Английский сад

Акутагава расхаживал по асфальтовой дорожке вперёд и назад, иногда останавливаясь, чтобы глянуть на карту на стенде — именно ту, которую за этот день он рассмотрел вдоль и поперёк. Справа от себя он слышал шум редко проезжающих мимо машин, слева — шелест листвы и пение птиц, будто находясь на границе двух миров: того, что создала природа, и рукотворного. Нервно вздохнув, он снова проверил телефон. Время — 14:25. Его сообщение, отправленное Ацуши почти полчаса назад, так и не отметилось не то что прочитанным — даже полученным. Ещё пять минут, и он уходит домой. Он пришёл на место встречи немного заранее, и ждал уже более получаса. Мягкий ветер и спокойная обстановка совершенно не помогали успокоиться — сам он всегда был человеком пунктуальным, но старался с пониманием относиться к опозданиям других. И всё же чем больше проходило времени, тем меньше у него оставалось надежды. Если бы Накаджима по какой-то причине опаздывал — то он хотя бы предупредил бы об этом, верно? Скорее всего. Но Акутагава не получил даже ответа, когда решил уточнить, всё ли в силе. Поступок был странным и совсем невежливым — художнику стоило хотя бы предупредить его, если он не смог или не захотел приходить. Но, судя по тому, что Акутагава знал, ему казалось, что он попросту побоялся. Передумал продолжать знакомство, но сказать прямо было стыдно. Это расстраивало — совсем немного. До времени, которого он решил дождаться перед уходом, сам не зная зачем, оставалось две минуты, когда со стороны дороги он услышал, как кто-то бежит. Он обернулся и сразу увидел знакомую беловолосую голову. Накаджима подбежал к нему и остановился в двух шагах, поклонился в пояс, сложив руки над головой. С полминуты Акутагава только смотрел на него круглыми от удивления глазами — художник так запыхался, что и сам не мог сказать ни слова. Восстановив дыхание, он глянул на него из-под взмокшей чёлки. — Прости, — он сильно хмурился, виновато поджимая губы. — Я сильно опоздал, да? — На полчаса. — Боже, как стыдно, — Накаджима снова опустил голову и склонился ещё ниже. — Прости, пожалуйста, мне правда очень жаль. — Всё в порядке. Я прощаю. Юноша выпрямился с облегчённым вздохом, но так и не решился поднять глаза. — У меня просто телефон отключился, а потом я ещё и остановку свою проехал… в общем, потерялся. Почти весь парк оббежал, пока нашёл этот вход… — Не страшно, — Акутагава по-доброму усмехнулся, — бывает. — Я так боялся, что ты уйдёшь, это кошмар, — Накаджима поднял на него смущённый взгляд — интересно, румянец на его лице был от пробежки или от стыда? — Я уже собирался, на самом деле. Планировал последнюю пару минут подождать. — Хорошо, что я успел! Но ситуация всё равно ужасная. Я постараюсь больше так не лажать. — Договорились, — он улыбнулся, когда Накаджима снова осмелел, почесав затылок. — Нам стоит пройти вглубь парка. Не зря же ты так торопился. — Да, это точно! Только… о, давай туда сначала, — оглянувшись, он указал на автомат с напитками, стоящий у дорожки, уходящей в сторону. — Хочу водички купить, а то у меня от этого забега даже в горле пересохло. Акутагава кивнул, и они зашагали вдоль забора, огораживающего территорию парка. Пока что писатель видел только тёмные каштаны, яркие дзельквы и осины — ему не терпелось пройти к озеру, судя по карте занимающему немалую часть парка, и полюбоваться на сакуры, о которых Накаджима говорил по телефону. Всё это было совсем близко, и сейчас, когда Ацуши всё же пришёл и недопонимание было устранено, настроение заметно улучшалось. Когда они подошли к автомату, Накаджима выудил из кармана небольшой кошелёк и достал несколько монет. — А ты что хочешь? — он мельком глянул на Акутагаву, выискивая среди рядов жестяных банок, бутылок и картонных коробочек воду. — Ничего не нужно, спасибо. — Да брось, надо же мне как-то перед тобой извиниться… хотя бы газировкой угощу. — Я не пью газировки. — Ну смотри, тут соки есть, кофе… молоко, йогурты… и суп в банке, — он выжидающе заглянул в глаза. — Выбери что-нибудь. — Ладно, если ты настаиваешь… — Акутагава прищурился, рассматривая ассортимент. — Виноградный сок, пожалуйста. — Ура! Накаджима нажал несколько кнопок и кинул пару монет в специальную щель — первой в ящик внизу автомата упала фиолетовая жестяная баночка. Он достал её и протянул Акутагаве, после чего купил бутылку воды и себе; быстро открутив крышку, он почти залпом