Из дома в отель

Светлый день. Только люди стоят в пробках, а не цветочных магазинах. И Арсений стоит — он, вчера узнав про то, что Антон женат, рано уезжает домой, рано ложится спать, рано встает, но до будильника листает страницы всяких форумов о том, что делать людям, переспавшим с женатым мужчиной. Он много читает оскорблений в сторону тех, кто даже по случайности оказывается в постели с человеком в браке. И за это время, как любой обиженный и жизнью, и людьми, он полностью оправдывает и себя, и тех, кто в его ситуации был, есть или будет, тем, что женатый мужчина скрывает брак и не предупреждает о том, что после секса он соберется и поедет к жене. Значит, Арсений не виноват — и пускай в нем говорит желание себя защитить, избавить от самокопаний, Арсению становится проще жить. Но хуже душевно тоже становится: он читает невероятное количество историй про то, как мужья уходили от жен или мужей, оставляя их с долгами, детьми, отказываясь платить алименты. И Арсению стыдно быть человеком, который водой точит камень чужого брака и приближает развод. А Антону за измены должно быть вдвойне стыдно, но, судя по тому, как ярко и самоуверенно он с ним позавчера трахался и как довольно потом уезжал, ему безразлично все: и метания душевные, и будущие страдания жены, и те самые котлы в аду, про которые пишут особенно оскорбленные женщины и мужчины. Вчера, как и положено человеку, упавшему в рефлексию, Арсений ему не отвечает на предложение приехать, утром игнорирует его сообщение, состоящее только из вопроса, а потом и вовсе засыпает, выключив будильники и посчитав, что он все контролирует. И в студию он теперь едет с огромным опозданием, пропущенными от Эда и продолжающими поступать сообщениями Антона. Что-то есть в каждой отправленной им букве... И это что-то — тревога за раскрытие измен. На воре шапка горит. У изменщика все любовницы и любовники могут быть потенциальными подосланными женой знакомыми. Но Арсений молчит — Антону порядочно теперь немного помучиться, чтобы окупить хотя бы часть того, что ждет его ничего не подозревающую жену, чтобы в возможном аду его не так низко крутили на шампурах над раскаленным ядром. Но и работается Арсению плохо, потому что все, чем он способен заняться теперь, — листание форумов, попытка обелиться и старания не глядеть в глаза Егору, заскочившему к Эду на пару минут с кофе в милых бумажных стаканчиках с кошками. Арсений не обедает, только перехватывает у Эда бутерброд, чтобы лучше думать, и возвращается к тому, что для начальства представлено работой, — к дискуссиям на форумах, где иногда люди пишут настолько неграмотно, что Арсений стереотипно представляет по ту сторону грязную квартиру, порванный на большом пальце носок и женщину с засаленными волосами, хотя достаточно и мужских ников среди всего этого мракобесия из страданий, ненависти и сожалений. Вместо вины, которую бы почувствовали многие, Арсению хочется защищаться от всех приводимых доводов — и он полностью соглашается с мыслью, что он тоже жертва в этой истории, что вина целиком лежит на плечах Антона и что отвечать только ему, никак не Арсению и не, тем более, жене. Но долго укорять Антона у него не получается, потому что сообщения прекращают поступать, а через полтора часа Эд, умчавший в студию Егора на полчасика (на два часика уже), пишет ему, что «этот самый твой мужик женатый приперся ебать мозги и тебя ищет». Преступник всегда тащится к месту преступления, рассматривает свои творения, удостоверяется в отсутствии улик, ласкает себя комплиментами в гениальности и забывается совсем, потому Антон здесь. И, как пишет Эд, Арсения не сдают, но остальные-то в студиях не знают, что Антона надо старательно выпроваживать, поэтому тот легко находит Арсения и вваливается в его комнату-кабинет, бесшумно закрывая дверь и опираясь на нее спиной, глядя ярко-вопросительно и склоняя голову к плечу. Мгновенно Арсению становится стыдно под воздействием чужого взора, но он, откладывая телефон, выдавливает: — Ты не сказал, что женат, я, что, по-твоему, должен с тобой топнуть в моральных страданиях? — Я нигде не топну. — Антон жмет плечами, опускает руку ниже и щелкает замком, поднимая бровь. — И не собираюсь. И ты не должен. — Ты мне не сказал! — Ты и не спрашивал. Это не ложь. Если бы ты спросил, то я бы, возможно, признался, но не думаю, что ты бы после этого отказал мне. — Да что ты! — Арсений практически выпрыгивает из кресла, достигает середины комнаты и собирает руки на груди. — С хуя ли это не ложь! — Это не ложь, это молчание. — Ты ответственность не перекладывай, блять! Я откуда мог знать, что у тебя жена есть? Откуда? Я Егора заменял, по его вопросам прошелся, а ты мне не упал, чтобы я биографию твою на досуге читал! — Я не перекладываю, Арс, — спокойным голосом замечает Антон и делает шаг вперед. — Это просто не твоя проблема. Окей? Я изменщик, ублюдок, предатель, а ты просто не знал. Договорились? — Да о чем с тобой можно договариваться теперь! — Хорошо, можешь не договариваться, а просто пообещать, что не пойдешь в справедливом порыве рассказывать все журналистам желтух или к ней. Ты просто не знал — и все. Разве плохо было, ну? — Нет, — предательски севшим голосом соглашается Арсений, сжимает руками плечи и выдыхает носом, разозленный и на себя, и на Антона. — Если тебе надо подумать, то думай. — Как только Арсений ловит его мягкий взгляд на себе, Антон делает шаг назад, проворачивает дверной замок и выходит наполовину за порог. — Но адрес ты знаешь. И куда писать тоже. И теперь точно выходит, не прощается, исчезает в коридоре бесшумной поступью массивных черных кроссовок, обдает запахом духов проходящих мимо, открывает на себя дверь, спускается на лифте, наверняка милейше улыбается девушке на ресепшене, садится в свой автомобиль, закуривает и едет дальше работать, разозленный тем, что ради сохранения репутации приходится мчаться сюда и искать Арсения, не желающего, как обыкновенно делают взрослые люди, общаться без игнорирования сообщений. Арсений мысленно создает эту цепочку, хлопает ресницами на давно закрывшуюся дверь, неловко трет шею ладонью, возвращается в кресло, вытягивая ноги, берется за заблокированный мобильник, вводит графический символ, морщится от одного только вида фиолетовой «шапки» сайта, выходит торопливыми движениями, очищает всю историю, будто гуглил количество букв «н» в слове «серебряный», и заставляет себя заняться сценарием, который при его продуктивности и до Нового года будет пылиться и ждать своего звездного часа в кабинете начальства. Если он займется чем-то сторонним и важным, то любые размышления исчезнут, испарятся, утонут, как Титаник, и закончатся его моральные страдания, не начавшись особенно сильно.

