчит, вопреки собственному желанию, потому что Арсений выглядит странно наполненно. Так обычно выглядят бутылки, которые чересчур сильно заполняют газировкой, закручивают намертво и встряхивают до взрыва. — Арс, и шо вы там? Нормально? — Уже не ебано спрашивать такое, когда я оказался прав? — сучит Арсений, изящно взмахивая запястьем руки с сигаретой, и выпускает дым прямиком Эду в лицо, приблизившись чрезвычайно близко и отстранившись за мгновение. — Нормально, конечно. — И шо он? Такой же? — Как будто ты его знаешь. — Он закатывает глаза, и, наверное, они закатываются в череп. — Все у нас нормально. Он у меня живет. — Я понял. — Эд хочет говорить дальше, а Арсений молчит, поэтому ему приходится снова задавать вопрос: — И шо, нормально это ощущается? — Нормально. — Арс, у тебя на ебальнике написано, шо ты сейчас ебнешь, как петарда. Шо-то не так? Арсений вздыхает, отворачивает голову в противоположную от Эда сторону, сбрасывает сигарету далеко вниз, куда-то к асфальту, и остается только надеяться, что она потухнет за секунды полета настолько, насколько нужно, лишь бы не принести боли. Следом за ней вдруг совершенно внезапно срывается слеза. А за ней вторая, и Арсений трет лицо, заносит в глаза невидимые пылинки пепла с пальцев и жмурится, из-за чего слезы скатываются по щекам. Мироточит, как икона. — Я не могу, сука, привыкнуть к тому, что... Что он вот просыпается у меня в квартире, приезжает ко мне, это пиздец. Я не могу перестроиться, у меня каждый раз перееб в голове, когда он целует меня в машине здесь на стоянке или обнимает при встречах. И он, блять, вообще другой, Эд, это пиздец, он... Он очень изменился с момента, как я... Он много думает, молчит часто, иногда мне кажется, что я занял ее место ебаной мебели. Он когда в первый раз после пиздеца ко мне приехал, опоздал, и я вот готов был на кресте поклясться, что я ощущаю себя ей, что он уже мне пиздит про работу, про занятость, про дела, сука, какие-то... Понимаешь? Я думал, все будет по-другому... Нет, нет, не думай, он такой же хороший, нежный, очень чуткий, но его как будто перепрошили, понимаешь? Лицо, тело — его, но вот не он... Он, но не тот он, которого я знал. — И шо ты думаешь об этом? — Эд, а что я могу думать? Что я могу думать? И что я могу с этим сделать? — Арсений опирается локтями на железные перила, и рукава его светло-розовой рубашки пропитываются упавшим дождем, пока он зарывается пальцами в волосы и всхлипывает совсем нежно. — Мне тоже херово, Эд. Я никак не могу развидеть его... Развидеть его как любовника. Ну вот переспать, поужинать и разбежаться — самое оно. Я счастлив утром просыпаться с ним, счастлив засыпать с ним, но меня переебывает, каждый раз, как током ебашит. Очень быстро, очень, я не успел как-то переварить... — Но ты же хотел этого. — Я и текилу на корпоративе прошлом тоже хотел, и что? Потом заблевал весь туалет. — Голос звучит убито, подавлено, и Эд, до того готовый критиковать его, обнимает за плечи свободной от сигареты рукой и гладит с осторожностью, с какой-то детской наивностью. — Мне хорошо, но я все еще не перешел от любовника... От любовника хоть куда-нибудь. Мы даже не обсуждали это, блять! Он просто приезжает, мы просто ужинаем, просто целуемся, просто трахаемся, просто ложимся спать и просто встаем утром, и это все по колесу, по колесу... — Ну так обсудите. — Ахуенный совет. Наравне с «Зуб болит? Ну так роди». — Да вам в любом случае надо разговаривать, а, судя по тому, шо ты мне тут рассказываешь, он сам с собой уже недельку стабильно беседует, а надо бы вам друг с другом пообщаться. Не хуями, не ртами, а языками, словами. Вы вообще шо обсуждаете вечером? — Ничего, — всхлипывает Арсений, не поднимая головы. — Вы шо, молча жрете сидите, потом лежите? — Мы смотрим всегда