Из дома в отель

У Софьи оказываются какие-то срочные дела — и она практически сразу после приезда домой, бросив чемоданы, мчится в свой салон красоты и Антону скидывает видеосообщение из такси. Несмотря на то, что люди после свадеб друзей стараются хотя бы немного отдохнуть от общества, полежать дома с мигренью и пожаловаться на то, что пили слишком много, она красивым беленьким электровеником летает по Москве — решает свои дела в салоне, едет до подруги, которую вчера бросил парень, потому и приезжает вечером домой она позже Антона. А Антон старается свою мерзость немного потереть. В душе. Вся квартира-то убрана домработницей, а предварительно проверена им на предмет сомнительных находок. И он, приехавший раньше Софьи, открывает бутылку вина, ставит аккуратные, ей купленные свечи на столе, а вопрос ужина оставляет открытым и просто ее ждет, как будто он хороший супруг. В коридоре квартиры он помогает ей снять плащ, даже опускается на одно колено и расстегивает ей сапоги под рассказы, какой их общий друг Славик — мудак и идиот, потому что теряет девушку из-за каких-то своих выебонов, вылившихся в то, что он на какой-то тусовке спит с танцовщицей. И Антон угукает, убирает сапоги в сторону, но она заходит сначала в спальню, чтобы взять одежду на смену, а Антон как-то подсознательно тянется к ванной комнате, моет там руки с усилением, будто Арсений может остаться на них хоть запахом, хоть следом гигиенической помады, осматривает все взглядом детектива и, улыбаясь Софье, уже подошедшей, уходит в кабинет. Внутри что-то тянет, кружит, сжимается, и он ходит по кабинету широкими шагами, слушает звук льющейся воды очень отдаленно, на минуту возвращается на кухню, поджигает свечи, снова топчется по кабинету, бредет по коридору медленными вдумчивыми шагами и натыкается взглядом на браслет, лежащий поверх шкатулки для украшений. Посреди квартиры, перед зеркалом, на этой шкатулке лежит аккуратный браслет Арсения. Кто? Софья? Домработница? Утром его еще не было, он брал из шкатулки несколько колец, которые до сих пор на его пальцах блестят серебром и камнями размером с голову какой-нибудь ящерки. Значит кто-то между их отъездом и его возвращением видел этот браслет — либо Софья, либо домработница. Но Антон ведь все проверял по два раза, ничего не мог пропустить... Да и Арсений, кажется, этого браслета не снимал. Или в машине он уже был без него? Расстегнулся? Он сует браслет в карман пиджака, расхаживается по всему коридору истинно царскими шагами, а как вода в ванной комнате выключается, исчезает за прикрытой дверью кухни и со сложным лицом глядит на беспокойное пламя свечи. Его до нервозности волнует этот браслет, но нет ни секунды разобраться с происходящим: Софья в домашней сиреневой пижаме приоткрывает дверь в кухню, заглядывает и расплывается в нежной, влюбленной улыбке. — Спасибо. — Садясь, она ловит его бегающий взор и немного тускнеет. — В честь чего праздник? — Просто соскучился. — И это же не ложь, он действительно скучает по ней, хотя время проводит прекрасно и без ее присутствия в квартире. — Да? Хорошо. — Она поправляет немного влажную после умывания прядку волос и кивает на бутылку вина. — Наливай тогда, или мы трезвенники теперь? — Не дай Бог! — Давай все это прекрасное в зал? Там включим фильм какой-нибудь, и... — Есть идея получше. Антон встает, в оба широких бокала с прозрачными ножками наливает вина, касанием к плечу просит ее сидеть и относит и свечи (какая же банальщина), и бокалы в спальню. Не в гостиную. Слишком много теперь будет для него значить эта комната. К тому же, не зря он оставляет себе место для отступления — и ни в коем случае не очерняет их спальню, их кровать, их выбранное Софьей однотонное постельное белье. За ней он возвращается практически через минуту, когда проходит все стадии ахера, когда убирает браслет в тумбу под какие-то бумажки, когда снимает пиджак, когда переводит мобильник на беззвучный режим. Мгновенно Софья его обнимает, целует в губы, прикрывая глаза и ресницами роняя тени на щеки, и он с удовольствием, с легкостью отвечает ей. Гладит ей плечи, руки, волосы, спину, и они не двигаются за порог кухни. — Я тоже соскучилась. Усмехнувшись помягче, сгладив уголки губ, Антон перекладывает ее руки себе на плечи, кончиком указательного пальца щекочет кожу бедра у линии ее пижамных шорт, и она, понимающая, на что он намекает, послушно отталкивается от пола и обхватывает его пояс ногами. Привычно, красиво, эстетично, нежно. И он уносит ее из кухни, шепчет ей какую-то милую глупость на ухо вместо поцелуев и, ограждая спальню даже от воздуха из всей остальной квартиры, закрывает за ними дверь. Не пустит. Не готов. Не сейчас. Но она ему несомненно нужна. Желанная, нежнейшая, любящая женщина не может вызывать у него никаких чувств, кроме любви и нежности, пусть он и изменяет ей, пусть и был здесь с Арсением в разных позах на разных поверхностях. В других комнатах — был. В спальне — земщина.

***

Как логично можно предположить, вечер они не заканчивают так предсказуемо — и Антон ради какого-то внутреннего спокойствия предлагает ей съездить в ресторан. Они оба не любители готовить, да и время провести вместе — идея отличная. Честно, Антон хочет этого не только ради создания образа хорошего семейного человека, он-таки не конченый ублюдок — ему приятно проводить с ней время, общаться обо всяком и все, что включает в себя брак. Она ему и жена, и подруга. Возможно, в этом как раз есть та самая проблема, о которой он старается не заговаривать вообще, ибо она порождает его измены в первую очередь. Ему всегда казалось, да и кажется сейчас, что супруги должны уметь дружить. Обязаны — так даже правильнее. Обязаны говорить как друзья, выпивать по вечерам без подтекста и обсуждать общих друзей. У него перед глазами отличный, хороший пример — отец и отчим. Да, начинается у них все с того, что они являются любовниками, но идет в дальнейшем плавно, красиво и добротно. А Антон систему благополучно решает наебать — и наебывает больше себя. Нет, он ее, конечно же, любит как хороший супруг. Но вот эта дружеская часть отношений все чаще преобладает над любовной. И этого Антон, считающий себя гением стратегии, не учитывает так по-тупому. И вроде сначала ничего не меняется, но внутри ощущения постепенно, по крупицам укладываются немного иначе — и все, приехали, остановка «Измены», стоянка два года, просьба не оставлять помаду на рубашках и фольгу от упаковок презервативов, при обнаружении влюбленности необходимо вызвать начальника жизни и осмотреть ее на предмет адекватности и рациональности, а то рванет так, что вокзала не останется. Он ее все еще любит, считает себя мерзким за постоянные измены (и за то, что докатывается до Арсения в их гостиной), но ничего не может с собой поделать. Человек слаб и эту слабость за собой знает, рано приметив. Антон уверен: ему-то, умному, думающему, просчитывающему ходы, не предстоит участвовать в катастрофе. Все как-нибудь чинно промарширует мимо него, и Антон будет чист, свеж и опрятен. Но пока он умудряется еще до начала марша вмазаться в заливаемый асфальт и рухнуть в болото. Неудобно, так не планировалось. К сожалению, Антон не умеет контролировать то, что не собирался контролировать изначально. Да и с сопоставлением у него тоже туго. Конечно же, у него никогда не получится быть таким же, как его отец, исключительно по одной причине — ему странно думать о том, чтобы резко прекратить все контакты с любовниками и любовницами и стать семейным человеком. Антон боится этого, хотя за чистое время брака с Софьей стойко выдерживает какую-никакую часть верным и честным. Потом, правда, что-то идет не так, и он уже котенок с кубиками — «Ну и пожалуйста, ну и не нужно, ну и очень-то мне нужно, подумаешь!». Но он все еще, стоя по пояс в болоте, держит большой палец поднятым вверх и уверяет, что сейчас оттолкнется ото дна и всплывет. Сложно его сравнивать, но он скорее Титаник, а не какой-нибудь Мюнхгаузен. За волосы себя точно не вытащит. И на ужин с Софьей ему наплевать, но он заставляет себя поверить в то, что он этого момента очень хочет, поэтому с улыбкой фотографирует ее для истории, пьет виски из низкого толстенного бокала — спасибо, что есть такси, порождение безруких и безногих — и часто-часто кивает ей на рассказы про свадьбу, про жениха и невесту, про конкурсы. Она, красивая в своем белом свитере с широченным горлом, в синих джинсах, не выглядит человеком, который что-то подозревает. Улыбается, шутит, показывает фотографии, снимает в истории принесенную еду и улицу за широким окном от пола до потолка, непреднамеренно цепляет кадром ладонь Антона в кольцах и ставит крошечное сердечко в угол видео, оставляя без фильтров. Как бы хороша она ни была раньше и сейчас, Антон не может сконцентрировать свое внимание на ней, точно боится, что любой его неаккуратный взор выдаст его с потрохами. Потому он не смотрит почти, лишь пробегается напряженно-тяжелым взором по ней, с полуулыбкой вспоминает вечер, пьет, пряча за бокалом ухмылку, а после внимательно кивает ей и продолжает обращаться вслух. Легче думать про то, какие шарики были на чужой свадьбе, чем про то, что вчера он был с Арсением в их квартире, а сегодня, как ни в чем ни бывало, сидит с ней в ресторане и ужинает. Обычная семейная жизнь, впрочем.