***

И никогда не закончатся его моральные страдания, судя по тому... Как он, прижимаясь губами к скуле Антона и выдыхая просяще, подмахивает бедрами в такт движениям чужой горячей ладони на члене. Антон, остающийся спиной на чисто застеленной, уже смятой постели, обхватывает оба их члена и, в целом, реагирует на внезапно приехавшего Арсения так, как положено, — они сразу же начинают целоваться, как будто бы их разговор может состоять только из погоды и ссор, и валятся на постель. До «десерта» от прелюдий добираются невероятно быстро, и Арсений теперь не скажет, через минуту или через две с него стянули штаны вместе с трусами. Его сейчас больше, конечно же, волнует то, как приятно Антон наглаживает его головку, остановив всякое движение. И не Арсению, который, несмотря на все метания и вопросы к себе, ситуации и нему, едет к нему вечером и ясно дает понять, что пока что его устраивает это подвешенное (за шею) положение. И если проводить аналогию, то Арсений планирует садиться не на пороховую бочку, а на член, но Антон не тянет дальше, укладывает Арсения на себя и дрочит им обоим ладонью в сладковато пахнущей смазке. Здесь Арсений тоже не пытается взбрыкнуть — и соглашается с собачьей, рабской покорностью на предлагаемое Антоном. Хотя он-то, жертвуя своей репутацией, растягивал себя в туалете. Уже не в первый раз Антон, лишь глянув на него своим дерзко-уверенным взглядом зеленющих глаз с карими вкрапинками, топчет его убеждения и стремления, как зеркало, до мелких-мелких осколочков, до еле-еле блестящей пыли. А Арсений соглашается с этим, сейчас выстанывая чужое, едко-вкусное на языке имя и обнаженными коленями потираясь о приятное постельное белье, торопясь двинуть бедрами и кончить. И это влияние, несомненно, им обоим нравится: Антон тщательно смотрит ему в глаза, читает каждую эмоцию, ловит вздохи губами, сам стонет, если Арсений тянется погладить его член, а Арсений, в свою очередь, вдыхает через рот, кусает щеку изнутри, ощутимо ведет тазом, запрокидывает голову при требовании поцелуев в шею и позволяет это. Ему потом будет очень дурно душевно, но это будет потом — а теперь Антон возобновляет движение ладони на членах, доводит до оргазма сначала Арсения, а потом и себя, не отпуская его члена, и сперма мешается на его руке, на голых длинных пальцах. Арсений ложится ему на грудь головой, замирает на несколько минут и возвращается в мир только с тем, что чувствует мерные, приглашающие к чему-то поглаживания по лопаткам. И он почему-то, зная Антона меньше недели, уверен, что это не намек на продолжение. Может быть, Антон — тот же лирик? Это Арсению предстоит узнать, раз уж он не отказывается от действий, съедающих его душу, но пока ему интересно напомнить себе лишь то, как прекрасно Антон целуется. И они целуются, подавшись ближе, и Антон оглаживает чистой ладонью его позвонки, и Арсений ластится к его разгоряченному телу. Но этого, видимо, Антону достаточно — он оставляет его вновь, уходит в душ, возвращается, словно по таймеру, наполняет два бокала шампанским, садится на край постели в гостиничном халате, под которым, очевидно, ничего, и Арсений, внезапно согласный с тем, что до секса с проникновением и вообще любого продолжения они не пойдут, садится, кутается по грудь в покрывале и принимает бокал, берясь за тонкую, хрупкую ножку. — Хорошо, что ты все же приехал. — Ты намеренно это сказал там. Я не смог остановить себя. — Жмет плечами Арсений, они чокаются, выпивают, но Антон, будто приготовившийся к бою лев, сидит подле него и ищет в его глазах что-то. — Ты знаешь, о чем я хочу спросить? — Догадываюсь. — И давно ты? — Ну... — Антон растопыривает пальцы и качает ладонью, обозначая этим жестом неопределенность. — полтора года точно. — Ахуеть, — выдыхает Арсений и допивает все из бокала, ожидая, пока ему на язык капнет та самая последняя капля. — И что?... — Я много работаю, это хороший аргумент, и... Слушай, Арс, мы же здесь не для того, чтобы говорить о моей жене, ведь так? — Но я же должен зна... — Ты не должен ничего знать. — Но, — Арсений давит твердо и с вызовом глядит на него, — я же должен знать, от кого необходимо прятаться. Иначе я проиграю. — Тебе не нужно будет ни от кого прятаться, если ты не будешь ездить ко мне домой, в офис. Встречи я буду назначать сам, — настаивает Антон, осознающий выгодность момента для выставления условий. — И сообщения твои не должны выглядеть так, будто я час назад трахал тебя в этом номере или только собираюсь трахнуть тебя. У меня все идеально продумано, за полтора года не случилось и намека. Тем более, она так занята своим салоном красоты, что иногда не замечает времени. — Но ты будешь приезжать ко мне, — мгновенно подхватывает Арсений с видом шпиона, который знает своего напарника больше десяти лет, а не меньше недели. — Это мое условие, — добавляет это он уже слабее, поглядывает с осторожностью, но, пораженный такой наглостью и любящий подобное в людях, Антон с ухмылкой кивает и целует его на мгновение в губы. — И не будешь делать вид, что мы с тобой тупо трахаемся. Можно же обсудить что-то перед этим, ну? — Я подготовлю список-100 для того, чтобы вечерами развлекать тебя не только ртом, руками и членом, но и разговорами, так уж и быть. — Антон смеется, запрокинув голову, а Арсений только понятливо-согласно хмыкает и крутит за ножку бокал в ладони. — Кстати, если ты захочешь порадовать меня среди дня, то можешь писать мне на второй номер. — Это как-то не вяжется с твоим предыдущим требованием... — На втором все секретно. Тем более, я твой очаровательный зад никому не покажу, мы с тобой в одной лодке. Окей? — Окей? — неуверенно брякает Арсений, которому вся ситуация кажется безумием: он, голый, сидит на отельной кровати в номере женатого мужчины и договаривается, как кидать ему нюдсы и будут ли они, помимо секса, еще чем-то заниматься. — Рад, что ты понимаешь меня. И поднимается, спокойно уходит на балкон, чтобы покурить, и с улыбкой удовольствия машет ладонью Арсению, когда тот шутливо стучит костяшкой по стеклу, когда идет к столику за бутылкой и аккуратно нарезанными на дольки апельсинами. Он, сидя в покрывале на кресле, взором прослеживает их путь от дверей до кровати по одежде и валяющемуся на полу (видимо, из кармана выпал) мобильнику и вздрагивает, стоит Антону возвратиться в номер, пробежаться кончиками пальцев по его шее, вызывая мурашки, и пройти вальяжно к шкафу с одеждой. Арсений молча, с внимательностью следит за тем, как Антон одевается, как завязывает черный галстук, как оправляет глаженный — у него здесь что, целый штаб по скрытию любовников и любовниц? — воротник рубашки, как надевает все кольца по очереди. И обручального среди них нет — либо Арсений дурак, кретин и идиот. В конце концов, намного вероятнее то, что Антон его просто не носит, чем то, что все слова от него и Егора про жену — ложь и шутка. — Ты можешь остаться здесь, напоминаю, — заботливо замечает Антон, пока затягивает на запястье дорогие электронные часы. — Уж поверь, я через час не приведу сюда любовницу. — Старый уже для таких марафонов, да? — подшучивает Арсений и под уверенно-загоревшимся взглядом обернувшегося Антона поднимает брови в вопросе. — Готовься к ночевке, если хочешь проверить. Тебе, молодому, надо будет же убрать все резиновые члены с кроватей и из ванной комнаты. Арсений заливисто смеется, морща нос, и Антон мгновенно этим пользуется — щелкает его по носу, треплет чуть влажные волосы, цепляя кольцами отдельные пряди, и окончательно уходит. Сборы — это еще не уход. Уход — это когда дверь закрывается за человеком тихо, когда остающемуся говорят не скучать. И Арсений, чувствующий этот уход в мебели, шампанском и воде в ванной комнате, снова уезжает к себе в квартиру практически сразу. И уже дома этого ухода нет ни капли, только вот дома есть кое-что страшнее ухода — собственные мысли.