что-нибудь. — Та ну-у, Арс, шо за хуйня у вас? Пусть этот твой приезжает, забирает тебя сейчас домой, поговорите, туда-сюда, тыры-пыры... — Он работает. — Похую. — Эд отмахивается, шуршит упаковкой бумажных салфеток, за плечо Арсения треплет и, как только тот голову поднимает, расправившись, нос промокает ему трепетно. — Арс, ну вот куда ты такой пойдешь? Работать? Ты поговори с ним, он-то не похож на совсем отбитого. Не будете же вы всю жизнь молчать. Арсений смотрит на него выразительно, примерно так, как самая дорогущая кукла — с витрины на ребенка, и Эд сует ему салфетки в руку, чтобы отвлечь от высказанного на что-то материальное. Пусть лучше салфетки перебирает, чем плачет. Больше пользы будет: в минус уходить перестанет, значит уже отлично. — Я сам к нему поеду.

***

Выйдя разведенными, они расходятся в разные стороны без разговоров, прощаний, каких-то обещаний и подобных важных моментов. Антон, правда, не спешит это делать, но, только она сбегает по лестнице, цокая каблуками сапог, и прыгает в ждущее ее такси, сам спускается и курит под дожде-снегом. Иногда ему кажется, что в лицо летит град, но это лишь повод перекреститься — благо, он атеист. В компанию он возвращается лишь спустя час, и в этот момент сразу понимает, что день не только идет тяжело, но и закончится также. Удивительно, но совпадет так, что он паркуется ровно в то же мгновение, когда из подъехавшего к парковке перед высоким сияющим зданием компании такси выходит Арсений, укутанный в шубу, капюшон белой толстовки и такой же светленький шарфик. Решив не испытывать судьбу, он сигналит ему и опускает окно с пассажирской стороны, чтобы податься вбок и обратить на себя внимание. — Эу, малыш, подвезти? — И смеется. Сначала Арсений замирает, и Антон боится, что обознается, но тот оборачивается — и это-таки его Арсений, только вот почему-то не улыбающийся привычно, не наполненный энергией, какой-то загруженный, тяжелый, как чемодан без ручки, и с пустым лицом. Он медленно идет к автомобилю, также неторопливо садится внутрь и с похоронным лицом молчит вместо приветствия, поцелуя в щеку или какой-нибудь новости. Так обычно бывает в фильмах, когда кто-нибудь умирает, но у Арсения на лице совершенно нет скорби — какая-то безумная тоска есть, но это точно не скорбь. — Что-то случилось? Почему ты не предупредил, что приедешь? — Хотел сюрпризом. — Получилось, — искренне сообщает Антон, не подразумевающий никакой иронии, но Арсений хмыкает все равно. — Так что? Что-то не так? — Да. — Что? — Мысленно Антон благодарит себя за то, что убирает все документы вместе со свидетельством о разводе куда-то на заднее, потому что теперь Арсений не расстроится еще сильнее, так как не узнает, что он только от Софьи сейчас, промолчав об этом с утра. — Ты... плакал? — Чуть-чуть. — Почему? Антон тянется к нему, поправляет волосы, прижатые капюшоном толстовки, трет указательным пальцем щеку, будто бы есть еще какая-нибудь незамеченная слезинка, подается к губам, чтобы его поцеловать, но Арсений ловит его щеку и отворачивает от себя. На мгновение Антона поражает молнией: он вдруг решает, что каким-то образом Арсений знает про этот идиотский поцелуй с Софьей, но потом выдыхает и успокаивается, потому что, во-первых, там не было ни камер, ни людей, а во-вторых, Арсения прежде не смущало даже то, что он с ней спит, уезжая от него, чтобы, как приличный семьянин, ночевать дома с женой. Впрочем, сейчас все другое, и сравнивать глупо, но Антон глуп. — Я устал, — шепчет себе под нос Арсений, шмыгая носом, и Антон больше ничего ему не говорит, трогается с места и выезжает с парковки даже раньше такси, из которого Арсений минутой ранее выскакивает. — Куда мы? — Домой. — Кинув проверяющий взгляд на Арсения, Антон дополняет уже чуть тише: — К тебе.

