Fallen Angel

      Праздник середины осени пришел вместе с дождями и осыпающимися листьями. Поистине красиво и меланхолично. Утро было весьма промозглым, но пение птиц украшало его, будто стараясь привести к жизни.       Се Лянь проснулся, что уже стало привычным, без кошмаров и крика. За каких-то пять месяцев изменилось слишком многое, включая его относительное спокойствие и такое же, хоть и не постоянное, но желание существовать.       Вот только, пошарив спросонья по кровати, он никого не обнаружил. Несмотря на прекрасное понимание того, что Сань Лан может иметь срочные и неотложные дела, в душе закралась тревога, причиной которой было одиночество. От него Се Лянь тоже безбожно отвык, ибо получив крупицу общения однажды, разговоры с собственным разумом более были не так привлекательны.       По ощущениям, было не позже семи утра: солнце только кралось к горизонту, открывая взору тонкую бело-персиковую полоску света среди темноты ночи.       Теперь уже хижина не была похожа на заброшенный дом, а имела вполне себе достойные окна и дверь, которую с любезностью сделал Хуа Чен. Внутри полы покрывали мягкие ковры цвета красного дерева, купленные на недавней ярмарке, а на стенах висели сушеные травы и пласты дерева для благовоний, они придавали особенного шарма и приятного аромата. На небольшом столике лежали давно догоревшие свечи, а под ними — записка.       Действительно, Сань Лан не мог уйти, ничего не сказав.       Не то чтобы Се Лянь любил праздники, особенно такие, на которых небеса делают пир на весь мир, запуская на просторы неба тысячи фонарей, просто слишком не привык их праздновать. Но, что уж греха таить, в этот раз желание было.       Попытавшись максимально убрать застывший каплями воск с бумаги, Се Лянь принялся разобрать написанное.       О боги, хоть сколько он будет пытаться — с первых трех попыток в жизни не вникнет в суть. Безусловно, он пытался посадить Хуа Чена за уроки каллиграфией, но в такие моменты ему были куда интереснее волосы Се Ляня, которые он без чувства стыда накручивал на пальцы, не обращая никакого внимания на лекцию и перо в свободной руке.       Ну, не с третьего, не с четвертого и далеко не с пятого раза, но прочитать все же удалось:       Доброе утро, гэгэ! Прости, что ушел без предупреждения, не мог потревожить твой сон. Мне нужно срочно кое-что сделать, но я вернусь, как только солнце полностью покажется за горизонтом! ;)

От Сань Лана <3

      Ну, за улыбающуюся рожицу стоило сказать «спасибо». С ней даже без попыток разобрать писанину было понятно, что ничего серьезного не приключилось. Се Лянь еще раз выглянул в окно: до полностью показавшегося круга солнца было еще около двадцати минут. Сань Лан, хоть и за столь недолгий период времени, ни разу не солгал.       Спросите, как они дошли до этого? В ту весеннюю ночь, ровно пять месяцев назад, они легли вместе. Просто забыли о тревогах и возможной угрозе, отдавая предпочтение спокойствию в чужих объятиях. Это было странно, из ниоткуда, но после того, как они обнажили кости друг перед другом, стоило дать возможность эту кожу нарастить. А на следующий день ничего не изменилось. И потом тоже.       День строился обыкновенно: просыпались, болтали обо всем подряд, искали развлечений, снова говорили и ложились спать. Вместе. Непривычно, но слишком приятно, чтобы прекращать. По началу было сложно сомкнуть глаз, но потом и с этим свыклись, давая волю сновидениям. С тех пор сон Се Ляня был относительно спокойным, за исключением пары ночей, когда воздуха не хватало до такой степени, что необходимо было уйти. Далеко. Ничего не сказав.       Вот только он забывал, что теперь не один. Если раньше мог сорваться куда угодно, то теперь был волей-неволей привязан, ограничен, но никакого дискомфорта это, вопреки ожиданиям, не доставляло.       Хуа Чен тогда очень испугался. Силы их не было смысла и сравнивать, потому от мысли, что Се Лянь уйдет, а он попросту не сможет догнать, пугали, но каждый раз все заканчивалось хорошо. Они вновь засыпали, шепча то ли слова утешения, то ли извинений.       