Fallen Angel

      Се Лянь шел, будто в трансе, за человеком перед собой. Ему что-то говорили, что-то очень неразборчивое и странное, будто звали за собой, но зачем? Он же и так послушно двигался.       А вокруг порхали бабочки.       В теле чувствовалась необычайная легкость, будто все, что могло себя контролировать — это мышцы ног, только для того, чтобы идти. Ощущение было знакомым, и даже очень, но воспоминание было слишком далеким и недоступным, давно забытым, не желающим быть возвращенным на круги разума.       Се Ляня держали за запястье, рука эта была мозолистой и грубой, но при этом обхватывала до одури нежно. Белая одежда, длинные волосы и широкий шаг — успеть было трудно — не наталкивали ни на какие мысли, но с другой стороны, их было настолько много, что они не умещались в рамки черепа. Его собственные одеяния были алыми, будто он — юная дева, которую выдали замуж, однако это был далеко не изначальный цвет ткани, данный факт выдавал тошнотворный запах крови, его собственной, он окутывал все вокруг.       Не мудрено…       Однако, посмотрев под ноги, эта дума немного изменила форму. До этого Се Лянь считал, что идет по воде, но на деле это была вязкая жидкость, тоже кровь, но принадлежала она другому живому существу. От этого должны были сожрать страх и паника, но он лишь продолжал смотреть своим безгранично-черным взглядом, в котором не было ничего. Он знал: это кровь тех, кто пал от его руки; кровь, в грехе которой он утонул.       Принятие — один из этапов на пути к счастью.       Возможно ли, что это путь к смерти?       Продолжал идти, погружаясь все глубже и глубже в яму своего сознания, пока не вступил на нечто более твердое, понятное и осязаемое. Посмотрев в сторону, он увидел, что то это мерзкое красное море, в котором он с трудом передвигал ступни, словно встало стеной вокруг него, образуя дорогу.       Теперь земля, хоть и была алой, но более определенной, не внушала более той безысходности падения в бездну, которое чудилось ранее.       Взгляд стал менее отстраненным, сфокусировался на ситуации и существе, что держало за руку. Теперь и слух мог более-менее понимать, что происходит вокруг. Его вели и повторяли раз за разом, что все будет хорошо, что все скоро изменится, что скоро ты не будешь одинок.       Разве сейчас я одинок? Что такое одиночество?       Се Лянь опешил, он не хотел чьего-то общества, хотел утопать в самокопании, потому что одному легче. Будучи одиноким нельзя причинить боль другим. Вот только жизнь любит шутить, лишая смерти и таких простых желаний, а судьба играет с лезвиями ножей, вертит ими, словно листьями тополя, не подозревая, что может ненароком оставить порезы на чей-то шее.       Постарался вырвать руку, но безуспешно — его будто бы лишили сил, будто… Он был человеком, смертным. Вот что это за чувство… Беспомощность, когда ничего не можешь сделать ни для себя, ни для других.       Теперь окутали страх и тревога. В глазах, теперь уже пшенично-солнечных, появился странный блеск, они были пропитаны безысходностью и в панике осматривали все вокруг. Се Лянь не видел лицо человека перед собой, но что-то на подкорке сознания твердило, что это не тот, кто выведет его из этого моря. Это тот, кто утопит в нем.       Это может сделать любой, не наделяй его одного этим грехом.       Будто услышав зов, человек остановился, а секундой позже — обернулся. Лицо знакомое, имя вертелось на языке, но ком в горле не дал ему вырваться наружу. Почему я так испугался? Разве нужно бояться Владыку Цзюнь У? Он ведь хотел как лучше, лишил сил, но оставил бессмертным, разве это не мой благодетель?       Не он ли тот, кого ты должен благодарить всю свою вечную жизнь? И после смерти ты от этого не избавишься.       Мысли играли злую шутку. Будто волной они накатывали на нестабильный разум, выводя из равновесия, заставляя упасть спиной на влажную землю и отползти на небольшое расстояние.       Вырвался? Теперь рука была свободной, но ее тут же пронзила боль, та, которую он, по ощущениям, слишком давно не чувствовал. Плече было вывернуто, а кости будто раздроблены в труху. Хотелось кричать, но от попыток становилось еще больнее — легкие начинали гореть. Так и смотрел взглядом щенка, который не в состоянии себя защитить, который ждет свою мать, моля о помощи.       Демон, чье имя он более даже в мыслях не мог произнести, подошел ближе и сел на колени рядом с Се Лянем, бережно трогая плечо.       — Теперь долго не заживет, — произнес странный голос, продолжая медленно гладить разорванную в мясо кожу. Странный, потому что не был похож на тот, который Се Лянь слышал раньше, словно сливался с другим. — Не бойся, я помогу.       С этими словами он принялся срывать лоскутами уже затвердевшую от крови ткань, а затем точно также оторвал кусок собственных одежд, начиная вытирать ей открытую рану. Он был надеждой, а теперь стал никем. Не существует в мире надежды, только сплошное и беспрерывное заблуждение.       Это было знакомо. Казалось, когда-то очень давно или же невообразимо скоро, его точно так же омывали от крови; точно также отрывали ткань своего рукава, дабы лишить мерзкого ощущения на коже. Это было больно, ибо образовавшаяся тряпка была до одури жесткой, лишь разрывала остатки того, что можно было назвать обычным участком тела. Когда-то давно ты точно также надеялся.       — Сейчас твои раны не заживут столь же быстро, не делай таких резких движений, — от этой улыбки становилось куда более жутко, чем от криков или воплей.       Страшно, как же было страшно. Паника охватывала с головой, потому что Се Лянь вспоминал. Постепенно, боясь каждой новой мысли, но с каждым мгновением эти ощущения были все четче, с каждым мгновением он все больше ненавидел. Себя или человека перед собой — даже ему неизвестно.       — Ты уже со мной, Сяньлэ. Ты на моей стороне, тебе не о чем переживать. Силен ты, или нет — неважно. Поверь мне, — часть фраз звучало привычно громко и знакомо, но другие же сильно отличались голосом и интонацией, будто это был бред сумасшедшего во время лихорадки. Одни были как тогда, на небесах, убаюкивающие и не скрывающие гордости; другие — как те, которыми призывали Се Ляня предать себя, убить всех тогда, в храме; третьи же — нежными? Будто бы его жалели, старались приласкать, пытались действительно преуменьшить боль и страдание, от которых он готов был биться в конвульсиях, но держался.       — Не переживай, мы скоро уйдем. Вместе и очень далеко, ты будешь рад.       Нет… нет… Сейчас также, как тогда, во времена его первого низвержения, когда он лишился всего. Он не может, нельзя так!       Он ведет тебя домой.       Не надо, мне страшно!       Мысли окутывал бред. Они путались, связываясь в красный комок из крови и нитей воспоминаний. Старался нащупать меч на поясе, но и его не было. Се Лянь был никем перед существом перед собой. Боялся и ненавидел себя за это.       Как видно, Цзюнь У, или же, Безликий Бай, почувствовал некую неопределенность, поэтому вновь улыбнулся краями губ и отправился прочь. Уходил, оставляя Се Ляня одного в море крови, которое по какой-то причине еще не охватывало его, расходясь высокими стенами, но следующим мгновением от удаляющейся фигуры его отвлек шум падающей жидкости.       Вся та дорога за ним, которая продлевалась весь их долгий путь, постепенно падала, заполняя пространство. Теперь это вновь было морем греха, а Се Лянь лежал на месте, в ожидании, когда его захватит ад.       От него ушел не враг и не дьявол во плоти, а он, только давно утерянный.       Но как бы он ни старался сохранить спокойствие и принять случившееся, как только это тошнотворное вино из ненависти и непонятных чувств дотронулось до его плеча, охватила такая же мерзкая паника. Она пробирала до треснувших костей, заставляя дрожать и в панике подняться, стараясь убежать.       Беги! Беги, беги… Холод охватывал постепенно, идя в шаг с эти морем, которое волнами поглощало его в свою глубину, а он не успевал. Его тело было окончательно смертным и не могло бежать, его топили воды и свое собственное бессилие.       Ты бессилен и слаб. Так расслабься и разбейся о дно, а оно — не предел, там и смерть, и счастье.       Так и залило с головой. Се Лянь плескался, старался выплыть, но захлебывался, сжигая легкие. Казалось, его окончательно несет в никуда, но какая-то сила вырвала его наружу. В момент, когда до поверхности воды оставалось меньше цуня, резко все изменилось.       Поверхность была твердой, но при этом приятной, знакомой. По крайней мере, точно не чьи-то колени.       Се Лянь лежал, пока не разлепил глаза и идеальная реакция не дала свои плоды: из этого положения он резко сел, воссоздав в своей руке острое крыло, наиболее похожее на нож и, претерпевая жуткую боль от сломанных костей, которая казалась лишь пустым звуком, во мгновение ока прислонил его к чей-то шее. Вокруг была темно-синяя пелена, кажется, это произошло слишком резко и быстро.       Мозг еще не до конца понял, что происходит, где он, и кто находится рядом, просто опыт и опасения взяли верх, и Се Лянь на автомате сделал это.       Теперь, когда глаза стали видеть что-то помимо черноты, была возможность осмотреться. Он лежал на соломе в каком-то очень старом и пыльном доме, заброшенном, а существом, которое могло во мгновение ока лишиться головы, был Непревзойденный демон, которого он уже ни раз встречал.       Хуа Чен? Ему подобная травма была нипочем, но он почему-то не двигался. Смиренно ждал то ли когда принц начнет диалог, то ли когда он же успокоится и уберет оружие. Встретить того, кто видел его не в лучшем состоянии, было не по себе.       Еще тогда, решаясь на каждый оставленный порез, он прекрасно понимал, что придется скрыться на какое-то время. Не просто избегать общения в своем облике, а засесть в глубине леса и сидеть тихо-мирно пару сотен лет, пока эта история не обрастет слухами, затмевая правду. Куда проще было, конечно, уничтожить свидетелей, но мимолетная потеря рассудка и воплощение сумасшествия — не одно и тоже, правда ведь?       Не обманывай себя.       Говорить Се Лянь ни при каком условии не желал, хотел лишь убедится, что Фансинь при нем, но свободная правая рука не двигалась. Казалось, она онемела от боли, а сломанные пальцы на левой дали о себе знать, и перо выпало, с характерным звуком впиваясь в дерево. Хуа Чен, казалось, вообще не обратил на это внимания, думая о чем-то отстраненном:       — Ваше в… Извини, — голос был, как оказалось, тихим и немного хриплым, а может быть, так просто показалось. Это звучание было знакомым.       Что он тут забыл? Уйди. Он должен уйти.       — Что произошло? — хотелось узнать хоть что-то, избавиться от ощущения прошедшего сна, ощутить под ногами не солому, а реальность.       Голос жесткий, будто связки не смягчались водой, по меньшей мере, сутки. Се Лянь смотрел в упор, параллельно пытаясь понять, что вообще произошло до того, как он отключился, но эти события предательски сливались воедино со сновидением, не давая понять что из этого всего истина. Его сознание давно уже слило воедино эти два понятия.       Сам Хуа Чен выглядел как-то растерянно… Да и что он вообще здесь делал?       — Я нашел вас в лесу, травмы были серьезны. Не думаю, что вы бы одобрили нахождение в призрачном городе, поэтому я отнес вас в эту хижину.       Ах… вот оно что.       Ненависть окончательно сошла на нет, хотелось поблагодарить и извиниться за неудобства, вот только…       Образ. Ты создал себя и не имеешь права менять.       — Почему так вежливо обращаешься?       Как бы странно это ни было, присутствие этого демона не угнетало, не заставляло чувствовать себя не так. Оно не симпатизировало и Се Лянь явно не тянулся к нему, но отсутствие отвращения уже было чем-то новым.       — Можно звать вас Ваше Высочество? — а? Не такого вопроса он ожидал.       — Ваше высочество? Нет, не стоит, зови просто Се Лянь. Ну или можешь использовать другое обращение, мне не дорого это имя.       — Тогда… Гэгэ?       Се Лянь усмехнулся. Казалось, он впервые за столько лет позволил себе искренний и умиляющийся смех. Говорил Хуа Чен так, словно встретились не двое практически равных по силе и титулу демона, а бог со служащим. Словно… Боялся спугнуть?       Но он сам не боится.       — Разве ты многим младше меня? Ладно, дело твое.       Се Лянь постарался подняться, опираясь на более-менее здоровую руку, но и сломанные кости пальцев на ней не дали такой возможности. В душе хотелось вскрикнуть, жаль только, чужое присутствие зарубает на корню даже такое простое желание.       Но это не помешало все еще ватному телу подвезти разум и повалиться на пол. Се Ляню было стыдно, в такие моменты он всегда был один. Всегда, когда падал без каких-либо сил после долгой тренировки, он был предоставлен самому себе, поэтому не было нужды сдерживать гнев на себя, мог унижаться и подниматься сколько влезет.       Снова падаешь. Чувствуешь?       Нет.       Сейчас же его подхватили: две сильные руки взяли там, где, по ощущениям, не было сломанных костей, но и это не остановило приходящий к горлу кровавый ком. Его-то Се Лянь был намерен сдерживать, и так вдоволь опозорился.       Прикосновения уже отдались мурашками. Болезненной тревогой, что вновь окутывала кости, выливаясь в одно-единственное:       — Отпусти.       И отпустил же, без лишних вопросов Хуа Чен вернул тело в прежнее положение и отошел. Странно, никогда к моим просьбам не относились столь учтиво.       —Спасибо, — Се Лянь поудобнее сел на подобие кровати и посмотрел прямо в единственный черный глаз. — Прости, у тебя, наверное, куча дел, — говорил так, потому что сказать уйди тому, кто помог было… неприятно. Потому что ему так говорили и он не хотел сделать тоже самое. Но видно, в голосе все же проскочила эта мысль, и демон перед ним как-то потух.       Ты — тот, кем боялся стать.       Это обычная фраза, разве нет…?       Нет, потому что он уйдет.       Но вопреки ожиданиям, голос солгал. Впервые соврал столь очевидно, ведь в следующее мгновение Хуа Чен, непонятно почему, произнес:       — Я… Могу навещать гэгэ? Его тело, будто бы, смертно, он может поранится, — Се Ляню от этих слов стало как-то смешно, так что небольшая усмешка все же слетела с уголка губ. В таком состоянии он был стабильно раз на неделе. — Я сказал что-то не так?       — Нет, просто… Зачем?       — Я хочу помочь.       Вопрос остался, как казалось, без ответа. Помощь… такая заманчивая и при этом отталкивающая. Никто ему ее не предлагал. Одна часть сознания твердила, что ничего из этого не выйдет, надеется не стоит, но другая истошно кричала, что без нее он сойдет с ума. Уже начал.       С чего бы ему тебе помогать? Такого, как ты, даже добрым словом никто не удостоит.       Хватит… Дай понадеяться. Один раз, хорошо?       Так урежь шансы провала. Напомни.       — То, что ты видел в прошлом, теперь не имеет никакого значения. Хватит говорить подобное из-за этого.       Хуа Чен вскинул брови, будто услышал несусветный бред, но даже в этом безобидном жесте читалось некая грусть.       — Я говорю это не из-за того, что видел. Я знаю гэгэ и хочу иногда быть рядом.       Черт. Как можно вообще реагировать на такие слова? Как можно реагировать на чувства других, если толком не знаешь собственных?       — Прости, я не понимаю.       — Гэгэ и не нужно понимать. Он может принять это или отказаться, а я приму любой его выбор.       — Тогда, Хуа Чен… ты сказал, что знаешь меня? Почему?       — Потому что люди не меняются, — повисло молчание. Он не желал объяснять своей реплики, будто ответ висел в воздухе или был очевидным. Се Лянь же просто не хотел продолжать разговор. Кровь, что скопилась в горле, уже вызывала тошноту, а подобные речи слишком часто оказывались ложью.       — Хуа Чен, скажи, что сделали с Цзюнь У?       — Его заперли под горой и запечатали духовные каналы, он не сможет больше выбраться оттуда. Скоро его ожидает суд, — вот оно, как. Значит, хоть какие-то плоды их схватка все же принесла. — Однако, могу ли я попросить гэгэ?       — М?       — Можешь называть меня Сань Ланом? Не люблю это имя.       Неожиданно. Видно, у них двоих были одни тайны. Общаясь не на равных, они и представить не могли, что схожи куда сильнее росы и слез.       —Хорошо, Сань Лан.       —Я пойму, если гэгэ не захочет меня видеть, все таки я сделал это без разрешения, а он, видно, не любит прикосновений.       —Нет, просто… Я ведь не знаю, где буду в следующий раз, давай найдем способ узнавать местонахождения друг друга?       Шаг в никуда, но Се Лянь хотел отдохнуть. От себя, от сомнений, от страха, от мыслей, от воспоминаний. От всего того, что душит, когда он находится один. Оно душило его все эти годы.       Так Хуа Чен дал кости, а Се Лянь — перо, которым чуть не оставил на коже вышеупомянутого след. Оно тянулось к крыльям, которые всегда были частью его тела, поэтому это — весьма надежный способ, но в тоже время он являлся и особенным актом открытия спины.       Возможно, теперь Се Лянь окончательно не сможет спать от мысли, что его могут найти, но это не страшило. Наоборот, манило.       Несмотря на это, в единственном глазу Хуа Чена что-то промелькнуло в момент, когда он взял этот прозрачный камень, больше похожий на духовное оружие. Се Лянь усмехнулся.       — Хочешь взглянуть? — зрачок, казалось, стал еще шире, — Ладно-ладно. Тогда в следующую встречу я тебе их покажу, — и улыбнулся. Искренне веселясь от такого рвения.       Речь шла о крыльях, которые за эти годы не видел практически никто. То, что куда сильнее любых связей.       Так и разошлись, но как только Сань Лан вышел за пределы этой ветхой хижины, Се Лянь согнулся надвое, в попытках отхаркать всю скопившуюся кровь.