***

Вечером Арсений вывозит только благодаря Эду: тот любезно соглашается, отмывая квартиру для предстоящего завтра прихода Егора в гости, поболтать с ним. Тем более, они часто так зависают, разговаривая о том, о чем не поговорить в студии, и так, как не поговорить при знакомых. И Эд как устающий человек часто засыпает под долгие монологи Арсения и еще полчаса делает вид, что он слушает, автоматически соглашаясь или мыча в ответ на вопросы. Но сегодня он драит квартиру, потому Арсению предоставлено целое поле для семян-историй. И поначалу он даже держится далеко от Антона, их секса и моральной стороны вопроса, жалуется на нового оператора, материт правки в будущий сценарий под звук льющейся воды, не обращая, впрочем, никакого внимания на то, что Эд то моет посуду или пол, то начищает зеркала, то зачем-то перестилает постель (мало ли что, да?) и вытаскивает из шкафа самое лучшее, новое белье, накрывая все сверху светлым пледом. А Арсений все рассказывает — и ни слова про Антона! Но не выдерживает, к удивлению, Эд: — Бля, да шо ты как неродной? Рассказывай про этого хахаля женатого. По твоему голосу слышно, что ты и сегодня к нему ездил. — Что тебе рассказать? — Хуй знает. — Со вздохом падая спиной на аккуратно застеленную кровать, Эд, судя по звукам, кладет мобильник на плечо. — Хуй большой? — Эд! — Понятно, большой, — смеется он, и Арсений обиженно-шутливо морщит губы, словно его могут увидеть. — И что ты думаешь? Ты ему вообще сказал, что знаешь про жену? — Ага. И я конченный придурок, ты, наверное, в курсе. — Объясни. — Короче, я согласился с ним иногда встречаться, туда-сюда, даже с учетом того, что он женат. Я совсем конченный, да? — Ну... — По голосу ясно, что Эд согласен, но не будет озвучивать это: друг же. — Если они по расчету женились или не любят оба друг друга, то, может, ты и не будешь гореть в аду. Да и если она знает, но молчит из-за нежелания что-то менять, комфортной жизни и, например, любовника, то это очень хорошо для тебя и для него. Вдруг она тоже с кем-то на стороне спит? И все, получается, оба — мудаки. Аргумент? — Аргумент. Но я-то не становлюсь от этого меньшим придурком. Ладно еще в первый раз мы переспали, окей, я не знал... Но и сегодня я был у него, ты прав. И мне так хорошо было, Эд, в моменте это просто снос башки. Тебе, конечно, нахер не надо это, но я себя в постели с ним ощущаю ахуенно. Он как будто все про меня знает... Ну, как мне приятно, ага, сечешь? — Мгм, — соглашается Эд, гремя какими-то ящиками, видимо, уже не в спальне. — И за первый раз я не буду себя осуждать, — врет Арсений, который только этим и занимается, копаясь на форумах. — А за второй уже, ну... Если бы у меня был муж, если бы я его любил, то я бы ненавидел до ужаса его любовницу. Даже больше, чем его самого, хотя это в корне неправильно, это же он налево пошел, а девочка — в такой же ситуации, как и я сейчас, могла оказаться. Как хорошо, что у меня нет мужа все-таки. — Да забей ты на эти заебы, если не так сильно ебет, — спокойным голосом советует Эд, внезапно звучащий невероятно уверенно и правдиво. — Хочешь дальше к нему ездить? Езди, только не так, шобы ты с ума сошел от внутренних метаний. Если хорошо трахает, ну, пусть трахает, пока трахается. А ты и не при делах, ты свободный хлопец, это он изменяет жене, себе, выбору... А ты-то особо и не виноват, конечно, если не брать в расчет то, что ты с ним поговорил и согласился быть в роли любовника. — Может, она его тиранит? И поэтому он... — с сомнением начинает Арсений, готовый уцепиться не просто за соломинку, но и за зернышко, плывущее наполовину под водой, в сильном течении. — Или она сука какая-то. — Во-первых, мой дорогой. — У Эда что-то падает, грохает об пол, и он чертыхается, — это не она изменяет, а он. И вина только его в том, шо хуй в штанах не удержал, когда жена есть. Во-вторых, ты его оправдывать пытаешься, шобы не так печально было к нему ехать. Типа, «ой, бедняжку дома загнобили, вот я помогу ему — отсосу хорошенько». Это не так работает, Арсюх, ну шо ты как здрасьте? В-третьих, если она такая распизда, то ЗАГС, заявление, развод. Это недолго, если он там не наплодил детишек. Таких же кучерявых и длинных. — Он ржет, хотя вся его речь, в целом, звучит серьезно и правильно. — Короче, Арс, в том, шо мужик изменяет, виноват мужик, а не жена его. Не жена же с него трусы сняла и не жена же его в постель к чужому человеку уложила? Нет. Вот и все. Ты вот думаешь так, а вдруг она там совершенная, идеальная, красивая блонди с длиннющими ногами, вкусными котлетами и умом, как у Эйнштейна. — А почему он тогда трахается со мной, если я обычный пацан с попытками в интересные шоу и без длиннющих ног? — Справедливости ради, — Эд жует огурец, хрустя им, и у Арсения складывается ощущение, что он ест его душу, а не этот несчастный овощ, — ноги у тебя тоже длиннющие. Не будь ты моим другом, я б тебя... — Ну я же серьезно! — восклицает Арсений, но хихикает, мысленно зачем-то представляя себе сказанное Эдом. — Может, она это, ну, асексуалка? — Это шо такое? — Для пещерных людей, наподобие тебя: это когда не хочется заниматься сексом. Вообще. Отношения могут быть, но без секса. Любовь тоже. Может, он поэтому и изменяет? — Может. — Хотя он прям... прям хорошо чувствует, понимает, как будто он мне в голову залезает и узнает, куда бы надавить, как бы прикоснуться, чтобы приятно... — Арсений, садясь, мотает головой и идет делать себе кофе на кухню. — Нет, он бы не женился на ней, если бы она была асексуалкой. За полтора года такие умения не приобрести, значит ему вкатывает секс. — А кому он не вкатывает? — Асексуальным людям, — душнит Арсений, шаркая по полу в темноте и надеясь, что где-нибудь не запнется об ковер и не разобьет себе лоб о пол. — А если бы она была бы асексуалкой, то они бы, наверное, договорились про то, что Антон будет с кем-то просто спать, чтобы удовлетворять... э-э-э, удовлетворять потребность. Но раз он скрывается, то ничего такого не было. Странно получается. Нихуя непонятно. — Слушай, Арс, тебя я срать не буду, но его — с удовольствием. Стоящий в позе цапли у столешницы и ждущий свой кофе, Арсений замирает и согласно мычит, мол, «говори», но он не хочет быть готовым к тому, что услышит. Головой он осознает, что во всем виноват Антон, что его жена, имени которой он до сих пор не знает, не может быть виновата в его изменах, но тогда-то и он, Арсений, Божий одуванчик с крыльями в ремонте, перестает быть святым и запутавшимся. И Антона хочется оправдывать чем угодно — он так прелестно ухаживает, так внимательно ласкает в прелюдии, так ярко и сногсшибательно трахает, что язык не поворачивается признать его плохим человеком. В конце концов, Арсений осудит его, когда они разойдутся, но сейчас, когда он хочет уже скорее получить сообщение с приглашением в отель, вкусный дорогой ужин и хороший секс, ни слова он не скажет, хотя подумает. — Он блядун, и все. В этом прикол, а не в том, шо его жена секс не любит или пилит его. Другой бы, нормальный мужик пошел бы, в ресторанчик ее отвел, поговорил — да развелся бы в конце концов! Другого партнера себе искал, а твой этот Антон Блядун просто налево бегает, а потом наверняка тащится домой, в глаза ей смотрит и в одну койку с ней ложится. Это пиздец, Арс. И я готов поддерживать тебя, потому шо ты особо и не виноват, если говорить с точки зрения человека, который тебя любит и уважает. Но его я буду поливать говном до развода, потому шо он не только ей мозги выносит, но и всем своим любовницам и любовникам, в числе которых ты. Я, конечно, могила, ей орать в лицо не буду, если увижу, о том, шо ее муж по вечерам трахает моего кореша, но осуждающе буду смотреть на твоего Блядуна. До развода, конечно. Хотя я сильно сомневаюсь, шо он разведется с ней из-за тебя или другого человека. — Ой все. Лучше про Егора своего рассказывай, сопли на кулак наматывай, чем соль мне на рану сыпь бочками. — Та про Егора я всегда согласен поговорить, мы сегодня...