***

Естественно, эти истории Арсений видит — и впервые так выраженно, ярко и горько обижается на Антона. Так, будто ему обещаны горы, кольцо и загородный дом с лабрадором, а не секс в удобные дни и вкусные ужины с такси. После совместно проведенного времени Арсению еще труднее воспринимать эти короткие видео, где мелькает ладонь Антона, как-то порядочно. Она жена, он любовник: очевидно, прав у Арсения в тысячу раз меньше. Но это не значит, что он согласен с этим распределением, с этими делами. У рабочих тоже прав особенных не было, а они пошли и устроили под руководством идейных красное государство, которое одно говорило, а другое делало, составляя секретные протоколы о разделении сфер влияния (честно сказать, оккупации). Не то чтобы Арсений испытывает какие-то иллюзии к прошлому, по ночам тоскует по тому, чего не помнит, или еще какой-нибудь позор из этой серии. Просто пример — и Арсению бы найти свой крейсер Аврора, чтобы выстрелить, чтобы все разрешить, чтобы поставить точку с запятой и потом еще немного повозмущаться в борьбе, чтобы получить желаемое. Но пока у него есть максимум броненосец «Князь Потемкин-Таврический». Впрочем, и Арсений не из спринтеров. Жизнь долгая, сразу ускоряться нельзя, а то выдохнуться можно слишком быстро — и Арсений играет по заданным правилам, будто сам их придумывает когда-то очень давно. Но от этого он не менее обижен на Антона. Мгновенно, просмотрев ее истории, он решает молчать — да, по-партизански. Молчать и лопнуть, если придется, от недовольства. Во-первых, Антону страшно что-то высказывать, потому что с его-то независимостью он сменит Арсения на любого или любую из желающих или бывших. Во-вторых, у него нет права на это — любовник молчит. Звучит либо во время секса, либо после вопросов и во время рассуждений и не появляется вообще, если вдруг женатый решает показательно выгуляться с женой для поддержания статуса, легенды и авторитета. И Антон, как собачка, как сука, выгуливается, пока Арсений зло лупит по клавиатуре, задерживаясь в студии до последнего, и уже ненавидит заранее завтрашний день. И если Антон думает, что сможет сидеть на двух стульях, то Арсений уже пилит ножки у обоих с такой скоростью, будто его руки — бобры в порыве продуктивности. Пилит, аж щепки летят.

***

И клювом щелкает достаточно, чтобы за все время съемок на следующий получить массу «комплиментов» ото всех вокруг. Даже Эд просит его выпить энергетик и сам приносит оранжево-голубую банку, в руки ему всовывая с видом, будто отдает ему самодельное зелье для избавления от дурацких Шастунов вокруг. Арсений пьет, жует шоколадный кекс, тоже принесенный Эдом, и пыхтит себе под нос про то, что все не получается, что сценарий какой-то хреновый, что правки вносить в его творение было нельзя, что шоу становится каким-то косым, как избушка Бабы-Яги. Ну и все в таком духе. Доходит до того, что даже приглашенный гость Воля включается в этот стеб Арсения, хотя они не так уж близко знакомы. Просто всеми чувствуется напряжение Арсения, но оно не кажется опасным или угрожающим. Ну, злится мальчик, не с той ноги встает по утрам — и все. А это все происходит даже при том факте, что Арсений сует все социальные сети в дальние папки мобильника и зависает с утра разве что в телеграмме, чтобы почитать новости, скинуть мем Эду и нервно подергать ногой, глядя на «Антон был в сети в 14:14». На съемках телефон он вообще не трогает, работает своим лицом, улыбается, тянет до последнего и вывозит, но после дурацкого певца попсы про разбитое сердце, после создателя какого-то дискуссионного шоу про фигурное катание (где, блять, Арсений и где фигурное катание? Максимум единения — зимой раз в три месяца Арсений неловко катается с Эдом и матом его кроет, если он сжимает его руку до синяков. Но аудиторию нужно друг другу вести, поэтому он старательно делает вид, будто умеет различать хотя бы сальхов и лутц, а уровни вращений считает, как Бог, не то что дорожки) и после блогерши, ведущей каналы про путешествия, он перестает различать смысл всего. Воля, впрочем, своей харизмой нормально вытягивает выпуск из самой настоящей задницы, и Арсений с видом школьницы с драными коленями на колготках мямлит что-то по привычному ходу действий и лыбится в камеру. Спасибо Воле за то, что не отказался сниматься с Арсением, у которого на лбу написано, как ему похуй на Волю с его проектами, импровизациями и его любимой Ляйсан. Перед последним на сегодня гостем — победительницей танцевального шоу — Арсений отключается вовсе и тупит взгляд в стену, ни о чем не думая. Ему хочется больше всего полежать, попить какао и посмотреть какую-нибудь дрянь. Или поехать в злоебучий отель и потрахаться. От дверей Эд ему что-то показывает руками, отвлекается на Егора и пропадает, а потом уже не появляется — и Арсений тянет по трубочке принесенный ему молочный коктейль с видом «сейчас я допью этот коктейль, а потом вам пиздец; как видите, коктейль я почти допил». Его хватает на короткое знакомство и стоп-темы, проговариваемые снова, чтобы еще больше расхотеть тут быть. И эта Вика — или не Вика? — старается тянуть разговор, очень много рассказывает про участие в шоу, про команду, но Арсений висит по-дьявольски. — Арсений, ты как с хуями за щеками, ну елки-палки. — Спасибо, что вслух и при всех. — Да блять, — он выругивается, машет в камеру руками и встает, несмотря на то, что команды все еще нет. — Мне надо выдохнуть. Пару минут мне дайте. И уходит, вообще забив на то, что не он регулирует съемочный процесс, что у гостьи могут быть дела, что ему потом прилетит по шапке с такой силой, что волосы оторвет. Первым его кидается искать Эд — и находит быстро, садится рядом на диване в его комнатке и поддерживающе треплет по плечу. Мол, нормально, все пучком. А у Арсения пучком только тупые мысли в полупустой головешке. — Слуш, я забыл тебе сказать там... Ну, точнее, я намеренно скрыл. Тебе там твой блядун названивал, пока ты снимался, я хотел сказать в перерыве, но Егор меня что-то отвлек... — Надеюсь, ты не взял и не высказал ему. — Не, я даже сообщения не читал. — Спасибо. — И не ответишь? — Да пошел он к чертовой матери. — О как... Я чего-то не знаю? — Да я ему лицо отгрызу, если увижу. Придурок. Надо было сразу нахуй слать. — Я тебе говорил об этом, — сразу замечает Эд и поправляется после короткого вздоха: — Ну, в плане, да, ты прав, он конченый мудак, все такое, но у тебя эти самые, розовые очки были, а сейчас они жах — и стеклами внутрь разбились. — Ты еще сидишь в подобных пабликах? — В каких? — В таких, где так выражаются. — Да ну, я просто помню такое. — Ладно. — Слушай, я еще кое-что скрыл... Ну, он часа три назад звонил. — Да пусть хоть пять. — О. — Эд выдыхает, улыбаясь уголками губ, — четыре. И короче, есть нюанс... М-м-м, как бы сказать... — Как есть. — Короче, твой этот придурок сюда притащился, мы там с Егором... были вместе, смотрели в окно, туда-сюда, и видели твоего этого придурка. Из машины выходил. Где-то здесь он, наверное, шляется. — Че блять? — Подпрыгнув, Арсений резко встает и трет шею от неловкости, точно он в детском саду съел кашу с чужого стола. — А раньше ты мог мне сказать?! — Да ты бы точно обосрался, а там Воля был... — Блять, ну и пиздец. Скажи, что я в рот ебал его с его приездами и что я занят съемками. — Арсений почему-то уверен, что Эд пойдет искать по всему огромному зданию Антона и передаст ему это, не беря в расчет тот факт, что Антон может приехать не к нему, а сниматься к кому-нибудь другому. — И вообще пусть не ждет, если планирует, ага? Я сам доеду и отвечу, если захочу. — Пиздец, Арс, конченое поведение какое-то... Ты как-то не очень возмущался, когда все это начиналось... — Все, выключай режим матушки, я живу так, как хочу, и мне похую. Я так чувствую. — Как-то хуево... Ты ему сказал бы, что он нахуй идет, а не морозил. Мужик-таки — человек, пусть и изменщик хуев. — А кто сказал, что он нахуй идет? Эд молча хлопает на него глазами и прочесывает пятерней свои темные короткие волосы, пожимая плечами и отвечая: — Ты. — Я сказал, что видеть его не хочу. Если бы я не хотел когда-то выслушать его, а потом вкусно поесть и потрахаться, я бы уже ему все высказал. — Ты просто выебываешься? — Да, и не надо морали мне читать. — Окей, решай сам, но на этом говне вы далеко не уедете.

