Небула

      "Туманные развалины" – так теперь называется место, где я живу. До войны с ведьмами это был цветущий, большой город охотников, полный солнца и тепла, пока однажды его не накрыл туман. Он лавиной сполз с гор, такой густой, непроглядный. Его ледяное дыхание сковало своим безмолвием всю округу, так, что в лужах навечно остыла и покрылась коркой вода, а несчастные воробьи попадали замертво и бесследно исчезли в белёсом мареве сжирающей всё на своём пути мглы.       Туман приносил смерть, пустоту, съедал своими едкими клубами жизнь и подвергал коррозии металл. Люди прятались от него глубоко в своих домах, забивали щели стеклянной крошкой, камнем и деревом, ибо только натуральные материалы были способны выдержать очередной натиск страшной стихии. Природу данного явления никто не знал. Туман появлялся всегда внезапно, но примерно на одинаковое количество дней, и в эти дни город вымирал. Никто не рисковал выходить из укрытий, неважно где настигло тебя ненасытное марево, все покорно тряслись и ждали окончания безумия. Три дня молочно-белая стена держала нас в страхе и тишине, затем ненадолго отступала, оставляя после себя след из плотной, слегка рассеянной дымки, скрывающей небо и солнце, но при этом дающей шанс хоть ненадолго выйти на волю. Как оказалось жить под давящей серостью и в постоянном холоде можно, если сильно не зацикливаться, а принимать как должное. Как говорится, человек способен привыкнуть ко всему. В такие моменты люди старались жить обычной жизнью: шли на учёбу, работу, слушали постоянно инструктажи по поводу того, куда бежать и прятаться, если прежние убежища вдруг становились непригодны для последующих укрытий. Единственное, что туман не отравлял – воздух, который становился настолько невыносимо холодным, что за считанные минуты превращал лёгкие и кровь в сплошное замороженное месиво.       Я видела выживших, что пострадали в первую волну. Они изредка появлялись на улицах парами, пополняли провизию и уходили обратно на ферму, где работали и жили. Их лица всегда были закрыты плотными серыми масками, напоминающими необработанные гипсовые слепки в форме человеческого лица. Живыми оставались только глаза, в которые никто никогда не рисковал смотреть. Казалось, что стоит хоть на миг взглянуть в них, как провалишься в тот самый день, когда всё случилось, и увидишь весь ужас прошлого. Люди шарахались от выживших, как от прокажённых, уступали дорогу, сочувственно вздыхали, изредка шептали священную молитву Жаарне им в спины, но, не думаю, что выживших это хоть как-то задевало. Они шли точно на автомате, никуда не сворачивая, только до лавки Лида и обратно. Брик, сын Лида и мой лучший друг, как-то рассказал, что выжившие никогда не говорят, молча протягивают пергамент, исписанный с двух сторон, кидают на прилавок горсть обсидианов и уходят.       Мама, будучи в стельку пьяной, однажды обмолвилась, что у выживших не осталось души, только тело, шумно дышащее через прорези в масках. Не знаю, с чего она это взяла, но от одного взгляда на эти экипированные в чёрные балахоны фигуры всегда становилось не по себе. А дышали, точнее хрипели, они действительно громко. За несколько метров было слышно, когда выжившие приближались. Мама говорила, что это из-за того, что их глотки обожжены туманом. Я относилась к этому скептически и грешила на маски, считая, что их лица просто изуродованы, а звук искажается за счёт гипса, пока на уроке нам не рассказали, насколько смертоносным может быть вдыхание ледяного пара: в первые минуты ты чувствуешь необъяснимую эйфорию, несмотря на то, что нос и горло обжигает, точно кипятком, но за долю секунд это проходит. Вскоре воздух просто отказывается проникать в лёгкие, и ты задыхаешься, корчишься от боли в адских муках, однако мозг продолжает получать ни с чем не сравнимый кайф, буквально пригвождая тело к одному месту, не давая тебе шанса сбежать и спрятаться, тем самым спастись. Туман парализует, выпивает тебя до дна, а потом… а потом ты исчезаешь навеки, погребённый заживо под глухой белоснежной мглой. Тела погибших в тумане никто и никогда не находит. Они словно стираются с лица земли, как будто их никогда и не было.       