***

«..эксперты установили, что значение и последствие своих действий он осознавал...» Почти агрессивно Арсений нажимает на паузу, останавливая видео, переворачивается с правого бока на спину и упирается беспокойно-задумчивым взглядом в темный от ночи, обыкновенно светлый потолок. И ему не хочется иметь возможность мыслить, потому что именно мысли, по ощущениям, его травят и планируют убить. Если бы какая-нибудь добрая фея-крестная сейчас появилась перед ним и предложила обменять его способность к мышлению на умение телепортироваться, становиться невидимкой или превращать баклажаны в шоколадки, то он бы согласился — да и просто отдать ей свою способность к размышлению он бы хотел, но быстро бы пожалел: Арсений — неглупый мальчик, способный к делу, но ленивый и дурной, как говорила его матери классная руководительница в средней школе. Неглупым, но способным Арсений и остается, судя по тому, в какую черную дыру лезет с головой, пусть и осознает прекрасно невозможность вылезти из нее в будущем. Еще и фраза эта, звучащая явно не про милого и доброго Арсения, как гром среди ясного неба, как ракеты захватчиков на чистом голубом небе мирной, развивающейся страны с невероятной культурой и роскошно звучащим языком. И фраза эта бьет то ли по душе, то ли по всему Арсению разом — и он, перевернувшись, молча пялится в потолок и откашливается так, будто у него вместо легких две пепельницы. Значение его действий, безусловно, есть одно. А вот последствий много, и Арсению дурно их собирать, составлять из них список и каждое оценивать на степени ублюдства собственного и ублюдства Антона. Они оба виноваты, а эта бедная его жена — даже если она не бедная, даже если она асексуальна — есть жертва их поступков, в первую очередь, конечно же, поступков Антона. Последствие первое — знание об изменах возможно (нельзя же Антона не любить) любимого мужа морально растопчет ее. И из этого десяток последствий маленьких, ответвляющихся, как тонкие «ручки» деревьев, начиная от депрессии и заканчивая чисто теоретическими преступлениями на почве этого знания или единственным преступлением против себя, против собственной жизни. Последствие второе — Арсений разложится, как разлагаются выброшенные пакеты, и будет это долго, мучительно, и будут его несчастного вертеть на шампурах в аду черти, и будет вечное ничего с единым посылом. Никогда не влияет хорошо на человека тот факт, что он спит с кем-то, состоящим в браке. А Арсений, к тому же, соглашается на эти прекрасные встречи с Антоном легко и приятно, а теперь еще чувствует прикосновения чужих горячих губ и ладоней. И ему снова хочется попасть в эти объятия, в эти касания, но, впрочем... Впрочем, сейчас эти объятия, вероятно, заняты той, кто имеет на них полное право, будучи женой. А кто Арсений, даже если он очень хорошо отсасывает и занимается сексом? Он обрекает себя — а о себе хотя бы надо задуматься, что уж тут говорить про чужую женщину, которую Арсений ни разу не видал! — на вечные метания и постоянное нахождение между раскаленным молотом и жгучей наковальней, которые вот-вот — и воссоединятся, воспылав и громко ударив друг о друга! Последствие третье — порицание. Даже от Эда страшно получить этот осуждающий взгляд. А что будет, если по какой-то не зависящей от них причине все всплывет, ярко осветится народными взорами и откроется толпе, которой из-за рутинности только бы обсудить чужую постель. И это, в общем, самое страшное именно это, может дойти до матери и отца, живущих в Омске. Они-то ему еще до отъезда в Санкт-Петербург, а потом и в Москву говорили, что добром это не кончится, что столица развращает и делает из людей пародии. Но Арсений и сейчас, на самом деле, в это не верит. Но осуждения матери и отца он боится до скручивающегося живота и мурашек страха по коже. И из этих трех легко выйдет еще пару десятков, расползаясь паутиной по голове и путая все знания и ценности. И Арсений будет совсем дураком, если не попытается сейчас поскорее заснуть, уткнувшись лицом в подушку, выключив видеоролик на мобильнике, который последние минут двадцать ярко светит ему в глаза, хотя до этого все было приятно и хорошо. Конечно же, он пытается, но удается ему далеко не сразу — он ворочается, проверяет новостные каналы с видом, словно ищет невероятно важное сообщение от какого-нибудь правительства, идет в туалет, опять ложится, крутится с боку на бок, накрывается двумя одеялами, раскрывается торопливо, дергает тянущей на погоду ногой, ерзает щекой по приятной наволочке, поджимает колено к груди и жмурит светлые голубые глаза до фейерверков. Сразу мысли уходят — и Арсению вновь семь, он вновь трет веки с нажимом, чтобы больше фонтанов и блеска появилось в темноте, чтобы его ночь была рассеяна красивыми волнящимися линиями. Розовыми, желтыми, голубыми, салатовыми, сиреневыми на темном и страшном фоне. После этого ни одной мысли ему в голову не возвращается, все с чемоданами уходят куда-то под подушку до следующей ночи, и он покойно засыпает, закинув одну согнутую в колене ногу на одеяло, а другую оставив греться, несмотря на все детские страшилки про злых бабаек или серых волков.

***

Утром Арсений просыпается в полном раздрае — у него от сухости болят губы, горло болит до невозможности вдохнуть через рот, ноги и руки выкручивает, хочется спать до завтрашнего вечера. Но будильник мешает, орет безумным голосом, и Арсений, по его собственным ощущениям, еле живой и почти покойник, пишет начальнику, занимающемуся расстановкой съемок и утверждением сценария, что он даже подняться с постели не может и что в студии он будет, если максимально, рассадником вируса, а не работником. Ему как работнику ответственному и умеющему в срок укладываться при деятельности дома дают целых пять дней, прося, впрочем, выйти при выздоровлении и не ждать окончания внезапных выходных. Судя по всему, проблем у его многострадального начальника будет море и ведерко из-за его болезни, но тот уважительно относится к остальным сотрудникам и, в общем, Арсению, который не раз своей креативностью, заряженностью и деятельностью доставал их из полной задницы то сценариями, то идеями, то введениями. И ему можно по-человечески поболеть дома с лимонными порошками, малиновыми таблетками для рассасывания, пиццей на ужин и неприятными полосканиями горла каждые несколько часов — это самое нелюбимое Арсением, потому что для этого надо подниматься, идти в кухню, греть чайник, короче, двигаться при желании свернуться в комок и плакать от боли, ломоты в теле и одиночества. Но сил встать он не находит — получает ответ от Эда, предупрежденного про болезнь ради спокойствия его нервной системы, отправляет стикер кота, лежащего с раскинутыми лапами, убирает мобильник от себя, влезает под одеяло с головой и мертвым сном засыпает до обеда.

***

— Сил нет, так и помру молодым, за что мне это все? — причитает Арсений, пока сидит на краю кровати, укутанный в плед, и допивает мелкими глотками жаропонижающий порошок, разведенный в горячей воде. — Господи, все болит, все болит. — Он почти улыбается (нервно), но пересиливает свое желание мучительно умирать с больным горлом и ломящими костями, поднимается, шаркает по квартире тапками, случайно мочит плед, пока полоскает горло, и возвращается обратно с видом человека, который готов лечь и ждать смерти от температуры. — Кто же, блять, такой умный меня заразил, так хуево мне давно не было. Охнув от того, как отдается в ногах и руках боль, Арсений заваливается на постель, лезет торопливо под одеяло, сильнее кутает плечи в плед, шмыгает носом, прижимает колени к груди и берется за мобильник. Ему, конечно же, неприятен его свет из-за растущей температуры, но он не может отвлечься от всяких бесполезных коротких видео, от листания доставок, чтобы найти что-то желаемое и съесть что-то большее, чем сухарь с чаем ради принятия таблеток. Но в этот раз он, и без того чувствующий себя отвратительно, заходит в поисковик и вбивает фамилию и имя Антона. Конечно же, он хочет узнать про него — и еще про кое-кого... Температурящему, не отвечающему никому в чатах, отказавшемуся от завтрака, обеда и уже почти что от ужина, Арсению до безумия интересно посмотреть на нее. Не ради мести, не ради громкого «я трахаюсь с твоим мужем» в директ, не ради самоутверждения, а просто так. Да и с температурой особенно не построить относительно хорошую связь между желанием и скрытыми мыслями. И он находит — просто переходит с его страницы через графу «жена». Алексеева Софья Павловна. Судя по указанному на сайте, ей двадцать шесть лет, она действительно занимается каким-то популярным салоном красоты, имея диплом социолога, создает запахи духов для популярной компании, изредка участвует в марафонах — и еще всякого неинтересного. Арсений пролистывает до ссылки на инстаграм, кликает, ложится на живот, локтем упирается в постель, ощущая, как голова кружится из-за таких резких для него движений, и бегло осматривает сначала общую информацию, а потом закрепленные истории — Майями, Дубай, Милан, Париж, Нью-Йорк, Осло. И все эстетично, с флагами, с красивыми обложками. Это, конечно, не самое главное, но Арсений прикидывает, сколько это добро стоит, и округляет губы в букве «о» от одного лишь предположения. Фотографий много, он их все не пролистает и за неделю болезни. Они либо с фотосессий и мероприятий, либо на камеру телефона с отпусков и поездок. Обычная девушка со светло-русыми, короткими волосами, с карими глазами улыбается, иногда дурачится, иногда позирует. Вечно с красивыми укладками, веселым взором, подчеркнутым очень удачно тушью, выделенными скулами и привлекательной фигурой. Даже посты какие-то пишет — то про поездку на открытие ресторана, то про Милан, то про планы на будущее, то про коллекцию духов, выпущенную недавно, то про свой салон красоты. В общем, не скучает девушка явно — жизнь яркая, красочная. Подписчиков под сто пятьдесят тысяч, поэтому Арсений без зазрения совести открывает ее истории — утром она желает всем продуктивного дня, показывает свое занятие в спортзале и йогу, рассказывает про день открытых дверей, пока идет по улице и сверкает обворожительной улыбкой белых зубов, гладит кошку, трущуюся об ее ноги в светлых брюках, и выкладывает лифтолук, где красиво и знающе ставит ногу, подчеркивая ее идеальность. И Арсению становится ее жалко именно из-за того, что он представлял ее почему-то страшной мегерой или сварливой пухлой женщиной с котом на руках, а она оказалась такой роскошной девушкой с красивыми макияжами, собственными делами, поездками. При всем желании теперь он будет оказываться в постели с Антоном, предварительно подумав, какие они оба ублюдки. Но он, конечно же, уже не откажется от того, что они с Антоном напланировали. К тому же, если она такая занятая, то почему Антон так тщательно скрывается, переодеваясь в то же самое, следит за временем и просит не скидывать ему внезапных обнаженных фотографий? Или это маска? Маска красивой, умной, целеустремленной девушки, которая за границами этих фотографий и видео становится простой любящей девушкой, которая старается наблюдать за очень любвеобильным мужем? Это не то чтобы нездорово, но... Это, по крайней мере, странно для того образа, который она преподносит. Забыв уже напрочь про боль в горле и надобность заказать ужин, пока цены не поднялись из-за выросшего спроса, Арсений заходит в ее закрепленные истории — она на пляже, она с коктейлем, она в зеркале, обнимаемая Антоном со спины, она с подружками, она с журналом с ее лицом на обложке, она с Антоном в музее, она с Антоном в ресторане ест пасту, она снимает его курящего со спины и пугает резким прикосновением к спине, она гладит шпица, она пьет шампанское на каком-то модном показе. Она, она, она, она, она — и он: спокойный, умиротворенный, заинтересованный, улыбающийся мягко, фотографирующий наверняка ее на еще множестве локаций, наливающий ей вино, перехватывающий камеру, чтобы показать, как ее длинное белоснежное платье с подолом смотрится со стороны под ярким светом софитов. Неприятно, конечно, видеть всю эту псевдо-идиллию после того, как он сосал Антону и спал с ним самозабвенно и довольно. Какой-то слишком режущий по глазам, ушам и всему остальному диссонанс. Вроде на видео славный муж, согласный возить жену по нравящимся ей мероприятиям в других странах и фотографировать ее, а вроде этот же человек до отвратности невероятно трахал его в отельном номере, шептал пошлости и волшебно доводил до оргазма, вызывающего поджавшиеся пальцы на ногах. Вроде нормальная семья, а вроде муж изменяет, приглашая в отель любовников и любовниц и тщательно это скрывая. И это, на самом деле, взрывает мозг. Есть, впрочем, очень существенное «но» — Арсений, даже если бы видел ее до их с Антоном первой встречи, в тот день все равно бы встал перед ним на колени, а потом бы приехал к нему в отель и занялся с ним бы еще более сногсшибательным сексом. Арсению ее, конечно же, жаль, потому что он, как и многие люди, ставит себя на ее место подсознательно. Но при этом ему хватает наглости (здоровой или нет, судить каждому самому) не винить себя за произошедшее и происходящее. Такой своеобразный защитный механизм срабатывает, и Арсений уже себя не винит: ему и без этого плохо от ломоты в костях и боли в горле, а тут еще себя любимого и хорошего осуждать за хороший секс с красивым, умным мужчиной? Остальные составляющие дела, логично, остаются за гранями.