***

Следующее, что Арсения выбивает из колеи, — Антон. Когда Арсений, вернувшись, прекратив извиняться за порыв и восстановив тему разговора с той самой Викой-неВикой, усаживается в свое кресло и складывает руки на подлокотники, он неосознанно кидает взгляд за камеры. Несмотря на свет, бьющий в лицо, на камеры, на операторов и постановщиков сцены, он все равно видит его, сидящего рядом с наблюдающим начальством. Видимо, говорят о чем-то, судя по тому, как Антон внимателен и иногда заговаривает, но взора от Арсения он не отводит вообще. И Арсению хочется сгореть на этом дурацком кресле, чтобы одна горстка пепла осталась. Стыдно до потеющих ладошек теперь. Он ведет себя как идиот и придурок, а Антон — спокойный, в привычной черной рубашке — разговаривает с продюсером и наблюдает за съемками, как будто ему позволено самим Богом. Арсений говорит с этой Викой так, словно он спокоен, как удав, но на самом деле ему хочется врасти в кресло и слиться с его темно-зеленой обивкой, чтобы Антона не встречать после съемки, чтобы не объяснять свое молчание, основанное исключительно на обиде и желании добиться этим внимания, чтобы не пересекаться с ним больше, чем сейчас, когда он печет его совершенно пустым взглядом мужчины, которому интересно узнать что-то про будущее место съемки. Впрочем, неважно, что обыкновенно люди, подобные ему, совершенно не интересуются какими-либо съемками заранее, приезжают день-в-день и сразу привыкают к месту. И таких людей, как Арсений, выбивают из колеи своим ровным взглядом и похуистическим видом. С этой его внешней холодностью Антон еще больше кажется грубым и непробиваемым, отчего Арсений опасается заговаривать теперь с ним, хотя физически он, безусловно, отзовется на любое его прикосновение. Как бы душевно ни хотелось вынести Антону мозги, Арсений осознает два момента: во-первых, функция ебания мозгов — для жены, во-вторых, если Антон намекнет ему теперь на секс, то тело отзовется мгновенно, точно у него не член, а рычаг, который Антон то опускает, то поднимает. Увлекает, конечно же, не только сам Антон, но и его выстроенный для общества образ — и Арсений опять ощущает себя тем чистым и светлым Арсением, который, пачкаясь, становится на колени и отсасывает едва знакомому мужчине. И сейчас он, наверное, готов ему отсосать, если Антон хотя бы намекнет на это взглядом или касанием. Об этом Арсений думает, пока машинально, благодаря опыту, безукоризненно ведет диалог. Впрочем, его пустой гуляющий взгляд будет видно на видеозаписях, но это не так уж и важно: он тут не звезда, всем будет важна именно эта Вика с ее кучей дел и важностей, а какой-то Арсений Попов просто рядом посидит и пообщается. Нормально, если не думать о том, как ему сейчас хочется какого-нибудь мало-мальского признания. Не для того, чтобы потешить самолюбие. Просто из желания не чувствовать себя помоешным котом, который выбирается только на солнышке погреться. А после появления Антона здесь Арсений себя ощущает как раз помоешным котом на все сто процентов. Не из-за Антона, конечно, а из-за себя — и это база. Когда его наконец отпускают с миром, записав уже после ухода Вики рекламу банковской карты, Арсений вихрем мчится мимо диванов и стульев, стоящих за камерами, игнорирует Эда с вопросами, врывается к себе в комнату и крутится, как бы ища себе занятие. Но он понимает, что Антон за ним пойдет мгновенно, и никто не посчитает это странным: Арсению с ним скоро записывать ролик, и Антону, быть может, нужно определить стоп-темы или задать начало их взаимоотношений (никто же не знает, насколько близки их отношения и как они практически каждый вечер встречаются в отеле ради секса). В общем, Антон внимания не привлекает, к тому же, вокруг него царит уверенность, его кутает и баюкает спокойствие, а с таким человеком не хочется ни ссориться, ни пытаться это сделать. Да и не нужен он никому, не такая уж и птица. Может, только немного павлин. — Бегаешь от меня? — любопытствует Антон, только войдя в его комнату и в ту же секунду натянув ухмылку на лицо. — Нет, подрочить собираюсь. — О, ты же любишь подрочить, — выдавливает уже грубее Антон и протягивает вперед раскрытую ладонь с браслетом, добавляя с нажимом: — Подрочить мозги. Твое? — Мое. — Знаешь, где я это нашел? — Где? Судя по взгляду Антона, он догадывается, но молчит и хочет услышать все сам. Блядский самовлюбленный петух, самомнение которого скоро разорвет вселенную своими размерами. — На зеркале в квартире. Ты оставил его там? — Нет. — Соскользнул? — Мгм. — Копаясь в своем рюкзаке, Арсений не может найти мобильник и уже готов от безвыходности связывать свои немногочисленные вещи и спускать их с окна, чтобы ретироваться без приближения к двери и, соответственно, Антону. — Давай я посмотрю, как он, — Антон уже натурально рычит, подходит ближе и тянет его свободное от украшений запястье к себе, — соскользнул. Я тебе говорил. Говорил же? — И че ты мне сделаешь? — То есть, ты приперся ко мне в квартиру и специально бросил свою цацку, чтобы?... — Соскользнула, — настаивает Арсений, пока его запястье мучают попытками стянуть через косточку застегнутый браслет. — Соскользнул. Как-то соскользнул. — Покажи. — Что? — Покажи, как соскользнул. — И отпускает его руку. — Я не знаю. — Сука. — Он дергает его на себя за обхваченный пальцами локоть и больно стукается своей скулой о его губы. — Если ты еще раз посмеешь полезть, я... — Что? Ну что ты сделаешь? Разве что, браслет с замком подаришь, а ключ заберешь себе. — Собирай шмотки, поехали. — Я никуда с тобой не поеду. — Как будто ты не хочешь, чтобы я тебя теперь выебал, как блядь, за то, что ты устраиваешь. Связался на свою голову с тобой. — На его слова ноль реакции, и он подталкивает Арсения. — Быстро собирайся, у меня нет времени. И чем дольше ты собираешься, тем меньше твоя возможность кончить со мной сегодня. У тебя пять минут, твой рабочий день окончен, я узнал специально. — Чтобы что? — Чтобы трахнуть тебя, как суку, чтобы больше так не делал. У тебя уже четыре минуты. — И выходит, хлопая дверью так, что она, кажется, практически вылетает за пределы косяков. Несмотря на все свои выебоны, выданные ради набивания цены, Арсений собирается и переодевается из съемочного в свое так быстро, словно опаздывает на последний рейс в году, словно его после бани отправили в Ленинград вместо друга, а в Москве его вообще-то ждет Галя. Арсению, на самом деле, больше нравится Надя, а не Галя, но сейчас он ощущает себя ни той, ни другой, он просто перескакивает из одной одежды в другую, у зеркала бегло подкрашивает светлым гелем губы для большей желанности, сует все в рюкзак и, помахав Эду рукой, мчится к лифтам, лишь бы ничего не объяснять. Эд только вздыхает — это-таки конечная.