Кошмаров больше не было. И голосов тоже. Они замолчали.       Се Лянь омыл лицо в ручье рядом с местом, которое теперь со спокойной душой можно было назвать домом и выпил немного воды, концентрируя внимание на отражении. Два ярко-выраженных шрама: один рассекал верхнюю часть лба над бровью, а второй шел от низа подбородка туда, где раньше находилась проклятая канга, разделяя ее. Теперь на него смотрел не демон, не Кровавый ангел и не Змеиный дьявол, а Се Лянь.       Таких рубцов на теле были сотни, если не больше. Взору сожителя пока что предстали лишь те, что на лице, руках и щиколотках. Даже они вызывали нервный блеск в одном глазу, и Се Лянь искренне боялся реакции, когда взор падет на его спину или грудь.       Для Хуа Чена каждый шрам — история, в которой он должен был быть вместе с Се Лянем. Мгновение в непрекращающихся муках, когда он должен был быть рядом. Мечтал быть рядом.       Грешник мечтал быть рядом с богом, а бог боялся испачкать его в своей порочности. Желая стоять на коленях перед спасителем, он не понимал, почему никто не спуститься к нему с небес, чтобы даровать ответы на вопросы, а божество молилось на то, чтобы в нем наконец разочаровались.       Все мы грешны. Никто не может этого отрицать, но и уповать на это нельзя.       Найдя в закромах мясную булочку, которую они купили вчера, Се Лянь разорвал ее, доставая начинку и вывалил ее в тарелку. Котята уже ластились у его ног, прося еды, ну какие же милые создания!       Пока Се Лянь наблюдал за трапезой и небольшой кошачьей войной за жирный кусочек, Жое летала вокруг, требуя внимания, за что получила несколько импровизированных объятий и успокаивающий голос хозяина:       — Не переживай, Сань Лан скоро придет.       Мда, к Хуа Чену она, казалось, прониклась большей симпатией, чем к самому Се Ляню, но это лишь давало еще один повод для улыбки.       И действительно, еле-тихий скрип двери не заставил себя долго ждать, а белый шелк тут же устремился к вошедшему и начал кружить вокруг.       — Гэгэ, как спалось?       — Хорошо, где ты проподал?       Вместо ответа из-за спины показались две коробки: одна достаточно внушительных размеров была сразу убрана на стол, а совсем небольшая преступно приятно пахла выпечкой. На вопросительный взгляд Се Ляня, Хуа Чен подошел ближе, сел рядом прямо на мягкий ковер и открыл. Лунные пряники! О боги, как же давно он их не ел. Кажется, даже вкус забылся.       — Сегодня праздник, не желает ли гэгэ отведать их со мной?       — Ох, конечно! Секунду, заварю чай…       — Я помогу.       Вместе они выбрали травы и несколько ягод, засыпая их в чайник и заливая речной водой. Кружек на любой вкус и цвет было уйма, слишком уж Се Лянь любил собирать разный хлам, так что, выбрав две наугад, они сели за небольшой столик и принялись выбирать желаемый лунный пряник.       — Они все с бобовой пастой?       — Нет, вот эти два с кислыми ягодами, а эти — с какао.       Всего их шесть, было принято решение попробовать по половине каждого вкуса, а остальные оставить. Вот только слишком уж им обоим полюбилась кислая начинка, кажется, с вишней, а потому съели каждый по одному. За разговором обо всем подряд становилось спокойно, а горячий чай лишь добавлял уюта.       Так ли выглядит счастье?       Встали из-за стола они лишь через час с мелочью из-за затронутой темы стихотворения давно почившего писателя. Из-за категоричных взглядов Хуа Чена Се Лянь пообещал посадить его переписывать это произведение, дабы показать всю его чувственность. Но видно, планы были немного другими. Сань Лан встал и слишком уж резко сменил выражение лица, будто слова сделали неприятно.       — Гэгэ, ты любишь чувственные стихи?       — Их трудно читать и понимать, но не любить искусство — куда хуже всех возможных грехов. В юности я круглосуточно сидел за книгами и сейчас нередко отдаю им немало времени. Стихи — это словно способ запечатать душу и чувства, они помогают автору выразить их, а читателю — понять и не сойти с ума от их переизбытка или недостатка. Это словно самое сокровенное, но по неволе вышедшее в свет, поистине печально.       