***

      Идя в свою привычную обитель, Собиратель цветов под кровавым дождем, непревзойденный демон и существо, которого боялись все, кому не лень, был… Как бы выразиться... В замешательстве.       Он витал в своих мыслях и не понимал, что делать дальше. Факт того, что он встретил своего бога в подобных обстоятельствах, да еще и перешел на столь фривольное выражение, вводил в ступор. Он не знал, что ощущает. Его маска самоконтроля и ожидания треснула по швам, не помня, какое выражение лица имела.       Он видел и ощущал, будто на собственной шкуре. Куда больше, чем могли позволить воспоминания и от этого хотелось вопить. Громко и истошно, вот только легче от этого не станет.       Его бог, спасший ангел, все эти представления немного разбились, но не до конца, потому что тот Се Лянь, который предстал перед ним только что, был более похож на себя прежнего.       Просто выражение его лица, когда он игрался с мечем, разрывая кожу с явным желанием сделать большее, пугали. Честно сказать, даже сам Хуа Чен никогда не испытывал столь явного удовольствия от причинения боли.       Нет, он не винил и не считал это чем-то неверным, все-таки это существо уничтожило жизнь Се Ляня и будь возможность — он бы сам изрезал его на куски, покоя ему не давал тот факт, что Его высочество не сделал большего. Не уничтожил тех, кого ненавидел и не наплевал на все вокруг.       Он создал барьер и Хуа Чен был уверен, что далеко не для того, чтобы в битву не ворвалось третье лицо. Такая причина имела место быть, но тогда, когда он вышел из под контроля и искренне захотел защитить, томный взгляд принца был уставлен не на лицо, с немой просьбой прекратить — вернее, не первое время — а на порез, который сам Хуа Чен даже не почувствовал. В порыве схватки чей-то меч полоснул его предплечье, но показать это могла лишь рассеченная ткань, крови не было.       В хижине было тоже самое. Се Лянь мельком при первой же возможности взглянул на место этой незначительной для Хуа Чена травмы, будто беспокоился, и теперь он вообще не понимал, какой из масок отдать предпочтение.       Большая часть его чувств были завязаны на идеализации и поклонении, однако сейчас им не было места. Теперь он ощущал лишь бесконечную вину, желание защитить, огородить от душащего одиночества и боли. И, что самое главное, ему дали такую возможность. Казалось, это личина демона — лишь мимолетно сделанная маска, которая вросла в кожу, а под ней все тот же добрый и искренний наследный принц, только сломленный. Будто душа давно распалась на части.       А будь это ложью — Хуа Чену плевать. Он хотел помочь всем, чем позволит его бесконечная смерть.       Улыбкой в момент, когда Се Лянь обещал показать свои крылья, можно было вскрыть вены. Натянутая, острая, болезненная, будто за все эти годы она не посещала это прекрасное лицо. И это впивалось иголками в кожу.       Встреча, столь долгожданная и ожидаемая, сломала его надвое, уничтожая все убеждения и предпосылки. Все было по-другому, но чувства лишь немного изменили форму и направление. Их пыл остался прежним, поэтому, дойдя до города, который Хуа Чен создал из ничего в надежде удивить, он стал заниматься привычной бумажной волокитой в попытках отвлечь мысли, что, в априори, было невозможно.

***

      За последние сутки Фэн Синь и Му Цин вымотались сильнее, чем за все те 10 веков, которые провели на небесах. Казалось, как только они принят любое положение кроме стоячего — сразу же вырубятся. Увезти бывшего владыку под гору оказалось более простой задачей, нежели объяснить всем остальным небожителям что, черт возьми, происходит.       Дворец Линвэнь работал больше обычного, за что, по иронии, получал еще больше жалоб. Владыка литературы готова была поклясться, что если еще хоть одно живое (и не очень) существо окликнет ее, она без раздумий прибьет того стопкой бумаг, которая первой попадется под руку. Нервы всех были на пределе.       Боги войны Юго-Запада шли за очередными отчетами, дабы хоть как-то разъяснить ситуацию и уже по восемь сотен раз пожалели, что отправили тогда Повелителей Ветра и Земли восвояси, ибо, как оказалось, никто кроме них потасовку не наблюдал!       У них появилось по меньшей мере сотня причин, по которым стоит откопать любых возможных свидетелей, лишь бы избавится от этой кучи вопросов, от которых кисли уши. Шли и молчали, не проронили и слова за последние несколько десятков часов, так как, с одной стороны, им было о чем думать, а с другой, на это не было ни сил, ни желания.       Стоял вопрос суда Небесного Владыки, но для этого нужно было найти других свидетелей, но, как на зло, все кто там присутствовал, были черт знает где. Хуа Чена никто и не пытался звать — себе дороже, насчет Се Ляня схожая история, никто не знал даже, где он, с Советником еще сложнее… в общем, одна сплошная головная боль.       Написав и отдав в руки Линвэнь все, что только можно было, генералы с ни черта не спокойной душой отправились во дворец Наньяна — просто потому что тот был ближе всего — чтобы хоть немного передохнуть. Был смысл разойтись, дать мыслям волю явно не мешало, но с другой стороны, это решение было чем-то необходимым.       У самых дверей дворца постепенно нарастало напряжение. Тишина начала душить, желая быть наполненной очередными криками и, если будет достаточно пыла, получить парой кулаков по лицу. Вот только для ее кончины необходимы относительно сформированные мысли, в которых не будет стыдно хотя бы перед самим собой, не говоря уже о том, чтобы поведать их кому-то другому. А в их головах был один сплошной несвязный поток.       Ворота распахнулись, открывая богатое убранство, но выполнено оно было, честно сказать, весьма посредственно. Му Цин, ценитель чистоты и искусства, не очень любил эту обитель, она была явно не в его вкусе. Но стоит признать, он всегда был рад находиться здесь, особенно, если не в одиночестве.       