***

Как итог, они попадают в пробку — и Арсений, дергая ногой, все время порывается что-то сказать. Но молчит. И Антон молчит, серьезный, раздраженный, еще злящийся. Такому Антону не хочется задавать вопросов, такому Антону хочется тупо отсосать в машине в знак мира. Так сказать, закурить новую вариацию трубки мира — точнее, прикурить. В намек он гладит его бедро, скользит пальцами внутрь, хочет прижаться к паху, но Антон отводит его руку и бросает взгляд на дисплей со временем. Вместо привычного поворота налево он едет прямо, останавливается где-то в замкнутом, с одним въездом дворе и закуривает. Запах сигареты лезет Арсению в легкие, но он опускает окно и дышит прохладным воздухом, кутаясь в черный плащ и жалея, что не надевает под низ ничего шерстяного. Пока Антон курит, он молчит. И потом тоже молчит, когда Антон выходит и открывает заднюю дверь своей огромной машины. Только в этот момент Арсений замечает, что кресла удачно сложены, что на них можно не только лежать, но и пытаться спать с третью обыкновенных условий. И понимает, что Антон не собирается везти его в отель. — У меня нет времени сегодня, через час я должен быть на работе. И без того перенес собрание из-за твоих психов. — Он посмеивается, садится на свой — именно так! — траходром и хлопает ладонью по сиденью рядом. — Иди ко мне. Ты же хочешь потом дрочить на то, как я трахал тебя в своей машине и называл грязной сукой, пока брал сзади, м, киса? Мозг у Арсения окончательно расплывается, превращаясь в розовую жижу. Невзирая на то, что был обижен, что Антон вообще-то врывается в его день, Арсений готов ко всему, что ему будет предложено. Даже если это, например, трахнуть себя пальцами, пока он будет смотреть и руководить своим блядским низким голосом с хрипотцой. И Арсений порывается выйти из автомобиля, чтобы пересесть, но Антон откидывается на спинку кресла и трет лицо руками, выдыхая: — Прости, я тот еще ублюдок сегодня. Точнее, всегда. Сам не рад, если честно. — Он, ставя колени шире, сжимает их освободившимися ладонями и снимает пальто, точно ему до испарины жарко теперь. — Ты просто не отвечал, мне показалось, что ты внимание привлекаешь таким образом, а ты занят был. Я не силен в понимании людей, когда речь заходит о чем-то, кроме секса. Арсению сказать нечего: он с ним впервые звучит так откровенно и просто. К тому же, Антон прав лишь наполовину — да, Арсений был занят, но он действительно нездорово хотел привлечь его внимание и показать обиду молчанием. Это грязно, и Арсению стыдно признаваться в этом, поэтому он молчит, заламывая пальцы и изредка подергивая то браслет, принесенный Антоном после попытки внедрить его в картину квартиры, то браслет, им же подаренный в знак чего-то нового. Эта грязь, переползающая черными вязкими струями на Арсения с Антона, пугает его до перехватывающего дыхания, но он не может уже выпутаться, оборвать эту связь или откинуть от себя эти липкие, тугие «руки». А Антон от нее очищается — приходит к нежности подарка, извиняется не своим голосом, теряет запал на секс мгновенно, хотя еще минуту назад он готов был трахнуть Арсения на заднем. — Арс, если хочешь, я вызову тебе такси до дома. Или сам подвезу, если тебе ок. Подняв глаза, Арсений глядит на него через зеркало и неловко сопит, думая. Но думать — не его. Он стягивает сначала один рукав плаща, затем — другой, цепляясь за что-то пуговицей-украшением. После он выдыхает, жмурится на несколько мгновений, спихивает рюкзак на пол, в маленькое зеркальце, вынутое из кармана, рассматривает свое лицо, подкрашивает губы вновь и выходит. Через мгновение Арсений открывает заднюю дверь со своей стороны, ныряет внутрь и прижимается плечом к плечу с Антоном. Он чувствует его напряжение, его злость, остающуюся в крови, но подавляемую во имя спокойствия и разговора, и знает, каково сейчас Антону. Впрочем, внутри еще тлеет обида — а если бы Антон подчинил его себе теперь, грубо и жестко взял сзади или заставил взять в рот, то Арсений бы сию же секунду ему все простил. В конце концов, обиде есть место, но она тупая, как угол сто четырнадцать градусов. — Сколько у тебя еще есть времени? — Минут сорок точно. Пригладив волосы, Арсений берется за его подбородок двумя пальцами, разворачивает его лицо к себе и целует, вбирая нижнюю губу и гладя кожу возле. Он нежничает, чтобы перевести Антона из состояния лужи в состояние того привычного жаркого Антона, которому хочется немедленно отдаться, стоит ему заговорить про свои пошлые штуки. Но настроение у Антона так легко не меняется, и Арсений берет все в свои руки — залезает ему на колени, упирается своими в сиденье, благо места достаточно, и вылизывает ему рот. Антон практически не отвечает ему, но исправно гладит его ягодицы, сжимает, трет приподнимающийся член через джинсы, лезет под чужой свитер и щекочет ребра. Как бы ярко они ни целовались, гель у Арсения на губах остается, и Антон останавливает его при переходе поцелуями от губ к коже, сует руку в боковой отсек и достает салфетку из какой-то дурацкой шуршащей упаковки с дракончиком. Смешно. — Сотри ее. Причину не обсуждают — она ясна. Арсений, кивнув, стирает гель ответственно, сжимает кулак со скомканной салфеткой, когда Антон тянет с него свитер, и в мгновение начавшихся поцелуев обнажившейся груди от Антона выпускает ее вместе с одеждой куда-то на пол. Потом подберет. Или нет?... Специально оставит здесь, пометит территорию, даст понять... — Арс, как хочешь? — А что ты хочешь услышать? Антон игнорирует этот вопрос, хлопает его по бедру приглашающим жестом, и понявший желание Арсений сползает с колен на пол — хвала тем, кто делает машины не для гномов — и, больно стукнувшись костями, устраивается между его ног. — Давай, кис. — Он гладит его по темным волосам, пропуская пряди сквозь пальцы, и вдруг приподнимает бровь. — Можно я сниму? Только начало. — Хочешь потом дрочить на меня, сосущего тебе в машине? — усмехается Арсений, прогоняет в голове все возможные варианты — и Антон во всех страдает больше от раскрытия факта их секса — и заигрывающе ведет плечами. — А сними. Пока Антон достает мобильник из кармана и открывает камеру, его брюки уже расстегнуты и приспущены так, как удобно, и Арсений уже под запись тянет их ниже, жмется губами к открывающейся коже и практически сразу лезет выше, сквозь трусы массирует член и ведет по нему, хихикая в направленную на него камеру. — Киса хочет взять его в рот, м? Арсений кивает, но под ожидающим взглядом добавляет еще несколько агрессивно-ярких кивков и сам берет из того же отсека салфетки, чтобы протереть руки. Хотя бы какая-то мало-мальская гигиена быть обязана. В элитном порно, конечно, такого не найти, но и Арсений с Антоном не порноактеры. Снимают только для личного пользования. Кстати, эта использованная салфетка кладется в тот же отсек. Уже решено все в его голове, и он вновь ни о чем не жалеет. — Киса, нужно попросить, — хрипит Антон, стоит Арсению податься вперед и запустить ладонь в его трусы, обхватывая головку пальцами. — Ты же хочешь, чтобы тебя хорошенечко трахнули в рот за плохое поведение? И кончили на лицо, м? Иногда Арсению кажется, что они в клишированным порно для быстрой дрочки где-нибудь в туалете, потому что Антон порет очевидную хуйню в процессе из-за возбужденности обоих. Но еще ни разу Арсений не хотел, чтобы он прекратил. Как и всегда, сейчас у него в трусах член только крепнет от жажды получить ласку и обещанное удовольствие. — Антон, можно я отсосу тебе? Я буду очень стараться. — Хорошему мальчику разрешу, так уж и быть. — Пока в одной ладони покачивается мобильник, другая гладит Арсения по голове, убирает пряди со лба, и эта мягкость никак не сходится с тем, что они говорят. — Не разочаровывай меня, киса, и не трогай себя, пока я не разрешу. С показушной верностью закивав опять, Арсений стаскивает