Из дома в отель

Он куда-то бежит, постоянно оглядываясь, вечно щупая карманы, будто несет в них золото, ныряет куда-то в широченную арку, скользит по стене мимо идущей пары, быстрыми шагами несется вдоль зданий, приближается к переходу и снова осматривается — почему-то люди вокруг несут какие-то баллончики и все ближе и ближе к нему оказываются, стягиваясь. Он идет на другую сторону улицы, прыгает на крышу какого-то ларька — ощущение, будто так было всегда, но это же бред! — и начинает соскребать с появившейся стены какие-то вещи, очки. Помимо брызг баллончика кто-то тянет его за ноги вниз, хочется орать, но не получается, и... Арсений просыпается, распахивает глаза и садится рывком на постели, поджимая колени к груди и прислушиваясь. В спальне никого, вещей Антона нет никаких, только за закрытой дверью что-то шумит, напоминая отдаленно чайник и сковороду. Скользнув взглядом по часам и взяв мобильник, Арсений пару секунд бессмысленно пялится на уведомления — Эд в ночи кидает ему мемы, приходят оповещения о новых постах, кто-то отвечает ему в твиттере. Но он особо не вчитывается, спускает ноги с постели, кладет мобильник обратно на тумбу и на цыпочках выходит в коридор. Тут уже лучше слышно, что Антон на кухне что-то готовит, да и запах оладий сложно не узнать. Арсений медленно приоткрывает дверь и тут же ежится от того, что Антон держит окно открытым и, судя по всему, курит, пока копается в мобильнике и ждет готовности оладий на плите. Бесшумный в каждом движении, он проскальзывает к столу и тихо садится на стул, поджимая ноги и закладывая их за прохладные блестящие ножки. — Доброе утро, — не выдерживает Арсений, когда сидит в тишине уже с минуту незамеченным. — Я разбудил? — Чуть дрогнув плечами, Антон оборачивается и осматривает его ласковым взглядом. — Я думал дать тебе еще поспать. Отмахнувшись, Арсений трет ладони между собой — или он все еще боится сна, или комната действительно больше похожа на морозильную камеру холодильника — и хлопает на Антона ресницами. Тот, проверив оладьи, приближается к нему и кладет одну ладонь в аккуратном жесте на чужое плечо. Улыбается, приглаживает волосы, пропускает их через пальцы, треплет челку и подмигивает. — Будешь завтракать? Я у тебя здесь похозяйничал, варенья нашел, но не знаю, какое ты любишь. — А я со сгущенкой люблю. — Как я мог не догадаться?! — Антон смеется, уходя к холодильнику и доставая оттуда знакомый синий пакет. — Это же самое оно для тебя. — Дурачина. — Подавшись вперед, Арсений забирает у него сгущенку и сразу выдавливает себе немного в рот, облизываясь. — Это вкусно, а ты дурью маешься. Давай сюда свой кулинарный шедевр, буду ставить тебе оценку. — Прямо-таки мне или оладьям? — Оладьям. — А мне? — Обойдешься, — с лисьим прищуром отвечает Арсений и, отставив сгущенку на стол, вытирает кухонным полотенцем руки, как будто он по-медвежьи ел ее лапами. — У тебя бы я другое оценил. — И кто еще тут дурачина? — Ты на работу не опоздай, дурачина номер один. — Арсений вместе с полотенцем движется к плите, хватает с тарелки готовую оладью и надкусывает, мыча. — Ладно, ты чуть меньше дурачина, очень вкусно, Шаст. — А где «доброе утро», где «спасибо, любимый, за такой роскошный завтрак для меня, тунеядца и лодыря»? — стебется Антон, локтем отодвигает Арсения от плиты, чтобы убрать сковороду в раковину и опереться бедрами на столешницу, глядя сверху вниз на жующего Арсения. — Ладно, красотка, пока не вечер. — Вообще-то я сказал тебе доброе утро, слышишь! Дождавшись, пока Арсений сунет в рот всю оладью, Антон тянет его за полотенце на себя, случайно стукается подбородком об его лоб, буквально выдирает из пальцев это полотенце и швыряет на столешницу, чтобы поближе притиснуть Арсения и начать мелко-мелко целовать его в макушку, дурачась, под смех и мычание с набитым ртом. Когда он-таки пережевывает, Антон сразу берет его за щеку и целует, направляя, поэтому Арсений особенно не успевает шуточно повозмущаться и только отвечает на поцелуй, прикрывая глаза. — Такое, — Арсений отрывается всего на секунду и прикусывает его нижнюю губу, пока растягивает фразу, — утро, — он ловит горящий и довольный взор Антона, — мне, — скользнув ладонью по вороту собственной футболки на Антоне, он щекочет подушечками ключицы и впадинку, — нравится, — и перед тем, как поцеловать вновь вдолгую, шепчет напоследок: — больше. Антон сжимает его ягодицы, помещающиеся целиком в ладони, пятернями через шорты, массирует их играючи, большим пальцем левой руки скользит к промежности, но Арсений смеется в поцелуй и ерзает, поэтому ему не удается даже прикоснуться. Они целуются, но Антона совершенно точно не устраивает тот факт, что Арсений скоро размажет его по столешнице, так уж напирает лаской и жадностью одновременно, поэтому Антон за талию его разворачивает и под бедра подхватывает, подсаживая. Одной рукой контролирующий пустоту столешницы позади, Арсений усаживается на нее и обнимает его бедра ногами, когда прижимает к его лбу своим и выдыхает: — Так тоже ничего, слушай... — Хочешь здесь, м? — Да. — Арсений ухмыляется, играя бровями, и Антон тянет с него футболку слитным, выверенным движением. — Каждый раз буду заходить сюда и вспоминать, как мы тут... — Ты лучше потом показывай мне, как ты вспоминаешь. Хорошая же идея? — мурлычет Антон ему на ухо, пока выцеловывает шею сбоку и прикусывает мочку совсем-совсем аккуратно, словно бы и боязливо. — Сними мне видео, как вспоминаешь, хорошо, киса? Или позвони мне, я буду только рад командовать твоими «воспоминаниями». — С удовольствием. — Как хочешь? — Он пальцами наглаживает внутреннюю сторону его бедер, скользит выше, но останавливается каждый раз там, где широкие шорты переходят в плотно прижатые к коже трусы. — Как кисе хочется сейчас, м? — Хочу тебя в себе. — Тогда кисе нужно немножко подождать. — Отстранившись, Антон не дает ему даже слова вставить, выходит из кухни, через пару десятков секунд возвращается со смазкой и блестящим квадратиком презерватива в руках, впрочем, уже без футболки, и вжимается поцелуем в губы Арсения. Они буквально вылизывают друг другу рты, пока целуются, и Арсений лезет рукой ему в шорты, сразу за резинку трусов и обхватывает только начинающий затвердевать член. Он гладит головку большим пальцем, проводит вверх-вниз торопливо несколько раз, как любит Антон, и тормозит: Антон любовно берет его за запястье, отстраняет его руку от себя и самостоятельно раздевает его осторожными, нежными движениями, точно он наслаждается тем, как Арсений приподнимается, снимая шорты и белье, как ерзает голой кожей по прохладной поверхности столешницы, как ноги разводит, когда чужая ладонь обхватывает член. Хлопком по бедру Антон просит его двинуться ближе к краю и, получив желаемое, опускается на колени с тихим стуком костей о пол. Арсению только ноги остается раздвинуть, голову наклонить в порыве видеть каждое движение и вплести подрагивающие пальцы в приятные, невероятные кудри. Антон отсасывает быстро, торопливо, резко, вбирает в рот яйца, когда размеренными движениями ему дрочит, но потом снова возвращается и, благодарный за направление рукой в волосах, двигает головой в приятном для обоих темпе. Старательный, думающий, чувствующий желания, он смазывает себе пальцы и одним толкается на фалангу в анус, вызывая громкий от неожиданности прикосновения стон. Затем, дав привыкнуть, Антон добавляет второй и на манер ножниц растягивает его медленными движениями, вопреки тому, как агрессивно и жадно отсасывает. Этими контрастами Арсения и кроет: он кончает так ярко и громко, будто ему снова семнадцать и ему впервые кто-то отсосал. Лицо у него влажное, с красными щеками, и Антон, облизываясь, рассматривает его с желанием и пальцев не достает, начиная наращивать темп толчков. — Шаст, блять, я не смогу так, Шаст, пожалуйста, хочу тебя... — Киса, попроси так, чтобы мне понравилось. — Антон, пожалуйста, трахни меня, иначе я сдохну, — забивший на какие-то стереотипы о стыдности и нормальности, Арсений выдает какую-то невероятную базу для Антона, но сам немного морщится подсознательно, словно говорит какую-то тупую бредятину, впрочем, его крепчающий член так не думает. — Шаст, выеби уже, я тебя умоляю, — это уже в бездну, потому что Арсению резко становится наплевать, будет ли ему потом неловко. — Хорошо, киса, развернись. — Он вынимает пальцы, дает ему места и сразу кладет обе ладони на ягодицы, стискивая до побелевших костяшек, пока Арсений устраивается и оттопыривает задницу. — Помоги мне пальчиками, киса, покажи, какой ты красивый там. Арсений вынужден лечь грудью на столешницу, чтобы не удариться лбом, потеряв равновесие, но он с рабской покорностью разводит половинки и покачивает призывно бедрами, пока Антон добавляет смазки и вводит сразу три пальца. То сгибая, то расправляя, то раздвигая, Антон трахает его пальцами мелкими, но глубокими толчками, и Арсений скулит и жмурится, ведя бедрами. — Антон? — Да, киса? — чутко отзывается Антон, наклонившийся, чтобы целовать его спину, не отрываясь от растяжки. — Хочу без. — Как скажешь. Внутрь? — Да, Шаст, блять, я не могу сказать это сам. — Да ты мечтаешь, чтобы я трахнул тебя и кончил внутрь, да? Какие у тебя желания, киса... Хорошо, тогда я куплю тебе подарочек, приедешь ко мне в компанию, я с удовольствием выебу тебя на своем столе и заткну пробочкой, хочешь? М-м? — Шаст, пиздец, я сейчас ебнусь. Для проверки устойчивости Антон покачивает его свободной рукой, затем отстраняется вообще — и Арсений мерзляво переминается с ноги на ногу, полулежа на столешнице, — и раздевается, сбрасывая шорты с бельем на пол. Потом он, поцеловавший чувственно поясницу и поднявшийся прикосновениями губ по позвонкам, прижимает к спине Арсения своей грудью и трется вставшим, твердым членом между его ягодиц, по размазанной по коже смазке. — Пожалуйста, Антон. — Только не сдерживайся, кис, люблю, когда ты стонешь. — И, рукой направляя, толкается внутрь мгновенно на всю длину. Арсений срывается на протяжный стон в ту же секунду, поджимает пальцы на ногах и хватается пальцами за край раковины, чтобы не рухнуть. Его берут глубокими, знающими толчками сзади; Антон лижет его за ухом, целует смазанно шею, грубо разворачивает за подбородок, чтобы целовать, и, языком сталкиваясь с его, трахает его резко, но вдумчиво и длинно. Подставляющийся под губы Арсений что-то пытается сказать в поцелуй, но мычит и уходит в стон: Антон жестко хватается за его бедра, насаживает на себя и стонет тоже, в унисон с ним. — Блять, да-да-да, Антон, блять, не останавливайся! — Какой ты роскошный, сука, Арс, сожмись, киса, давай, сделай мне приятно. К удивлению Арсения, который привык, что он вечно срывается первый, сначала кончает Антон. С низким откровенным стоном он стискивает до красных следов пальцев его бедра, дотрахивает его мелкими толчками под слившееся дыхание и какие-то попытки Арсения сказать что-то еще, сует руку ему под бедра и обхватывает член, доводя Арсения до оргазма за несколько секунд. Ощутивший, как Арсений послушно размякает, и видящий, как он трется лбом о поверхность столешницы, пытаясь надышаться, Антон накрывает его собой и обнимает, не выходя. — Арсень, я таких не встречал никогда, слышишь? Я с ума с тобой сошел. — Он смеется, прижимаясь между лопаток, и Арсений хихикает от щекотки, получающий стаю мурашек то ли из-за дыхания и кудрей, то ли из-за приятных, долгожданных слов. — Так и хочется каждое утро так проводить, вечером забирать тебя, чтобы все там, блять, видели, что ты мой. Ни о чем Арсений не думает, только убеждается подсознательно в том, что пытается придумать, и заведенной назад рукой успокаивающе гладит Антона по ребрам и предплечью. Только после пары минут тишины и близости Антон помогает ему выпрямится и на руках уносит в душ, вдруг согласный на совместное его принятие. Без контекста и намека, конечно. Под теплыми, греющими струями воды Арсений жмется к нему, хотя отлично делает вид, что хочет успеть собраться на работу, и целует в линию подбородка. Он уверен, что препятствий нет больше никаких, что нужно просто брать и забирать. И безразличны ему установки, нормы, мораль и вся эта шобла, потому что Антон уже его.