Вокруг не было ни души. Слуги, занятые делами поважнее, находились за пределами дворца, а потому прохладное помещение было полностью в их распоряжении. Казалось бы, прекрасная возможность упасть без сил на любую пригодную для сна поверхность и вырубиться на ближайшие сутки, покуда их не вызовут за очередным отчетом, но было дело поважнее.       Му Цин, зная каждый поворот, уверенно направился в его любимую комнату. Она была светлой и небольшой, а то, что соблазняло его чуть ли не жить в ней — это несколько огромных кресел и мягкая кровать. Весь пол был застелен коврами, ибо Фэн Синь, прекрасно зная его нелюбовь к холоду, распорядился, чтобы не было ни одного кусочка кварца, по которому можно ступить, так что шли они по мягкой ткани явно искусной работы. За дверьми все было точно также, как и в их прошлое нахождение здесь, по-родному.       Фэн Синь, не желая в последствии тратить время и силы на то, чтобы встать, остался на ногах, а Му Цин сразу плюхнулся на кресло темно-синего цвета с десятком подушек, прикрывая глаза в порыве блаженства.       Жаль только, оба прекрасно знали их цель нахождения здесь:       — Ты должен понимать, что это может быть и ложью, — Наньян сохранял видимое спокойствие, произнося это до жути непоколебимым тоном, но состояние выдавало одно-единственное движение: он медленно подошел к стене, кладя на нее лоб. Прохладный кварц пустил по телу приятную дрожь и потенциально был готов быть разбитым сегодня.       — Зачем ему лгать? К тому же, ты видел… — Му Цин сглотнул. — Его лицо?       Речь шла не об этом. Сюаньчжэнь был более чем уверен в том, что иллюзия — истина, ну или хотя бы ее часть, потому что увиденное в храме засело в голове надолго. Узреть одно и тоже дважды, тут даже в несусветный бред поверить можно.       Он глубоко дышал, про себя считая ритм бьющегося слишком быстро сердца, в по пытках успокоится. Вот только для Фэн Синя способы самоконтроля были неведомы:       — Когда? — сначала мирно, выдержано и тихо, а потом несдержанно и, казалось, грубо. — Какое именно?! — стене все-таки прилетело кулаком. — Может тогда, когда его статуи на его же глазах пинали? Или тогда, когда протыкали мечем из раза в раз, с черт знает каким умыслом? А, может, тогда, когда ты ушел?! Какое…       Договорить не дали. Му Цин оказался совсем рядом, смотря вниз:       — А может тогда, когда ты в нем разочаровался? Тогда, когда он снимал трупы их величеств?! — кричал, срываясь компульсивные смешки, не зная, чему отдать предпочтение: комичности ситуации или ее трагичности. Казалось, это все иллюзия. Точно такая же, как и в те разы.       — Что…?       — Я ушел первым, и что с того?! Ты был его надеждой! Ты был единственным, кто остался! Почему не поговорил с государем и государыней? Почему не мог остаться подольше?…       — Хочешь сказать, я виноват? Утверждаешь, что святой? Так скажи, кто сбежал, боясь лишь за чистоту репутации? Кто считал всем только собственное благополучие! — Фэн Синь, ранее стоящий спиной к основной части комнаты, повернулся, открываю единственному присутствующему в ней покрасневшие от гнева глаза.       — Так выкинь из головы всю правду! — Му Цин вскинул руками. — Давай же, забудь обо всем! Ты же так любишь считать мир игрой, так любишь следовать своим идеалам! — а потом получил первую пощечину, на которую незамедлительно ответил.       У обоих уже горело лицо, но пыл выпустить стоило. Ладони обоих были незамедлительно сжаты в кулаки. Фэн Синь продолжил:       — Так заставь. Спрячься за безразличием, ты же это так любишь, у тебя прекрасно получается! Сотри это из памяти и живи счастливо, ведь это всего лишь прошлое, ничего важного, ты ведь так считаешь?!       — Не смей так говорить…       — А что? — а потом Фэн Синь сделал вдох. Глубокий и судорожный. — А что еще, по-твоему, остаётся…?       Фэн Синь спустился вниз по стене и осел на полу, зарываясь руками в волосы, а Му Цин, недолго думая, разжал кулаки и приземлился рядом, поднимая взор в потолок.       — Я не знаю, — Сюаньчжень произносил это искренне, тихо, совсем не гордо, вспоминая все то, в чем не мог помочь.       Он ужаснулся, представляя сотни шрамов, которые сейчас получше любых одежд окутывают тело Се Ляня, хотя видел буквально пару штук. Показались два, на шее, об их причине можно было не думать и порядка десятка на руках и щиколотках, которые невольно можно было разглядеть, когда ханьфу колыхалось во время схватки.       Фэн Синь же не понимал, кого стоит винить. Прожил века с уверенностью в том, что истина их бед — тот, кто сейчас сидит рядом, но и представить не мог, что именно его уход был решающим.       Столько просуществовать во лжи, забывая об истине, а когда пришло время ее осознать, оказалось слишком поздно. Он помнит взгляд, которым Се Лянь одарил его. В нем не было ненависти или обвинения, только льющиеся ото всюду гнев и желание скорейшей кончины.       И какой выход искать тогда, когда они оба совершили ошибку, не осознавая ее? Тогда, когда их не собираются принимать не из-за неверных поступков, а просто потому что утекло много воды? Кем остаться? Просто существами с общим прошлым или теми, кем должны были изначально быть?       А хотелось снова стать друзьями. Не слугами, не помощниками, а друзьями.       Теми, кто позволит себе объятие и правдивый разговор. Теми, кто больше не бросит за ненадобностью.       — Захочет ли он?… — Фэн Синь пытался найти ответ. Любое возможное решение, но пути к его концу не было. Казалось бы, виновных нет, но в тоже время ими были все без исключения. Так и путался в мыслях, покуда рука сидящего рядом Му Цина не легла ему на плечо:       — Мы оба этого хотим, так почему бы не испытать судьбу? — Фэн Синь не видел лица, на котором покоилась одинокая слезинка, но слышал голос, так и сияющий успокаивающей улыбкой.