Литература избавляет от реальности и в тоже мгновение наполняет ее смыслом.       Се Лянь прекрасно строил свою речь, и все сказанное всегда являлось истиной. Как много раз стихи и рассказы позволяли держать грань между безумием и добродетелью — ни одному богу не известно.       Хуа Чен послушал и подошел к тумбе, на которую он еще при входе положил другую коробку. Обычную, бумажную, но сейчас обращался он с ней, словно с самым ценным в мире самородком. Немного постоял, тупя в стену, будто решаясь на невозможное и взял ее в руки.       — А если автор добровольно дает свои рукописи другому человеку? Что тогда?       Се Лянь потер пальцами точку между бровей. Он любит такие разговоры.       — В таком случае, наверное, это акт открытия души. Написанное себе имеет куда больше сердечной ценности, чем бездумно сказанное. Безусловно, важно все, но стихи или письма издавна давали душевного спокойствия и они же превращали сознание в бушующие волны. Написанные слова способны на многое.       — Тебе когда-нибудь писали стихи?       Вопрос, честно сказать, застал врасплох, Се Лянь нервно усмехнулся. За столько лет такого ни разу не произошло, даже грустно как-то.       — Ха-ха… Нет, конечно же, нет, кто бы на такое пошел? В годы юности, кажется, тоже. Было множество дам и юношей, но мало кто осмеливался заявиться во дворец…— воспоминания о былом более не внушали тревоги, а потому можно было говорить об этом и не думать о последствиях. — Нынче же… Кто бы писал стихи такому, как я?       Вопрос был воспринят всерьез и Хуа Чен внимательно вникал в каждое слово.       — А что, если было кому? Что ты сделаешь?       Тут Се Лянь замер. Он за эти месяцы узнал всю скрытую в душе историю о том, как много лет назад обрек ребенка на практически вечные муки и невольно винил себя, хотя Хуа Чен ни раз говорил, что в этом нет смысла. Они ненавидели себя за бездействия, но, в конечном итоге, сошлись на том, что прошлое в прошлом. Эти чувства были в воздухе, он даже предположить такого не мог…       Что, если бы Се Ляню кто-то написал стих или письмо? Скорее всего, было бы неловко или даже стыдно, но он всерьез задумался, что произойдет, сделай это Хуа Чен… Ладно, все еще неловко, вот только в этом случае на душе вдобавок станет спокойнее, теплее.       — Я… Не знаю, как бы отреагировал. Это будто слишком личное, что ли. Но если мне дадут возможность прочесть, я, наверное, буду рад.       Сказано это было задумчиво и серьезно, а Хуа Чен выпучил единственный глаз на последнем произнесенном слове.       Сань Лан подошел к кушетке и сел на ее край, неотрывно смотря на коробку в своих руках.       — В таком случае… Можешь ли взглянуть? Я хочу, чтобы ты увидел их.       Сказать, что Се Лянь впал в ступор — ничего не сказать, он буквально замер и продолжил шаг только через несколько секунд. Сел рядом и взял в руки коробку.       За окном в небеса полетели первые фонари. Днем их пускать не так завораживающе, но даже так алые фигуры в небе добавляли красоты. Еще раз пристально посмотрев на Хуа Чена, будто спрашивая разрешение, Се Лянь открыл коробку.       Она была высотой примерно от кисти до локтя и в ширину такая же, весьма внушительные размеры и до краев была заполнена бумагой, исписанной от и до. В лицо ударил запах, будто только что открытой книги и руки невольно замерли, не веря в то, что видят глаза.       Взяв лист, что был на самом верху, Се Лянь немного не поверил своему идеальному зрению. Почерк, хоть и был весьма каверзным и местами непонятным, оказался читабелен. Будто бы каждый иероглиф выводили с неимоверным усердием, но переодически толи терпения не хватало, толи чувства брали верх и все символы съезжал в разные стороны, смешиваясь воедино, но даже так можно было понять их смысл.       