Fallen Angel

      Темнота стала другом, безумие — товарищем, а пустота — родителем.       Все они общались, создавая ни на что не похожий диалог, поддерживали друг друга, возносили и убивали из раза в раз, но были все еще самыми близкими. Из них состоял один-единственный бесконечный канат, по которому Се Лянь шел, не страшась упасть, ибо все то, что он обнаружит в глубине бездны — не впервой.       Это все являлось им самим, а он — обычная свеча. Она сжигала себя из раза в раз, дабы даровать всем вокруг тепло, а когда сама нуждалась в нем, обнаружила себя лужей ни на что не способного воска.       Он устал. Теперь хотел сжечь всех вокруг, лишь бы не было холодно. Оставил собственную жизнь у ног себя же, только давно утерянного и хотел спалить его, чтобы положить стимул в руки нынешнему себе.       Сейчас, бесцельно бродя по этому канату, Се Лянь вспоминал давно утерянные в памяти фразы незнакомых людей. Они все также кричали, изливали ему душу, старались внушить что-то правильное и исконно неверное, но средь многого, в голове шумело только одно:       Нас всех в конце ожидает петля. Кем бы человек ни был, он собственноручно просунет в нее голову, потому что это и есть смерть. Она достанет, будь жертва хоть богом, хоть дьяволом.       Это сказал старик. Сейчас даже лица его не вспомнить, только голос, такой грубый, нежный и успокаивающий. Он хранил в себе свет, освещая другим путь, сжигая и туша, показывая его конец.       Но сейчас направление не изменится. Это, можно сказать, пройденный этап, после которого должен быть конец игры, но она продолжалась. Он будет продолжать идти вдаль, сжигая города, дворцы и леса. Будет бежать за ветром, вырывая из домов окна, невольно вылетая в них, расправляя в темноте свои крылья, свое благословение, свою исповедь.       Хотел видеть свое пламя в сотнях глаз, в сотнях его ошибок, в сотнях ликах жгучей ненависти, дабы обрести счастье, которое дарует ему петлю. Смерть. То единственное, что это счастье принесет.       Вот только здесь был лишь Се Лянь и сотни его отражений, которые были и им, и кем-то чужим одновременно. Хотелось убежать. К себе.       Уже уходишь?       — Прости.       Тебе не за что извиняться.       — Всегда есть то, за что стоит просить прощение.       Стало нестерпимо интересно. Се Лянь давно забыл, какого это, быть на свободе. Там, где есть путь и обязана быть цель. В темноте нет ни первого, ни второго. Он не должен оставаться, но искренне желал остановить время хоть на мгновение. Это тяжело. В темноте нет масок, нет личностей, только чернота, и от этого становилось спокойно, но сейчас, казалось, он обязан был найти кого-то. Себя.       Не надейся, ты давно уже его потерял.       А, точно. Руки невольно потянулись к очередной маске, резной, красивой. Се Лянь делал ее несколько месяцев, чтобы скоротать бытие. Под рукой, увы, не было никаких инструментов, а потому единственным выходом были собственные подушечки пальцев. Они стирались в кровь, позволяя кости придавать нужную форму камню, который был выбран среди сотен. Таким же в темноте вулкана сияют его крылья. Эта пещера действительно оторвала кусок своей плоти, чтобы воплотить в жизнь единственное желание, и он без стыда одолжил еще один.       Пальцы не зажили, кровоточат, и иногда Се Лянь невольно цепляет костью грязную одежду или волосы, которые теперь волочились по полу. Они и не придут в норму. Если и восстановятся, то шрамы безбожно выдадут эти попытки с головой.       День и ночь не имели значения, существовала лишь периодическая усталость от борьбы, но маска все равно была сделана. Ее украшали найденные под рукой изумруды и рубины. Их было немного, так что оставались еле заметными, но придавали своеобразного шарма.       Эта маска не выражала эмоций, а скрывала их, находясь лишь на глазах. Всем тем, что осталось от его предыдущего обличия, была истерическая улыбка.       Вновь появилась та крупица неба. Точка, такая маленькая и далекая, но близкая, потому что сейчас Се Лянь может ее достичь ее за секунды. Вновь открыв крылья, разрывая лопатки, чувствуя капающую кровь, ощущая их вес, борясь с желанием осесть на землю, он действительно взлетел.       Ангел или дьявол?       — Если пойму, ты узнаешь первой.       Крупица постепенно превращалась в точку, потом — в пятно, а еще спустя мгновение — в бесконечность. Небо было новым, другим, незнакомым, а потому взор опустился туда, откуда только что убежал. В такую же точку, только теперь черную, утерянную.       Ночное небо было везде, оно было усыпано звездами и их главарем — луной. Туман обволакивала голубая пелена, он светился, показывая путь, такой же бесконечно-далекий, как и вселенная. Верхушки гор контрастировали с показывающимся из-за горизонта рассветом, но были такими же высокими.       Этот лес из каменных глыб нуждался в выходе, но Се Лянь не хотел его искать, а потому взлетел выше.       Все словно на ладони.       Дома, деревья, дворец вдалеке, реки, озера и люди. Они больше всего походили на муравьев, ничтожных, недостойных. Бегают, смотрят и показывают переполненные ужасом лица. Казалось бы, только что было темно, а теперь светло и весело.       На землю не хотелось. Казалось, как только голые ступни коснуться травы, свобода будет утеряна.       Вот только являться на небеса все также не было никакого желания. Казалось, это будет предательством.       А вокруг все рушилось. Где-то горел лес, где-то падали крыши зданий, где-то стихия бушевала так, что выбивала стены домов и шатры ларьков, но Се Лянь продолжал лететь, не осознавая, что все это — он. Что его духовная энергия благоухает в воздухе, сметая все на своем пути, что он является зачинщиком хаоса.       А когда мысль об этом подступила к виску, шепча, выводя из равновесия, все начал перебивать звон падающих колоколов. Голова начала раскалываться, слетала с плеч из раза в раз, будто за спиной стоял не гул своего же воплощения, а палач. Впрочем, не велика разница.       