***

Прижимаясь спиной к темно-синей стене коридора, Арсений отвечает на неторопливый, мягкий поцелуй Антона и перебирает в своей ладони его пальцы. Благо, утром студия еще не наполнена людьми, а в коридорах и вовсе пусто, потому что люди либо уже приехали, либо еще стоят в пробках или вообще спят. Поэтому у них есть немного времени — и Антон поднимается с ним на лифте, надвинув кепку на глаза, как будто это может защитить его от фотографий каких-нибудь знающих людей. Они целуются буквально за поворотом после лифта, и любому вышедшему человеку достаточно двух шагов, чтобы их увидеть. Благо, их видит приехавший поразительно вовремя Эд, а не кто-нибудь из начальства или знакомых: потом бы поплыло это слухами. — Я, конечно, все понимаю, пацаны, но как будто бы не место вам тут так открыто... сосаться. Арс, сорри. — Он закрывает татуированными пальцами глаза и мотает головой со смехом: — Я не смотрю, Боже упаси. Фыркнув, Арсений с неловкостью прячет нос в шее Антона и пальцами теребит края своей изумрудной шелковой рубашки, ярко горящей под расстегнутым пальто и развязанным шарфом. Он выглядит совсем побито, когда Эд проходит мимо них со все еще закрытым лицом, в отличие от Антона, который даже руки со стены не убирает и молча провожает его тяжело-напряженным взором человека, которому бы скрывать любые близкие контакты, не то что поцелуи. — Ты доверяешь ему? — когда Эда уже не видно в конце коридора, уточняет Антон и оправляет свой галстук нервным движением. — Эду? Да. Он никому не скажет. — Давно он знает? — ...С самого начала. — Ясно. — Антон кивает и аккуратно направляет Арсения к его комнате, чтобы так попрощаться. — Вечером напишу тебе, но обязательно встретимся, ничего не планируй. Заберу тебя, если ты не против. — Я только «за».