Десятки, а может и сотни листов были просмотрены. От и до. Один за другим. Постепенно глаза стали влажными, а на лице невольно застывала улыбка в перемешку с неимоверной грустью. Хуа Чен же наблюдал, смотря прямо в глаза и нарушал тишину лишь тогда, когда возникали трудности в понимании значения иероглифа. Провели они за этим занятием больше четырех часов, солнце уже было высоко-высоко в небе, а когда последний лист был отложен в сторону, воцарилось секундное молчание.       «…помоги…»       «…будь рядом…»       «…позволь помочь…»       «…хорошо ли в раю?»       «…шанс…»       «…не могу…»       Слова сливались в предложения и градом прошедших лет обрушивались на голову, выбивая нервное дыхание из горла.       Первым тишину нарушил Хуа Чен:       — Я хочу их сжечь.       Просто потому что теперь нет смысла в письме. Есть слова, которые можно сказать напрямую, не тая и не скрывая. Тот, которому эти строки были адресованы, рядом.       И они сожгли. Развели небольшой костер и по одной бумажке кидали в пламя, расставаясь с годами одиночества и дум об его отсутствии. Каждый раз глаза мельком еще раз пробегали по чувствам, что были вывалены на бедный лист, а в следующие мгновение вся эта боль поглощалась языками алого и оранжевого, цвета утренней зари пламени, уходя, как казалось, навсегда. Это была надежда на то, что более никогда не придется писать обо всем, что гложет.       В воздухе, в перемешку с запахом дыма, висело немое: «Теперь я рядом, все хорошо».       Они хотели помочь друг другу. Куда больше, чем дать руку помощи самим себе.       Теперь их ничего не держало. Прошлое отпустило, летя далеко в синеву неба, безвозвратно растворяясь в нем. На душе стало легко, будто еще доля секунды и она умчится на равне с воспоминаниями, даруя тишину и спокойствие. Теперь даже банальное стояние посреди опушки леса было другим, внимание ложилось на шелестящие листья, деревья со влажной от недавнего дождя травой, поющих никому неизвестную мелодию птиц и еще миллионы мелочей, которые отныне имели огромное значение, давая счастью новый оттенок. Позволяя быть и жить, не взирая на смерть и боль, просто потому что в них нет смысла.       Медленно, шаг за шагом они шли домой, наблюдая за травой, что от каждого наступа становилась темнее. Вы когда-нибудь замечали, что роса придает листве бледного оттенка? С ней она не сияет и не позволяет ощутить всю красоту, насыщенность цвета. Однако когда вы идете, роса сбивается, вновь давая шанс яркости. На траве появляются следы, будто зимой на снегу.       И сейчас два непревзойденных демона, словно малые дети, ходили по кругу, наблюдая за этим явлением и оставленными собой следами, впервые ожидая зимы. Впервые ожидая чего-либо. Впервые замечая это что-то.       Успокоились лишь тогда, когда со звонким смехом упали на землю, смачивая одеяния в росе, но это было неважно.       Так и выглядит счастье, наверное.       Они зашли домой и вновь уселись за стол, теперь уже желая опробовать новый вкус лунных пряников за разговорами обо всем подряд, или, как сейчас, о погоде. Никто из них не замечал что-либо вокруг, включая две пары ног, что под трехэтажный древне-китайский мат двигались к этой обители.       Говорить о произошедшем попросту не было смысла, зачем? Стоило бы затронуть любую другую тему, вот только шанса на это… не дали. За дверью, метрах в десяти от нее, раздалось подобие криков:       — Да твою мать! Стой на месте.       — С чего вдруг? Стучи давай!       — А че я?!       За дверью была… кхм, потасовка. Честно сказать, последнее, чего сейчас хотелось — так это нежеланных встреч. Голоса были ясны и понятны, а вот действия — нет. Что вообще делать в подобной ситуации? Ладно когда люди не видятся долго и не имеют ни малейшего понятия о жизни друг друга. Тогда можно задать сотни вопросов, а они однажды уже встретились и в явно не очень хороших обстоятельствах.       — Гэгэ, мне прогнать их? — Хуа Чен выглядел толи взволнованным, толи уставшим. Ему сейчас хотелось лишь единственной компании, и два генерала в нее явно не входили. Она состояла сугубо из его гэгэ и двух котят, и, в качестве бонуса, живого оружия.       