На самом деле так погиб и мой отец. Он не успел вовремя домой с той самой фермы, где разрабатывались материалы для убежищ, включая кислородные баллоны и холодоустойчивые костюмы, защищающие от воздействия тумана хоть на какое-то время. Туман застал его на пороге дома. Мы услышали стук в дверь, мама побежала отпирать, когда душераздирающий крик снаружи заставил её застыть на месте.       – Туман!!! – а потом тишина.       Я тогда очнулась раньше мамы и ломанулась к засову, но она пришла в себя и оттащила меня вглубь дома. Её трясло. Так сильно трясло, что казалось, будто весь дом ходит ходуном. Если бы отец работал в муравейнике в центре города, и мы жили бы там же, возможно папа был бы ещё жив и успел забежать в помещение до того, как его настигла смерть. Для нас же в тот момент отпереть дверь хлипкой лачуги значило погибнуть всем вместе.       Его хриплый вопль до сих пор будит меня по ночам. Я просыпаюсь в холодном поту, хватаю в охапку Огнепыль и заливаю горячими слезами её мягкую шерсть, от чего она недовольно фыркает и хлещет меня хвостом по щекам, чтобы пришла в себя и наконец отпустила её.       К сожалению принять такую реальность сложно. Мама так и не смирилась. Сначала она честно пыталась держаться ради меня и Эйси, но потом сдалась. Один из охотников и давних знакомых нашего отца как-то встретил её на улице и пригласил в "Дыхание Великана" выпить, с тех пор пили они вместе и постоянно. Радун поселился у нас, что стало настоящим кошмаром. Он спаивал мать, иногда орал на меня и Эйси, а однажды даже пнул Огнепыль, за что, разумеется, я запульнула ему в голову хрустальной супницей, надеясь, что прибью и отправлю в Гаастр к прародителям, но он просто грохнулся на пол, вырубился и захрапел, а на утро уже даже не помнил произошедшего.       Мама тоже изменилась, ушла из лавки Лида, перестала приносить в дом что-то кроме жалящего агля и пребывала больше в забытье, чем в реальности.       Ради Эйси мне пришлось стиснуть зубы и терпеть все выходки этой парочки, хотя, конечно, хотелось удрать, но сестра была слишком мала и многого ещё не понимала, поэтому не могла остаться с ними наедине. Она часто плакала от страха и голода, когда в очередной раз наступал туман и не было возможности идти к друзьям в школу. Я была вынуждена прятать её в погребе, запирать его изнутри, чтобы к тому моменту, когда у матери и Радуна закончится агль, мы были в безопасности. Вот так мы и проводили несколько дней в слабо освещённом старой масляной лампой сыром подвале, слушая над головой тяжёлую шаткую поступь Радуна и всхлипы мамы под отвратительное бряцанье бутылок.       Огнепыль, надо отдать ей должное, в такие моменты только щерилась и пушила свой лисий хвост, но никогда не выла. Тоже боялась привлечь излишнее внимание.       Огнепыль подарил мне отец, когда вернулся с одной осенней охоты. Мне было пять. В этом возрасте все охотники должны получить своего первого верного помощника. В народе их называли бестиями. К сожалению, Эйси так и не получила свою бестию, ведь когда пришло время – отца уже не было в живых. Требования к первым бестиям были довольно жёсткими. Самое главное правило – это должен быть хищник, второе – бестию должен добыть на охоте старший член семьи, третье – возраст бестии не должен превышать трёх месяцев, в противном случае ребёнок не сможет его обучить. В нашем городе в основном приоритет отдавался собакам и диким котам, реже волкам. Огнепыль стала исключением.       Как сейчас помню хитро улыбающееся лицо отца и копошливый пищащий из пропахшего костром и прелой листвой одеяла свёрток в могучих мозолистых руках. Папа тогда грузно опустился на корточки и ладонью подозвал меня к себе. Я буквально подпрыгивала от нетерпения, но рвануть к отцу никак не могла решиться. Между смеющимся отцом и крайне возмущённой мамой происходил немой диалог, из которого я никак не могла уловить, что же мне следует делать. Я неуверенно косилась снизу-вверх на недовольную маму и нервно теребила её юбку, чтобы она поторопилась с ответом. Мама тогда так тяжело вздохнула, словно этим вздохом хотела задавить и отца и то, что он принёс с охоты, но в конце концов лишь закатила картинно глаза и коротко фыркнула, что я расценила, как знак согласия. Мама никогда не одобряла отцовских методов воспитания. А ещё больше она не любила животных. Я много раз спрашивала, где её бестия, на что мама всегда кривила губы и отвечала, что она не признаёт глупых традиций, а от зверей одна грязь. Однако отцовского рыжего пса Ловкача ей всё же пришлось принять и всегда отдавать ему часть дичи, которую приносил отец с охоты. Она варила ему похлёбки, мясные каши и овощные супы из свежего мяса, изредка даже чесала за ухом, если находилась в особенно хорошем расположении духа.       