***

День — ебучая нуга. Тянущаяся, садящаяся на задние зубы, доводящая до резкой тонкой боли где-то в десне, липнущая не то что к зубам, но и к языку, скатывающаяся в небольшие комочки во рту и оседающая тяжелым вкусом. День совершенно не торопится, и Антон — тоже. Он, приехав в компанию, созванивается на минут десять с отцом и отчимом. Несмотря на почти постоянные фотографии в общем чате, Антон действительно скучает — и немного заебывается работать за них, пусть и с помощниками. Они говорят ни о чем, и очень скоро Антон возвращается в мир присланных на почту документов, переданных бумаг и ярко сверкающего экрана компьютера с двумя мониторами, как будто он не работу работает, а блогерствует. На обед не уходит — секретарша Мила привычно заказывает ему еду в кабинет и приносит кофе, красивая, элегантная в своих широких брюках и свободной беленькой рубашке. Вопреки тому, как должна выглядеть секретарша изменяющего человека, Мила вообще не кажется похожей на созданным массовой культурой образ секретарши-шлюхи в миниюбке и на каблуках десять сантиметров. Обыкновенная умная девушка, которая, по внимательности Антона, лишь раз приходила на работу в красивеньких туфельках на крошечном каблучке. И сегодня, как и всегда, она чуткая и занятая. Ее образ кричит о том, что она действительно работает, а не просто спит с начальством. Хотя Антон соврет, если скажет, что когда-то у него с ней ничего не было. Было. Один раз. Но это уже давнишняя история, учитывая то, что они после того стали лишь ближе, но намеками не обменивались больше ни разу — она занимается своей работой, он даже не поглядывает, потому что неинтересно оказывается и ему, и ей. Удобно. Но пообедать Антону не удается. Как только Мила приносит ему кофе в белой чашечке на тарелочке и спрашивает про поручения на день снова (утром Антон еще не определился, что именно будет разгребать сегодня вместо родителей), в холле перед кабинетом слышится шум каблуков, и она мгновенно выходит встретить гостью: мало ли дело важное. Но это Софья, которая даже не спрашивает про занятость Антона и, кивнув ей, врывается в его кабинет. Она становится у закрывшейся за ней двери, опускает головку к плечу, к приятному меху полушубка, отставляет ногу в высоком черном сапоге и приподнимает бровь, заговаривая: — Где ты ночевал сегодня, Шастун? Предъява хороша, конечно. Антон даже вилку не успевает из руки выпустить и положить на тарелку с привезенным стейком, но брякает: — У любовницы. Где же я еще могу быть? — И с вызовом в глаза ей смотрит, опуская бесшумно вилку и поднимаясь. Софья тушуется, хлопает ненакрашенными ресницами на него, хмурится, затем делает шаг вперед и бросает свою небольшую белую сумочку на кресло для гостей. Привыкший, Антон приближается к ней и помогает ей снять полушубок, закидывая его себе на предплечье и вдыхая запах духов и улицы с меха. — Антош, прости, я должна была тебе поверить. Мы же все-таки семья. Я была неправа, просто ты... Просто ты отдаляешься от меня, так много работаешь, что я готова поверить во все, лишь бы найти причину этому. Антон, извини, пожалуйста. Но это, конечно, не снимает с тебя ответственности за... то. Ты тоже мог объясниться лучше. Думаешь, я сдала бы твоего друга? Шаст, да мне наплевать будет, если я буду знать, что ты, — она прижимает указательный палец к его груди, слегка царапая ногтем, — мне верен. Пусть твои друзья хоть трижды разводятся и женятся, только бы ты мне не лгал. Ты так отдалился, потускнел, и я подумала, загналась... — Соф, правда, не н... — Антон, давай съездим куда-нибудь вместе? Хочешь, к твоим родителям слетаем? Где они сейчас? — В Новом Орлеане. — Хочешь, полетим к ним? — Соф, сейчас не время. Если еще и я перестану заниматься компанией, от нее останутся рожки да ножки. — Как будто бы без вас тут все развалится, — Софья вздыхает, качая головой. — Ты не хочешь ехать со мной, да? — Ты снова додумываешь. — А что мне еще делать? Мой муж уезжает утром, приезжает поздно вечером, почти не дает внимания, потом еще эта ситуация... — Это не повод додумывать. Я работаю. — Антон, это не повод жить со мной как с соседкой по квартире. Не хочешь из страны, хорошо, давай съездим куда-нибудь на Байкал, хочешь? Разве плохо? Мы там были в прошлом году, ты был в восторге, мне тоже очень понравилось, давай снова съездим? — Соф, я очень занят, правда, я с удовольствием... — Видя ее горящий, отчаянный взгляд, он сдается слишком быстро: — Давай проведем вечер вместе? Выбери какой-нибудь клуб, тусовку, я на любую с тобой пойду, даже если там будет мужской стриптиз или обсуждение косметики. У тебя наверняка есть возможности где-нибудь найти какие-нибудь пригласительные, разве нет? Ты же у меня умничка, правильно? — Найти-то найду, но ты бы еще не отказался. — Торжественно клянусь, что мы с тобой проведем один день на какой-нибудь тусовке, а потом побудем вдвоем дома, посмотрим фильм, не знаю, в лото поиграем... — Чтобы ты опять проиграл и злился? — Софья смеется, бодая его носом под подбородок и прижимаясь к его шее любящим, осторожным движением. — Скажи мне правду, Антон, пожалуйста. — Я все тебе сказал, Соф. Планируй два дня, я даже телефон тебе сдам, никаких рабочих чатов. Я разве когда-то не сдерживал обещания? — Ладно. — Она, как может в этом положении, кивает и задирает голову — Антон мгновенно ее целует, втягивая в ласковый поцелуй, но она не увлекается и отстраняется мягко. — Ты на этом неудобном диване ночевал, да? Для человека понимающего Антон себя выдает — оборачивается на диван, который видит каждый день, осматривает его бегло и кивает. Но Софья не ищет подтекста, не стремится его подловить на лжи, поэтому для нее он просто сам с себя смеется душевно, не понимая, как вмещается здесь со своими длиннющими ногами. — Бедный ты мой, бедный. — Софья, улыбаясь уголками губ, гладит его кудри и шепчет: — Так больше не делай, хорошо? Если мы вместе, то мы и дома ночевать будем вместе. — Хорошо, Соф. — Болит спина? — Знающая все его проблемы из-за высокого роста, она мгновенно находит для себя причину его тусклого лица и прижимает пальцы к его плечам, начиная массировать. — Давай сделаю тебе массаж, хочешь? Кивая, Антон жмурится и прижимается губами к ее виску. Но он отстраняется, стоит ей действительно сжать его забитые мышцы в пальцах, и вздыхает с напускной улыбкой: — Я так не доживу до вечера, понимаешь? У меня... собрание будет с креативщиками в восемь. Допоздна я задержусь. — Антон видит, что компромисса-таки нет, и выдает первое, что приходит в его ищущий мозг: — А ты можешь пока посмотреть путевки, выбрать город, куда мы с тобой в отпуск полетим ближе к Новому году. Договорились, милая? — Пойдет, — она смеется, щелкая его по носу, и обнимает его совсем искренне. Антону же хочется провалиться на все этажи вниз, пролетая каждый с криком, как в мультфильмах, чтобы выпустить все противоречия из себя. От самого себя ему тошно, но он никуда не денется от собственного вранья — бросить Софью он не может, это исключено и даже не обсуждается, но и без Арсения его заломает, он уже готов выть на луну, как волк, потому что его изнутри рвут противоречия. Если не думать про существование жадного, яркого, желанного Арсения где-то там в его студии на съемках, то Антон — самый любящий супруг, готовый от удовольствия взлететь. Но если в уравнение брака добавить внезапную еще одну переменную в виде Арсения, то решений нет — и Антон может хоть дискриминант вычислить, хоть теорему Виета применить, а все равно получится звонкое ничего. И надо выбрать: либо одну переменную убрать, либо другую, либо же вообще ничего не решать. Ей врать все труднее, она такая же ласковая и любящая, как всегда, даже извиняется перед ним за то, что испытывает эмоции за его очевидный проеб. Антон бы вмазал себе, если бы мог, конечно. Обижать ее до боли в грудине тяжело, но Антон из болота вылезти не может, как и потонуть в нем совсем. Арсений, кстати, тоже достаточно требует и намекает, двигает уравнение к решению, выталкивая аккуратно одну переменную. И Антон не будет ему противостоять: это не его действия, значит, ответственности он не несет. Антон чувствует, что Арсений его ревнует к ней, да и сам он ощущает эту неправильность в глубине души — утром он жадно целовал его и до звезд перед глазами трахал на столешнице, а теперь обнимает свою жену и улыбается, словно так все и должно быть в нормальных парах. Антон историю хорошо знает (спасибо папе). И поэтому он знает, как бывает, если пытаться схватить пряников в два раза больше. Привяжут к деревьям, как гласит одна из версий, — и будет две половинки, а не один цельный. Не то чтобы Антон намерен косплеить князя Игоря, но все к тому идет. Обещаниями Арсению и обещаниями Софье Антон себя разорвет лучше любых деревьев.