на бедра трусы, приникает к головке губами, облизывает ее, набухающую, краснеющую, вбирает на несколько секунд ее в рот и с пошлым хлюпом выпускает. Он смотрит в камеру, не совсем понимая, впрочем, в какую из четырех нужно смотреть, сплевывает на член и наконец, насадившись на член, начинает медленно, с растягом сосать. — Умница, хорошо, вот так вот, да, — довольно мычит Антон в закушенную губу, сжимает его волосы на макушке, взявшись неудачно, но направляет его и ускоряет, чтобы не тянуть, хотя, судя по дергающемуся в ладони мобильнику, тянуть тут и не получится. — Киса, ты же любишь, когда тебя за глупости ебут в рот, как последнюю шлюху? Любишь, м? Арсений то ли стонет, то ли мычит и чувствует, как Антон сильнее стискивает пальцы из-за воздействия этого действия на член. Еще раз он отстраняется, высовывает язык, сам шлепает себя по нему головкой, берет за щеку, намеренно демонстрируя это на камеру, и снова насаживается ртом практически до основания, дыша носом и стараясь думать не о том, как хочется себе подрочить сейчас в процессе. Отвлекается он только тогда, когда мобильник громко бьется о пол, неудачно выроненный Антоном, и закашливается: Антон слишком внезапно тянет его вперед и толкается сам. У него даже слезы в уголках глаз оказываются, но не от обиды или боли, а от того, как все-таки сильно он хочет себя тоже довести до оргазма сейчас. Но Антон не разрешает, только берется за его волосы основательнее, крепче, взглядом требует не двигаться и самостоятельно направляет его на себя — хотя уместнее все же сказать, что Арсения ебут в рот быстрыми, порывистыми движениями. — Я не дам тебе кончить, будешь, как подобает шлюхе, тащиться со стояком домой и потом дрочить в душе, сука. Слышишь меня? — После еще одного стона Арсения Антон уже сам не может сдержаться, на выдохе срывается, но продолжает подрагивающим, низким голосом говорить с ним: — Хорошим шлюхам дают кончить, а ты выебал мне мозги, услышал? Заработай на разрешение кончить, киса, давай, ты же отлично работаешь ртом. Как жаль, что у меня нет времени возиться с твоей задницей сейчас, потому что иначе ты бы... — Антон, пожалуйста. — Он отстраняется на мгновение и захлебывается словами: член ему между губ нагло вталкивают, и он активнее двигает головой сам навстречу направлению чужой руки. — Я хочу кончить. — И снова он, только заговорив, вынужден заткнуться. — Мало ли, что ты хочешь. Давай, детка, покажи, как ты любишь отсасывать, построй глазки. — Он в порыве аккуратности стирает с его щеки слюну, но быстро возвращается к своему образу и бедрами подмахивает, держа голову близко к паху, чтобы Арсений даже не мог попытаться двинуться назад. — Кончить тебе на твое прекрасное личико, киса? Ты же та еще шлюха, любишь, когда так с тобой... Ох, да, кисунь, молодец!... Зажмурившись, Антон откидывает голову назад, громко выдыхает после стона и заставляет себя прийти в относительно думающее состояние, потому что уже чувствует приближающийся оргазм, как и Арсений, начавший ему слитным движением надрачивать и жаться губами к головке, собирая предэякулят. — Можно я себе подрочу? — Нет, киса, терпи... Сейчас я... — требует еще просевшим голосом Антон, толкается в его кулак и, почти автоматически определив рукой положение чужой головы, кончает на лицо, попадая на губы, щеки и немного нос, из-за чего он весело усмехается, несмотря на резкую пустоту в голове. Без приказа Арсений послушно облизывает член, стирает капли с лица, под пристальным взором слизывает их следы с пальцев, подтягивает на нем белье вместе с брюками и, хлопая ресницами и неотрывно глядя в залитые удовольствием зеленющие глаза снизу вверх, трется стояком о его ногу. Намекает. И Антон, жмурясь, возвращается в настоящее и хлопает ладонью по сиденью: — Залезай. Расстегнув джинсы и ремень, Арсений громко плюхается на сиденье, неуверенно направляет руку под одежду, но Антон шлепает по коже: — Разденься полностью и раздвинь ноги, киса, тебе же тоже должно быть очень приятно. Понявший удобства этих сидений, точнее траходрома, Арсений торопливо, цепляя член случайно и мыча, раздевается, остается только в носках, залезает с ногами на сиденья и разводит ноги в стороны. Член немного косит, жмется к животу, и Антон любуется Арсением с довольным прищуром, пока вытирает ладони салфеткой — не будет же он лезть к чужому члену так, когда о нем позаботились, да и мало ли где и что он трогал сегодня. — Обязательно когда-нибудь я трахну тебя здесь нормально. — Он умещается между его ног, кладя одну себе на колени, а другую на плечо, целует светлую кожу в родинках и трет большим пальцем головку. — Арс, нет времени сейчас, поэтому отсос на отсос. — Отличная идея, мне уже, если честно, насрать, только бы кончить. — Можешь откинуться назад, — инструкцией делится Антон, дожидается, пока Арсений устроится удобно и привлекательно одновременно, наклоняется к его животу и покрывает его поцелуями. — Красивейший, роскошный, так и съел бы тебя. Завтра я пораньше освобожусь, встретимся у тебя? Хочу заласкать тебя и напомнить-таки, как ты тащишься, когда я трахаю тебя сзади. — Хорошо. — Не напрягай бедра, а то сведет, — посмеивается Антон, наглаживая его ноги и целуя все попадающееся под губы, но из-за недовольного хныканья сверху ускоряет прелюдию, быстро ее сворачивает и берет член в рот, впуская медленно, развозя удовольствие. давая Арсению дольше дрожать, лежа на сиденьях. — Расслабься, говорю. Как только Арсений покорно расслабляется настолько, насколько возможно, Антон немного разворачивается, спускает его ногу со своего плеча, размещается ниже и, облизав член от основания до аккуратной, алеющей головки, перестает Арсения доводить и мучить. До оргазма он его доводит меньше, чем ведет прелюдию, и Арсений со стоном изливается ему в рот, дергает бедрами напоследок и закрывает лицо руками, пока Антон шутливо щекочет кончиком языка особенно чувствительную головку и тискает его мягкие бедра массажирующими движениями. — Я отвезу тебя, можешь не торопиться, — мурлычет Антон, усаживая его, и ласкается, как кот, поцелуями в щеку, скулу и за ухом. — Воду сейчас дам. — Спасибо. Первым делом, когда Антон пересаживается вперед, вгоняя прохладный ветер с улицы, и протягивает ему бутылку с водой, Арсений влезает в свитер, натягивает трусы и джинсы с ощущением, будто все ему невероятно мало, поднимает с пола Антонов мобильник с продолжающим записываться видео и отдает его, после чего с ногами залезает снова на сиденье и, прижавшись лбом к запотевшему стеклу и протерев для себя маленькую его часть, пялится на улицу. — Открой окна, — просит Арсений, когда свитер начинает душить, и Антон опускает четыре, отправляет его плащ с рюкзаком на заднее, и машина трогается. — Ты напишешь мне завтра, когда освободишься? — Да, конечно. Забрать тебя? — Я бы поехал чуть раньше на такси. — Красоту наводить? — Ага, — Арсений хихикает: — хуи резиновые прятать. — Надеюсь, ты встретишь меня в сексуальном белье. — Ты сильно-то не гуляй, Шаст! — Ладно, можешь встретить голый. — Дурак, блин! — Он пихает ногой спинку его сиденья, ловит смеющийся взгляд через зеркало и лыбится. — А я возьму и встречу. — Дальше коридора не уйдем же. — Уже было так, хочу как-нибудь по-новому. — Думай, я открыт к предложениям. Но мы договорились — завтра ты встречаешь меня в коридоре голый. — Мечтать не вредно, — морщит нос Арсений, споря ради самого факта спора, и вытягивается на сиденьях, радующийся тому, какая отпадная машина у Антона. — Ладно, будет тебе и балет, и бал, и... Что ты там еще хочешь? — В списке было сексуальное белье. — С волком подойдет? — А как же! — Обернувшись на мгновение к нему, Антон смеется и своим взглядом так и нежит Арсения, который и без этого уже похож на расплывшееся желе. — Лучше просто разденься, меньше работы будет. — Учту, Антох.