***

Вечер и ночь проходят предсказуемо — температура поднимается выше, чем днем, и он не может уснуть из-за боли во всем теле и то холода, то жара. До глубокой ночи он вертится, перестав уже проверять сообщения в телефоне и лишь изредка включая что-то легкое на фон, чтобы голову занимать не тем, как ухудшается его состояние, а каким-нибудь шоу, наподобие «Аферисты в сетях». И засыпает он ближе к трем, не выключая видео, которое сменится следующим и следующим. Утром мобильник предсказуемо посажен, и Арсений еще около часа не обращает на него никакого внимания — пытается позавтракать, идет в душ, пьет лекарства, полоскает горло и минут десять просто пялится в стену, пытаясь проснуться и созреть к дистанционной работе над сценарием или какими-то идеями. Все-таки не может он так легко отказаться от того, чем он занимается не только из-за денег. И лишь из-за необходимости написать начальству он берется за телефон, сталкивается с десятком сообщений Эда, наполненных вопросами о самочувствии и интересом о том, жив ли он вообще. Пока отвечает, Арсений мерзнет — и сразу лезет в ящик за шерстяными носками и теплыми штанами. Легче ему не становится, он просто-напросто привыкает к своему состоянию и меньше обращает на него внимание, тем более он берется за несложную работу, отвлекается на нее — да и никто не интересуется его состоянием, кроме Эда и начальства (от корысти, конечно). Понимание выходного работает, но в его состоянии выходной не воспринимается выходным. Лучше вставать рано и ехать в студию, чем лежать больным и еле-еле передвигаться по квартире, будто бы ему все девяносто. Кое-как Арсений собирает себя — немного работает, немного ест, много лечится и пьет чая с лимоном. Достаточно быстро он совсем перестает акцентировать внимание на том, что его ноги, по ощущениям, выкручивает дьявол: с разрешения он ищет желанных гостей и отвлекается на все то, что нормальные люди называют отдыхом, а Арсений — работой. Смотрит всякие интервью, шоу с теми людьми, кого бы он хотел пригласить к себе, сбрасывает имена (и иногда короткую характеристику) Сереже, который обыкновенно этим занимается вместо него и обговаривает все с начальством. Они переписываются про каждого минут по пятнадцать, потому что многие из предложенных кандидатур Сереже не нравятся, но при этом он не знает, кого предложить вместо них. Но очень быстро тот находится — и, вспоминая про Арсеньеву работу за Егора (без подтекста, про случившееся после блица знают только Арсений, Антон, Эд и Егор), начинает яро настаивать на приглашении Антона. Во избежание шуток, подколов и догадок Арсений только недолго ломается и якобы нехотя соглашается. Впрочем, Сережа вызывается сам написать об этом Антону, и Арсений выдыхает — ему не хочется почему-то сообщать Антону, что он валяется дома в соплях, с температурой, окруженный таблетками и жаропонижающими порошками. Удобно получается сейчас, но вечером уже становится все это максимально неудобным: Антон ему пишет.

***

от кого: Антон Шастун «Почему сам про шоу не написал?» 17:14

от кого: Арсений «Сережа этим занимается» 17:28

Недовольный и растущей снова температурой, и больше ощутимой ломотой в теле, и желанием съесть что-то не знаю что, Арсений отвечает ему с задержкой намеренно (да и досмотреть интервью Варнавы хочется до конца, не прерываясь), потом с минуту висит в сети и, заблокировав телефон, уходит на кухню за очередной кружкой чая. Без него он, похоже, уже неспособен жить. Как классе в седьмом, когда неловко общается с нравящейся девочкой (в случае Арсения, конечно, чаще с мальчиком), Арсений долго не возвращается за мобильником, жует сырок с вареной сгущенкой, листая от канала к каналу телевизор, натыкаясь то на шоу про беременных школьниц, то про гадалок, то про разводы и ДНК-тесты, то на политические дебаты, где оппоненты от горячности в споре плескают друг в друга сок. Но, во-первых, у него наконец появляется желание поесть что-то больше, чем сухарик, сырок или лимон из чая, во-вторых, Антону пора отвечать, и он идет в спальню прямо с кружкой, садится с важным видом на постель и пробегается сначала по пришедшим сообщениям и уведомлениям из новостных каналов. от кого: Антон Шастун «Ок» 17:34 «Не хочешь встретиться вечером?» 17:40 Судя по разбросу времени между двумя сообщениями, Антон думает над своим предложением и желанием и только из-за молчания Арсения решает пригласить его снова к себе. Вряд ли у него такой ужасный интернет или постоянно отвлекающие люди вокруг. Явно Антон печется о своем комфорте чрезвычайно сильно — и это хорошо, Арсений подобное одобряет, хотя сам периодически, повздыхав, делает то, чего не хочется совсем.