***

Днем Эд старается Арсения поймать, но тот то где-то у начальства зависает, пытаясь выбить разрешение на очередной новый проект, то пишет что-то и отмахивается, обещая поговорить потом, то мчится куда-то на другой этаж. В общем, у Эда совсем нет возможности сегодня читать ему морали, но он ждет момента, когда это можно будет сделать. Впрочем, он не стремится морально его задавить всеми своими словами и мыслями насчет этих «отношений». Просто Эд считает, что не может врать в лицо лучшему другу, что от его слов истины что-то может измениться в лучшую сторону. Как и любой человек он считает, что его друг достоин большего — и все по списку. Но нюанс особенный заключается в том, что на Арсения вообще не влияют слова. Он как блаженный бегает, радуется, по верному зову мчится к Антону, блестит, как начищенная монета, довольно лыбится и, в целом, выглядит человеком, который выигрывает каждый день миллион в лотерее, а не любовником женатого мужчины. Общественные ценности в отношении измен говорят о том, что и любовника, и изменяющего надо награждать осуждением и порицанием, но Эд, как ни крути, не может заставить себя принять тот факт, что Арсений, его друг, вмазывается в эту авантюру и ходит любовником женатого мужчины, который уже и скрываться перестает, приезжая к любовнику и целуясь с ним в открытых, свободных для всех коридорах. К тому же, друга всегда легче оправдывать, чем героиню какого-нибудь тупейшего шоу — там-то Эд отрывается по полной, хуями кроет любовниц, встречающихся, несмотря на знание о браке мужчины, и защищает несчастных жен. Но сейчас он способен, внешне осуждая, внутренне только грустно вздыхать и ждать, пока Арсений набесится и сам поймет бредовость идеи отношений с женатым мужчиной. Само придет. Да и во врагов записываться не очень хочется с помощью всех советов и мыслей, выраженных не в то время, не в том месте. Не дурак-таки Арсений, чтобы до старости лет виться вокруг женатого мужчины и считать себя пострадавшим от того, что он не может свободно любить выбранного человека. Но пока что Арсений — тот еще дурак. Обед Эд ему приносит из кафе, где каждый день сидит с Егором. Что Арсению вечно мешает найти нормального партнера или адекватную партнершу? Почему нельзя спокойно, вдумчиво выбирать человека для отношений? Почему у Арсения всегда какие-то нюансы, из-за которых он то как в жопу ужаленный, то с покойничьим лицом. Вот Эд — он умеет выбирать, оценивать, думать. Егора он не торопит, они много общаются друг о друге, ищут темы соприкосновения, нежничают аккуратно, дурачатся, играются, но не рвутся в огонь, не отучившись на пожарного. А Арсений самолетом управлять лезет, не держав в руках штурвала, а потом удивляется, как же у него так все плохо и дурно выходит в отношениях. Впрочем, разница большая и без этого — Эд с Егором ни от кого не прячутся, общаются прилюдно, выкладывают смешные или милые фотографии друг друга в истории, а Арсений в своей конспирации утопает, как и Антон, впрочем, уже перестающий трястись за каждую мелочь: приезжает же в студию и целует его, прижав к стенке. Со своей колокольни всегда легко, да и свою жизнь направлять труднее, чем чужую, и Эд это понимает так же, как и то, что друга за связь с женатым мужчиной осуждать сложнее, чем какой-то тупой телевизионный образ. Друг-то есть друг, да и мысль Арсения ему понятна, но неприятна — так-то он действительно не знает изначально про брак. По мнению Эда, этим можно оправдать их первый совместный вечер, но все последующие, про которые Арсений иногда рассказывает коротко и смущенно, лежат только на совести их двоих. — Слушай, Арс, тут такой подгон, хочешь развлечься? — Да мне и так неплохо. — Ты что-то, кроме отеля, своей коморки тут, съемок и квартиры видишь? — Да. — И шо же блять? Таксистов в разных тачках? — Я не только в отель езжу, — по-сучьи замечает Арсений, отлипая, невзирая на слова, от компьютера и обращаясь взглядом к Эду. — Что за подгон? — Да я уже ничего тебе рассказывать не хочу. Как представлю, шо ты в их квартире тусовался, сразу блевать хочется, — откровенничает Эд, не желающий скрывать свое отношение к этой авантюре. — Хорошо, что не дрочить. — Арсений жмет плечами и под вопросительным взглядом добавляет: — Было бы похуже, если бы ты думал о том, как он меня ебет. — Спасибо, ты еще визуал мне скинь, шобы я точно заблевал тебе тут все, Арс, я не хочу даже слушать это. — Могу и скинуть. — Вы шо, совсем ебланы? — Говоря откровенно, Эд выпадает из жизни мгновенно. — Мало того, шо вы ебетесь втихую, шкеритесь, так еще и снимаете это? Блять, сотри мне память, Арс, я даже представлять не хочу... — Но ты уже, да? Арсений смеется — и ему как будто вообще наплевать. Его не волнует ни собственный моральный облик, ни психика Эда, который до конца своих дней будет размышлять над тем, какие же хоум-видео они снимали, ни возможность раскрыться совершенно случайным или даже тупым образом. С другой стороны, последнего он добивается, хотя не мечтает о том, чтобы весь интернет или некоторое общество видело и знало, как отлично он сосет член. Работа на тонкого — и стоит Арсению где-то перегнуть в намеках, голова мгновенно слетит у обоих. По ощущениям, Арсений живет в своем прекрасном мире и серьезность его заканчивается на том же уровне, где бы заканчивалась, играй он в компьютерную игру про любовников, которым надо скрываться до последнего мига. — Харе, Арс, думаешь, я хочу представлять, кто, шо и где там?... Изволь, я лучше сам тебе отсосу на спор, чем буду до конца жизни видеть перед глазами такую хуйню аморальную. — Я привык уж. — И хихикает, пихая Эда в бок: просит не переживать за него. — Так что за подгон? Набухаться и петь Сердючку в караоке предложишь? — Арс, как я еще общаюсь с тобой, напомни? — С любовью, — мурлычет Арсений, подмигивая, и Эд сжимает губы в тонкую полоску недовольства. — Ну говори уже! — Короче, Егора пригласили на тусню какую-то, там и бухлишко бесплатное, и какие-то селебы будут. Тебе это со всех сторон полезно. А Егору-то дали еще два пригласительных, так шо готовься, мы скоро поедем втроем бухать в высшем обществе. Может быть, познакомишься с кем-нибудь свободным, Шастуна своего нахер пошлешь, м? — Я только ради выпивки соглашаюсь, если что. Не собираюсь я Шастуна нахер посылать. — Так, нахуй Шастуна, не хочу опять думать про то, шо вы снимаете порнуху, будучи любовниками. — У Эда становится каменным лицо. — Уже подумал, ну какой же ты пиздец, Арсений! Вздохнув, Арсений предсказуемо морщится и ближе к Эду двигается по небольшому дивану. Понимание, что он стебется ради того, чтобы перевести тему, не делает лучше — Арсений все больше ощущает себя правым преступником. И опять эти две стороны прекрасного — безусловно, он не может быть виноват в том их первом вечере, ведь он не знает про брак Антона на тот момент, но теперь, когда он уже в курсе, он не может отказаться от невероятно приятных вечеров, от эмоций, выдаваемых Антоном порциями. Ко всему плохому люди привыкают так же быстро, как к хорошему, и Арсений жизни своей не представляет без Антона, который вечером отвезет его на своей огромной машине либо в отель, либо домой, накормит вкусной ресторанной едой, которую Арсений себе бы не позволил и три раза в месяц без Антона, отлично трахнет и, занежив, уедет. Арсений привыкает к нему даже не как к любовнику, а как к человеку, находящемуся рядом и генерирующему приятные эмоции. Арсений и есть этим правым преступником, пусть преступление и не может быть сделано в целях истинной справедливости. Оставаясь в глазах общественности (конечно же, образом из сериалов и фильмов, но все же) любовником женатого человека, Арсений упирается рогами в идею своей невиновности и прет до конца. Как можно быть виноватым, если он изначально не знал про Софью, а потом уже не смог отказаться от него и осудить? Как Арсений, прикипающий с каждым днем к нему все больше, способен поднять собственную руку на создаваемые отношения — если так можно назвать их — и уничтожить все то хорошее и ласковое, что только есть в его жизни? И если Антон в случае Арсения является хорошим любовником, а в случае Софьи — с виду неплохим, внимательным и нежным супругом, то Арсений везде пролетает: и любовник из него хреновый, потому что он браслет и салфетку оставляет намеренно, изнывая от жажды получить наконец Антона целиком, но не признавая этого себе, и человек тоже с гнильцой, раз уж не признает свои поступки идиотскими и упорно видит себя жертвой обстоятельств, жизни, судьбы и всего остального, что он может придумать. — Арс, давай без приколов поговорим? — просит Эд, испытывающий к нему несомненно глубокие дружеские чувства и стремящийся не столько переубедить, сколько понять, чтобы дальше уже искать пути для его спасения из этой ловушки всех любовников. — Шо ты дальше делать планируешь? Ну... Хорошо, полгода это будет продолжаться, ладно, год, но дальше шо? Какой у тебя план на дальнейшую жизнь? — Ты думаешь, у меня есть план? — У Арсения в глазах блестят хитринки, совесть внутри его не жрет, его косточки не обгладывает моральность, и он привычно натягивает отчаянную улыбку и мотает головой, несмотря на то, что вынашивает гениальный план в подоле. — Думаю, шо есть. — Почему? — Ты слишком спокоен для любовника женатого мужика. — Тебе кажется. — Арс, — Эд давит и голосом, и убийственно-тяжелым взором, и всем видом целиком. — Эд, да что я могу сделать? Что? Как ты себе это представляешь? — Арсений настаивает на своей первоначальной версии, но сдается ровно в то мгновение, когда Эд трет лицо руками с непониманием и порывается подняться. — Я... Я уже. Я оставлял у него дома браслет, думал, она найдет, начнет узнавать, догадываться... Но он, видимо, слишком хорошо заметает следы или оправдывается, я не знаю. Но ничего, кроме его приездов ко мне, не случается. Вчера он ко мне ночевать приехал, видимо, поругался с ней. Знаешь, как я доволен был? — Из-за тебя? — Что? — переспрашивает Арсений, сводя брови. — Поругались из-за тебя? — Да, — на выдохе признается Арсений и прячет лицо в ладонях, щекой цепляя подаренный Антоном браслет. — Я специально оставил у него в тачке салфетку с помадой. Точнее, сначала случайно ее как-то уронил, а потом уже не стал поднимать, сделал так, как сделал. Но зато он приехал ко мне ночевать, Эд. Мне так хорошо с ним спать, я просыпаюсь такой, как будто неделю спал на царских перинах, а сегодня мне какая-то херня снилась. Эд, честно, плана особенного не было поначалу, а потом... Ты должен меня понять, Эд. Я не могу уже его оставить, потому что я сам сдохну без него. — Тебе надо отвлечься. Так нельзя жить, Арс. Сейчас ты делаешь все эти пакости по мелочи, но шо потом? Шмыгая носом то ли от общего состояния беспомощности, то ли действительно от печали, Арсений жмет плечами каким-то дерганным движением, ерзает по дивану и стыдится даже глаза на Эда поднять. Но отвечает он стабильно: — Не знаю. Может, она уйдет от него, Эд? — Если еще не ушла, то не уйдет. — Она не знает, что он... — Узнает и уйдет? — Да. А он — ко мне. — А ты думаешь, шо он захочет уходить к тебе, если брак, который он так ссыт просрать, несмотря на измены, развалишь именно ты? Конечно, он конченое говно, сам этот брак добивает, но ты в его глазах станешь причиной, от него не зависящей, и на тебя могут полететь все шишки. Наконец Арсений поднимает голову, стеклянно-слезливым, как у котов, взором смотрит на Эда и трет нос кулаком. Это он тоже понимает, не маленький, но никуда не может деться от желания разбить окно в заброшенной лачуге — если она брошена, то никому не нужна, значит, можно и даже нужно разбивать, потому что потом там внутри кто-нибудь пригреется во время дождя. К тому же, Антон не так уж и печется о браке, раз едет к нему после небольшой ссоры и остается на ночь. Антон, прежде смотревший на часы чаще, чем на самого Арсения, теперь спит у него дома спокойно и утром отвозит его в студию, приготовив завтрак на двоих. За такое короткое время Арсений выбивает себе лучшие условия — и будет продолжать, потому что он ей не нужен, потому что он ее все равно не любит, а у него-то как раз буря, шторм и тридцать три несчастья, по причине чего именно он должен каждое утро просыпаться с Антоном, завтракать, целоваться в машине, ездить в магазины и отпуска, вечером смотреть кино или обсуждать день, заниматься с ним сексом на мягчайшей, бесконечной кровати, ласкаться под его сильные, крепкие руки, целовать его после оргазма и шептать всякие глупости, лежа на груди. Именно Арсений должен все это иметь: никто из любовников и любовниц прежде не добился от него такой щедрости во времени и внимании, значит, у Арсения есть все шансы стать не любовником. Жаль, что Арсений не понимает одной простой вещи: только ему в голову приходит идея увести Антона, подставляя его перед ней, только он хочет получить его себе. Прежние любовники и любовницы хотели просто хорошо провести время с приятным, богатым и обходительным мужчиной, который устроит вечер и закажет такси на их адрес перед тем, как отпустить навсегда, ради приличия обменявшись номерами. А Арсений, ворвавшись внезапно, требует большего и постепенно пилит сук, на котором сидит. Но кто может, не видя обратного, смело утверждать, что он не умеет летать?