***

      Честно сказать, Хуа Чен был без понятия, что делать. Он уже забрал половину работы Инь Юя, в попытках отвлечься, но все без толку. Он хотел использовать перо, которое таилось на его груди, там, где должно быть сердце, но что-то внутри него говорило, что навязчивость — не то, на что стоит делать упор.       Он который день балансировал между полным спокойствием и истерикой, стараясь не переходить черту, но так желая этого. Хотел, словно маленький ребенок, закрыться в комнате своих мыслей, где будет также пусто, как и в реальности и предаться горькому плачу. Тому, чего не позволял себе долгие годы.       Се Лянь явно не привык к чьему-то присутствию и так нагло заявляться в его покои было выше сил Кровавого дождя. Так прошла неделя, а он лишь ждал, периодически борясь с желание отправить бабочку на разведку. Бог судья, что еще немного — и он бы начал молиться за благополучие принца, ибо раны тогда были действительно серьезными, они и стали причиной его единственного шага навстречу.       В тот же день он положил рядом с дверью лекарства и травы, не заходил за порог, но был уверен, что его присутствие заметили. Хотелось двинуться дальше, позвать лекаря, окружить всеми благами, но здравый смысл твердил, что из такой вольности ничего хорошего не выйдет.       Хуа Чен лежал на кровати в Доме Блаженства и смотрел в потолок. Это место никогда не было его домом, несмотря на все удобства. Вокруг стояли свечи с ароматными маслами, а все поверхности были застелены коврами или мягкими одеялами. По меркам простого смертного, здесь было уютно, а единственный житель все больше и больше ненавидел это место, потому что был один. Никакие богатства не перекроят ноющую от одиночества душу.       Он уже хотел все же наведаться в тот домишко, наплевав на все появившиеся недавно установки, но его остановило резкое поднятие уровня духовных сил в округе. Будто теперь в городе разгуливал еще кто-то с неисчерпаемым запасом энергии, слишком уж знакомой.       Хуа Чен встал, направляясь к выходу из душащей комнаты, в другую, что была ничуть не лучше. Длинный коридор принял его, заливаясь светом свечей, а дверь в его конце стала разрываться от стука. Тихого, робкого, будто существо снаружи не решило точно, стоит это делать, или же нет.       Бабочка тут же вырвалась из-под рукава и вылетела на улицу через ближайшее небольшое окно, а перед единственным глазом предстала картинка с человеком, с ног до головы покрытым серой вуалью. Какой бы огромной она не была, Хуа Чен никогда не забудет это фигуру и уж точно не спутает ее с другой.       В миг оказавшись перед дверью, он медленно распахнул ее:       — Гэгэ?       — Ох, прости, я не помешал?       Да, это действительно был Се Лянь, но будто бы другой. Это лицо и голос отличались от тех, что Хуа Чен видел на пустыре или заброшенном доме, даже с учетом того, что его половину скрывала маска. Они были похожи на те, что он слышал и видел очень-очень давно, через призму детского восприятия, когда все вокруг желает лишь добра и счастья. С одной стороны, желание провалиться в истерику изжило себя, а с другой — хотелось биться в плаче только от вида этого прекрасного и грустного лица.       — Совсем нет, я как раз думал наведаться к тебе, — сказал Хуа Чен, пропуская гостя внутрь. Они прошли в комнату из которой недавно вышел он сам, проходя все ближе к огромному дивану. — Ты уж извини, я не готовился к принятию гостя.       — Не переживай, у тебя тут чудесно, — сказал Се Лянь, садясь на край мягкой кровати и снимая резную маску с лица. Она отличалась от той, что была во время битвы, имела причудливые узоры роз и стрекоз, сияла прозрачным стеклом, что отдавало алым цветом из-за окружения убранства. — Ты живешь здесь один?       — Честно признать, я и не живу здесь толком, нет нужды, — на что Се Лянь ответил лишь коротким «а», высказывая этим крупицу недоумения. — Как твои раны?       — А? Все хорошо, ничего серьезного. Спасибо за снадобья.       — Тебе не за что благодарить.       Знали ли они, о чем вести разговор? Нет, конечно, но все активно занимались подбором нужной темы. С одной стороны, их было очень много, с другой — все были слишком уж личными, хотя…       — Гэгэ, может снимешь накидку? Здесь должно быть тепло.       — Да? Ладно, просто… Я же обещал, помнишь? — Се Лянь наклонил голову, стараясь быть более дружелюбным, но не понимая, как.       — Я помню все, что говорил гэгэ, — сказал Хуа Чен с нескрываемым интересом и до доли скрываемыми паникой, искренностью, волнением и, как бы не корил себя за это, любовью. Ему натурально хотелось орать, будто юная дева, которой взаимностью ответил состоятельный паренек. Спустя секунду Хуа Чен… окончательно потерял дар речи.       Се Лянь медленно вынул руки из длинных бесформенных рукавов, а затем все также неторопливо убрал вуаль с плеч, преподнося демону вид на почти полностью обнаженную спину… Черт, если бы Хуа Чену нужно было дышать, он бы в одно мгновение разучился это делать.       Одежда, которая осталась на теле Бывшего наследного принца была… необычной, если смотреть основное раскрытие этого понятия. Полностью она прикрывала лишь руки, грудь, часть плеч и поясницу, при этом вся спина была открыта, давая вдоволь насмотреться на то, как крылья срастались с кожей.       До этого они были сложены, но сейчас медленно раскрывались во всей красе. Се Лянь сидел на самом краю кровати, до стены оставалось примерно два чжана, и эти до боли прекрасные перья заняли всю эту длину.       