***

Арсений едва успевает войти в квартиру, как Антон, остающийся сзади, обхватывает его обеими руками со спины поверх шубы, приятно щекочущей нос, и лезет целоваться, губами забираясь под капюшон толстовки и прижимаясь к теплой коже за ухом. Он прикусывает мочку, распускает пояс на шубе и подталкивает Арсения от себя, надавив на поясницу. В то же мгновение (Арсений просто не успевает следить за происходящим и в полутьме коридора старается хотя бы почерневший взгляд Антона ловить) Антон снимает с него шубу плавным, выверенным движением, и она с шорохом падает им в ноги. Стоит Арсению потянуться ее поднять, чтобы повесить в шкаф, Антон немного больновато перехватывает его за плечи, впечатывает в стену и, приблизившись к лицу, хрипит: — Стой так. И кто такой Арсений, чтобы отказать или ослушаться, если у него уже в животе порхают бабочки в кожаных масках из секс-шопа, а член предвкушающе дергается в брюках? К тому же, Антон не дает выбора, вылизывает его шею, сунув ладонь под шелковый мех шубы и сжав сквозь одежду член, и отказываться от такого уже не хочется, несмотря на то, что Арсений настроен на серьезный разговор. Можно же заняться крышесносным сексом, а потом поговорить — и так даже лучше, потому что эмоции выйдут вместе с оргазмом. Во всем этом аду, где Антон покрывает всю его шею поцелуями и тискает через одежду, Арсений согласен вечность оставаться. Но этого нет в планах, судя по тому, что Антон отстраняется, щелкает ключом в двери и опускается на одно колено ровно перед Арсением. И, по-честному, первая мысль Арсения совершенно отбитая — он на долю секунды решает, что ему делают предложение. Эту иллюзию развеивает Антон, взявшийся за его голень и распустивший шнурки на одном его черном ботинке с красивой золотой эмблемой бренда сбоку на каблуке. Он позволяет Арсению поставить ногу в обуви на собственные брюки, покорно (его не просят, но Арсений чувствует, что это ему нужно до детских истерик) и, разувая его с растягом, постепенно развязывая шнурки, вынимая ступню из ботинка, лбом доверительно трется о его колено. Прямо-таки сцена из исторического романа, не меньше, и один определенно в чем-то сильно виноват, раз стоит на коленях. И, конечно же, император здесь явно не Арсений, готовый стечь по стене от фейерверков, бахающих внутри него. Антон отбрасывает его ботинки в сторону, не удосужившись даже глянуть, встали они или рухнули на бок, игнорирует одиноко лежащую на полу шубу и Арсения под коленями подхватывает обеими руками, а затем, как в каком-то фильме, крутящемся после полуночи, закидывает его к себе на плечо и уносит в спальню. Плевать на все — на то, что от его неснятых ботинок остаются следы, на то, что Арсений намерен поговорить, на то, что вокруг есть смысл в чем-то, кроме этого. Больно Арсений шлепается на заправленную постель задницей, ойкает, но не успевает больше и рта раскрыть: взяв за подбородок, Антон агрессивно, с жадностью впивается ему в губы и вылизывает рот, проникнув за зубы исключительно из-за того, что давит на челюсть пальцами и заставляет раскрыться. У Арсения голова отключается еще в коридоре, но на данный момент он точно ее теряет в конец — стонет в поцелуй и жмурится, прижимаясь к Антону, наклоняющемуся и держащему его за щеку. Они снова возвращаются к тому, как вылизывают друг другу рты, но Антон не теряет времени — скидывает с себя кожаную куртку, расстегивает верхние пуговицы на черной рубашке, расстегивает и дергает из шлевок ремень, весь наполненный то ли ярким возбуждением, то ли злобой. И то, и другое в нем Арсения возбуждает, и не так важно, как называть, потому что кроет в любом случае, хоть деревом называй. — Отсосешь мне, киса? Хочешь? — Прямо в губы, уже подпухшие и налившиеся цветом. — Возьмешь в рот, как последняя проблядь? Ты же такое любишь, да, кошечка? Ласковая, — Антон