Се Лянь висел в воздухе, наблюдая за тем, как все рушится, что пара мгновений — и все охватит ад, и он будет у него во главе. Терпеливо ждал, когда спохватятся небеса, и какое-то божество выйдет ему противостоять, а он сам будет наблюдать за полным гордости и самолюбия взглядом, прекрасно понимая, что это недостойное существо, не дождавшись даже соприкосновения падающего листа с землей, начнет молить, признавая непобедимость оппонента. Вот только спустился с небес далеко не небожитель средних небес, а благодетель.       Цели все еще нет.       Цзюнь У посмотрел и с каждой секундой прожигал дыру в черепе, внушая все больше азарта. Было плевать, последует за битвой проигрыш или победа, это не имело значение. Сейчас их потенциальные действия не имели границ, могли позволить себе все, что угодно. Они оба устали. А внутри пустота.       Что с нами стало?       Все заняла пелена цвета алых маков или роз, которые на пару с ними отплетали бренное тело, разрывая шипами остатки плоти. Горькое пламя моря слез вышло за пределы рук, обволакивало все тело, заставляя повиноваться, не позволяя ослушаться. Вот только даже желания подобного не было. Лишь соблазн пустить все на самотек, чтобы никто не надеялся, чтобы ничего от него не зависело, но это, увы, были лишь наивные мечты.       Все было под контролем голосов, которые внушали и молили, подбадривали и успокаивали, когда меч прошел сквозь грудь такого, на первый взгляд, когда-то родного человека. Они медленно гладили дрожащие руки, сводя тряску на нет и открывали губы, чтобы из раза в раз произносить то, что в действительности желали:       Какого это, проиграть?       Всегда, когда очередной бог стоял на коленях с изрезанным до кости лицом, они помогали переключится сначала на руки, потом на ноги, спустя мгновение — на живот и, как вишенку на торте, оставляли шею, из которой даже после стольких мимолетных царапин фонтаном брызгала кровь, пачкая белые одежды.       Сцена была пустой. Больше не было ничего, но если копаться в телодвижениях, то смысл был утерян сразу после воткнутого в сердце верховного владыки Шеньу меча. Не было ничего более заманчивого, чем видеть это замешательство. Видеть, как не могут ответить на один-единственный вопрос.       Ну так что? Что ощущаешь?       Хотелось понять, лишь бы осознать, что нужно ощущать ему самому. Услышать, какого это, не иметь выхода. Какого это, когда все идет не так.       А сам Се Лянь чувствовал лишь то, какого это, не понимать ничего. Повиноваться непонятно чему и делать это осознанно, желанно. Его не подталкивали, а вели за руку, не прилагая никаких усилий, хотя могли со спокойной совестью раскрошить пальцы и получить тоже самое в ответ.       Так я ли истинный монстр?       Казалось, да. Кто еще будет смеяться в голос, оставляя алые полосы на коже? На телах тех, кому было плевать. На плоти неугодных, которые смотрели с высока, приговаривая, что все произошедшее — ничто. На сердцах богов, которые взирали на разруху проклятия с небес, не страшась опасности.       Вот только она все равно достала их в лице дьявола, коими они были для него.       За возмездием пришел тот, кто существовал в темноте настолько долго, что стал ее частью. Тот, чьи голоса кричали громче их всех вместе взятых. Вот только среди них, таких громких и неутешных, притаился разум, который желал вернуть свои семнадцать, не взирая на совершенные ошибки. И он спрашивал, стараясь привезти в чувство:       Ты винишь себя?       — Что? — кажется, теперь реальность обрела форму. Непонятную, но вполне себе четкую. В ней Се Лянь, среди леса, под дождем, что то ли скрывал слезы, то ли показывал их масштабы, с пропитанными кровью и грязью одеждами и мечем, который выбросили за ненадобностью после попытки привезти себя в чувство причинением боли бренному телу, смотрел на собственные руки. Вне раздумий было все также пусто.       Теперь, отдавая временное здравомыслие на растерзание воспоминаниям, Се Лянь быстро вскочил. В панике огляделся, пытаясь развидеть трупы, поеденные змеями, но лес оставался статично темно-зеленым.       В таких ситуациях обычно чувствуют вину.       — Я должен чувствовать вину? — непонятно, кому этот вопрос был адресован, а еще сильнее он походил на утверждение. Именно оно должно было помочь, вот только Се Лянь давно забыл, какого это, винить себя. Когда-то пропитывающее насквозь чувство превратилось в ничто.       Не надо!       Хватит…       Умоляю, не надо…       — Заткнись!       Вот только это — не голос сознания, его нельзя заглушить, все это — крики тех, кто попал под руку мимолетной потери контроля. Те, кто изначально обрекли себя на это, но продолжали упрямиться, остро веря, что вина лежит не на них.       Разве это так?       — Хватит, прошу…       Они просили, а ты не слышал!       — Хватит! — Се Ляню стало страшно. Сам не понимал, за себя, или за всех вокруг. Нестерпимо страшно, паника плелась ветвями лозы, обнимая и сжимая грудную клетку до тошноты, хотелось просто биться головой о пол, стены, деревья, как тогда, стоя у трупов родителей, только сейчас под ногами лежало собственное тело. Бездушная оболочка того, кто был безвозвратно утерян.       Глаза стали машинально искать тень. Не дерева, не травинки, не кленового листа, не ветки и не насекомого, а свою собственную. Это должно было помочь убедиться, что он тут, что все верно. Верно ведь?       — Они насмехались! Все! Раз не любили, почему бы не заставить их ненавидеть, почему им всем было плевать?! Я хотел, чтобы они умоляли, чтобы чувствовали хоть что-то!       Кому ты пытаешься это доказать? Мне? Себе? Пустоте или наполненности? Тьме или свету? Для кого ты кричишь?       — Перестань!              Так страшно слышать правду? Я — это ты, так для кого ты надрываешься? Зачем?       — Я… — хочу иметь хоть какое-то значение, хочу найти Его высочество наследного принца Сяньлэ. — Я не знаю…       Искал тень? Так взлети. Тут, среди тьмы деревьев, ты не найдешь ничего похожего, а там, наверно, все еще есть лунный свет.       — А я смогу? Смогу ли разглядеть? Все красное. Я не вижу даже растений…       А с другой стороны — что терять? Разорванная одежда колыхалась на ветру, а глаза все продолжали метаться от одного к другому, ища, надеясь.

