Речные лютики никогда не лгут

Вчерашнее едва ли укладывалось в голове Максима. Его пульсирующие виски не давали покоя всю ночь, оставляя того практически без сна. Несколько раз за ночь мальчишка подрывался от того, что горло едва ли не слипалось от густой кровяной слизи, комком оседавшей в гортани. Вода спасала, но ненадолго. Вздремнуть удалось только к пяти утра. Бабушка нашла его около полуночи с непрекращающимся кровотечением из носа, кипой окровавленных бумажных полотенец на кухонной тумбе и «офонаренной» гематомой под глазом. Дверь перекосилась ещё сильнее, а на месте ударов от кулака обсыпалась хлопьями старая краска. Объясняться Макс долго не хотел и не собирался, верно, до конца своей жизни, но баб Шура была хитрее. Всё решил липовый звонок в полицию (которой, к слову, вблизи шести километров не наблюдалось вообще!), после которого Макс судорожно выпалил всё как на духу. — Вот Валерка, вот ерохвост, вот… ох, батюшки! Управы на него нет! — Ба, всё нормально. Я сам виноват. С ребенком как-то жестковато было. Ага, виноват, так уж. Макса распирало от негодования и злости. Он ничего не сделал его сестре! Ни-че-го! Не ударил, не порвал платье, не обозвал. Ничего, за что можно было бы ТАК врезать. Агрессия горячим ядом растекалась по его венам, заставляя колени несуразно потряхиваться время от времени. Нос пульсировал в такт венки на шее, которая периодически злобно появлялась на поверхности кожи. — Дак ещё чего скажи! — хватаясь за сердце, бабуля бинтовала кусок драной ваты, которая служила некоей тампонадой для фонтанирующего носа. — Ох… схожу я сегодня к Сергею Палычу… — Это кто? Участковый?! — Макс нервно сглотнул, торопливо проглатывая окончания. Перекрытая ноздря создавала значительную преграду для нормальной речи, но баб Шура умело справлялась с её пониманием. — Тю-ю, та ты шо, нет, конешо, — отмахнулась она мокрым полотенцем, схваченным с печки. Цветные линии бывшего орнамента поплыли от старости, превращаясь в месиво из разноцветных пятен, и стали похожи на те дорогостоящие картины, которые сейчас продают за сумасшедшие деньги такие же сумасшедшие люди на всяких «аукционах щедрости». Отец Макса рассказывал, как был на таком. Правда, не купил ничего. Лишней сотни евро в их семье никогда не водилось. — Это дед Валеры, оборванца этого несчастного. Мальчишка закусил опухшую губу и подпер щеку ладонью. Едва ли было её остановить, раз она так рьяно рвалась к справедливости. Макс вздохнул и ничего на это не ответил, лишь вздернул плечами и потрогал нос, напоминавший сгнившую фиолетовую картошку. Солнце замерло в зените и раскалило воздух до предела. Лужи, в которых заметно плескалась мошкара, начали умеренно высыхать, оставляя за собой мутные разводы из пыли и грязи. Трава, встрепенувшись, поддалась долгожданным лучам, сгоняя с себя последний намек недавнего утра — ярко блестевшую россыпь росы. Одинокая кукушка, с трудом усоседившись рядом с чужим гнездом, рьяно куковала свои лирические песни, то затихая, то с новой силой надрывая уставший клюв. Мелкая воровка по кличке Пушка скреблась под дверью, выпрашивая свою порцию молока. Это была соседская кошка, мать-одиночка и самая хреновая охотница округи, бросившая свой выводок на попечительство соседям сразу после их рождения. Она изредка делала ленивые попытки схватить пару полевых мышей, но быстро бросала их и шла жаловаться на голодную жизнь людям во дворы. А что поделать? Не мы такие, жизнь такая. Вот и прикормили её, несчастную. Вдалеке, перекликаясь друг с другом, целая стая собак обсуждала свои планы на сегодняшний день. Одному только собачьему Богу известно, что они там замышляли, но в последние полчаса делали они это слишком активно. Макс сидел под яблоней, на табуретке и придерживал стальное эмалированное ведерко с плещущейся краской, изредка покусывая кислющее яблоко, недавно сдернутое с самой доступной ветки из имеющихся. Кривило его знатно, но есть он, почему-то, продолжал. Знаете, даже притча такая есть. «Ёжик кололся и плакал, но продолжал жрать…» — … кактус, — сказала бабуля и молчаливо уставилась на зависшего внука. — А? — с трудом проглатывая кислую слюну, парень вздернул взгляд, едва не уронив ведро из слегка онемевших ног. — Дак, говорю, кактус, — бабуля вернулась к усердной покраске проржавевшей калитки, поворачиваясь к Максу скрюченной спиной. — Маринка кактусы разводить решила. Ишь, дура старая… мне вот предлагала. Думашь, взять? — Ба, даже поговорка есть такая, — вновь кривясь и надкусывая огрызок в последнем съедобном месте, продолжил он. — Дают — бери, не дают… как там? А, не дают — отбери. Бабуля всхрюкнула со смеху и утерла вспотевшую шею. — Дурье ты, Максюшка. Жара набирала обороты. Спустя невероятно долгий час косметических ремонтных работ, Макс с бабушкой свернули производство и отправились в долгожданную прохладу дома. На столе, звеня льдом, стоял старый совковый графин полный дешевого и вредного, но самого вкусного лимонада, рядом, на блюдце, аккуратно нарезанные лежали яблоки, клубника и остатки некогда мороженной малины. — В этом году, — поясняла бабушка, хлопоча у плиты. — Малина не уродится, боюся. Кусты болеют сильно. «Грусть несусветная», — подумалось Максиму, пока он хомячил как не в себя остатки былой роскоши. — Ба, а по итогу-то что? — как бы между делом спросил внук, гремя графином об стакан. — Насчёт? — Ну, ты собиралась сходить к этому… к Сергеичу. — А, да, да. Сходила, — как-то отрешенно ответила бабуля, вытирая мокрые ладони об фартук. — Лучшоб не ходила. Макс напрягся, подавшись вперед и чуть расплескав лимонад по резному поддону. — Что ты имеешь ввиду? — настороженно спросил он, подпирая грудь сложенными руками. Бабуля замялась, прошла в комнату и присела на самый край скрипящего стула. — Дак ты же знаешь Сергеича. Вспыльчивый он. Ещё и с пьянки… Ох, не вовремя я пришла, ох, не вовремя. — Он пьет? — удивленно вскинутые брови заставили бабушку огорчится ещё больше. — Давно? — Когда дочь и зятя потерял. Тем летом, в августе. Вот и запил опосля. Так и остались тут Манюня и Лерка, едва ли кому-то нужные. Слезы на бабулиных глазах заставили сердце Максима прибольно рокотать в груди. — Поколошматил он его сильно, — давясь горючими слезами продолжила бабушка, прикрывая рот ладонью. — Ой, Максимка, какова ругань была… как он кричал. Ну что я наделала. Подорвавшись со стула, Макс накрыл баб Шуру теплыми ещё детскими объятиями, целуя в макушку и не находя слов для поддержки. Справедливость восторжествовала, но той ли ценой?