от кого: Арсений «Я температурю дома» 17:54

от кого: Антон Шастун «Это намек на то, чтобы я приехал к тебе, или отказ?» 17:54 «Или ты все же убрал все резиновые члены?» 17:55

от кого: Арсений «Если не боишься слечь, то приезжай» 18:00 «Но я ничего не обещаю, я вряд ли отсосу тебе с заложенным носом» 18:04

Арсений не сразу вспоминает, что лучше не писать Антону ничего такого откровенно-яркого, хочет редактировать сообщение, но Антон его даже не читает пока, в сети не висит, видимо, пока ждал ответа, чем-то наконец занялся. Впрочем, не будет же Арсений стыдливо писать про какие-нибудь жезлы или дружков — это будет в случае раскрытия не только обидно, но и мерзко. И он оставляет так, как есть, посчитав, что когда-нибудь еще и нюдс ему отправит, предварительно уточнив, есть ли возможность полюбоваться на него. от кого: Антон Шастун «У меня-то не заложен» 18:10 И смайлик ухмыляющегося кота. Кота. И набор состоит только из котов. Арсений представляет себе, конечно же, другие стикеры у Антона, несмотря на здравый смысл, кричащий о том, что любящим секс людям необязательно всем кидать члены или вагины. По крайней мере, у Антона, в представлении Арсения, должны быть стикеры с кринжово-горячими надписями, но никак не коты. И это сбивает, потому и отвечает Арсений не сразу, хотя мгновенно читает и остается в диалоге.

от кого: Арсений «Если привезешь ужин, я постараюсь сделать так, чтобы нос разложился как-нибудь волшебным образом» 18:13

от кого: Антон Шастун «Заметано. Пожелания?» 18:17

от кого: Арсений «Хочу сырный суп» «И пасту» «И сок виноградный» «На меня придется тратиться, такие дела» 18:18

от кого: Антон Шастун «Не вижу проблемы в этом. Жду адрес» 18:19 Арсений с улыбкой кидает ему адрес, удовлетворенный и тем, что к нему приедут, и тем, что ему привезут из дорогого ресторана вкусную еду, которую он бы себе в таком качестве не позволил (не хочет же он питаться кашами остальной месяц), и тем, что Антон так спокойно отнесся к его своеобразной, нагловатой просьбе. Может быть, и вообще нет ничего плохого в том, что он будет с ним изредка встречаться. А чьи-то чувства — проблема не Арсения.