~~~

      А странствующий монарх, имеющий цель и беспрерывно идущий к ней сквозь леса, на пути к дому, где его ждут, узрел в этой полуобнаженном произведении искусства бога. Разорванная алая одежда приобретала бело-персиковое свечение на фоне рассвета, она почти отсутствовала на спине, держась только на шее и правом плече, прикрывая грудь. С тонкими запястьями и стопами, истощенный, но излучал силу, ей запрещено не повиноваться, она не позволяла этого, заставляла упасть на колени и молить. Толи о спасении, толи о смерти.       Вот только старик, живя на свете куда меньше богов и демонов, познал суть существования, а потому лишь мысленно помолился за представшего перед ним бессмертного и одновременно с этим мертвого юношу, продолжая путь.       Он-то прекрасно знал, что не существует в мире ни богов, ни демонов. Сугубо сложившиеся обстоятельства, под которые изначально пустой человек подстраивается, получая желанное наполнение, но это, конечно, если повезет.       А потому, именно человек, с дарованными судьбой крыльями, спустился к нему, заставляя остановиться. Сквозь резную маску можно было разглядеть полный неопределенности взгляд, а такой может быть лишь у тех, кто желает убить. Не из-за мести или неприязни, а просто потому что так диктует тело. Именно оно разрывается на части от взявшейся из ниоткуда душевной боли, а потому желает заглушить ее физической. Тем, кому это недоступно, необходимо причинить ее другим.       А старик был добрым. Всегда позволял, хотел унести побольше хорошего с собой в могилу и, как бонус, чувствовать вину всех тех, кому он дал возможность причинить себе боль. Не убегал и не дрожал, стоял наравне с существом перед собой, не взирая на рост и деревянную палку, играющую роль трости.       И стояли они так долго. Один не понимал, почему еще жив и не валяется в луже собственной крови или, хотя бы, не хромает на паре целых костей домой, а другой ожидал, когда произойдет то, что было всегда — когда от него в страхе убегут. Вот только терпение имеет одну особенность: оно трескается наподобие тонкого льда, во мгновение, и как только это произошло, монарх оказался прижат к дереву.       Все еще смотрел вперед, упираясь взглядом в грудь не то бога, не то демона, не то человека, чувствуя прикосновение чужой шеи к своей макушке и руку на собственной, близь подбородка.       Чувствовал сбившееся дыхание и безысходность, которая пропитала этого грешника насквозь. Старик знал, что это такое, потому что тоже испытал на себе жизнь. Все это ощущают, иногда, из раза в раз, постоянно, переодически заглушая острыми ощущениями, но лишь единицы выбираются, а остальные — поддаются, не зная, что делать.       А Се Лянь, полностью потерявшийся, оперся лбом о дерево, не понимая, что не так. Хотелось сомкнуть пальцы, услышать звук ломающихся костей, увидеть падающее на землю бездыханное тело, ощущать всем существом страх.       Вы должны бояться меня. Раз уж не любите, почему не можете ненавидеть?       Пальцы и в правду стали смыкаться. Медленно, чувствуя пульс, ощущая свою несравненность. Чувство, что можно все, потому что никто не в силах помешать.       Да, точно, можно все.       Не обманывай себя. Не загоняй еще глубже.       — У вас есть семья? — глупо, как же глупо. Семья? Зачем? Не спросить ли, как справиться? А зачем спрашивать? С чего бы помогать? Голос был еле-заметным на фоне шума леса, но был ощутим, а старец под, с рукой на шее, действительно решил ответить. Неясно, от угрозы или скуки.       —Безусловно, есть.       — И где же она?       — На кладбище неподалеку.       Моя, как ни странно, тоже.       — Я по рукам прочитать твой вопрос могу. У всех есть семья. Те, кто теряют ее, обретают собственную в своем разуме. Мне это не нужно, хватает их могил.       — Вы вините себя в их смерти?       — Даже приложи я нож к их шеям, винить себя не имело бы никакого смысла. Мертвым плевать, а живым — подавно.       А потом они вместе пошли к кладбищу. Казалось, эти несколько секунд породнили их, каждый нашел выгоду и стремился к ней. Старик желал излить душу, а Се Лянь ждал, когда это произойдет, чтобы понять хоть что-то.       Они говорили до рассвета, на котором старик сделал свой последний вздох, а Се Лянь милостиво похоронил его вместе с упокоившимся собой.