Помню, как мелко дрожали у меня руки, когда я кинулась к одетому в охотничью робу папе и встала на цыпочки в предвкушении знакомства со своей бестией. Я гадала, кто же это будет. Хотелось, конечно волчонка, на худой конец пса, но и коту я была бы безмерно рада, однако загадочный вид отца только сбивал с толку, от чего приходилось то и дело заглядывать со всех сторон в его скрещенные на груди руки, пытаясь выведать, кто же там прячется. Мама ворчливо что-то пробурчала себе под нос и скрылась на кухне, оставив нас с отцом наедине.       Вдруг свёрток жалобно то ли вякнул, то ли тявкнул, то ли мяукнул, то ли крикнул. Я сразу не поняла, что же это был за звук. Ранее таких не слышала. Когда же наконец из-под края одеяла высунулся мокрый кожаный нос чёрного цвета, а за ним показалась острая серебристо-серая мордочка, блестящие глаза-бусины и огненно-рыжие уши – моему изумлению не было предела.       – Кто это? – воскликнула я, пристально осматривая острозубую зевающую пасть и розовый шелковистый язык.       – Как? – Деланно удивился отец, и его плечи затряслись от плохо сдерживаемого смеха, – неужели моя маленькая любительница животных не узнала столь известного зверя? Ну и ну, Нимфея, как же так? – Он притворно расстроился, но глаза продолжали искриться весельем. А я растерянно хлопала ресницам. На кота точно не похож. Больше на собаку или волка, но уж больно странный окрас. Как будто макнули носом в серебрянку, держа при этом за уши.       – Это лисица, солнышко, – наконец, сдался отец и вытянул из одеяла маленького зверька, ставя его на пол. Я опустилась на колени и склонилась перед пушистым существом так сильно, что, когда лисёнок испуганно шуганулся от отца в мою сторону, мы столкнулись носами.       Он снова визгливо издал непонятный мурлыкающий вопль и упал на попу.       – Лисица… – задумчиво протянула я и принюхалась. Зверь пах лесом, осенью, старым одеялом и мускусом. Определённо надо купать.       – А почему он такого странного цвета? Морда серая, подбородок и грудка белые, уши, живот, передние лапы и хвост рыжие, а спина снова серая. Он, что, больной?       Папа расхохотался, громко, раскатисто, так, что лисёнок испугался и рванул под комод, забился под него и уже оттуда закурлыкал.       – Во-первых, это девочка, – чуть отдышавшись сообщил папа, – а, во-вторых, вот такая окраска, уникальная. Красивая правда?       Я скептически наморщила нос, потому что, как по мне, зверь был странный, даже хвост был некрасивый, какой-то облезлый, в колтунах и грязный. Своё разочарование пришлось проглотить. Я ожидала кого угодно, но никак не лису. Конечно, папу расстраивать не хотелось, поэтому удалось только согласно кивнуть и полезть за зверьком под комод.       Мама же была настолько не в восторге, когда увидела мою бестию, что выговаривала отцу неделю о том, насколько он сглупил, притащив домой бешенную лисицу.       "Из девочки не вырастишь охотника, дорогой! Мы для этого не приспособлены!" – любила, как мантру, повторять она, на что отец лишь криво усмехался и брал меня на руки, крепко прижимая к своей тёплой, широкой груди, окутывая бесконечным теплом и надёжной защитой от всего внешнего мира. Мы оба с ним не видели ничего бешенного в резвящемся и крайне любопытном зверьке, который успел быстро облюбовать мамин правый тапок и умудрился съесть больше половины подошвы.       "Из этой девочки можно вырастить не только охотника, но и даже ведьму, если захотеть" - спокойным грудным голосом заявлял он безаппеляционно, я в подтверждение его слов радостно кивала, а мама в ужасе прикрывала руками рот и жмурилась, словно услышала невероятно страшную вещь.       