***

Болеющий человек вряд ли станет прихорашиваться к чьему-нибудь приезду, но либо Арсений не человек, либо болезнь не при каких обстоятельствах не может его остановить. Он, конечно, особенно не старается — раз Антон едет к нему болеющему, то пусть не ждет фанфар, каких-то красивых халатиков, украшенной спальни. Арсений, в целом, и не хочет ничего, но ему как человеку, к которому проявляют внимание, нравится чувствовать себя тем, к кому Антон едет, несмотря на правило отеля. Пусть он приедет, привезет ужин, а потом возвращается к своей жене — и все в плюсе, наверное... Но все-таки подсознательно Арсений нуждается в том, чтобы Антон проявлял еще большую инициативу, к тому же, не зря же Арсений закидывается жаропонижающим — если Антон намекнет, начнет прелюдию, приласкает, то Арсений будет только «за». И на это будет весь намек, построенный на том, что Арсений, мерзнувший вообще-то безумно, надевает длинную футболку и носки с изображениями членов. В целом, намек для совсем дебила, Антон же не совсем дебил, но Арсений хочет так и делает так. Антон приезжает к нему через полтора часа, паркует свою «Тахо» почти у подъезда (Арсений с любопытством наблюдает из окна), курит, копаясь в мобильнике, потом достает с заднего сиденья пакеты с коробками еды и уходит к двери, чтобы через десяток секунд Арсения оторвать от созерцания двора звонком в домофон. Поднимается он слишком быстро — или это Арсений чересчур медленно воспринимает время. — Привет, — отзывается коротко Арсений, отперев дверь и протягивая руки, чтобы забрать пакеты с едой и унести на кухню. — Привет. — (Автоматически?) Антон подается вперед, посчитав его руки намеком на объятия, хмуро оглядывает его и ставит пакеты с едой на пол, чтобы разуться и снять свою кожаную куртку. — Я представлял тебя болеющего по-другому. Там в пледе, в шерстяных штанах, с красным носиком, ну, по канону. — Может, тебе еще и салфетницу у кровати поставить? Для попадания в образ американской больной девочки. — Все, хватит бурчать, — отрезает Антон со смехом, сам защелкивает дверной замок, невероятно уверенно себя ощущающий, целует его в лоб в знак проверки температуры и приподнимает бровь, когда Арсений продолжает стоять посреди коридора. — Может, скажешь, куда отнести наш ужин? Или так и будем тут стоять? Извини, больным мальчикам не положен секс в коридоре. Сбитый с толку, Арсений отшатывается к стене, машет рукой в сторону кухни и с удивлением наблюдает за тем, как Антон, оставив свою сумку на пуфе, уходит с пакетами в кухню, судя по звукам, открывает их и коробки, обживается там настолько, что открывает ящик с посудой, потом — с приборами, а затем выходит из комнаты и, склонив голову к плечу и подняв руки, как хирург перед операцией, спрашивает: — А руки мне где помыть? — Быстро ты. — Но он кивает в сторону прикрытой двери, а сам ползет до кухни и плюхается на стул, соединяя ноги от холодка, бегающего по ним. — А ты на роту покупал столько всего? Вернувшийся с мокрыми руками, чуть-чуть намокшей челкой и каплями воды на лице, вошедший в кухню, Антон мотает головой, привычным движением расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, хлопает по заднему карману брюк, проверяя наличие мобильника, и возвращается к коробкам с едой. К множеству коробок. Судя по запахам, он привез с собой целую кухню. К тому же, один пакет стоит на полу и не открывается, поэтому Арсений, наклонившись, забирается в него и округляет губы, не зная, как реагировать. То, что Антон не считает каждую копейку, было ясно с самого начала, но то, что Антон сорит деньгами, как бумажками, Арсений только начинает познавать. Помимо того, что он «заказывает», Антон покупает ему какие-то лекарства, мармелад, несколько видов индийского чая и до скрипа зубов сладкие пряники, вкус которых Арсений уже ощущает на языке. — Не такой же я ублюдок, чтобы завалиться к тебе сейчас с пустыми руками. — Жмет плечами Антон на вопросительный взгляд и постукивает пальцами по коробкам еды. — Я бы с удовольствием поужинал. Здесь останемся? Покачав головой, Арсений уходит в спальню без озвученного ответа, бегло осматривает кровать, заправляет ее пледом, включает телефон и бросает пульт к подушке, вытаскивает еще одну подушку из шкафа, укладывает ее рядом, громко копошится в коробках, достает из недр (шкаф, судя по тому, сколько там одежды и вещей, бесконечный) специальный низкий столик для завтраков в постели и все-таки сдается, натягивая штаны с начесом. Потом он секунд тридцать пялится на себя в зеркало, убирает звук на телефоне и выходит в коридор, неловко опираясь на дверь, будто бы он не в своей квартире, а вероломно захватывает чужую. — Давай здесь? И что-то включим? — Давай что-то включим. — Бросившись смеющимся взглядом, Антон (уже каким-то образом добравшийся до подноса, стоящего за доской для резки!) ставит коробки с едой и несколько чистых тарелок с приборами на поднос, а потом Арсений уже не видит, чем он занят, потому что, покраснев, спешит вернуться в потемки спальни. — Что бы ты хотел посмотреть? — «Фриду» я бы пересмотрел. Только думал об этом утром. — Мне тоже нравится этот фильм, включай, — голосом из коридора соглашается Антон и, находящийся буквально за мгновение, ставит поднос сначала на тумбу. — О, ты все-таки решил без соблазнений, со здоровьем, молодец. Смущенный и этими словами, и такой уверенностью Антона, Арсений усаживается на кровать, мгновенно сует ноги под одеяло — но они носками торчат с другой стороны теперь, и это выглядит смешно — и удобнее устраивает подушку у себя за поясницей, чтобы не опираться на прохладную стену. Кажется, Антон способен сделать все сам, поэтому Арсений так просто соглашается сидеть на кровати, наблюдая за тем, как тот либо выставляет на столик для кровати еду, либо наливает Арсению его виноградный сок в четко угаданную кружку, либо помогает ему устроить стол над ногами, либо, вернувшись из кухни, затягивается электронной сигаретой и кидает на кровать упаковку мармеладок, садясь и комментируя: — Мои любимые. — И мои, — сипит Арсений, почему-то резко ставший недовольным лишь на мгновение тем, что Антон, вообще-то женатый человек, так легко умудряется войти в картину квартиры, оказываясь если не составляющей, то важной частью. — Надеюсь, с телевизором ты разберешься тоже. Не ответив, Антон вытягивает ноги и, случайно заметив рисунок на носках Арсения, усмехается, но ничего не говорит, вбивает в поисковике название, включает «Фриду», опять затягивается сигаретой, но, поймав взгляд Арсения, уточняет: — Можно же у тебя тут курить? — Ага, кури. — Арсений кивает, больше занятый открытием своего супа, чем Антоном, но все-таки не сумевший оторваться от того, как Антон обхватывает губами электронную сигарету, втягивает щеки и пропускает дым в легкие, почти что не выдыхая. — Но смотри, если ты заразишься, потом не пиши, что я виноват, — и смеется. — Я здоровый, как бык, — отшучивается Антон, забирает со столика себе на колени свой борщ, словно вовсе не опасается капнуть или пролить его на постель, и легким движением открывает пластиковую крышку, с улыбкой замечая: — Я так домчал, что даже не остыл. И замолкают. Арсений ест и не стремится обсудить Фриду, начало фильма или вкус супа, потому что впервые за болезнь ему так по-зверски хочется есть, а Антон понимающе замолкает, тоже занятый ужином и иногда сигаретой, оказавшейся с ароматом граната, и почти не отвлекается от экрана. Они молчат и тогда, когда Арсений принимается за пасту, чуть приподнимаясь, чтобы приблизиться к столику еще ближе, а Антон, убрав опустевшие коробки на тумбу, снова забирает на колени свое — теперь уже тартар и картошку по-грузински. И Арсений будет не Арсением, если не попросит попробовать, но для этого необходимо прервать молчание, подвести как-то к тому, что он хочет залезть в чужую тарелку, и подвинуться ближе. И он поначалу старательно ограждает себя от этого, жует пасту с довольным видом и хмурит брови на переносице, смотря на последствия аварии, отражающиеся на здоровье Фриды. Но все же Арсений — очень Арсений. И его короткие, меткие взгляды на тарелку Антона слишком очевидны. Впрочем, Арсению переступать через себя не приходится: Антон все решает сам, когда слегка наклоняется вбок, к нему, протягивает свою тарелку к Арсению и спокойно кивает на еду, стоит Арсению попытаться мотанием головы отказаться. — Ты так смотришь, как будто сейчас мне горло перегрызешь, чтобы попробовать. Бери. — Спасибо. — Арсений, когда погружает в рот вилку с кусочком тартара и затем сразу же тянется за картофелем, ловит взгляд Антона и торопится уткнуться в свою тарелку. — Вкушно. Антон кивает, безмолвно соглашаясь, и они доедают молча, даже не переглядываясь, как было бы логично после такой ситуации. Затем Антон приподнимается, чтобы убрать и эти тарелки на тумбу, столик спускает на пол, а Арсению передает его стакан сока и довольно растягивается на постели, откидывая голову и отстраненным взором наблюдая за Фридой и Риверой. Видно, что ему хорошо лежать здесь в полутьме и тишине, наевшись и куря, а потому Арсений особенно не пытается заговорить, тем более, горло все еще болит, несмотря ни на что. Подниматься, идти выпивать таблетки и полоскать горло Арсений не хочет: это непременно порвет пополам всю атмосферу, созданную ими неосознанно. Через несколько минут Арсений ставит стакан на тумбу, подавшись вперед, а ложится уже ближе к Антону. Проходит еще с пару минут, и Арсений показательно ерзает, двигается в сторону Антона и прижимается к его боку, кладя голову на плечо и устремляя спокойный взгляд на экран. У него каждое действие, конечно, не такое выверенное и четкое, как у Антона, но он уже близок к чужому уровню уверенности. В ответ его одобрительно приобнимают, и теперь Арсений слышит легкий шум сигареты, когда Антон затягивается в очередной раз. Где-то между ними периодически шуршит упаковка с мармеладом, и Арсению очень быстро становится неловко из-за того, что каждое его движение сопровождается этим дурацким шелестом. Но Антону, кажется, вообще наплевать — он умиротворенно вникает в сюжет, погружаясь который раз в фильм, курит, гладит Арсения по плечам, и его грудь мерно ходит вверх-вниз, за чем Арсений почему-то особенно тщательно наблюдает. И так наблюдает, что впадает сначала в эту приятную дрему, когда фильм еще слышно, а запах граната от сигареты еще щекочет нос, а потом все-таки не выдерживает и засыпает на плече у Антона. Тот это понимает лишь в момент, когда Арсений съезжает головой с плеча на грудь, мычит что-то, и тогда с аккуратностью спускает его на собственные колени, пальцами вплетается в волосы и массирует кожу головы пальцами в кольцах, пока Фрида на экране танцует танго. Ничего Антона в происходящем не напрягает и не смущает — Арсений, примерившись, успокаивается головой у него на коленях, а на экране Фрида целует партнершу по танго, и все складывается довольно неплохо для такого странного вечера. Не просыпается Арсений и через полчаса. Никакой реакции на попытку Антона поменять положение затекших ног он не дает, и Антон уже сомневается в том, что Арсений спит, а не намеренно дурачится, не хотя уходить с належанных, теплых бедер. Согласный с тем, что ему можно дать еще немного времени, Антон кое-как достает телефон, понижает звук на телевизоре и пробегается торопливо по сообщениям, ему пришедшим. Что-то по работе, что-то от пиарщика, что-то от Софьи, которая, наверное, уже задается вопросами о том, где ее самый верный и самый честный муж есть в такое время. Но она всего лишь скидывает ему видеосообщение в телеграмме, где показывает себя со своей подругой, а потом переводит камеру на собаку подруги, мелкого шпица, от которого шерсти больше, чем от медведя. Антон просто оставляет реакцию на ее сообщение и выходит из соцсети, чтобы убрать мобильник и вернуться к просмотру фильма. Но через еще пятнадцать минут Антон не выдерживает и таки треплет Арсения за плечо, шепотом обращаясь к нему: — Арс, давай ты ляжешь нормально? — Никакой реакции. — Арсений? У меня так ноги отнимутся, Арс. Смешок снизу все дает понять, и Антон, фыркая, осторожно пихает его в бок: — Ты не спишь? — Последние пару минут. — Хочешь, я уеду, а ты ляжешь спать? — Нет. — Арсений приподнимается мгновенно, но затем тушуется и, понимая степень своей наглости, показывать лицо не торопится. — Я не выгоняю тебя, вот... Если ты хочешь, ты можешь... — Не могу, — отказывает, догадываясь, Антон, и Арсений наконец садится, давая ему размять ноги. — Ты сам знаешь все. Когда-нибудь, но... В общем, это не делается на ровном месте, окей? — Окей. — Арс, ну чего ты? — Он берется за чужое плечо, оборачивает Арсения к себе и гладит его по щеке большим пальцем, собирая родинки. — Такой красивый, а обижаешься на ровном месте, — и целует его, резко наклоняясь и захватывая ладонью в кольцах его затылок. Еще думающий о случившемся разговоре, Арсений торопливо отвечает и пальцами накрывает его крепкие, раскидистые плечи, сжимая до складок на черной, скользкой рубашке. У него заложен нос, и целоваться особенно долго ему трудно, но Антон чувствует и это, потому что ласково считает пальцами его позвонки и переходит губами на его шею, на кожу за ухом и то место, где шея переходит в плечо, скатываясь. Очень быстро Арсений усаживается на его колени, упираясь одной рукой в стену, но никакого ощущения главенства ему это не дает — Антон лезет руками ему под футболку, гладит горячую, плотную грудь, сжимает соски, вызывая шумный выдох на ухо, и как-то чересчур мокро лижет его шею, прикусывая до маленьких красных ссадинок. — Арс, мне кажется, у тебя температура, и мне не стоит, я могу и... — Нет, Шаст, я хочу, — настаивает Арсений, хватая запястье его отстраняющихся рук. — Пожалуйста, Антон. — Только если ты даже не будешь пытаться продолжить, когда я закончу. — Хорошо. — И потом измеришь температуру. — Я буду горяч после секса с тобой, придется скорую вызывать, — он смеется, ерзая на чужих бедрах. — Я как-нибудь смогу разобраться. — Антон звучит так уверенно, что у Арсения, говоря откровенно, встает только от этой его энергетики наглости и самоуверенности. — Смазку давай сразу. Нехотя спустившись с колен, Арсений лезет в ящик тумбочки, достает аккуратный тюбик со смазкой, сует ее Антону в ладонь и тянется целоваться, но Антон кладет ладонь ему на грудь, останавливая, и берется за его бедро. — Ложись сразу на живот. — Ты, блин, мне в жопу хочешь градусник засунуть? — Если бы. — Антон едва удерживается от смеха: его голос весело дрожит. — Хочу вылизать тебя. — Какой ты хороший мужик, за что ж Господь тебя мне послал, — в шутку начинает Арсений, пока внутри утопает в стыде и смущении от того, как подобные слова звучат из уст Антона. — Привез ужин, все накрыл, трахнешь сейчас... Всю жизнь мечтал. Хмыкнув от противоречивости, которой можно легко добиться, добавив тот факт, что он женат, Антон помогает ему улечься на живот, подсовывает подушку, тянет вниз, до колен, штаны с начесом, губами жмется к теплой, чуть-чуть влажной (у кого-то правда растет температура) коже, целует внутреннюю сторону бедер, зубами с нажимом ведет по одной ягодице и затем, отстранившись, шлепает, оставляя алеющий след. Арсений отзывается довольным стоном, покачнув бедрами, и трусы с него снимают уже в четыре руки. Расположенный к прелюдии особенно, Антон выцеловывает его спину под огромной футболкой, буквально нырнув под нее, сжимает бока, протискивает одну ладонь к соскам, оглаживает их, языком соединяет родинки на пояснице, берет в обе ладони половинки ягодиц, сжимая до приятной боли, и Арсений тянет носом воздух с громким сипом, вытягивает руки вверх и закусывает губу, стараясь зациклиться на том, как ласкает его Антон, а не на экране, освещающем всю комнату. Но Антон, конечно, отвлекает его лучше — садится, прижимая его колени к постели, накрывает его спину своей грудью, показательно притираясь к его ягодицам пахом, и прикусывает мочку уха, удовлетворенный реакцией Арсения. — Если ты продолжишь, тебе придется меня трахнуть по-человечески. — А я тебя разве не по-человечески трахну? — Замолчи уже. — Не желающий терять запал и возбуждение на подъебках, Арсений нетерпеливо пытается поерзать, но его придавливают к кровати так сильно, что едва он может двинуть коленом. — Антон, пожалуйста. — Как скажешь, мой золотой, — мурчит ему на ухо Антон, поцелуями скользит по задней части шеи и выпрямляется. — Хочешь с пальцами? — Да, Шаст, так хочу. Ухмыльнувшись, Антон все же слезает с чужих ног, разминает их короткими движениями, но он-таки вынужден опуститься на них, чтобы иметь больший доступ. Он в своей излюбленной манере долго целует чужие ягодицы и бедра, от желания раздразнить кончиком языка скользит по расселине и горячим дыханием обдает его кожу, когда посмеивается с недовольного хныканья сверху. Но и ему-то трудно тянуть, пусть он и делает это своей изюминкой: хочется Арсения до безумия. И он разводит ягодицы, капает смазки на анус и приникает языком, последовательно растягивая им и пропихивая одну ладонь к чужому члену, чтобы обхватить головку и кольцом пальцев повести вниз. У Арсения в голове путается и день, и фильм, отголосками слышимый ему, и разговоры до этого момента. Антон умеет доводить людей до такого состояния, когда ни мысли нет в голове, и он умело этим пользуется, когда вылизывает Арсения, когда добавляет один щедро смазанный палец, когда ускоряет ладонь на его члене, не забывая для остроты ощущений изредка сжимать у основания, когда языком собирает смазку и проталкивает вслед за пальцем. В эти минуты Арсений ни о чем вовсе не думает, он полностью сосредотачивается на том, как хорошо Антон трахает его пальцами сзади и как жадно его язык ловит капли стекающей смазки. И кончает он ему в ладонь совершенно бездумный, толкаясь бедрами и выдыхая вместе со стоном его имя в очень растянутом виде. А Антон добивает его намеренно, видимо, отлично зная, как это приятно, — он не убирает рук, продолжает движение и на члене, и между ягодиц. Мечущийся Арсений утыкается лбом в постель, прогибаясь в пояснице, и хватает губами воздух (все-таки насморк мешает заниматься сексом, он никак не может надышаться). Как-то феерично и до страшного быстро Антон доводит его до второго оргазма: он, не убирая рук, прижимается членом сквозь одежду к его бедру, давая понять, как возбуждается из-за Арсения сейчас, и тот кончает во второй раз, жмурясь и дергая тазом. На этот раз Антон в то же мгновение отнимает от его члена ладонь, вынимает пальцы другой руки и мелко-мелко покрывает поцелуями ему поясницу, пока Арсений находится где-то между реальностью и сном. Но с силами он собирается, оборачивается через плечо, глядя жадным взглядом с очевидными признаками поднимающейся температуры и демонстрируя взмокшую челку, и шумно сглатывает перед тем, как попросить: — Подрочи. Хочу, чтобы ты тоже кончил. Пожалуйста. Вся уверенность и стойкость Антона улетает в мусорное ведро, когда Арсений так красиво, хрипловатым голосом просит его, и он дерганным, торопящимся движением расстегивает брюки. Ремень щекочет Арсению ягодицы, и он, перебарывая стремление уснуть, переворачивается, садится и подползает к Антону, чтобы подключиться к стягиванию брюк. — Хочу посмотреть, как ты... — Хорошо. — Только на лицо. — Блять, Арс, — сжимая зубы, рычит Антон и тянет его за волосы к себе, чтобы поцеловать. Не отвлекаемый поцелуем, Арсений залезает ладонью ему в трусы, собирает с головки выделяющуюся естественную смазку, облизывает ладонь и сразу же возвращает ее, влажную, теплую, вновь к члену, когда Антон спускает за брюками трусы. Они целуются, — хотя скорее мокро лижутся с причмокиваниями — и Арсений не дает ему оставить инициативу, обхватывает его член, наращивает скорость движения до сбивающейся от торопливости, кусает его губу в поцелуе и постоянно прерывается, чтобы схватить воздух. Гадкий насморк портит всю отвратительно-пошлую картину. Но это не мешает, впрочем, Антону направить Арсения вниз за волосы и насадить его губами на член. Арсений чувственно стонет, сводя собственные бедра, и внутри Антона колотит от мысли, что ему хочется кончить как можно быстрее, чтобы продолжить их вечер качественным, долгим сексом. Но он, конечно же, делать этого не будет. Сейчас, ясное дело, не ебет. Мир сужается до горячего, мокрого рта Арсения, которым тот насаживается на член, громко сипя носом. И Антону, наблюдающему за лицом Арсения все эти несколько минут, до тряски хочется увидеть свою сперму на его щеках, губах... Тем более, Арсений сам просит, и в ощущаемый особенным удовольствием момент Антон оттягивает Арсения легким, слитным движением за волосы, чтобы тот понимающе помог рукой ему кончить на лицо и довольно вынутый изо рта язык. Кусая губу, Арсений облизывается и опускается ягодицами на пятки, впервые задумываясь о том, что у него по бедрам стекает смазка. И, вопреки ожиданиям, Антон валит его в подушки выверенным движением, целует снова, надавив на подбородок большим пальцем, чтобы проникнуть языком внутрь, и жмется членом к его футболке, оставляя мокрый след.