***

      Спустя секунду все стало смываться в одно большое пятно, оно постепенно заняло весь кругозор, и все, что он теперь видел — черная дыра из всех тех чувств, которые он когда-то испытал и всячески пытался забыть.       Теперь Се Лянь не ощущал себя подвешенным в воздухе или во сне, а, скорее, лежащим где-то либо на земле, либо на чем-то очень удобном. Словно сквозь воду, он слышал крики, казалось, это было его имя или титул, но все еще было слишком туманно, будто он — человек, пытающийся прийти в себя после долгого пребывания в мире сновидений.       Он немного разлепил глаза и в невидящим взглядом, что в действительности просто не мог сфокусироваться на чем-то одном, постарался ощупать рукой нынешнее место нахождения в попытках понять, что вообще происходит. На запястье не было Жое, секундой же позже пришло осознание того, почему. Пальцы сразу же охватил мороз от обволакивающего их снега.       Все вокруг — белая пелена, что поддавалась теплу мертвого тела, тая, промачивая одежды водой.       Еще мгновением спустя до него дошло, что лежит он не просто на земле, а на чьих-то коленях. Одеяния, в которое они были облачены, Се Лянь не забудет никогда, однако паники не было. Вот от слова совсем. Даже осознание того, что он невесть сколько провалялся на коленях Безликого Бая, которого всем сердцем хотел уничтожить, никак не выбило из колеи. Мысли были всецело заполнены тем, что он только что видел, и размышлениями о том, видели ли это остальные. С одной стороны, ответ очевиден, а с другой — в это уж совсем не хочется верить.       Так странно, спать на них было спокойно.       Нужно ли тебе спокойствие вопреки желанию?       Поэтому Се Лянь медленно, словно с трансе, поднялся сначала на локти, с опущенной вниз головой, стараясь не касаться лишний раз одежд во избежание отвращения, а затем и вполне себе надежно встал на ноги. Руки тряслись, а тело было ватным, но об этом зрителям данной постановки знать необязательно. Делать вид, что все хорошо, у него получалось отменно.       Каждый шаг сопровождался хрустом льда. Именно он привел в чувство.       — Сяньлэ, чего ты? Совсем не понравилось? Отличный способ переосмыслить прошлое, я ведь до сих пор горжусь тобой. Раньше никто не мог перехитрить меня также, как и ты, — Безликий Бай точно также поднялся, отряхивая помятые чужим неспокойным сном одежды от снега.       Но Се Лянь молчал. Просто стоял в нескольких метрах с низко опущенной головой, боясь взглянуть правде в глаза. Она стояла прямо здесь, ослепляя, заставляя страшиться окружение и его реакции на произошедшее.       Все еще пусто, да? Ностальгия, увы, не дарует тебе чего-то.       — Это все неважно, сейчас тебе не о чем беспокоится. Ты свободен.       Да? Се Лянь все эти годы убеждал себя в этом. В сущности же, свобода была полностью равна одиночеству. Что это такое — он никак не мог взять в толк, ведь все еще был заперт, только не в клетке или чьих-то желаниях, а в своих собственных, коих толком и не понимал.       Он давно понял, что чем меньше вещей людей и чувств тебя держат, тем легче жить, но если думать в таком направлении, то свобода — синоним независимости, коей она никогда не являлась, ведь полная независимость — это хаос, или, как в случае Се Ляня — пустота.       Жизнь — это одно долгое и, с одной стороны, чертовски увлекательное путешествие, мы все без устали несемся в своем настоящем и прекрасно понимаем, что все это обусловлено выбором, контролем и желаниями, но с другой — вся личностная свобода обусловлена ситуациями и смыслом, что в них закладывается. Если кто-то непременно будет ощущать себя свободным, то другой — невероятно одиноким. Независимость не так прекрасна, как ее преподносят, а полная зависимость — рабство, так где же эта золотая середина?       — Чего ты хочешь? Вот он ты, просто покажись. Покажи мне силу, которую годами взращивал.       Ты ведь этого желал?       И именно ты твердил, что это мне ничего не принесет.       Но Се Лянь все равно показал, за столько лет он научился грамотно игнорировать голоса, отдавая предпочтение их искаженному равенству или полной противоположности.       Не взирая на крики и зов на фоне. Не обращая внимания на Жое, которая была явно не рада такому повороту событий. Не желая больше медлить, он за считанные мгновения взялся на меч и метнулся к Безликому Баю, однако не напролом, а словно заходя за спину. Подлость, увы, единственная владычица толпы.       Теперь ситуация мгновенно переменилась: два демона стояли спинами друг к другу, однако тот, что носил маску, прикрывающую лишь половину лица, держал меч у горла другого, заставляя кожу рассечься надвое без существенной травмы. Одно движение — при чем неважно, с чей стороны — и голова отлетит в сторону.       — Да, хорошо… — под маской Белого Бедствия светилась истерическая улыбка, такая довольная, что тошно. А там, за пределами барьера, стоял тот, чье лицо лицо выражало все, кроме счастья. Страх в перемешку с нахлынувшими воспоминаниями, которые вбивали приятные мысли о прошлом и желанном будущем.        Мэй Нанцин стоял в надежде на то, что года сыграли свою роль в восприятии мира, и все то, что сейчас предстает перед его глазами — галлюцинация. Глупая, как и персонажи в ней. Глупа, как он сам, когда в очередной раз надеялся скрыться от прошлого и доверить его тому, кто однажды ослушался.        Глупая, потому что все эти чувства, которые играют старую мелодию в голове, не могут быть другими.        Вот он заплетает своему принцу косу. Густую, перебирает пряди в руках, поражаясь их сиянию. Вплетает ленту, иногда белую, иногда красную, иногда синюю, она всегда подходит к одеждам или настроению юного Золотого наследника.        