***

— Антош, ты сразу на работу? Отрываясь от собственного лица в отражении зеркала, Антон трет щеки, виски, пару секунд обрабатывает ее вопрос, звучащий глухо из-за запертой двери, сжимает до хруста костей край раковины и собирается с мыслями. Ему все труднее жить так. Каждый день — новое «но». И если прежде он мог себя оправдывать, изворачивался, как уж, несмотря на показной похуизм, то теперь у него внутри воронка, затягивающая его душу все глубже. Он изменяет, загоняется, пытается редкой близостью с Софьей перекрыть свои размышления, а потом снова изменяет — и заново. Иногда ему даже кажется, что лучше находиться в ситуации какого-нибудь комика, прячущегося за так называемой бородой, чтобы не принимать решений больше, чем выбор между бургером и пиццей в доставке еды. Тогда хотя бы оправданий будет больше, хотя тоже мало приятного будет для окружающих его людей. Врать себе Антон устает. Но не может остановиться. Это как диктатору в разгар бесчинств вдруг сказать, что все совершаемое — преступления, все, взятое за веру, — ложь и перевернутые наизнанку факты. Не может Антон остановить эту машину, летящую на него с горы. И увернуться не способен точно также. Очень приятно вдруг оказывается сидеть на двух мягчайших стульях: один — Софья, мягкая, нежная, домашняя, долгожданная, стабильная, встречающая дома и напоминающая Антону определение слово «комфорт», другой — Арсений, яркий, резкий, согласный на все, податливый, эмоциональный, жадный до ласк, изредка психующий, притягательный, желанный до свиста в ушах. Антону нельзя отказаться от одного из этих «стульев», иначе вся его прекрасная картина мира рухнет за мгновение — и потом искать и строить такую же будет трудно. Пока он может сидеть на двух стульях, он будет — и никто его не стащит. — Антон, все нормально? Отлично, просто великолепно, он зависает на какое-то время вновь. — Да, Соф, я на работу сразу. А что? Он с трудом вспоминает ее вопрос, несколько раз мысленно проверяет его на адекватность, кивает себе и довольно трет шею ладонью, стоит прозвучать ответу: — Ты подкинешь меня до салона, пожалуйста? Если откажет — плохой муж. А он и со своим горбом измен уже плохой, куда уж хуже? Но для нее, впрочем, этого горба не существует, она живет в мире розовых пони и овечек с сиреневой шерстью. Антону и отказаться тяжело, потому что лишние подозрения будут только ее напрягать и подводить к логичным цепочкам мыслей. А этого он не может допустить вообще. — Да. — Спасибо. — И, судя по звукам ее мягких вкрадчивых шагов, Софья уходит из коридора в сторону спальни.

***

Внутри что-то неприятно тянет от мысли, что вчера они с Арсением занимались сексом в этой машине, а сейчас ему везти в ней Софью, но, в целом, это чувство давно с ним. Оно свойственно всем преступникам, всем предателям — и людям, которым есть, что скрывать. Антон не думает, что вчера что-то может упустить или оставить заметным, поэтому, уверенный в себе, курит у автомобиля и копается в чатах. Ожогом среди рабочих и новостных полос чатов ощущается последнее сообщение Арсению. Тот что-то под ночь ему кидал, кажется, мем с котенком на двери, а он отвечал смеющимися стикерами и пожеланием спокойных снов. С сердечком. Все Антона отводит, напрягая его изнутри с самого утра, но он стойко принимает это за угрызения совести. Пусть погрызет, что ж, он еще поглядит, кто из них обломает зубы. Софья выходит из квартиры и подъезда позже него, потому что собирается («А не надо было, Антон, ванную занимать на полчаса!»), укладывает волосы каким-то дорогим прибором, покрывает их лаком, подкрашивает ресницы черной тушью, а всего следующего Антон уже не застает: спускается к машине покурить. Хотя ему не нужно быть рядом с ней, чтобы знать, какие тени она нанесет на веки, как проведет кисточкой с румянами по скуле, как слитным движением окрасит светлые губы помадой. А затем она, безусловно, поправится перед зеркалом в коридоре, проверит сумку, возьмет с вешалки свое молочное пальто, обует сапоги на высоком каблуке и запрет дверь связкой ключей с брелком. — Сколько за поездочку берете, мужчина? — смеется Софья, незаметно подойдя сзади и внезапно тронув его за плечо, из-за чего он дергается и оборачивается. — Я испугала тебя? Прости, пожалуйста. Думала, ты меня уже заметил. Ты какой-то очень задумчивый стал, что-то происходит? — Нет, — мгновенно выплевывает Антон, мотая головой, выбрасывает сигарету в урну и возвращается к ней, чтобы положить ладони ей на предплечья. — Точнее, я заебался. Уже не всегда понимаю, как составлять план на день, чтобы успеть сделать все и поспать не меньше семи часов. — Я могу тебе помочь? — Нет, Соф, тут бы папа помог, если бы он не кайфовал с отчимом где-то там на морях-океанах. Сама понимаешь, я должен этим заниматься, пока они наслаждаются жизнью друг с другом. — Выдели себе недельку, чтобы мы тоже куда-нибудь съездили или слетали. Как раз отдохнешь, развеешься, — доверчиво просит она, улыбаясь в ответ на его спокойный взгляд. — Времени нет совсем. Но Антон и себе не признается, что неделя без встречи с Арсением — много, слишком много. Говоря откровенно, дохуя для одного Антона Шастуна. Так что, ни отпуск, ни затянувшиеся выходные ему не светят в ближайшее время. Ему даже думать не хочется о том, как придется скрывать общение с ним при Софье, когда в отпуске заломает до секса по телефону или каких-нибудь относительно невинных для них нюдсов. Страшно даже думать. И Антон не думает, исключает этот вариант с корнем и кивает на машину, вздыхая: — Соф, правда, я так могу опоздать. С проскользнувшим наконец во взоре недовольством она ведет плечами, оправляет воротник своего пальто неловким движением и уходит к двери на переднее пассажирское. Садится, пока Антон тупит в мобильник с видом занятого человека, и тянется на время поездки убрать на задние сиденья сумку. — Шаст, иди сюда. Звучит так, будто Антону снова пятнадцать, а его мать влезает к нему в нычку с сигаретами за шкафом и находит там еще и банку энергетика. Предвкушение скандала создается этим голосом, и Антон, считающий, что его отчитают, как ребенка, за занятость и похуизм, молча и с лицом-кирпичом садится за руль. — У тебя не машина, а свинарник, Шаст. — Она смеется, голос ее меняется, а у Антона все обрушивается, печень проваливается в пятки и там скручивается жалко, пока Софья с него хихикает и пихает в плечо больше шутливо, потеряв запал ссоры. — Ты без меня решил что-нибудь вкусное тут поесть? Если это были роллы без риса, я буду беспощадна. Антон себя закапывает самостоятельно. Умничка какой, надо премию давать за умение обосраться и размазать дерьмо по ногам, пытаясь как-нибудь подтереться. Так и выглядит, шутки здесь никакой нет, потому что Антон не тянется поглядеть на представленный свинарник, не хочет убрать, и Софья естественным жестом жены делает это сама и сразу же видит следы геля для губ на едва-едва скомканной салфетке. — Ты что, с кем-то тут?... — Она опешивает, выпускает брезгливо салфетку на ее прежнее место и сбитым с толку взглядом осматривает Антона, продолжающего по-партизански молчать. — Антон, просто скажи что-нибудь сейчас, потому что... — Я... — Он давится воздухом, откашливается и наконец глядит в ответ на нее, цедя: — Я другу давал тачку вчера. — Зачем? — Ну... видимо, потрахаться с кем-то. — Идея, конечно, отличная, но совершенно не маневренная, потому что друзья у них часто являются общими. — Какому другу? — Неважно. — То есть неважно? — Он женат. — Ты покрываешь какого-то, блять, изменника в своей тачке? И он даже не удосужился отвезти потом машину на внутреннюю уборку? Кто? — Соф, неважно. Я не скажу. Я не буду подставлять его. — А себя ты этим не подставляешь, а?! — все-таки Софья не сдерживается, открывает дверь, выступает одной ногой в блестящем модном сапоге наружу, но остается сидеть внутри, чтобы договорить. — Может, никакого друга и нет? И вот где ты устаешь, да?! Шаст, ты просто... Просто... — Не надо обесценивать мой труд, — он вбрасывает это автоматически, сразу же захлопывается и отводит взгляд, стыдящийся. — Я действительно много работаю. Говорю же, я дал машину другу, он поехал кататься с какой-то девушкой, просто я ему по-человечески помог, ну и... — А своей машины у него нет? Кто это такой, у кого машины нет? — Есть. Он женат, поэтому не может так... — Получается, на мои нервы тебе плевать, ты машину отдашь под оргию, а этот твой «друг», — Она рисует кавычки в воздухе, — изменник несчастный, предатель своего выбора, о своей жене думает, когда идет налево! Даже какой-то придурок думает про женщину, на которой женат, а ты — нет! — Пожалуйста, хватит. — Я на такси доеду. — Выходя, она добавляет: — и вечером поеду к Ясе, поэтому не жди, можешь с другом своим в постель лечь и любовницу его прихватить с собой! Дверь громко хлопает, ударяя по ушам и голове. Антон с отдающей в затылок болью не старается с ней поговорить, ее переубедить — он, разозленный, взвинченный, выезжает со двора и закуривает в нервном порыве. О Софье пытается вообще не думать, пока едет, и заполняет ее отсутствие, образовавшуюся пустоту в голове составлением сообщения Арсению. На светофоре он пишет ему, что вечером точно освободится рано и сможет задержаться допоздна. Но думает он, безусловно, о том, что его передвижение ночью зависит исключительно от того, как карта ляжет. Он тоже умеет психовать и обижаться. И будет это делать, пусть и выглядит это мерзко и лицемерно с его стороны.