Крылья были практически серебренными, словно сделанными из хрусталя с примесью кварца и сияли, словно россыпью тысячи жемчужин. Вот только что делало их еще более завораживающими, так это то, как они переливались от малейшего изменения пламени свечи рядом, как чистый александрит. Они легко отдавали алым, фиолетовым, золотым и голубым, оставаясь в тоже мгновение идеально прозрачными.       Хуа Чен видел сотни, если не тысячи камней и минералов, что были отполированы лучшими мастерами, и раньше он действительно считал их красивыми, но это зрелище затмевало их все, слишком уж оно было прекрасно.       Крылья были, по виду, очень тяжелыми и по меньшей мере в два раза больше туловища самого принца, так что на языке невольно висел вопрос, не трудно ли это. Се Лянь улыбнулся:       — Они являются частью моего тела, но я могу скрывать их, когда пожелаю.       А Хуа Чен продолжал молчать, пораженный, не скрывая восторга в единственном глазу.       — Хах, неужто, они тебе понравились? — Се Лянь немного наклонил голову, щуря глаза, стараясь изобразить радость, которую должен был сейчас ощущать. Не стоит упоминать, что предыдущие сутки он провел в черте города, наблюдая за тем, как его показывают другие.       Теперь уже взор Хуа Чена наполнился чем-то другим, помимо восторженности. Глаз стал сиять недоумением и, как казалось, болью. Понравились? Как такое может не понравится? Но ударом было не это, а усмешка. Почти такая же, как и тогда, при их расставании.       — Да… это… — слова не подбирались. — Прекрасно, слишком прекрасно.       Се Лянь удивился, не стараясь этого скрыть. Он был… В недоумении? Неужели ни разу не слышал такого?       — Ты так считаешь?       — Конечно! Они… Будто сделаны из смеси сотни сияющих разными цветами камней, такое нельзя считать некрасивым, — крылья в смущении прижались к спине, а одно из перьев, коснувшись кожи, оставило кровавую дорожку. — Гэгэ!       На этот оклик Се Лянь лишь недоуменно посмотрел, не понимая причины беспокойства.       — Твоя спина…       — Ах, не страшно, такое часто бывает. Дотронься, будешь ли ты считать их такими же прекрасными?       Хуа Чена будто током ударило. Вот, в чем дело? Палец прошелся по одному из перьев и действительно был рассечен чуть ли не до кости.       — Они в крови. Жаль, действительно бы были красивыми.       — Они делают тебе больно?       — Не знаю. Я не помню, что такое боль.       Был ли это акт открытия души или обычный разговор, никто не мог понять. Се Лянь же говорил это просто потому, что эти мысли разрывали его на части, и это малая крупица желала быть высказанной хоть кому-нибудь, а они оба — демоны, что ни с кем не контактируют, почему бы не испытать судьбу?       Хуа Чену же эти слова сделали невообразимо больно, потому что иллюзия не передает и капли того, что он видел собственными глазами. Крик, что тогда пробирал душу до дрожи, не воспроизвел и долю того ужаса, что услышал он в ту ночь, рыдая у постамента. Он знал, что Се Лянь испытывал боль и понимал, почему не ощущает ее сейчас.       — Знаешь, гэгэ, даже в темноте крови есть красота. Она всегда останется при них.       Что ты делаешь? Почему говоришь подобное?       Он лжет тебе.       Но темы имеют свойство менять направление, а потому была выбрана самая, на первый взгляд, удачная: суд Небесного владыки, а потом разговор пошел.       Говорили о разных мелочах. Зачастую затрагивали темы слухов, поверий, легенд и литературы. Они оба были начитаны и знали предостаточно, чтобы забить чем-то тишину.       Хуа Чен впервые чувствовал себя спокойно в этом месте. Казалось, с его нахождения в этой комнате пару часов назад практически ничего не изменилось, но теперь она казалась более родной, потому что было, с кем ее разделить.       Переодически они затрагивали более провокационные темы, из разряда причастности какого-либо небожителя к разным случаям или незакрытых дел столицы, и Се Лянь всегда оставался нейтрален, и как тогда, очень давно, никого не обвинял.       С каждой минутой он был все меньше напряжен, руки переставали теребить одежду и сжиматься в кулаки. Крылья, как оказалось, все же черпают его энергию, поэтому через какое-то время пред Хуа Ченом показалось еще одно зрелище: рассыпающиеся на сотни сияющих осколков перья, словно необычайной красоты жемчужный дождь. Вот только место, где они крепились к лопаткам, осталось открытой раной и Хуа Чен настоял на том, чтобы обработать ее.       Плечи вновь прикрывала накидка, а спину заматывал бинт, Се Лянь же будто вновь чувствовал себя не в своей тарелке, словно никто никогда не обрабатывал его ран. Словно беспокоится о них — что-то невообразимо новое.       Они с пылом обсуждали рукописи и боевые искусства, так что разошлись уже поздней ночью. Хуа Чену не было нужды спать, но он мог это делать, однако тело Се Ляня нуждалось в этом, хоть и не так яро, как и смертное.       И теперь обоих накрыла опустошенность, Се Ляня лишь в немного большей степени. Судьба вновь была жестока, отрывая то немногое, что внушало упокоение.       Хуа Чен помнил, что означает говорить обо всем подряд, потому что в его кругу общения был Черновод, с которым он, хоть очень редко, но общался на свободные темы. Се Лянь же за все это время говорил лишь с детьми, разговоры с которыми сводились к обучению, и Советником, с которым они только и делали, что играли в карты, переодически затрагивая философские темы бытия, а было это, увы, слишком редко. Поэтому сейчас, когда за практически сутки разговора голосовые связки были, мягко говоря, не в восторге от такой нагрузки, сидели они полностью опустошенные.       