Вот он нашел своего принца, закутавшегося в одеяло, тараторящего одно и тоже под горькие рыдания. Мэй Нанцин сел рядом с этим ребенком, обнял и начал гладить по голове, приговаривая, что все будет хорошо.        Вот во время обучения боевым искусствам юный принц поранил руку, но он настолько не хочет показывать собственной слабости, что упрашивает наставника не говорить никому о провале и они, словно преступники, таятся в темной комнате и залечивают рану, смеясь и шутя.        Вот все тот же ученик захотел услышать сказку на ночь, а Мэй Нанцин, не сумевши отказать, до глубокой ночи рассказывает мифы и легенды, в надежде на то, что все-таки получится поспать. Вот только принц и в следующие вечера упрашивает продолжения, слушая с неподдельным интересом.        Вот Мэй Нанцин готовит успокаивающий отвар, чтобы помочь своему принцу спокойно поспать и гладит по голове в моменты ночных кошмаров, беспрерывно шепча успокаивающие слова о том, что все за рамками реальности — ложь.       Вот они вместе собирают вишню, говоря обо всем на свете, затрагивая всевозможные темы бытия, искренне интересуясь следующей репликой.        Вот только потом пришли крики и стоны, они тоже раздаются вокруг, а Мэй Нанцин, стараясь их перекричать, молит. Хочет исправить чужую ошибку, прекрасно осознавая, что не может. Прекрасно осознавая, что ничего не вернуть, все утеряно, давно забыто под натиском безумия.        А в настоящем, сквозь стену воспоминаний, Мэй Нанцин все еще видел своего принца, другого, особенного, ранее не виданного, давно забытого. Маска, безумие, смех, все это невольно перебивало образ того нетронутого бедами мальчика, такого юного, утерянного.        Я обещал, что не оставлю тебя. Простишь ли?       Хотелось рефлекторно рухнуть на колени, начать молить, просить прощения сотни раз, покуда его не обнимут также, как и он когда-то.        Принципы. Ты ведь из-за них пошел по этому пути, так что ты так желаешь изменить?       Но сейчас не время чувствам. Ему их никогда не покажут, ибо все, что Его высочество позволял увидеть — милая полуулыбка в юности и истерический смех перед их разлукой. Не было ничего, казалось, он состоит из собственных масок, но не себя самого.        Вот и что мне делать?       Нужно спасать ситуацию, взять под собственный контроль, как тогда, раньше, но сейчас все обязано закончиться хорошо. В ином случае, постоянные сложности в попытках найти причину жить превратиться в бесконечные муки.        Кто знает, что случилось бы, провались в пучине боя два непревзойденных демона, чьи силы мало того, что практически равны, так еще и превосходят всех остальных нынче существующих в мире богов и не только. Разрухи было бы не избежать.        Мэй Нанцин хотел предотвратить ее, понимая, что для этих двух дорогих людей она необходима, потому продолжал стоять под контролем ступора. Жаль только, мысли нужно озвучивать.        Прости. Я учил тебя жизни, в коей сам ни черта не понимал.        Се Лянь повернулся, увидел последнего, кого сейчас хотел и попытался оценить ситуацию, а секундой позже его окутало некое чувство опустошения. Он что, не может даже обменяться парой ударов с тем, кто поспособствовал его нынешнему положению? Почему он даже на это не имеет права?!        Кто сказал, что не имеешь? Еще один зритель, ничего страшного, почему так переживаешь? Делай то, что успокоит тебя.        Да, действительно, все что нужно было Се Ляню — вывалить свой гнев в бою, не более. Просто зачеркнуть одно из желаний, что он не смог осуществить, однако предугадать желания Безликого демона за его спиной, который, как казалось, получал неимоверное удовольствие от металла на своей шее, не представлялось возможным.        Вот только страх осуждения вызывал не только дрожь, но и смесь ненависти с желанием отступить. Казалось, все вокруг его отговаривают, хотя смиренно молчат. Все твердят, что все неверно, хотя и рта не открывают.       — Не вмешивайтесь, — Се Лянь подал голос. Хриплый и низкий, но в нем сквозило странное предупреждение с просьбой быть осторожным, но Безликий Бай даже не соизволил шевельнуть зрачком.       А Мэй Нанцин молчал. Смотрел так пристально, что стало необходимым отвезти взгляд. Казалось, он опасается не его, а оппонента. Безликого дьявола, у чьей шеи Се Лянь сейчас держал лезвие.        Это смотрелось, словно… семейные разборки, и со стороны они выглядели весьма комично, если не знать всего контекста.       Самым адекватным решением было дать им возможность выпустить пыл и постараться не вывести ситуацию из под контроля, а это с двумя принцами было очень даже сложно. Так что, немного пораскинув своими знаниями, Советник укоризненно посмотрел на троицу, что стояла на противоположной стороне барьера с немой просьбой не вмешиваться, а сам подошел вплотную.       Сев в позу лотоса, он прикоснулся к ауре, позволяя немного взять своей собственной энергии. Он был очень стар, но духовная Ци в силу опыта была на высоте. Он редко пользовался умениями, не было возможности взяться за меч, да и ситуация не располагала, вспомнить все было довольно-таки сложно. Давая сил барьеру, он давал возможность шелковой ленте предотвратить разруху, которая, вне всяких сомнений, будет. Сейчас все опасения ушли на второй план, на поле боя чувствам не место.       Вот, все условия для того, чтобы бывший его высочество наследный принц Сяньлэ и бывший наследный принц Уюна, чей титул никто не знал, скрестили клинки и решили все раз и навсегда. Вот только никто не двигался с места, покуда Се Лянь не сделал резкий выпад, который был больше не интуитивным или продуманным, а спонтанным, будто поддающийся идее. Быстрый, словно крыло Феникса, он метнулся и направил клинок ровно туда, где находилось сердце. Туда, где оно должно было быть.       