***

Кот, ток, крот, рот... — Эд, ну как тебе? Мгновенно на голос Эд поднимает голову, отрываясь от мобильной игры, где нужно из букв собирать разные слова, и хлопает ресницами на Арсения, открывшего наконец шторку примерочной (не хочет, чтобы все слышали его разговоры с Антоном, которому он ответственно пишет сейчас) и опирающегося плечом на стену в ожидании. Глянув бегло на рядом сидящего Егора, Эд кивает несколько раз и осматривает Арсения уже вдумчиво — норковая шуба на нем так и блестит под светом, идеально оттеняя синющие глаза. Загляденье, если не думать про то, что Арсений деньги на нее получает от Антона и теперь тащит их с Егором помогать при выборе. Благо, фотографироваться в зеркале умеет, поэтому никому не приходится подрабатывать фотографом после работы в студии. Они приезжают именно в этот магазин по совету Антона, и Арсений уже, наверное, с полчаса меряет разные, что-то ему записывает в виде видеосообщений, постоянно просит Эда глянуть и оценить (Егор это делает сам, без просьбы), красуется перед зеркалом и — что самое яркое, о нем сейчас говорящее — вообще не смотрит на аккуратные, с брендами ценники. Вместе с тем, что они едут сюда на такси, заказанном Антоном, так еще и шубу Арсению вместе выбирают на деньги из чужого кошелька — на деньги из кошелька его женатого любовника. Прямо-таки колотит Эда внутри от понимания, что это все устраивает для Арсения женатый мужчина, по словам самого Арсения, сказавший ему «не мерзнуть и купить шубу» в последнюю встречу и переведший ему крупную сумму, раз сейчас Арсений выбирает красивое, а не удобное по цене. Кстати, холодает действительно. Вдруг даже какой-то намек на снег сыпется с неба, хотя рано. Морозит сильно, люди переодеваются мгновенно из легких курток в зимние пуховики. Слишком быстро для погоды, но что есть — и как-то указать туда, вверх, в небо на ошибочность условий неприлично и бессмысленно. Сильного, зимнего холода, безусловно, ждать и ждать всем любителям закутаться в шарф, шапку, пуховик и тащиться так по сугробам, но уже стоит переодеться и «переобуть» машины, как детей, а то мало ли что завтра отчебучит регулятор погоды там наверху. — Эд? — Мне белая больше нравится, — уже в третий раз Эд повторяет эту фразу, и Арсений сводит брови на переносицу, поджимает губы и возвращается в примерочную, плавно закрывая за собой шторку, идущую в сторону как по маслу. — Арс? А тебе-то какая заходит? Ты ее и бери, не я же буду таскать твою царскую шубку. — Мне нравится, м-м, — Арсений высовывает голову в щель между шторой и стеной, разглядывает ту тонну консультанток, набежавших к клиенту при деньгах, и кивает на четвертую слева, — вот эта. Дайте мне ее еще раз померить. — Пожалуйста, — Улыбается светловолосая, низенькая девушка и подходит, чтобы скрыться за шторой и помочь надеть шубу. — Эд, ну эта? Нет? — Он выходит, сует руки в глубокие карманы и хихикает, стоит Эду погладить мех и пофыркать, делая вид, будто он разбирается на достойном уровне. — Она и ему нравится. — Ну бери эту, Арс, шо я тебе, советчик? Откуда ж я знаю, какую тебе лучше? — Да, действительно, эта и мне нравится, — поддерживает внезапно Егор, до этого больше молчавший, но чутко отвечающий на все вопросы Арсения, на которые он мог ответить. — Очень красиво сидит на тебе. И не длинная, и не короткая. Она больше других тебе идет. — Да? — Да. Развернувшись, Арсений идет к длинным высоким зеркалам, проходится перед ними, переписывается изредка — логично — с Антоном и общается о чем-то с той же консультанткой, которая эту шубу ему и предлагает. Конечно, он про шубы знает лишь то, что они бывают натуральные и нет, но делает такое лицо, словно всю свою жизнь умеет их отличать друг от друга и может часами говорить про качество всего изделия. В целом, ему безразлично мнение о нем, особенно от незнакомой девушки, которую он видит первый и последний раз сейчас, но повыебываться тоже хочется. Это, кстати, очередное изменение, созданное появлением Антона. Арсений слишком много берет на себя теперь и выглядит так, будто у него муж — нефтяной магнат. Во-первых, Антон ему не муж, он женат, во-вторых, до нефтяного магната ему столько же, сколько до Сатурна пешком. Выебонов у Арсения может быть хоть вагон и маленькая тележка без колеса, но на самом деле он остается таким же. Когда Арсений в последний раз подходит посоветоваться к ним, Эд спокойным жестом берется за ценник, переворачивает его, и брови у него подскакивают в приятном ахуе — иначе не сказать, даже если очень постараться. На такие деньги можно жить несколько месяцев при желании даже в Москве, а Арсений себе покупает шубу, в которой будет находиться десять минут в день, ожидая такси, заказываемое Антоном, или самого Антона. Не то что бы Эд готов осуждать его за умение найти и потратить деньги, но удивиться ему никто не запретит. Цена-то действительно немаленькая. Порыв Антона Эду ясен отлично, он об этом думает ровно одну минуту, пока они только едут сюда: ему хочется иметь красивого, ухоженного, одетого добротно любовника, который будет давать ему счастье и удовольствие, улыбаться и в рот заглядывать, влюбляясь в каждый подобный жест. А вот Арсений в своей игре слишком крупно ставит, хотя Эд, если бы у него был бы женатый любовник, работал бы по схеме — с паршивой овцы и шерсти клок. Необязательно же сильно разлагаться морально, чтобы из воздуха получить бесплатные поездки на такси, вкусные ужины из дорогих ресторанов и дорогущую шубу. Хотя Арсений, по мнению Эда, уже в процессе этого страшного гниения, когда нет желания ни скрываться, ни делать вид свободного человека, ни жену признавать главенствующей, право имеющей. Тут уже Арсений рулит, и Эд это отлично видит и чувствует через изменившиеся привычки, через резко возросший уровень этих самых выебонов. Пока Арсений оплачивает, получает красиво собранную шубу, Эд утаскивает Егора покурить на улицу и дымит, поглядывая на подъезд к магазину. Он, безусловно, хочет рассмотреть машину Антона, про которую Арсений достаточно говорит при виде всяких огромных тачек, но больше он стремится к тому, чтобы зло зыркнуть на Антона и отвернуться с таким видом, точно он интеллигентно сдерживается от желания вмазать ему по лицу. Это Арсений не одобрит, но, с другой стороны, им обоим будет наплевать на этот факт. — А куда вы поедете? — Возникает за спинами Арсений, клацающий что-то в телефоне. — Ко мне, — сразу отвечает Егор, улыбаясь уголками губ, и темно-зеленую шапку натягивает сильнее на уши: мерзнет. — А что? — Адрес скажи, Антон вам такси закажет. — Мосфи... — Мы сами доедем, — встревает Эд, который и без того чувствует себя большим ублюдком, получающим поездку на такси сюда ради молчания и удовольствия Арсения. — Вон метро, в конце концов, такси вызовем сами. — Да ладно тебе. — Егор пихает его в бок и заглядывает глаза-в-глаза, пожимая плечами. — Это нормально. Тем более, если у человека есть возможность. Эд, это не так уж и принципиально. — Отлично. — Арсений всовывает Егору свой телефон, чтобы тот набрал адрес такси в диалоге с Антоном, и молча щурит глаз на недовольного лицом Эда. — Вы же сюда поперлись ради меня, поэтому это нормально. — Ладно. — Дурачина, — фыркает Арсений, когда убирает возвращенный мобильник в карман куртки, и расплывается в улыбке, стоит ему увидеть подъезжающую машину Антона. — Щас я приду. — И лётом спускается по лестнице, по-хозяйски убирает шубу на заднее, затем стучит костяшкой по окну спереди и обнимает себя руками, чтобы согреться (только дураки покупают шубу и не надевают ее, если мерзнут — ах да, Арсений и есть дурак). Искоса Эд наблюдает за тем, как они разговаривают, пока Антон что-то делает в мобильнике с занятым видом, но уверенно кивает на все слова Арсения и что-то отвечает вдумчиво каждый раз. Он приезжает сюда, непохожий на создаваемый образ, — в кепке, надвинутой на глаза, в кожаной куртке с мехом у горла, с очками на глазах в холодный, пасмурный день. По нему видно, что он не очень уж и желает утром наблюдать свои фотографии в желтых пабликах, но не забрать Арсения не может. Через пару минут рядом с его огромным автомобилем становится такси, и Арсений машет Эду и Егору рукой, подзывая, обнимает обоих торопливыми движениями, наблюдает за Эдом внимательно, как будто тот может вцепиться в глотку Антону, преисполненный осуждением, просит написать, когда они доберутся, и к Антону возвращается. Судя по тому, что Эд видит из окна такси, пока сверяют адрес, Антон и Арсений мгновенно садятся в машину и уезжают даже первее них, несмотря на то, что Антон курит до этого мгновения и выглядит самым неспешащим человеком во вселенной.