меняет их местами, и Арсений в то же мгновение послушно бьется коленями о пол, благо, ковер расстелен, — нежная кошечка, кисонька. До одури замурашенный словами, Арсений с энтузиазмом расстегивает его брюки, щекой жмется к поднявшемуся, крепкому члену сквозь ткань, но не выдерживает сам и приникает губами к головке прямо так, через одежду. На дорогой ткани остаются следы слюны, она размазывается в том числе по лицу Арсения, который по-кошачьи ластится к чужому паху, и Антон наблюдает за этим довольно, с усмешкой человека, уверенного, что Арсений будет брать в рот тогда, когда его попросят, несмотря ни на какие обстоятельства. С горем пополам (а Арсений так торопится, что ткань трещит, но не рвется под его руками) с Антона стягивают брюки, они остаются сковывать его поверх ботинок, и он даже не порывается изменить что-то — Арсений, его прекрасный, возбужденный и разъебанный пока что только морально Арсений даже кончить без разрешения не посмеет, потому что в просьбах готов захлебываться в такие мгновения. Что уж говорить про взгляд, которым Антон его пожирает, наблюдая за торопливыми и суетливыми действиями сверху вниз — Арсений спускает следом за брюками трусы, посасывает, как леденец, головку, пока весь остальной член смотрится как палочка чупа-чупса, на которую Арсений с удовольствием насадится чуть позже. Он так думает, по крайней мере, потому что Антон считает совершенно иначе: берется за его волосы грубым, но спокойным жестом, направляет член в рот и буквально насаживает рот Арсения. Тот захлебывается, закашлявшись, но старательно принимает всю длину, втягивает щеки, пялясь своими бешеными, наливающимися слезами глазами на Антона, и мычит коротко: Антон не дает ни привыкнуть, ни начать самому, резкими рваными движениями руки таскает его за волосы, и Арсений, умудряющийся разве что зубами член не царапать, сжимает бедра между собой, чтобы почувствовать новую волну напряжения, прокатывающуюся по телу после сжатия мышц. Уголки губ у него болят, по щекам уже льются слезы, но не от неудобства или страха, а от того, как ему ахеренно стоять на коленях перед Антоном и быть едва ли не куклой в его окольцованных жестких руках. В ритм он попадает, переставая путаться, и Антон немного ослабляет хватку — и Арсения как личности уже нет. Он ритмично и голодно насаживается ртом на его член, мелькает макушкой туда-сюда, стонет намеренно долго, чтобы Антона тоже крыло, яйца в ладони перекатывает, и Антона действительно размазывает вместе с ним. Он откидывается на локти, но глазами не пускает Арсения, следит за его остервенением и жадностью, в закушенную губу мычит что-то спутанное периодически и несдержанно подмахивает бедрами, стоит Арсению замедлиться. И Арсений понимает отлично —заглатывает как в последний раз, давится, но сосет с таким удовольствием, что у него, помимо челюстей, сводит еще и бедра. Возможности остановиться нет, боль чередуется с удовлетворением, которое Арсений получает от члена во рту и глубоко в глотке, тем более Антон через силу поднимается, вновь вплетает пальцы ему в волосы и отстраняет от себя, чтобы головкой члена по-блядски хорошо поводить ему по губам (вот оно, знаменитое «хуем по губам», думает Арсений), заставить снова резко принять в глотку и кончить. Сперма горечью остается на языке, но Антон не ограничивается этим — успевает спустить Арсению и на губы и щеки, полыхающие огнем. Тот, как кот, облизывается, член выцеловывает, словно может получить еще хоть каплю, и скулит, ерзая по ковру коленями: он тоже хочет кончить. — Хорошая киса может кончить, я разрешаю, — чередуя слова со вдохами, хрипит Антон и за плечо Арсения тормошит, чтобы тот уселся к нему на колени. — Хочешь, чтобы я тебе подрочил, да? Киса любит такое? — Да-да-да-да! — хныканьями отбивает Арсений, запрокинув голову, и Антон без