За ними наблюдали два бога, один демон и один бессмертный, это, безусловно, не считая тех случайных божеств, что взирали с небес и никто из них не уловил этого движения, настолько все случилось быстро. Даже не доли секунды, а сотые одного мгновения, и вокруг поднялась стена пыли, сквозь которую можно было постараться разглядеть две белых вспышки, они без устали метались из стороны в сторону, показывая свою непреодолимость всем вокруг, но не самим себе.       Быстро и, как казалось, синхронно, пока в белый-белый не вмешался кроваво-красный, упавший на тонкий слой снега небольшой лужей, а моментом позже схватка временно остановилась. Все те же фигуры стояли порознь и прожигали друг друга взглядом, разница была лишь в том, что одеяния одного из них практически полностью окрасились алым.       Эти двое, на первый взгляд, совсем не изменились — борьба и прелюдия к ней были слишком мимолетными, чтобы позволить их разглядеть — но лишь немного сфокусировать взгляд, и глаза начинало резать алое одеяние одного, в серебряной маске, от изрезанной кожи, и свисающие лоскуты ткани на похоронном ханьфу того, чья маска плачет и смеется.       Одежда Се Ляня была пропитана кровью из-за висящей на одних сухожилиях правой руке, из которой выпал меч, но вторая вовремя его подхватила. К тому же, куча мимолетных порезов, которые, несмотря на умения тела, отказывались быстро заживать, а Цзюнь У был изрезан в клочья, но как на зло, слишком быстро приходил в норму. Так и смотрели друг на друга, пока Бай, которого непременно раскрыли, не убрал меч в ножны и не начал медленно подходить, параллельно хлопая в ладоши.       — Браво, Сяньлэ, браво! Уж не думал, что ты столь быстро догадаешься, поистине прекрасно! Я ведь был прав, мы похожи, ты даже представить не можешь, на сколько.       — Нет.       — Что?       — Мы не похожи, Владыка Цзюнь У, ни капли, — как же хорошо ты лжешь. Так стараешься, но не понимаешь, что себе самому не соврать.       — Я и не говорил, что ты похож на ту личину, она и впрямь не удалась, — развел руками, будто этот факт, в сущности, не имел никакого значения. Пустой звук на фоне чего-то действительно важного.       Два дьявола, стараясь понять себя, стремились к осознанию мотивов человека перед собой.       — Сяньлэ, сдавайся, идем со мной. Ты слишком многого не знаешь, чтобы победить. Слишком многое может выбить тебя из колеи.       — Плевать. Я фехтую обеими руками, так почему бы не продолжить?       — Упертое дитя.       И ведь продолжили же. Мэй Нанцин наблюдал с открытым ртом, поражаясь и боясь одновременно. Умудриться же надо — двух сильнейших демонов обучить!       Тем временем Се Лянь перехватил меч, и напал, но не со спины, а напролом, будто это все, что только могло заполнить его думы, а наполняло их желание убить. Непреодолимое, душащее, тошнотворное, но необходимое для воспаленного разума.       Тогда, когда он вбил Цзюнь У в землю более 10 веков назад, оперевшись ему на грудь, они успели обменяться парой ударов. Тогда он точно также хотел вырвать у Небесного владыки сердце, хотел убедиться, что оно есть. Не знал зачем, это было, скорее, его эгоистичное желание узнать, нормально ли, что его собственное все еще бьется. В этом не было страшного подтекста, но все его написали самостоятельно, выпуская на свет сотни легенд. Мысль пришла мгновенно, словно сложившийся пазл, его опыт сражения и интуиция стали единым целым и сломали самого Се Ляня надвое.       Удар был быстрым, мимолетным, не позволял вдоволь осознать происходящее, поэтому тело выдавало то, что было наиболее привычным. Привычка, отпечатавшаяся на душе Владыки кроваво-красным, поэтому ответ на удар был точно таким же. Этот факт выбил Се Ляня из реальности буквально на мгновение, но этого с лихвой хватило, чтобы лишиться подвижности руки.       Теперь, когда личины были обнародованы, можно было полностью раскрыть себя. Не только перед друг другом, но и всей поднебесной. Столь символическое событие, не имеющие никакой ценности, но оба целились не в болевые точки, а в лицо, ровно туда, где находилась маска оппонента.       Первой треснула напополам маска Безликого Бая, Верховного владыки Цзюнь У, чье лицо было не узнать, а мгновением позже — бывшего Наследного принца Сяньлэ, Се Ляня. Куски металла и дерева разлетелись в щепки и улеглись у ног своих хозяев.       — Ваши вкусы неизменны.       — Боги неизменны.       — Демоны, видно, тоже.       Перед зрителями предстали два практически одинаковых существа, разница было лишь в оружии и одеяниях, и приди сюда новый зевака — в жизни бы не понял, кто есть кто, они были словно близнецы! Снова разошлись, смотрели друг на друга, теперь уж точно прожигая взглядом. Ожидая подвоха, ища сопротивления, желая продолжить игру, не осознавая, что один из них давно переписал сценарий.       Покуда один из них не упал наземь, опираясь руками о почву. В глазах читалось некое удивление и еще больший азарт, это было в новинку.       — Ты и таким фокусам обучился? — теперь уже Цзюнь У смотрел на Се Ляня снизу вверх. В истинном обличии, с тремя лицами на собственном, что приобрело очертания своего любимого ученика. Трюк незаметный, но требующий огромного опыта, ноги просто перестают двигаться.       — Увы, приходится познавать искусство лжи, — это вырвалось из горла подобием хрипа. Не голоса, а его жалкой копии. Того, что от него осталось после столького скрытого в стенах горла.       — Помнится, ты его терпеть не мог.       — Ничего не изменилось, просто ситуация вынуждает.       