***

Заблуждение — одновременно лучшее и худшее, что есть в обществе любого поколения. С одной стороны, заблуждение позволяет сохранять свое состояние в относительно устойчивом состоянии, что есть хорошо в мире с частыми встрясками, и дает человеку мотивацию, которая скоро рассыпется, но на тот момент она уже посодействует деятельности. С другой, нет ничего хуже пустой головы, которую заполняют дерьмом. И для этого суждения слишком много исторических аргументов. Но сейчас стоит судить не об отдельных государствах, а о том, что Антон искренне верит, что его поведение — обида и агрессия — оправдано. Безусловно, он человек и ничто человеческое ему не чуждо, но Антон слишком вязнет в убежденности, несмотря на то, что отлично осознает свою мерзость и каждый вечер корит себя за то, какой он плохой муж и гадкий человек. Корит, но завтра же встречается с Арсением: ему безразлично все то, что советуют в интернете. Развод и попытка отношений с кем-то другим? Нет, спасибо, это скандалы, дележки имущества, желтые журналы с интервью — пусть еще Софья начнет цитировать принцессу Диану! — и убытки для компании, а за такое по головке его не погладят. Он взрослый мужчина и сам решит, нужен ему этот развод или нет, какое дело советчикам из интернета до его брака, выстроенного идеально и покрытого шалью адекватности? Антон признает свою омерзительность, в зеркале видит исключительно предателя и лжеца, но плюет — у него жизнь одна, что, ему себя ограничивать? К тому же, Софью он все же любит или пытается любить для образа хорошего семьянина. Но иногда ему хочется зубами грызть паспорт, чтобы не видеть там этой идиотской записи про брак. Она — хорошая. Женщины вообще очень редко бывают плохими. И расстраивать ее Антон сначала не любил, но быстро привык к тому, что она не знает ни о чем и считает его карьеристом, который из компании не вылезает и печатает ртом бумаги вместо принтера, такой уж образ выстраивается для всех вокруг. И где-то внутри, где еще тлеет волшебство по отношению к этому браку, ему стыдно, но, в целом, очень хорошо иметь спокойную, мягкую и любимую жену, при этом не отказываясь от ярких, запоминающихся встреч с любовниками или любовницами. Антон судит об этом так, как положено человеку, считающему себя правым, — нельзя всю жизнь есть даже самый вкусный шашлык, потому что скоро он встанет куском в горле. Он так думает в моменты, когда едет в отель или домой после очередного «свидания». Утром, когда флер растворяется, становится хуже, но вечер близок. Антон делает громче музыку в машине — что-то из любимого, про сердцелома и отправление к черту любви — и тянется за стаканчиком кофе, отпивая и постукивая пальцем по коричневой крышке. Сбоку красуется аккуратная надпись его имени и цветочек, нарисованные бариста. Его пальцы покрывают первые две буквы и цветочек, впрочем, он даже не смотрит на рисунок. Арсений просит его забрать, заработавшись, и он теперь едет за ним, зная, что готов остаться на ночь и завтра Софье либо соврать про нежелание ссориться и одинокую ночь в отеле, либо извернуться и, проверив квартиру раньше ее, создать ощущение, будто он домой-таки возвращался, но уже уехал на работу. Пусть она будет с подругой — он побудет с любовником. Все относительно честно, и наплевать, что Софья будет пить с ней вино и под какой-нибудь фильм его обсуждать, а он будет трахать Арсения и прижимать его во сне к своей груди. В целом, похоже на равный обмен. Антона устраивает, а про остальное он теперь думать не намерен — мстит до звезд до глаз. Арсений приходит к нему так, как обыкновенно показывают во всех сериалах приходы любовников. Красивый до жути, в молочной рубашке, с шелковым платком на шее, в новеньком пальто с глубокими карманами, в ботинках на огромной подошве и со шнуровкой. Садится в автомобиль, сияя, улыбаясь, оправляет платок на горле, подмигивает в знак того, что не будет целовать на парковке посреди вечера, вытягивает ноги, привычно сдвинув сиденье, которое Антон каждый раз возвращает в обычное положение после возвращения от Арсения, и что-то печатает в мобильнике активно, будто кого-то хуесосит в твиттере за тупое, необоснованное мнение. Молча Антон трогается, не спрашивая ничего, и Арсению приходится начать говорить первым, как бы он не старался этого избежать: — Мы куда-нибудь заедем? — Я уже заказал к тебе домой доставку. — Шаст, ты не хочешь ехать ко мне? — сразу выдает Арсений, видя эти ходящие желваки, недовольный склад губ и морщину между бровей. Антон может ему высказать все: исключительно из-за неаккуратности он ссорится сегодня утром с Софьей. Исключительно. К тому же, Антон уже сращивает все эти нюансы — Арсений то «случайно» оставляет браслет, то «не замечает» салфетки с помадой. Это не случайность. Это действие, которое Арсений намеренно совершает, преследуя какую-то определенную цель. И их, по мнению Антона, две: или он играет на его нервах и спокойствии Софьи, дергая их брак по ниточке с каждой стороны, чтобы он разорвался в итоге сам, или он дает о себе знать, заявляет право. Привыкший держать ситуацию под контролем, желающий стискивать пальцы на горле обстоятельств, Антон теперь отказывается напрочь высказывать Арсению все, что он думает, пускай дразнится и играется, если ему хочется. Хотя бы в ссорах с Софьей виноват, по все тому же мнению Антона, будет Арсений, а не он сам. — Хочу. — Не хочешь говорить — не говори. — Он пожимает плечами. — Не буду лезть в душу, — и, бросив загадочный взгляд из-под ресниц, усмехается и отворачивается. Конечно, он понимает. Естественно, ее истории им уже просмотрены. Но он не просит ничего, не давит, а дает Антону выбрать — выбрать его. Не прекрасную верность, не извинение перед женой, не одиночество супружеской постели, а ласковые касания, вкусный ужин и хороший секс с возможным продолжением. И Антон молчит, хотя по его лицу ясно, что выбор уже сделан. — Я до утра останусь. — Хорошо. — Арсений улыбается уголками губ, и Антон видит это краем глаза, мысленно ставя точку в рассуждениях о том, что Арсений каждое свое действие контролирует и медленно роет землю под их браком-зданием, дробит фундамент мелко-мелко, но метко-метко. — Утром отвезешь меня? Кивнув, Антон скользит думающим взором по панели, по знаку за окном, хмыкает и качает головой, как будто слишком очевидный намек бросает Арсению. И Арсений ловит этот намек, вертит в руках огненным шаром, не обжигается и, усмирив стихию, скользит ладонью ему на колено. Не движется дальше, не заговаривает, не требует, не садится на уши. Просто гладит его колено, посматривая украдкой на лицо. Едут совершенно молча, пусть Арсений и предпринимает попытку заговорить про свой день. В лифте и коридоре аккуратной, подготовленной квартиры Арсения тоже не говорят. Они разуваются и раздеваются, не касаясь друг друга, Антон берет его пальто, вешает его на уже знакомые плечики в шкафу, следом отправляет свое, у зеркала снимает все кольца и часы с запястья и выкладывает к ним же мобильник и электронную сигарету красного цвета. Вишневое настроение. Арсений привычно выдает ему полотенце и футболку с шортами, сам на кухне открывает бутылку вина, купленную исключительно для такого вечера — пьянствовать в гордом одиночестве он не начинает — и сосет-жует леденец с мармеладной начинкой, взятый из маленькой вазочки. Ему как-то тревожно, он почти автоматически напрягается, когда Антон такой серый и смурной, но теперь дело еще хуже — они оба не хотят говорить. Потом он, когда Антон выходит с мокрыми кудрями в выданной ему одежде, тоже уходит в душ и долго откисает под горячими струями. Ему хочется засесть в ванне и откидываться гелями и шампунями, если Антон станет задавать вопросы, но тот такой попытки не делает, лишь принимает курьера, самостоятельно выкладывает еду на тарелки, берет бокалы из навесного шкафчика, разливает вино, переносит все в спальню на тот самый кроватный столик и клацает что-то в телефоне в ожидании. — Что хочешь посмотреть? — звучит в спину мгновенно, когда Арсений выходит из ванной комнаты, обернутый в полотенце (он соврет, если скажет, что это случайность, а не попытка намекнуть). — На твой вкус. Покивав, Антон затихает и погружается в листание каналов, хотя Арсений входит в спальню и, обнаженный из-за сброшенного полотенца, спиной к нему переодевается. Значит, сегодня так — и Арсений, поджав губы, соглашается с этим без протестов. В конце концов, не могут же они постоянно заниматься сексом, стоит и поговорить, и посмотреть что-то вдвоем, и полежать в тишине. Затем Арсений осторожно забирается на постель, прижимается к его боку в попытке разорвать напряженность вечера, всматривается в экран и приподнимает бровь, спрашивая: — А просто включить что-то ты не хочешь? — Выберем что-нибудь из этой дурости. Какую-нибудь «Гадалку» или эту, как ее... М-м, «Слепую»? Ты смотрел? — Хочешь расслабиться? — Очень. — Смотрел. — Арсений кивает, перемещает ближе кроватный столик, хватает с тарелки еще теплую картошку фри — большую, широкую, сочную, не такую, как во всех ресторанах быстрого питания — и сует в рот, макнув в сырный соус. — Можно серию выбрать и включить, зачем заморачиваться? — Хочу с телевизора, — настаивает Антон, открывающий ширму, скрывающую до сих пор его манеру упираться рогами по-бараньи, и Арсений кивает согласно, почему-то этого ждавший, и тащит уже с тарелки Антона (а ему уже ясно, что и кому заказано, недаром они ужинают вместе чаще, чем раздельно) креветку в кляре и кощунственно и ее макает в соус. — Что у тебя каналы так по-дебильному идут? Как их можно поменять местами, чтобы нормально было? — Антох, не сейчас. Я есть хочу вообще-то. Включай уже что-нибудь. — Да ты уже в процессе. — Антон смеется, впервые так искренне улыбаясь за весь вечер, и приоткрывает губы, когда Арсений подносит к ним креветку. — Ладно, давай включим просто наугад серию. — А если я уже ее смотрел? — Будешь молчать, а то я тебя покусаю. — Боюсь-боюсь, — голосом Мальвины пищит Арсений, прыская от смеха, и тыкается Антону в плечо носом. — Всегда хотел быть таким, как Артемон. Мне кажется, он самый ахеренный персонаж. — Пуделем с бантиком, который бегает хвостиком за синеволосой девочкой? — Таким же сильным и смелым, дурачина. — А я думал, ты с подтекстом. — Из нас двоих ты оказался более озабоченным, Арс. — Наконец Антон нажимает кнопку на пульте, включая серию с каким-то жутко-смешным названием, берется за бокал и, чокнувшись с поданным бокалом Арсения, выпивает несколько глотков. — Артемон там самый интересный персонаж. Не бревном же я должен был хотеть стать. — Да, на бревно ты мало похож. — Арсений, ты такой... — Он смеется, не успевая опустить на язык наколотую на вилку креветку и оставляя ее на несколько секунд у рта, чтобы просмеяться, — Такой ты дурак. — А Пьеро? — Что «Пьеро»? — Нравился тебе он? — Не знаю. Наверное, нет. — Антон жмет плечами, и Арсений невольно проезжается головой вверх-вниз из-за его движения, так как не отлипает от него совсем. — Арлекин был неплох. Не понимаю хейта в его отношении. — Но он пиздил палкой Пьеро. — Пиздил, — соглашается Антон, невольно прибегая к привычке Арсения тянуть еду из чужой тарелки и не спрашивать об этом, впрочем, оба воспринимают это уже как данность. — А ты не дрался в детстве? — Нет. — Ты моя неженка, — Антон мурлычет это так слащаво, что Арсению кажется, будто он может начать драться во взрослом возрасте — прямо сейчас, но он быстро утихает под спокойным, гладящим взглядом. — Шучу я, Арс. Я дрался. Так что, если будут обижать, зови, я подерусь за тебя. — За тебя в смысле вместо меня или?... — Или. — Получается, ты-таки Артемон, а не Арлекин. — Пусть так. — И они снова бьются боками бокалов, переглядываясь. — Бля, ну и пиздец мы включили, конечно. Такая бредятина, и кто-то же верит в это... Надеюсь, ты не веришь? Арсений отрицательно мычит, садясь ровно и пододвигая ближе к себе тарелку с крем-супом, чтобы поужинать нормально, а не накидываться по мелочи, как он любит делать, когда один или допоздна задерживается в студии. Боковым зрением он видит, что Антон удовлетворенно кивает, щуря глаз на экран, но Арсений не задерживается долго с этой мыслью, оценивает взором их ужин и все же решает погрузиться в сюжет, который чаще всего вращается вокруг одного и того же, разве что, немного изменяется, чтобы людям не было скучно смотреть. Достаточно скоро он возвращается в удобное положение — на плечо Антона — и изредка жует что-то, что Антон подсовывает к его губам как-то неосознанно, стремясь усилить какую-то домашность.