выебонов, лишних прелюдий и слов расстегивает на нем брюки и поднимает вверх ладонь. — Что? — Кольца сними. Арсений тянется руками, но Антон шлепает по запястью и подставляет пальцы к его рту. Глянувший блестящими от слез и желания глазами на Антона, он со включенностью в дело стягивает зубами каждое, сплевывает их в другую ладонь, откладывает куда-то на постель и стонет протяжно, высоко, натягиваясь, как скрипичная струна, когда Антон запускает освобожденную руку ему под белье и член сжимает в пальцах. Арсений стыдно кончает спустя ровно несколько движений, валится лбом Антону на плечо и мелко-мелко поскуливает. Его разматывает нещадно, и он вырубается вусмерть ровно в тот момент, когда Антон укладывает на постель его, раздетого до белья и разбитого на крошечные осколки от силы оргазма.

***

Просыпается Арсений глубокой ночью, когда в квартире стоит полная тишина, а окна с распахнутыми шторами выглядят как порталы в черные дыры. У него болит голова, щиплет горло, а уголки губ неприятно тянет, как будто он сильно их обветрил. В спальне он один, но почему-то теперь нет ни одного намека на то, что Антон уходит. Достаточно комнат в квартире, чтобы отойти хоть покурить, хоть по телефону поговорить, к тому же, Антон не похож на человека, который способен так беспечно среди дня засыпать. Сквозь какую-то отдаленную ломоту в теле Арсений приподнимается на локте, жмурится на совершенно темную мебель вокруг, ловит взглядом только маленький огонечек телевизора, говорящий о том, что он подключен к розетке, подползает к краю кровати, первым делом залезает в тумбочку и как любой человек с обветренными (а точнее распизженными минетом) губами щедро смазывает их гигиенической помадой. Потом он, превозмогая желание отрубиться еще на пару часов, стягивает мобильник с зарядки, но шнур оказывается сильнее его рук, держится в разъеме, поэтому удлинитель вместе со двумя зарядными устройствами с грохотом валится на пол, дергает за собой в истеричном порыве телефон Арсения, и все теперь красуется на полу, невидимое, далекое и до безумия громкое. Как будто из неба молния вылетает — и точно в удлинитель! Арсений обрушивается на постель всем телом, руку сваливает с края и старается нащупать хотя бы мобильник, но мозг отказывается идентифицировать предметы, которые он щупает, потому его максимум — подергать за провода, повздыхать и с тяжелым лицом успокоится, прижимаясь щекой к Антоновой подушке. Шаги из коридора он слышит мгновенно, потому голову приходится поднять. Благо, что Антон не включает свет: выжжет Арсению глаза и испугается его действительно печального вида. Судя по тому, как тихо он входит в спальню и как бесшумно замирает в проеме, Антон уверен, что Арсений во сне перекатывается на другую часть постели и рукой задевает тумбу, но тут Арсений хихикает хрипловато — сам своего голоса пугается! — и шепчет едва слышно: — Я не сплю. — Тебе бы горло... — Хуй с ним. — Арсений двигается вбок по постели, шурша простыней и одеялом. — Полежи со мной. Только он просит, Антон приближается к кровати, присаживается, поджав одну ногу под себя, и оказывается вынужден именно лечь рядом, потому что Арсений отползает на свою половину и этим намекает на желание пообниматься и понежничать. Антон ему не отказывает — в конце концов, он этого заслуживает. Разместившись рядом, Антон находит его пальцы, сжимает в своих и носом трется о чужое лицо — о щеку с едва-едва ощутимой щетиной, о красивый ровный нос, об уголок прикрытого глаза. Затем целует нежно, втягивая нижнюю губу и размеренно посасывая ее, точно в этом поцелуе он видит хоть какой-то жизненный смысл. Арсений теснится к нему, довольно бормочет что-то себе под нос и налегает на него телом, обхватив бедром его ноги, одетые в тонкие домашние штаны. Оба замирают и остаются лежать. В тишине, темноте и удовольствии.