***

Обнимая ладонями кружку с изображением смешного, мемного котенка, Арсений жует пиццу и молча наблюдает за тем, как Антон курит и разговаривает по телефону, уже привычно и ожидаемо распахнув окно, невзирая на холод, и подавшись вперед. Мало что, конечно, можно определить, пока Антон стоит спиной и переговаривается какими-то короткими фразами, изредка и вовсе мыча согласно, но Арсений уверенно чувствует его напряжение и неудовольствие тем, что кто-то ему звонит в свободное от работы время и отвлекает от того импровизированного романтического ужина, который они устраивают. Следующие несколько дней они не смогут увидеться: завтра день у Антона загружен максимально, судя по его рассказам, а послезавтра Арсений идет с Эдом и Егором на тусовку. Впрочем, они как-то и не обсуждают это послезавтра, потому что привыкают списываться посреди дня и узнавать о возможности увидеться вот так вот резко и прямо, без подъездов, без планирования сильно заранее. Антон планирует исключительно продолжительные встречи, а не обычные вечера, состоящие из поездки до квартиры Арсения (отель отлетает так быстро, как только может, и уединяются они теперь только в квартире Арсения), ужина, чаще всего секса, неглубоких разговоров и кофе перед самым Антоновым уходом. Опустив подбородок на колено поднятой на стул ноги, Арсений тянет ниже огромную фиолетовую толстовку и дергает веревочки капюшона, то затягивая его на голове, то распуская. Некоторая одежда Антона быстро перебирается в квартиру Арсения, и теперь у него даже есть собственная полка в шкафу-купе. Всего по мелочи, но эта толстовка не уходит от Арсения ровно с того мгновения, как он однажды укутывается в нее и кидает Антону фотографию в зеркале, где смешно кривляется, стоя только в ней и трусах. Теперь у Арсения и на вещи его права появляются — давит, пролезает по щелям, заполняет, берет слишком много для любовника, но при этом действует, будто бы по книге хорошего любовника женатого мужчины. Он не оставляет стремления получить свое целиком, да и Антон, видя его посягательства, не злится и не требует прекратить, только ухмыляется и целует, поэтому Арсений видит перед собой зеленый свет. Кто бы еще знал, что через очки с зелеными стеклами и красный будет выглядеть зеленым? — Как же это все остопиздело, — ударяя на третий слог последнего слова, вздыхает Антон и садится за стол. — Была бы моя воля, я бы уехал жить в лес. — А как ты без интернета собираешься жить? — Да легко. — Он откусывает от пиццы, широко открывая рот, и Арсений повторяет его движение. — Во-первых, меня не будут дрочить по работе. Во-вторых, я не буду зависать в лентах и лайкать тупейшие посты. В-третьих, я не буду вредительствовать людям, которые от меня чего-то ждут. Вон, Руслан уже неделю пытается найти у меня свободные пару часов, чтобы посмотреть вместе футбол в записи. Ради меня-то ждет, не смотрит, даже результаты не знает, а я так... — Ну так поезжай к Руслану, — спокойно замечает Арсений, и Антон с каким-то новым чувством осматривает его, словно ждет сейчас подвоха или предъявы, словно сейчас надо его отчитать, чтобы сохранить баланс, но этого не происходит. — Ты думаешь, что я обижаться буду? Что я, дурак? Шаст, честно, ты... — Я сам хочу к тебе приезжать вечером или забирать тебя с работы. Моя любимая часть дня. — Да? — Ага. — А мне больше нравится часть дня, когда я сладенько сплю. — Это база, — молодежно (так ведь говорят среди подростков?) подытоживает Антон и переводит тему, ураганом сметая прошлую: — А эти твои друзья, они встречаются? — Ну так. — Он неопределенно качает ладонью, растопырив пальцы, и принимается доедать свой кусок пиццы, еще и колой запивая, чтобы точно не продолжать этот разговор, но Антон выжидает, глядит из-под кудрявой челки и ждет, поэтому Арсений вынужден продолжать: — Я не могу говорить, да и они мне ничего так уж ярко не говорят. Не буду же я додумывать. — М-м. — Покивав, Антон откладывает наконец телефон экраном вниз на стол и обращается целиком к Арсению, с интересом к разговору поедая его глазами, блестящими зеленью, летом, кошеной травой, деревней. — Можно же доверять им, да? — Да, конечно, ты чего? Их взгляды пересекаются, и ни один не отводит первым, разве что моргают, когда уже совсем невтерпеж и хочется хотя бы на мгновение прикрыть веки. Видно, что Арсений знает ответ на свой вопрос, что Антон не намерен обсуждать Софью здесь, что оба не стремятся на пустом месте обсуждать какие-никакие, но отношения, что про какие-либо скорые действия речи быть не может, что развод — тема неоткрываемая, заблокированная. Арсений рад ее начать, настоять на решении, выдавая нездоровое про выбор между двумя людьми, вбросить намек на нежелание жить в положении любовника долгое время, но боится и реакции, и последствий. А Антон-то и не начнет — его, в целом, устраивает все, кроме моральных страданий и мук, которые ждут его вместе с шампурами в аду, где черти будут делать из него шашлык, припоминая все гадости, совершенные в жизни. Антону удобно — и пока ему удобно, он не слезет с двух стульев и будет рваться пополам ради сохранения обоих. В детстве его плохо знакомили с поговоркой про двух зайцев, которых в итоге не поймать, если пытаться ухватить разом двух. Антон в своем удобстве настолько преисполняется, что находит приличным и достойным то, как он между струек, между пальцев скользит и выворачивается. Там Софье в лицо лжет про совещания, про занятость, тут Арсений искренне верит (или делает вид? Или он не настолько ему доверяет, чтобы верить в эти сказки про белого бычка? Или Арсений соглашается играть в его игру, ожидая своего коронного хода, пряча в рукаве козырь, и Антон тут вовсе не в дамках?) в детокс Антона от работы и тонны сообщений и массы новостей. И если Софье-то привычно врать, то после подмены понятия «отдых с женой» на «детокс» для Арсения Антону хочется то ли зеркало с отражением собственного лица раскрошить, то ли признаться во всем и ей, и ему. С другой стороны, не думает же Арсений, что его появление что-то коренным образом меняет в его отношениях с Софьей, что Антон, к примеру, отказывается от секса и вечеров с ней? Антон не дает ему повода так думать — и старается змейкой виться, чтобы и тут, и там успеть. Впрочем, Антон может врать Арсению, но не себе: это единственное верное теперь. Конечно же, меняется что-то внутри него самого, отношение к Арсению уже совершенно иное, мягкое, чуткое, нежное, жаркое, но никак не отдаленно хорошее, да и мысли про скандал из-за очередного опоздания на час-два или — ого! — развод пугают чуточку меньше, чем раньше. Они теперь заканчивают ужин, говорят о всяких мелочах — но эти мелочи уже не такие мелкие, как прежде, потому что оба вдруг как-то проникаются друг другом и доверяют чуточку больше — и потом передвигаются как-то привычно в спальню. Сначала, конечно, Арсений делает вид, что просто хочет полежать после рабочего дня и поговорить про свои проекты, и в сравнении с прежним быстрым переходом к сексу они долго подходят к этому. Антон отстраненно гладит его бедра, живот легкими, непринужденными касаниями, а Арсений действительно с удовольствием уделяет время своим идеям, озвучивает несколько и, не получив какой-то невероятно восторженной реакции, оборачивается в чужих руках. Он садится Антону на колени, отбирает у него мобильник, суя на тумбу, и они лижутся, как привыкают, постепенно переходя в горизонтальное положение. Антон берет его так привычно и так хорошо, что у Арсения вышибает все мысли, что даже тяжесть в поднятых и закинутых на чужие плечи ногах не ощущается практически: отключается он, как компьютер, шнур которого выдергивают из розетки, и весь отдается сначала прелюдии, а потом самому процессу — в сексе у них, впрочем, особенно ничего не изменяется. Антон также жарко и ярко шепчет ему что-то на ухо, пока возбуждает, доводит до приятной истерики и трахает мерными, глубокими толчками, а Арсений плавится, чешет его кудри, царапает слегка-слегка ему плечи, кусает свои губы и стонет самым натуральным образом, потому что каждый толчок отзывается где-то в душе фейерверком. Только одно — Антон легче принимает тот факт, что ему жизненно важно после оргазма полежать рядом с ним, понежить его прикосновениями кончиков пальцев, пощекотать бока, поцеловать в шею, пошутить какую-то глупость перед тем, как уйти в душ и уехать через минут двадцать. Сейчас он тоже остается, гладит Арсения по взмокшим волосам, поправляет на нем футболку, которую тот не снимал, торопясь, и целует в висок периодически, словно это возвращает в реальность. Потом исправно уходит в душ, взяв одежду, которую все равно сменит на ту, что есть с собой (а у него здесь не только оставленные вещи, но и те, которые постоянно трясутся в машине на всякий случай), после сидит на корточках возле постели и щекочет Арсению нос кудрями, пока трется лицом о его шею и оставляет мелкие поцелуи на взмокшей, заласканной коже. — Буду скучать, — мурлычет Антон, прикусывая кожу над ключицей, и с какой-то тонкой, понятной только ему претензией выгибает бровь из-за отсутствия реакции. — Арс? — Я тоже буду скучать. — Он приподнимается на локоть и целует Антона в губы первым, прихватив подбородок двумя пальцами и потянув на себя. — Очень-очень. Но ты все равно не останешься без моих дурацких кружочков, не рассчитывай на это. — Уже жду твоего утреннего. От шкафа. Ты очень красивый, когда... — Когда что? — Когда выбираешь одежду на день. Ты тогда очень уж воодушевлен. — Или когда голый? — Ну, это тоже. — Антон смеется, морща смешно нос. — Ты всегда красивый. И еще одно — уходя, Антон закрывает за собой дверь своими ключами. Арсений выделяет ему два красивых блестящих ключа, и Антон теперь не должен тянуть его с собой в коридор, вырывать из неги удовольствия, а Арсений, занеженный и затисканный, отключается ровно в тот момент, когда проверяет будильник на мобильнике и слышит уезжающий вниз лифт.