***

Когда Арсений просыпается, пытаясь понять, когда он вообще успевает заснуть, стол уже убран с постели, как и вся посуда из комнаты, а Антон спит головой у него на бедрах под переключающиеся сами по себе видео — каким-то образом они доходят до хождения кого-то по заброшенным зданиям, впрочем, ни эффекты, ни музыка их не будят, потому что звук практически на нуле. Видимо, Антон убирается и понижает звук, когда видит, что Арсений спит, а потом сам укладывается полежать под какое-нибудь шоу, но отрубается следом, потому что сейчас Антон совершенно точно тихо сопит во сне. Поерзав, Арсений вплетает пальцы ему в волосы, гладит аккуратно за ухом, и Антон мурлычет что-то почти неслышно, подается навстречу руке и продолжает сон, как будто ему ничего не мешает. Чувствующий себя раздавленным абрикосом от того, как болит вся голова, похожая больше на кочан капусты, чем на часть тела, Арсений не может даже сообразить и выключить телевизор. Поэтому он аккуратно трясет Антона за плечо, будя, и тот с мычанием недовольства приподнимает голову и практически мгновенно ищет глазами часы на запястье, но не находит и щурится на сонное лицо Арсения, шепотом заговаривая: — Чего? — Ты спишь? — Да, — опуская голову обратно на бедра и пальцами «гуляя» по коленям в ласковых касаниях, шепчет Антон. — Давай нормально ляжем? У тебя потом спина будет болеть. — Это надо встать. — Видно, впрочем, что Антон легче переносит этот короткий, неудобный сон, потому что он поднимается, тянет Арсения за руку к себе и расстилает с ним вместе постель, чтобы выключить телевизор, а затем свет, завалиться ближе к стене, захватив с тумбы мобильник и проверив заведенные будильники. — Тебе во сколько вставать? — В семь желательно. — Хорошо, ложись. — Не глядя на сообщения из кучи чатов (все равно Софья ему не пишет ничего, он это проверяет тщательно), Антон сует мобильник обратно на тумбу, перегнувшись через уже легшего рядом Арсения, ставит его на предоставленную зарядку и обнимает Арсения за пояс, притискивая к себе. — Так хорошо с тобой спится, Арс, можно я буду чаще так оставаться, м? — Можно, конечно. Арсений улыбается, поглаживая большим пальцем его грудь и живот через ткань серой футболки. Ему отлично, несмотря на боль в голове и всем теле из-за такого невыносимого по обстоятельствам сна. — Я «командировку» спланирую. Хочешь, мы действительно куда-нибудь слетаем? В Питер, например? Хочешь? Любишь Питер? — Люблю. — Тогда слетаем. Я решу этот вопрос и пришлю тебе все. — Это не проблема? — Что? Нет, конечно, я буду только счастлив. — Ты не понял, — давит Арсений, который, вопреки желанию закрыть глаза и уснуть, начинать думать. — Плевать, Арс. Я хочу побыть с тобой. Мне так легко с тобой, ты бы знал. Потом как-нибудь я придумаю еще что-нибудь... — Спи уже, придумщик. — Приподнявшись на локте, он целует его в уголок губ, переходит затем ко всей поверхности, ласкается, нежничает, трется о ладонь, гладящую его щеку, и по-кошачьи морщит нос, когда кудри щекочут кожу. — Хорошо, что ты здесь сейчас со мной.