***

Про развод Антон говорит ему спустя несколько дней — старается оттянуть, чтобы событие казалось далеким и незначительным. Да и оправдывает он свое молчание то занятостью, то усталостью, то работой Арсения, на которой тот однажды задерживается аж до одиннадцати часов ночи, из-за чего Антон едет в бар с Русланом. Как бы ни было, Руслан с ним продолжает общаться, но старается особенно не демонстрировать этого ни в жизни, ни в социальных сетях. Даже жене своей врет, что проблемы в отеле, лишь бы она не считала его человеком, способным общаться с изменником. Впрочем, это достаточно ожидаемо — и Антон не возникает, выпивает с ним на двоих бутылку виски в вип-зоне бара, а потом пьяный, довольный ужасно, свободный, едет за Арсением в студию (благодарить нужно водителя, который соглашается задержаться до глубокой ночи, чтобы отвезти их позже домой). Тогда, когда Арсений возвращается в свой кабинетик после съемки очередного выпуска шоу, еще одетый в съемную одежду и загримированный, Антон и сообщает ему эту новость. Легко, быстро, как лось языком по соли. Арсений что-то там крутится у зеркала, кольцо какое-то по своим шкатулочкам ищет, открывая ящики в трюмо, а Антон, накуривший в комнате, полулежит на диване и наблюдает за его метаниями спокойным, чутким взором потемневших зеленых глаз. Он, выпивший, наговорившийся, немного дремавший в машине во время поездки, разморен невероятно — и Арсений, подойдя к нему, смеется: — Пьяница ты, Шаст, — шутит. — Домой скоро поедем. Ты же с водителем, я надеюсь? Как зашивший себе рот, Антон мотает головой, улыбается одним уголком губ и растянуто произносит, глядя Арсению исключительно в глаза: — А я развелся. — Когда? — изменившийся в лице, спрашивает Арсений и опускается рядом на диван, складывая ноги воедино и уводя их вбок. — Ты поэтому пил? Антон отмахивается. — Нет, три дня назад. Я не стал тебе говорить, чтобы... — Спасибо. — Арсений понимающе кивает, согласный с тем, что не хочет знать об этом событии в процессе, что лучше просто получить факт в лицо и не дергаться, ожидая сообщения, звонка или хотя бы слова про развод вечером. — Ты правильно поступил. Мне так легче. — Конечно. Я так и знал. — И что? Все? — Все, — выдыхает Антон, сползая ниже по дивану, и в какой-то момент его колени находятся даже выше, чем голова. — Так что теперь можно спокойно жить. — Ты думаешь? — Ага. Антон, закрыв глаза, молчит, и Арсений, осознающий, как трудно подбирать темы и слова для них в пьяном состоянии, наконец спрашивает волнующий его вопрос: — А родители твои? Они когда прилетают? — Да у них там планы какие-то возникли, так что еще на пару дней отложили. Вон, в субботу, наверное. — Теперь черед Антона тащить разговор, несмотря на то, как ему хочется куклой лежать и дремать. — Я встречать их поеду. Хочешь со мной? — Хочу. — Арсений ему на плечо укладывается, носом трется о ворот рубашки, на ухо хихикает и целует в висок, явно радостный от такого предложения: какое-никакое сближение. — А можно? — Конечно, можно. — Они знают, что ты?.. — Да. — Антон не кажется человеком, вовлеченным в диалог, потому что глаза у него закрыты, лоб ровный, как во сне, губы едва-едва приоткрываются для реплики, но отвечает он исправно, словно научен уже вести себя сверхадекватно в пьяном состоянии. — М-м, я же говорил тебе, что мои родители... Ну, которые родили, понял? Они-то развелись, потому что папа другого полюбил, вот... Поэтому им норм. Да и они меня любят, значит, никаких претензий точно быть не должно. — Как