Се Лянь же не скрывал беспокойства. Безусловно, это должно было рано или поздно произойти, но момент оттягивался насколько вообще возможно. Десять веков — это немалое время.       — Сань Лан, не стоит. Я скоро вернусь.       Кинув на временную разлуку мимолетную улыбку, он направился ко входу. Хотелось бы ограничится разговорам на улице, без входа в помещение, которое за недолгое время стало по-настоящему родным, но шансов было мало.       Се Ляню нужно было дышать для адекватного самочувствия, а потому, когда сердце билось быстрее от страха неизвестности и прошлого, это было еще важнее. Необходим был глубокий вдох, который разорвет легкие, приводя в чувство. Раздался стук.       — С чего ты вообще взял, что он здесь?       — Советник сказал.       — Может, не дома?..       «Предатель…» — подумал Се Лянь, параллельно предполагая, чем он мог провиниться перед бывшим наставником за такую подставу. Правда, секундой позже осознание пришло, и он потер точку между бровей, проклиная небеса за несдержанность в тот день.       — Лучше бы был не дома… — сказал так тихо, что даже Хуа Чен не услышал, одними лишь губами, молясь всевозможным богам на то, чтобы не ляпнуть ничего лишнего, хотя сам был без понятия что из всего этого балагана в голове можно было считать «лишним».       Мда, молиться и читать мантры будучи теперь уже точно сильнейшим демоном — поистине смешная до боли в животе ситуация. Хотя, что уж таить, он ни раз пытался замалить свои деяния на коленях в храмах богов, что погибли от его руки. Глупее этого ничего не могло быть.       Взяв всю душевную силу в кулак и еще раз с некой надеждой взглянув на Хуа Чена, который сидел на подобие каменной статуи, Се Лянь потянулся к ручке. Дверь раскрылась и повисло молчание. Кажется, не столько неловкое, сколько непонятное.       Как к ним вообще обращаться? Генералы? Фэн Синь и Му Цин? Наньян и Сюаньчжэнь?       Мозг не особо хотел вдаваться в размышления и выдал запасной вариант:       — А вы…? — ну, выглядело это так, будто Се Лянь попросту забыл их имена, но… Ладно, это было комично, другого не дано.       — Ваше Выс…       — Се Лянь.       Еще раз неловко потерев точку между бровей, желание играть роль грозного непревзойденного демона ушло. Ну что ж, самое время быть просто Се Лянем. Кажется, за это время он, хоть немного, но приблизился к этому образу, но все еще не мог выдавить из себя и слова. Сань Лан, по ощущениям, явно напрягся, но пренебрегать просьбой посидеть не стал.       — Как твои раны? — нарушил тишину Му Цин. Его чувства можно было понять лишь потому, что он ни разу не закатил глаза.       У Фэн Синя в руках была какая-то коробка с ярко-оранжевым рисунком и он неловко прижимал ее к груди.       Се Лянь же в черт знает какой раз за день впал в ступор.       — А? Все в порядке.       Все же стоило предложить зайти, нормы приличия никто не отменял, а с другой стороны, жестокие слова резали горло.       Что теперь?       Мы просто останемся в памяти друг друга и на этом все.       Голос снова пришел. Без него было лучше.       Слишком много лет прошло. Ты все еще надеешься?       Вот только душа твердила, что хочет этого. Ее крики слишком часто прерывали на полуслове, а потому голос бил по голове особенно сильно. Докричалась она лишь однажды, и результат этого сейчас сидел в главной комнате и искренне переживал. Возможно, стоило послушать.       Но этого не дали. Взгляд Му Цина стал таким, будто он безмолвно о чем-то спрашивал, а спустя еще мгновение такой же стал и у Фэн Синя. Се Лянь смотрел на них, как на двух идиотов, не иначе, потому что в таком молчании они стояли порядка минуты. Чей-то глаз спрашивал невесть что, а кто-то спрашивал в ответ, чего он, собственно говоря, хочет.       Се Лянь приподнял бровь, ожидая, когда просьбу в кое-то веке произнесут вслух, но ее не последовало. Му Цин переглянулся с Фэн Синем и сделал шаг вперед.       