Се Лянь был спокоен, или, по крайней мере, пуст. Лицо ничего не выражало: ни радость победы, ни грусть от подлого приема. В моменте схватки он просто прорезал чужие сухожилия, не выдавая себя. Ни с кем другим не получилось бы, боль невыносима, но для эти двоих она была пустым звуком. Се Лянь призвал Жое, уничтожая портал, но в одном лишь взгляде читалось: «Пройдете — лишитесь головы» — и никто не решался, кроме демона в красных одеждах, но спустя несколько шагов и он остановился.       Пред Хуа Ченом предстал его бог, который с огненно-алчным прищуром в глазах и красном от крови и в мясо изрезанной кожи одеянии, он выставил на вытянутой рукой меч, приподнимая подбородок Безликого Бая с его же лицом, будто желает не лишить головы своего павшего противника, а самого себя.       Он выглядел, как истинный дьявол, что спустился из самого ада, чтобы покарать себе неугодных, однако не предпринимал ничего, что может навредить простому люду, словно ангел. Бог и демон, которые сидят в одном человеке и без устали борются за права контроля этого бренного тела, которое он успел запомнить. Тело, которое на его глазах разорвало на куски. Тело, которое подхватило его, летящего из окна. Тело, которое перед его взором проткнули сотню раз.       Хотел помочь, хотел подбежать и защитить ото всех бед, но понимал, что сам Се Лянь этого не желает. Хуа Чен бился из стороны в сторону между своими желаниями и приказом кого-то другого.       Му Цин и Фэн Синь, стоящие за его спиной, молчали, смотря на своего покровителя и не понимая, что стоит делать. Дружеское воссоединение или новая война? Ему хотелось винить их, но с другой стороны, более нелогичного решения проблемы и придумать нельзя, поэтому просто стоял и наблюдал, как истинный дьявол связывает Бывшего небесного владыку, а настоящий Ангел щадит его жизнь, даруя вечное страдание на земле, вместо ада. Видел эту неопределенность и не знал что делать, ибо все вариации их встреч до этого были явно в других ситуациях.       Все увиденное нуждалось в переработке, оно пронеслось парой секунд, умещая в себе десятки лет, вызывая слезы и запирая их глубоко в горле.       Мэй Нанцин явно был готов хоронить одного из своих Принцев, но обошлось, просто наблюдал, как грехи обоих раскрывают всем на потеху, вот только кого-то оправдают, а кого-то — нет. Заметил, как постепенно менялись лица всех присутствующих от осознания того, что существо, которое все эти годы было рядом, изрядно попортило начало их существования. Видел эту странность, когда никто не знал, что говорить и как выйти из сложившийся ситуации.       Сам же решил просто уйти, так будет проще, ведь сейчас они просто имеют общее прошлое, не более, правда ведь? Думал так, но поклялся себе прийти под гору, в недрах которой запрут его ученика, его личного дьявола и палача.       Картина поистине занимательная. Пять актеров: двое из них были в красных одеждах, вот только один долго выбирал ткань для пошива, а второй просто пропитал ее собственной кровью; двое, что стояли в стороне и смотрели непонятным взглядом толи в пустоту, толи в черный взгляд их друга, который просто не имел конца той боли, что испытывал, когда щадил жизнь того, кого желал убить.       Только одно существо здесь было лишним, и оно сейчас стояло на коленях без возможности пошевелиться, с острием сабли у своего горла, и он чувствовал невероятное удовольствие от этого, потому что ученик превзошел учителя. Проиграл — и ладно, главное, что его план практически сработал, будто бы конец был очевиден. Будто все то, что он планировал, непременно осуществится. Единственный актер, что проиграл, являясь сценаристом, изначально зная этот финал.       А Се Лянь не знал, что именно ощущает. С одной стороны, хотелось пройтись лезвием по янтарной коже шеи, оставить столько порезов, чтобы они перестали заживать. Проткнуть мечем, чтобы задеть все внутренности, выколоть глаза, лишить рук и ног, лишь бы закрыть ту ноющую пустоту в груди, что не давала покоя. Хотел вернуть всю ту боль, что когда-то принял на себя, отплатить той же монетой, а затем обнять, чтобы показать, что он сам тогда ощущал.       Чтобы Цзюнь У перед ним стал захлебываться в отвращении к ситуации и человеку перед собой, чтобы оставил в покое, но с другой стороны — прекрасно понимал, что тот лишь зальется в истерическом хохоте, приговаривая, что вот он, его настоящий Сяньлэ. Поэтому другая его часть лишь желала уйти, закрыться чертовым куполом и закричать от безысходности и переполняющих чувств. Заорать, срывая голос, потому что только что все его опасения и, как бы он это не отрицал, страхи, воплотились в реальность.       Все кошмары, когда его душу выворачивали наизнанку и бросали на растерзание; все те моменты, когда он думал, что хуже не будет.       Се Лянь продолжал смотреть. На себя в теле дьявола, прекрасно понимая, что сам им и является. Это два существа — словно разделившие одну личность люди, вот только Цзюнь У хватило этой половины, а Се Лянь оставил оставшуюся часть заполненной пустотой.       В какой-то момент его переклинило, снова стало тихо, словно на кладбище, когда он медленно повел лезвием в сторону, расщепляя кожу. Крови не было, она даже не покраснела, просто разошлась надвое. Се Лянь смотрел и думал, может ли у такого тела быть душа? Есть ли у этого существа сердце? Тогда, проткнув грудь Владыки, он не обратил на это внимания, повинуясь безумию и собственным пламенным речам.       У Се Ляня было. Билось, отсчитывая его пребывание в этом бренном мире и таком же бренном теле. Билось, напоминая, что он не умер. Вернее, умер, и не раз, но этого недостаточно, кровь все равно течет по венам и питает мозг, внушая ненужные мысли.       