их зовут хоть? — Кого? — по-идиотски переспрашивает Антон, один глаз приоткрывая и сверкая его изумрудностью на Арсения. — Родителей твоих. — Андрей и Аня, — Он закрывает глаза, но потом тянет, собрав губы трубочкой, догадливое «о» и добавляет: — А отчим — Леша. Можешь так и называть. — А ты папой его называешь, да? — Ага. Арсений замолкает, ковыряет на большом пальце заусеницу, думая, пока Антон полулежит в своем сонно-спокойном состоянии. В целом, такая семейная ситуация у Антона — тот самый огромный жизненный плюс, склеенный соплями из двух минусов. Во-первых, влияние развода и восприятие ухода отца к любовнику наверняка сказывается на размышлениях Антона с самого детства, оттого он и не чувствует себя последней мразью, изменяя. Не будет же он, очевидно положительно относящийся к отцу и отчиму, считать их уродами и грести себя к ним огромными граблями. Во-вторых, это сталкивает Антона и Арсения. Быть может, при иных семейных обстоятельствах они бы даже не переспали в первый раз, пофлиртовали бы по-дурацки пошло и забыли, но получается так, как получается, и это лучший из исходов, по мнению Арсения. Как бы ни начиналось, сейчас Антон с ним, они вместе поедут домой, лягут спать в одну постель и утром, возможно, займутся бодрящим сексом перед завтраком и работой. Все хорошо, несмотря на то, что Арсений так и не говорит с ним о волнующем. Тот грубый, агрессивный, но приятный до одури секс на несколько дней вышибает из него любые мысли, и Арсений лишь иногда задумывается о том, как выглядят его губы, ни о чем больше. А сегодня Антон пьян — и вряд ли это допустимое условие для серьезных разговоров. — Антон, я есть хочу, — улыбаясь дурашливо, шепчет в самое ухо Антону Арсений и дует, щекоча. — Сбегай мне за чем-нибудь, Антох. Сходишь, м? А то ты тут уснешь сейчас. — Я водителя попрошу. Что ты хочешь? — Разлепив глаза, он достает из кармана телефон и без просмотра всех уведомлений переходит в чат с водителем, зависая пальцем над всплывшей клавиатурой. — Арс? — Хочу бургер острый. Найдет? — Для тебя — найдет, — Антон, конечно, может сколько угодно кичиться наличием водителя, готового заниматься и такой несвойственной работой, но Арсений-то знает, что вся эта показуха — исключительно привычка. — И картошечку, как ты любишь, да? — Да. И коктейль молочный. — Может, другой тебе дать? — ехидничает Антон, и на его лице расплывается бутоном ухмылка. — Дурачина! — Арсений пихает его в бок, в порыве смеха валится на плечо и прикусывает шутливо мочку уха. — Это домой оставь. — Какой тебе, кис? — Обращение звучит не пошло, не возбуждающе, а привычно, и Арсений, сначала внутренне сладко напрягшийся, выдыхает и мурчит Антону на ухо: — Клубничный. — Я приду за тобой, когда он принесет. Тебе еще долго? — Чуть-чуть, Антох, ты только не засыпай тут, — просит уверяюще Арсений, целуя его скулу мелкими прикосновениями, и щелкает зубами прямо около вспушенной кудрявой пряди, дурачась. — И домой закажи продуктов, пока сидишь, ладно? А то с утра завтракать обоим придется «коктейлями». — Я все сделаю, Арсень, хорошо. — И целует его сам, прихватив за подбородок и потянув на себя, чтобы добавить перчинки. Зажмурившись весело, Арсений лениво отвечает на поцелуй, кудри его между пальцев пропускает, перебирая, за воротник рубашки забирается пальцами, огромную серебряную цепь катает по коже, холодя, опасается, но все-таки тянет Антона на себя за нее и довольно стонет в его пухлые губы, стоит Антону в ответ сжать его ягодицы через тонкую ткань брюк-клеш.