Кто такие ведьмы, я узнала уже в школе. Мне было семь, когда началась страшная война, которая длилась два долгих года. Многие охотники тогда ушли в леса, чтобы не впустить этих жутких монстров в наш мир. Тысячи из них погибли, сотни пропали без вести, а тех, кто всё-таки сумел вернуться, сделали настоящими героями. Их восхваляли, Сенат даровал им хорошее жильё в муравейнике, обеспечил безбедную старость, а детей охотников с тех пор считали чуть ли не кумирами, на них равнялись все дети. Не забыли и про тех, кто отдал свою жизнь на благо страны. Семьям, чьи мужчины погибли, выплатили огромную сумму, на которую люди смогли выжить в голодное время, ну а тем, чьи мужчины пропали без вести, не дали ничего. Ходили слухи, что пропавшие просто переметнулись на сторону врага, поэтому их тела не принесли вместе с другими. Они остались за стеной леса, они – изгои. Но радовались горожане недолго. Потом-то и пришёл туман, буквально через несколько дней после завершения войны и массового праздника победы. Небезосновательно кляли в этом ведьм.       После войны в школе мне жилось несладко. Я и так отличалась от всех своей бестией, так ещё и теперь стала настоящей девочкой для битья. Моего отца, несмотря на то, что он тоже воевал, не наградили. Посчитали, что он слишком гуманно относился к своим врагам и вместо того, чтобы рубить направо и налево, отпускал женщин и детей на волю. Это я услышала уже позже, через несколько лет после его смерти. Пьяный Радун разоткровенничался и не постеснялся высказаться при мне и Эйси. Конечно сразу после войны доказать отцовскую «бесхребетность» не смогли, некоторые особо ушлые охотники, вроде Радуна, отсидевшиеся в безопасности на границе лесных топей, пытались учинить прилюдный самосуд унизительной провокацией, но за отца тогда заступился Шадох, глава коллегии учёных. Авторитет этого внушительного по всем параметрам старца в то время был непререкаем, и от нас отстали. Шадох же и дал отцу работу на ферме, когда остальные отвернулись. В общем-то мы многим обязаны Шадоху, если не сказать всем. Он до сих пор поддерживал нас с Эйси, даже после смерти папы. Он часто заглядывал в гости и всегда сердито хмурился, замечая моментально притихающего в углу с бутылкой агля Радуна, иногда даже приносил домой пьяную маму, не способную прийти в чувство на улице. За последнее мне уже даже было не стыдно, скорее, просто никак.       К сожалению, сбежать к Шадоху мы с Эйси по ряду причин не могли. С некоторых пор он жил на ферме, а туда вход посторонним был закрыт. Он предлагал нам перебраться в местный приют, но я отказалась. Сирот ненавидели ещё больше, чем изгоев. Дети жестоки. Да и мир в принципе тоже не сахар, если так поглядеть. Через год мне предстояло закончить школу, а вот что делать дальше я так ещё и не решила. Участь моя была незавидной. Скорее всего, придётся идти в лавку к Лиду, его семья была одной из немногих, кто относился ко мне и Эйси с теплотой и заботой. Вот только не такой судьбы я хотела для себя и сестры. Всю жизнь работать в лавке за десяток обсидианов и жить в лачуге с пьяницами, которые того и гляди разбуянятся и в лучшем случае прирежут друг друга, в худшем – нас.       Самое страшное, что кажется, выбора у меня собственно и не было. Либо плыть по течению так, едва держась на плаву, либо вообще никак и опускаться на дно камнем.       Из-за тумана мы были заперты в городе навеки. Даже если бы и появилась возможность бежать, никто точно не знал, как далеко простирается безопасная зона туманной дымки и как далеко мы успеем уйти прежде, чем нас нагонит мгла.       Десять лет наблюдений никаких плодов особо не принесли. Единственное, чего добились горожане, так это возможность выйти на полное самообеспечение. Построили две оранжереи под стеклянным куполом, оснастили их искусственным освещением, там же была небольшая пристройка для скота и домашних птиц. Прежние охотники уже забыли, когда в последний раз были в лесу, их оружие покрылось толстым слоем пыли, а робы истлели до дыр. Город загибался и только энтузиазм некоторых членов коллегий тянул его на себе до поры до времени. Что же оставалось нам, простым жителям? Верно, ничего. Только продолжать работать, надеясь на чудо, которое, к сожалению, всё никак не хотело наступать. Даже наши боги отвернулись от нас, попросту не видя поклонения и не слыша молитвы за той пеленой тумана, которая окутывала некогда счастливые «Тихие воды», превращая их в молчаливые «Развалины», в царство безумия и безысходности.