Жое связала пленного, но к благодетелю, что приказал это сделать, все еще страшились подходить, все из-за горящего ненавистью взгляда. Все, кто неосознанно на него наткнулись, как бы ни хотели поговорить, просто боялись умереть. Поэтому, под мерзкий хохот существа с по меньшей мере тремя личинами, Се Лянь продолжил играться с лезвием.       — Ха-ха-ха, Сяньлэ, как же я рад! Неужели это тело тебе по душе, раз ты вытворяешь подобное? Действительно не мог представить, что все настолько благополучно обернется!       А Се Лянь молчал. оставил ни одну рану на шее Владыки, спускаясь ниже, ровно туда, где у него самого билось сердце и воткнул меч. В грудь, рубя кости в щепки, протыкая насквозь и прибивая к земле.       — Больно?       Цзюнь У, уже лежащий, впал в ступор, не издавая и звука. Не такого вопроса он ожидал.       — Я спрашиваю, тебе больно?       — Сяньлэ, как ты можешь так говорить? Быть пробитым твоей рукой прекрасно, я ведь тебя учил…       Договорить ему не дали, без лишних церемоний высунули меч и вернули, но уже в другую половину туловища.       — А теперь? — спокойствие в перемешку с гневом и странной одержимостью.       — Меня пронзали не меньше твоего, как думаешь, больно ли это?       Я не знаю!       То, как это смотрелось со стороны, лучше вообще не представлять, но трое зрителей просто смотрели и искренне боялись пошевелиться. Боги войны и непревзойденный демон страшились сделать лишний шаг.       — Ах… Совсем не больно? — голос сквозил разочарованием. В следующие несколько секунд меч пронзил тело трижды, не показав при этом и капли крови. Словно бился не с демоном, а манекеном, набитым ватой.       Уши всех, включая Безликого Бая, задрожали от хохота. Столько смеха, как сегодня, они не слышали давно.       — Черт… Неужто совсем? Ха-ха… Ну же, почувствуй же хоть что-нибудь! Где твое чертово сердце?!       Смеялся сквозь гнев. Он распирал, и впервые не нашел выхода. Раньше был хоть кто-то, попадаясь к нему на глаза в подобные моменты кто-то безоговорочно умирал. Не всегда это были демоны, вернее, не в первые две сотни лет после сошествия с горы Тунлу. В последствии он выбивал гнев путем тренировок, битья камней или просто воздуха.       Сейчас же такого выхода не было, лишь человек перед ним и желание сделать что-то невозвратное. Убить то, что нельзя убить. Причинить боль тому, кто не чувствует боли.       Ни разу он не смог отомстить. Ни разу не излил свой гнев на того, на кого желала изрезанная душа. Ни разу не сделал то, чего так хотел, все что он смог — обменяться парой ударов и понять, что сильнее. Если ранее казалось, что этого достаточно, то сейчас — нет, он хотел большего…       Разрезать это тело на сотни кусков, сшить вновь, заставляя кричать, молить остановится, полить о прощении, обнять, раскалывая надвое кости, чтобы существо во власти постепенно ломалось, сходя с ума, переодически возвращая рассудок, однако все, что он сделал — это вытащил меч из израненой груди, спрятал его под одеждами и направился прочь со словами:       — Что делать с ним дальше — решать вам.       Голос из стали и битого стекла в перемешку. Он резал слух, обнажая внутренности черепа, пускал по телу до дрожи болезненные мурашки. Столь быстрая смена тона, настроения и планов пугала и будоражила одновременно. Кажется, за Се Лянем кто-то шел, но в какой-то момент остановился, позволяя следовать выбранному пути самостоятельно.       Хотелось выть от безысходности. Столько боли, столько стараний и все бестолку. Все мечты и амбиции были погружены под вес тех, кто выжил благодаря этому решению.       Вокруг не осталось никого, он ушел настолько глубоко в лес, что даже чуткий слух демона не мог уловить чужого присутствия, лишь птиц и кошек, которые, казалось, постоянно преследовали блуждающую душу. Деревья вокруг нежно освещал лунный свет, как оказалось, уже глубокая ночь.       Оперевшись на один из стоящий рядом стволов, Се Лянь согнулся надвое, чуть ли не ложась на белую от сегодняшнего снегопада землю, прикрыв рот ладонью.       Кровь. На белый снег капает кровь.       Видно, травмы были немного более серьезными, легкие буквально утопали в мерзкой жидкости, как и он сам.       Глаза были сухими, но сердце обливалось киноварью в перемешку со слезами. Рука все еще висела без признаков движения, но никак не волновала. Сейчас он был без понятия, что делать, смехом не снять цепи на боли, а крик будет, как на зло, кем-нибудь услышан, поэтому Се Лянь лишь сжал двигающуюся руку в кулак, ломая кости.       Мерзкий хруст в перемешку с капающим дождем и сбивающимся дыханием, которое как никогда раздражало. Именно оно не позволяло понять, кто он, черт возьми, такой и что должен ощущать. Се Лянь — не человек, так что подобных чувств не достоин, но и полностью окунуться в жизнь демона не представлялось возможным из-за все еще бьющегося сердца, которое гнало кровь по венам.       Плечи дрожали, будто их обладатель бился в истерике, что было, увы, полнейшей ложью. Хотел, но просто не мог.       Сотни ран на теле в миг проявили себя мерзким звоном в ушах, заставляя коснуться головой белоснежной земли, но темноту в глазах это не убрало. Смертное тело с бесконечным количеством смертей. Смертная душа с безграничным количеством форм.       Поэтому, через несколько секунд нахождения в подобном положении, усталость дала о себе знать. Чувства, что столь долго заполняли это существо, решили вырваться на свободу, окончательно выбивая из процесса существования все еще бьющиеся сердце. Боль, что так долго не имела выхода, дала о себе знать и лишила возможности управлять телом.       Се Лянь упал на снег, будто в прекрасную и сырую могилу, отдаваясь, как он надеялся, вечному сну.