***

Оправляющийся в запотевшем, но протертом полотенцем зеркале волосы, Арсений опирается бедрами на стиральную машину, переминается с ноги на ногу, стоя на мягком коврике, умывается вновь — не зря же он покупает всяческую косметику для кожи! — и отвлекается на изучение инструкции, как будто ему нечем больше себя занять, как будто Антон не ждет его в спальне, включивший фильм, заказавший вкусную пиццу с ананасами (попробовать) и заканчивающий какие-то свои рабочие дела перед приездом родителей. Вернувшись домой, Арсений хочет поговорить каждую секунду, но не находит момента — то Антон курит, то обсуждает по телефону какие-то активы и пассивы, то ресторан со вкусной пиццей им подбирает, то фильм ищет среди рекомендаций. В общем, беда. Теперь, после горяченного, до алой кожи, душа, Арсений уверен, что кусок ему в горло не полезет, если они не поговорят. Он выходит бесшумно, прикрывает дверь за собой, словно сохранить тепло в ванной комнате важнее всего, полотенце на бедрах придерживает и вслушивается в звук квартиры — кажется, Антон набирает что-то на клавиатуре ноутбука так быстро, что звуки сливаются воедино. Подумав несколько секунд, Арсений входит в спальню и останавливается в дверном проеме, наблюдая: Антон действительно занят за ноутбуком, поставив его на колени и откинувшись на вытащенную кощунственно из-под пледа подушку. И он не отвлекается даже тогда, когда Арсений в одном полотенце замирает в нескольких метрах от него. Безупречно прошагав походкой от бедра к шкафу, Арсений располагается к нему спиной, но через зеркало на поверхности большого отдела шкафа все-таки посматривает на Антона, пока достает себе белье и новенькую, светло-алую пижаму с завязочками на шортах, едва достающих ему до половины бедер. Полотенце с шорохом съезжает на пол, складывается у ног Арсения, будто подданный у королевского трона, и только в этот момент Антон поверх своих очков в аккуратной металлической оправе глядит на него с усмешкой. Только он быстро возвращается взглядом к компьютеру, и Арсения это совсем не устраивает. Он одевается, относит полотенце сушиться в ванную и возвращается, садясь рядом с Антоном, поджимая одну ногу под себя и очевидно настойчиво вперивая взор в сосредоточенное лицо Антона. Тот не реагирует пару минут, но не выдерживает-таки — отрывается от экрана, подается к Арсению, целует его в губы быстрым движением и кивает на лежащий рядом мобильник, говоря: — Я заказал нам ужин. Решил, что пицца может тебе не понравиться, поэтому взял еще твою любимую, с ветчиной и грибами. — Спасибо, — выдыхает Арсений, нервно качает ногой, но все же выдает, мысленно досчитав до десяти, за секунду пожалев и испугавшись самого себя с этой решительностью: — Надо поговорить, Антон. — Давай, — Антон кивает, но от ноутбука не отвлекается. — Антон, пожалуйста. — Мгновение, киса.