***

Ожидаемо, что дальше они не заходят: Арсению нужно сбивать температуру и лечиться. Проконтролировав принятие таблеток, измерение температуры, приняв по очереди с Арсением душ, Антон дожидается, пока он уляжется в постель, целует его в лоб мягким прикосновением, в коридоре наконец проверяет мобильник — несколько сообщений от Софьи, один пропущенный от нее же, какие-то ссылки от пиарщика — и, забрав мусор в виде коробок, чтобы Арсению не таскать их больным, выходит из квартиры. Благо, Арсений находит для него второй ключ для одного из замков — и Антон может без поднимания болеющего Арсения из постели уехать. На улице он минут пять курит, сидя в машине и глядя на, предположительно, окна квартиры Арсения, пишет Софье, что скоро будет, просит ее ложиться спать и не ждать его, а сам прикидывает, какой магазин цветов работает в такое время. Как-то паршивенько на душе, несмотря на то, что продолжаются измены уже столько, что можно легко привыкнуть к постоянному флеру предателя внутри. С другой стороны, он до смерти доволен вечером — Арсений великолепен в том постельном ужине, в попытке посмотреть фильм, в сексе, в принятии лекарств и вредных порывах вместо индийского чая. И это немного успокаивает душу, как бы мерзко это ни звучало.