Столько слов остались в стенах горла, они казались бесполезными. Они крупно облажались, думая, что станет легче, но в итоге только разорвали свое тело на несколько крупных кусков. Так болезненно не высказанные фразы упирались в глотку, будто лезвие ножа, вызывая крик, но не оставляя ни единой эмоции для него.       Теперь, получив ту долю общения, хотелось больше. Хотелось новой встречи, при этом оба боялись ее.       Однако она наступила. Не на суде, они все же не явились на него, а в городе. Се Лянь нашел очередного ребенка, а Хуа Чен решил понаблюдать за этим чертовски милым зрелищем со стороны, но, увы, затея не увенчалась успехом, и вскоре он наткнулся на весьма проницательный взгляд бывшего божества.       Он подошел ближе, еще сильнее меняя облик, в надежде не напугать девочку лет девяти, что с интересом наблюдала за кистью в руке своего учителя.       — Попробуй сначала повторить этот иероглиф… — Се Лянь переложил кисть в маленькую ладошку и, не переставая задавать направление, внимательно наблюдал. — Да, молодец, но будь аккуратна с этой графемой, если уведешь ее в другом направлении, поменяется значение…       — Наставник Се, у меня хорошо получается? — ребенок буквально светился от счастья, совсем забывая, что красиво написать получилось отчасти потому, что ее ручку держал сам Се Лянь, двигая так, как необходимо, но учитель не хотел расстраивать, поэтому уверенно ответил:       — Да, очень хорошо! Уверен, когда попробуешь сама, выйдет также красиво, — но шанса пока что не давал. Ему и самому далеко не сразу отдали кисть на растерзание. Сначала нужно было задать верное положение руки и дать почувствовать ту легкость, которая должна быть в каллиграфии, тогда, хоть и не сразу, но получится и не придется переучивать.       Хуа Чен подошел ближе искренне умиляясь этой картине. Девочка сначала удивленно попятилась, ведь не ожидала, что к ним подойдет незнакомец, а потом заметила добрый взгляд наставника и немного успокоилась.       — Гэгэ, здравствуй, — улыбнулся Сань Лан и повернулся к ребенку. — Привет, как тебя зовут?       — Красный гэгэ! — она сразу воодушевилась, услышав спокойный и совсем нестрашный голос. — У меня нет имени, — произнесла с небольшой долькой грусти. Видно, у малышки не было семьи, или она давно забыла данное от рождения имя, а Хуа Чен решил немного воодушевить:       — Не пойдет, нужно придумать, — на что Се Лянь поперхнулся воздухом, не скрывая удивления:       — Имя нужно выбирать с умом, я не могу просто так даровать его.       — Учитель Се, это ваш друг? Он прав, я хочу имя!       Се Лянь посмотрел на Хуа Чена, потом опять на девочку, а затем в пол, думая, как бы отвертеться… Запланированное скрытие обернулось нежеланной социализацией:       — Ох, что ж такое… Ладно, тогда Сань Лан, что можешь предложить? Твоя все-таки идея.       — Уверен, что гэгэ справится куда лучше меня!       — Ну как же так? Ладно уж, подумаю об этом на досуге… — девочка сразу же заулыбалась, явно предавая своего наставника, принимаясь обо всем расспрашивать путника, очень уж учтиво называя его «красным гэгэ», а Хуа Чен и не был против.       Се Лянь выглядел куда более нежным в присутствии детей, был очень похож на того, с кем он общался несколько вечеров назад. Сидели вместе, но девочку обучал лишь «учитель Се», а Кровавый дождь просто наблюдал, иногда отвечая на вопросы интересующегося ребенка. Вот только когда она стала выводить свои первые, как упомянул Се Лянь, самостоятельные иероглифы, Хуа Чен не хило так ущемился… Девочка десяти лет пишет лучше него, как так-то?       Так и провели за учением и разговором обо всем подряд до вечера, все-таки втроем куда интереснее, а как только малышка убежала в ближайший храм, в котором жила, два демона остались одни на улице. Они убрали снег с порожка какого-то закрытого заведения и сели, пряча ладошки в рукава от холода.       — Эх, Сань Лан, как ты мог такое предложить? — Се Лянь явно устал и сейчас сидел, опираясь на стену какого-то дома, прикрывая глаза.       — Гэгэ, я сказал что-то не так? Уверен, ты можешь выбрать прекрасное имя.       — Совсем нет! Имя может определять судьбу и должно идеально описывать человека. Оно важно и давать его столь безрассудно нельзя! — ох… Се Лянь выглядел, мягко говоря, подавленным. Будто речь идет не об имени, а о написании судьбы.       — Прости гэгэ, я не думал, что ты будешь сильно переживать.       — Ничего, просто… не хочу привязываться к ней.       Это резкое откровение ввело Хуа Чена в ступор. Он вопросительно посмотрел на бывшего принца, который прожигал дыру в земле.       — Эти дети несчастны, — Се Лянь открыл глаза и посмотрел в безграничную синеву неба. — Если буду подпускать слишком близко — не смогу отпустить.       Да, люди действительно не меняются. Злому никогда не стать добрым и наоборот.       — Уверен, все будет хорошо. Даже если ты вновь сменишь место жительства, она никогда не забудет наставника Се, который обучил ее каллиграфии и чтению, — Хуа Чен хотел положить свою руку на плечо, высказывая какую-никакую поддержку, но Се Лянь почему-то застыл. Буквально на пару секунд, анализируя, а потом произнес кроткое и чувственное:       — Спасибо, Сань Лан.       С тех пор они стали видеться куда более часто, практически каждый день проводили время на прогулке или в обители одного из бедствий. С каждым днем они все больше тянулись к компании друг друга, потому что сладость общения слишком ухудшала вкус одиночества.       Вот только… Ни из чьих уст больше не слетело ни одного откровения. Вплоть до одного из вечеров.