***

Темный город сверкает окнами, фарами, отблесками в витринах и стеклянных остановках. В открытое окно автомобиля гладящими потоками врывается ветерок, ласкает лицо Антона, дергает кудри из стороны в сторону, проскальзывает по всему салону и выпрыгивает снова в еще живую улицу, в ее активный поток других машин. Антон выпроваживает этот ветерок вместе с сигаретным дымом, одной рукой уверенно ведет автомобиль по улицам, другой то сигарету прихватывает, то в мобильнике переключает трек. Он замирает, когда музыка вдруг резко обрывается и воцаряется на какое-то время тишина. Ему уже понятно, что это ее отключает входящий звонок, но в первое мгновение Антон дергается — и он почему-то стойко верит в то, что звонит ему Софья. Но это оказывается мама, и он принимает звонок. — Привет, Антош, как твои дела? — Привет. — Он надеется, что она что-то еще спросит, но вздыхает и отвечает: — Нормально, еду домой. А у тебя? — Это тебя так отец муштрует работой? — Мам, ну ты же знаешь, что сейчас все на мне, пусть отдыхают... — Ладно, мне, если честно, неинтересно слушать про твоего отца. — Как же все-таки хорошо, что родители Антона разводятся пусть и со скандалом, но остаются в нейтральных отношениях, не ненавидя друг друга до желания вгрызаться в глотки. — Расскажи лучше про тебя, про Софийку. Как у вас дела? Детишек еще не планируете? Антону хочется вывернуть руль на встречку, чтобы не отвечать. Но он только сигарету в окно выбрасывает, берется за руль двумя руками — на секунду ему становится жутко от мысли, что мозг может непроизвольно воплотить это внезапное, неискреннее желание — и выдавливает из себя жалкое: — Нет. — Ну это понятно, вы молодые, вам жить в свое удовольствие еще лет пять точно. — Ага. — Вы поругались? — Да нет, — врет Антон нагло и жмет плечами сам для себя, подтверждая собственную мысль, что лжет ей не только про Софью сейчас, но и в юности про первый алкоголь, первую сигарету, первый секс и задержание за рисование граффити, после которого отец его забирал из отдела и молча, с осуждением смотрел через верхнее зеркало потом всю поездку, но скрыл это ото всех и ни слова не сказал ни тогда, ни после. — Лучше расскажи про себя, мам, я редко тебе звоню, просто, ты сама понимаешь, я занят очень, домой захожу — и спать заваливаюсь мгновенно. — Так с тобой ни одна женщина жить не будет, Антош. — Да я в курсе. — Антон хочет огрызнуться, но вовремя себя останавливает и повторяет попытку, которая бесполезна в отношении матери, заподозрившей какие-то проблемы в отношениях сына и невестки: — Ты про себя, мам, расскажи чего-нибудь хорошего. Как там Шлейф? Прекрасная, на самом деле, псина — с тонкими высокими ушами, с мокрым носом, белой шерсткой и рыжим пятном на животе, с довольной мордой и со сверкающими глазенками. И за мячом бегает по парку просто отменно, хоть на выставки отправлять, да жалко мучить и времени нет. Да и родословной там нет. Пес и пес. Зато зовут Шлейфом. Можно попробовать найти имя круче, но вряд ли — Шлейф всегда будет самым крутым. — Спит в лежанке, которую ты заказывал ему. Вообще не отходит от нее. Любит тебя, хотя кормлю, пою, люблю его я, Антош, тебя все любят. — Конечно. — Говоря это, Антон думает о том, что его любят не только родители, пес и жена, а еще некоторые любовники, любовницы из недалекого прошлого и Арсений. — Я приеду как-нибудь? И к тебе, и к Шлейфу. Скучаю по Воронежу уже. — Я всегда тебе рада, приезжай. Софу бери с собой, мы с ней по-женски пообщаемся. Узнаю про все твои проколы, — она шутит, но у Антона сердце падает в пятки и давит вместо него на газ. — Все, все, слышит он твой голос, вон, аж подскочил, уши вверх, ну и хорошенького ты мальчика мне привез! Чудесный пес, Антош, а умный до ужаса! Судя по всему, мобильник она подносит к Шлейфу, и Антон с пару минут с ним сюсюкается, слыша тявканья и веселый лай вместе с цокотом когтей. По ту сторону ему безумно рады, и Антон с легкой душой потом говорит с матерью еще минут десять, желает спокойной ночи и дожидается, пока она сбросит. Подсознательно ему легче, но от возвращения в мгновения стресса во время этого разговора Антон чувствует, как его всего окутывают мурашки. Домой это, впрочем, не мешает вернуться с обыкновенно ровным и спокойным лицом, будто у него нет внутри шторма и тонущих флотилий. Странно, но факт — когда он открывает своим ключом квартиру, во всех комнатах темнота и тишина; когда он, не снявший даже кожаной куртки, проходит по коридору и приоткрывает дверь в спальню бесшумно, он видит, что она уже спит, укрывшись до шеи одеялом.

***

Жжется. Кофе жжется, неприятно обдавая пальцы жаром через стенки стаканчика с красиво выведенным именем на боку, и Антон постоянно перехватывает стаканчик из одной руки в другую, дергает пальцами, отстраняя от горячей поверхности, и стучит кольцами глухо и твердо. Он, вышедший полчаса назад на обед и взявший по дороге назад себе стаканчик латте, теперь ходит по коридорам, заглядывает в кабинеты и, вроде бы ища Диму из отдела рекламы, общается со всеми, кто проявляет такое желание. Разговаривает он и про жуткий холод, и про рабочий день, кому-то даже делает замечание за листание ленты социальной сети с рабочего компьютера посреди рабочего дня. Антон впервые за долгое время ощущает такую прекрасную для него власть — до этого он перескакивал от чувства вины перед Софьей к чувству вины перед Арсением, а сейчас ходит и рулит людьми, находящимися под его влиянием только из-за долгосрочного отпуска отца и отчима, которые и занимаются обыкновенно делами компании. Такое испытание зрелости для Антона, и он, кажется, неплохо справляется с этим. Впрочем, лучше чем с браком, а это уже огромный успех для Антона, который, несмотря на ум, умеет не вылезать из череды жизненных ошибок. Диму он ищет долго: его нет ни в его кабинете, ни в зале его отдела, ни в сети где-нибудь в социальных сетях. Запрягать секретаршу или кого-то еще, кто попадется на глаза и под горячую руку, Антон совершенно не хочет и поэтому садится посреди коридора — между пальмой в черной кадке и подоконником. Пока есть время, он исполнит собственное желание и глянет, что же за последние часы Арсений ему присылает. Там и выбор одежды для съемок рекламы, и фотография любимого пирожного с вишней, и найденные стикеры с котами, и предложение созвониться вечером по видеозвонку, чтобы не сильно скучать, и видео, записанное на камеру мобильника, а не в самом приложении, где Арсений танцует какой-то дурацкий тренд с Егором под заедающую в голове песню. Антону приятно это все сейчас увидеть, и он с совершенно удовлетворенным и влюбленным лицом пересматривает видео пару раз, глядя исключительно на улыбчивого и сверкающего Арсения в широких брюках кофейного цвета и такого же цвета рубашке с пурпурным карманом на груди. Потом он-таки отвечает, дополняя все стикерами с глазами-сердечками, а затем пальцы зависают над всплывающей клавиатурой мобильника, и он несколько раз стирает то, что пишет в порыве. Ищет стикер с котом, отправляющим воздушный поцелуй, отправляет сразу несколько — считает, получается семь — и возвращается к видео с танцем, но его отвлекают приближающиеся шаги, и он задирает голову, мгновенно кивая и заговаривая: — О, Дим, я тебя и жду. — Антон встает и пихает телефон в карман брюк. — Поговорим у тебя? — Что-то не так? — Не ожидавший, что Антон самостоятельно придет посреди рабочего дня к нему, Дима считает, что где-то в работе происходит ошибка или что-то вовсе идет не по задуманному плану, и отпирает дверь торопливыми движениями. — Нет, я как к другу. Друзей много у Антона, а нет одного такого, кому бы он мог искренне теперь все сказать, у кого мог бы попросить совета. — А. — Дима кивает, входит в кабинет первым и сразу садится на диван, разграничивая рабочий разговор через стол и дружескую беседу. — Ну давай. Ты мог меня к себе позвать, позвонил бы — и я бы пришел. Антон отмахивается, садится в кресло напротив дивана и закидывает одну ногу на другую, расслабляясь и ища догадку во внимательном взоре Димы, но тот смотрит обыкновенным взглядом ждущего человека — и Антону приходится едва ли не пытать себя внутренне, чтобы заговорить: — А как ты с первой женой разводился? — Ты че, разводиться собрался? — в лоб спрашивает Дима, никогда не отличавшийся аккуратностью в деликатных вопросах. — Да просто скажи мне, как ты пришел к тому, что развестись хочешь! Что ты сразу! — Не психуй, я понял. — С той самой понятливой улыбкой он кивает, хмурится и продолжает: — У меня все достаточно просто. Времени мы проводили друг с другом недостаточно, да и в креативный отдел Катя устроилась, но я, конечно, до разговора и расставания с Юлей даже не пробовал как-то с Катей сблизиться, общались про погоду-работу. Потом развелся и в ресторан пригласил пообщаться. Развелся и развелся. Мы же недолго прожили. Я нормально пережил, Юлька тоже, сейчас даже видимся иногда как друзья, она мне советы дает, когда я с Катей ругаюсь. В общем, остались друзьями, хотя могли бы друг друга вклочья порвать. Почему спрашиваешь-то, Шаст? — Неважно. — Антон отмахивается. — Интерес. — Интерес? — Ага, — он говорит уверенно не потому что уверен, а потому что хочет себя скорее уверить. — И что, как это происходило вообще? — Что именно? — Как ты решил, что хочешь развод? — Думал, думал и еще раз думал. — Видя, что этого недостаточно, Дима продолжает: — Когда окончательно убедился в этом, поговорил с Юлей, рассказал о своих мыслях, спросил про ее ощущения... Но она сама что-то подобное чувствовала внутри себя, мы здесь легко сошлись. Я по-джентльменски съехал, квартиру после развода ей оставил, там такой ремонт, что продавать ее чужим людям было бы кощунством. А требовать ее себе я посчитал неправильным. В конце концов, она душу вложила в эти все обои-полы-диваны-шкафы, я оттуда только плойку и свою одежду увез. — Ага, — мычит задумчиво Антон, кусая губу. — И что? Вот вы решили во время разговора про развод, а дальше что? — Я собрал вещи и уехал в отель на ночь, нашел себе съемную квартиру. — А потом? — Потом мы с ней встретились в ЗАГСе, развелись, кофе попили вместе и разошлись, как в море корабли. — Ясно. — Антон резко поднимается. — Я понял. — Что ты понял? — Все я понял. — Выходя в дверь, он оборачивается на мгновение к нему и говорит: — Работай, Дим.