Вопросов больше не было:       — Прости, — произнес, обнимая Се Ляня за плечи. Впервые. А потом его примеру последовал и Фэн Синь. Встал с другой стороны, обхватывая и Му Цина и Се Ляня:       — И меня.       За что?       Казалось, они ни в чем не виноваты. Тогда все было по-другому, имело бóльшее значение, а сейчас, когда утекло столько воды, есть ли смысл возлагать вину на двоих? Если и винить, то либо всех, либо никого.       Поэтому Се Лянь, вспоминая все эти сотни лет из ничего, произнес:       — Мне тоже стоит извиниться.       Му Цин немного выпутался из плеча и посмотрел прямо в глаза, которые сейчас не закрывала маска. Он безмолвно спросил, за что. С одной стороны, ответ ясен, словно белый день. Именно Се Лянь был причиной бед, как бы сильно не старался это отрицать. Прекрасно знает, что вел себя самодовольно и безрассудно, но очень хотел вынести другой вердикт:       — За то, что ничего не ценил в этой жизни, — и обнял в ответ.       Так просто. Так тепло. Так хорошо.       Вот и все? Неужели, это все, что было нужно? Неужели эти десять веков в миг изжили себя за несколько минут?       Первым не выдержал Му Цин:       — Все, хватит уже… — как был не тактильной букой, так и остался.       — Мог бы и изобразить из себя чего-нибудь, — усмехнулся Фэн Синь.       — Наизображался уже.       Се Лянь не мог не улыбнуться. И вправду, будто не было этих десяти веков неопределенности и страха. Все они в миг стали ничем.       — Зайдете? Не зря же приходили.       — А там…? — сказал Му Цин и заглянул за чужую спину внутрь домика. — А, нет уже.       Се Лянь посмотрел за дверь, не обнаружил там Хуа Чена и почувствовал облегчение, заходя в сеть духовного общения:       «Спасибо, Сань Лан».       «Гэгэ не за что благодарить. Я приду позже».       Се Лянь думал, почему все хорошо? Будто один год заменил десять перерождений.       Казалось, те ссоры теперь не имеют значения.       Тогда Се Лянь не понимал, почему гниет в подступающем безумии, а им плевать. Он чуть не лишился рассудка тогда, но скрывал это, не осознавая, что это и не позволяет остальным увидеть проблему. Он чувствовал, как сто кинжалов пронзили его сердце, но боялся, что тоже самое почувствуют и остальные.       Тогда Му Цин боялся осуждения, но предпочел молчание честному ответу. Думал, что это скроет его и всех остальных от позора. Предполагал, что сделает лучше. Он чувствовал, как стыд душит его, но боялся еще большего презрения.       Тогда Фэн Синь впервые разочаровался. Посчитал, что это обычная выходка, ведь не видел многолетнего пути к безумию и необдуманным поступкам. Побоялся предложить руку помощи, ведь сам нуждался в ней. Он чувствовал, как ожидание уничтожается о реальность, но не хотел признаваться в ошибке.       А сейчас они об этом забыли, ведь упавшее под гнет времени разбилось в труху. Они и без того изменились за столько-то лет, а увиденное в иллюзии что-то сломало, восстановив при этом давно утерянное.       Встреча казалась случайной и плевать, что все думали о ней с той злополучной ночи почти год назад. Плевать на все, что произошло до того скоропостижного заката, который закрыл все ранее существующие убеждения на замок, заставляя дождаться рассвета. Будто всегда жили, свято веря в удачу, надеясь при этом на раскаяние в аду.       Давно желанный разговор открыл сундук Пандоры. После того, как Фэн Синь отдал коробку с лунными пряниками, средь которых была полюбившаяся ягодная начинка, Се Лянь просто решил спросить, как они поживают на небесах. В контексте, конечно, как они еще не убили друг друга, ибо причин пересчитать косточки в последний раз их нахождения вместе было достаточно.       Се Лянь с каждой услышанной фразой думал, не сделают ли им выговор за раскрытия подобной информации демону, но продолжал вникать в каждое слово.       Закончилось все тем, что Му Цин попытался описать их образовавшиеся отношения, посчитал это важным, а Фэн Синь показался ему слишком… Прямолинейным.       — Гад!       — Знаю.       — Басишь!       — В курсе.       — Да ты просто невыносим!       — Да хватит мне в любви признаваться!       — Ах ты…       Наблюдающий, конечно, предполагал такой исход еще в годы своей юности, но давно уже забыл о подобных мыслях.       Думал, как получилось так, что они говорили обо всем на свете без каких-либо стеснений. Казалось, они ему выложили абсолютно все, не боясь провала.       Они сторонились искреннего разговора. Считали, что он сломает итак тонкие, словно лед, отношения. Казалось, он приведет к катастрофе. Страшной, куда более ужасающей, чем иллюзия, но пошли на это, чувствуя давно утерянное облегчение. Жаль только, что это далеко не то, что должно было быть.       Были уверены, что скоро честность и реальность настигнет их. Что в один момент придется встать перед непонимающими глазами и высказать каждое слово, что давило на сонную артерию эти годы. Нужно было сказать, как недостойно эти глаза повели себя, как предали, как отказались, как сломались.       А глаза эти будут обязаны выслушать и принять, а потом сделать тоже самое. Чтобы они накричали, срываясь на хрип, но не оставляли ничего в недомолвках и тишине. Чтобы не было вопросов без ответов и ответов без вопроса. Чтобы все стало на свои места.       В тот день, когда они поймут друг друга, что в априори невозможно, они будут долго молчать, стараясь смириться с происходящим, но сейчас этому нет места.       Единственные божества в этой комнате, называемые душами и сердцами, хотели кричать о том, что больше нет в этом смысла. Что все утеряно, что будут сотни мгновений вместе, когда они соберут прошлое по крупицам. С каждым днем юность будет светиться ярче, а будущее — лишь подпитывать свет.       Они думали, что впереди у них несколько часов, но в сущности — жизнь. Долгая или нет — какая вообще разница?       Генералы видели не демона, а того давно утерянного ребенка. Честного и бескорыстного, а сам Се Лянь — свое отражение. В этих глазах он видел себя самого, все еще кричащего, все еще неугодного самому себе.       Се Лянь обещал себе, что никогда не пойдет на поводу у прошлого, что не вернется к нему, но они так сильно смеялись вместе, что он поддался. Он обожает трагедии, сердце тогда желало их, а потому воссоздало дьявола из ничего, но сейчас хотелось лишь уничтожить его, вспарывая глотку.       В какой-то момент Му Цин застыл и впервые за все то время разговора закатил глаза. Кажется, ему что-то говорили в сети духовного общения, а потом он обратился к Фэн Синю:       — Я тебя просил занести бумаги в Дворец литературы. Вчера.       — Вчера ты сказал что-то вроде… — Наньян встал в позу, скрестил руки на груди и постарался сымитировать высокомерный взгляд. — Ради всех святынь, иди спать, ты мне мешаешь!       — Я тебе сейчас…       Се Лянь решил вмешаться:       — Так! Этот домик держиться на паре гвоздей, мне жить где-то надо! — и благополучно выпроводил за дверь. Генералы нехотя попрощались, а в путь отправились, покрывая друг друга словами, которые сам Се Лянь и не слышал-то никогда.       Стало спокойно и хорошо. Не от отсутствия бывших и, как хотелось бы, нынешних друзей, а от прошедшего разговора.       Сань Лан зашел буквально через четверть минуты и сразу был заключен в объятия, в которых нос Се Ляня уткнулся в одежды, тяжело дыша:       — Гэгэ? Все хорошо? — Хуа Чен забеспокоился, ведь не отправлял бабочек для слежки. В этом не было смысла, ибо если бы что-то случилось — ему бы сказали. Он обхватил плечи руками и услышал слабое, сказанное с растянутой до ушей улыбкой:       — Сань Лан, я, кажется, — усмехнулся. — Счастлив.       Чувство, которое Се Лянь искал на вершинах гор, в глубине леса и пустых улочках пришло внезапно, и он готов поклясться, что сделает все возможное, чтобы оно не ушло. Это самое близкое к сердцу, ни на что не заменяемое, и оно отдавалось теплом по всему телу, отдаваясь чем-то, называемым спокойствием.       Оно, вопреки ожиданиям, не сломало, ибо разбит он был еще очень давно, а склеило. Сколько бы Се Лянь не бил себя, стараясь заглушить боль в груди, отсутствие тянущего в бездну прошлого справляется с этим куда лучше.