выпил сразу половину. Акутагава со щелчком открыл сок и сделал один небольшой глоток. Сладко. — Так намного лучше, — он вытер губы тыльной стороной ладони и широко улыбнулся. — Теперь я готов гулять. — Замечательно. Я изучил карту, пока тебя ждал… кажется, сакура высажена в той стороне, у озера, — он неопределённо указал рукой в глубину парка, и Накаджима с готовностью кивнул в ответ. Казалось, что тропинки проложены прямо в лесу — стоило немного отойти от дороги, как их окружили деревья и крутые холмы. О том, что к созданию этого места была приложена рука человека, напоминал лишь асфальт под ногами, скамейки и редкие домики — сувенирные магазины, кафе, а так же прокат велосипедов и роликов. Солнце то и дело пряталось за облаками, но не прекращало освещать природу, насыщая зелёную листву весенней свежестью. — О, я только что вспомнил, что хотел поблагодарить тебя за комментарии под моими рассказами, — Акутагава повернул голову к юноше, неспешно идущему и разглядывающему окружающий мир рядом с ним. — Мне было очень приятно их читать. — Ой, правда? — Конечно. Радует, что мне удалось натолкнуть тебя на какие-то мысли. — Да, удалось — это точно. Я потом целый вечер размышлял о всяком… — он помолчал, после чего тихо усмехнулся, — о великом. — Прекрасно. Хочется верить, что моё творчество воздействует так на всех, кто его читает. — Было бы здорово… кстати, я дал и сестре почитать тоже. Ты только не обижайся, — он заранее извинился, подняв руки и невинно улыбнувшись. — Она ещё маленькая, так что, я думаю, в силу возраста не всё поняла, но… ей не понравилось, в общем. — Что ж, — Акутагава пожал плечами, улыбнувшись, — этого не избежать. Сколько ей лет? — Четырнадцать. Но она и хорошее сказала! Ей понравилось, как подробно всё описано. Просто идеи не для неё. Ей больше нравятся всякие… кавайные штуки. И кролики. — Я понял, — он усмехнулся, кивая головой. — Приятно, что даже она смогла найти что-то хорошее. — Вообще, мне кажется, одному её другу может понравиться. Он вообще любит всякое такое… тревожащее. Даже не знаю, как им удаётся дружить. — Мне лестно твоё рвение, но, думаю, не стоит рекламировать мои рассказы среди детей. — Тоже верно. Уже скоро вдали они увидели серебрящуюся на солнце воду. Люди ходили по дорожке вокруг озера, и на холмах, обрамляющих его со всех сторон, густо росли деревья: среди ярких листьев и розовых лепестков даже тёмных веток почти не было видно. Казалось, будто подножия цветущих холмов уходят прямо под воду, где утопают в отражении голубого неба и ватных облаков. — Как красиво! — Накаджима потянулся в карман и достал телефон, но только недовольно хмыкнул, когда он не отреагировал. — Блин, точно, умер же. А можно сфотографировать на твой? — Можно, — Акутагава протянул ему собственный смартфон, — держи. — Спасибо, — Ацуши бережно принял средство связи, выполняющее сейчас роль фотоаппарата, сделал несколько снимков с разных ракурсов и вернул его владельцу. — Куда пойдём: направо или налево? — Давай налево, к мосту. — Супер, давай! Надо будет вернуться сюда, хочу нарисовать это место. — К слову, ты можешь нарисовать сегодня что-нибудь, если хочешь. Я с радостью составлю компанию. — Ой, а я ничего для этого с собой не взял. Я обычно если сажусь рисовать, то это на целый вечер, как минимум, а мне хотелось с тобой пообщаться, — он пожал плечами, потирая шею. Акутагава улыбнулся. — Как здорово. — Мне просто после прочтения твоих рассказов стало ещё интереснее узнать тебя поближе, — Накаджима как бы невзначай отвернулся, но Акутагава не упустил из виду лёгкий румянец на его лице. — Ты сейчас пишешь что-нибудь, кстати? — Хм. Не то чтобы пишу, — Акутагава задумался на секунду. — Пару месяцев назад я прочёл одну повесть, и она вдохновила меня написать что-то своё на ту же тему. — Ой, а что за повесть? — «Шинель» Николая Гоголя. Ты читал? — Ацуши отрицательно покачал головой. — Не буду вдаваться в подробности, но сейчас я обдумываю свой собственный рассказ о маленьком человеке и несправедливости жизни по отношению к нему. Пока проработаны не все детали, но, думаю, когда справлюсь с работой, смогу приступить к написанию. — О-о-о, как интересно, — в его глазах сию секунду вспыхнул огонь любопытства — всё-таки, они очень красивые, — а можешь рассказать, что ты уже придумал? — Я планирую написать о его мечте — такой же незначительной, как и он сам… поесть бататовой каши, к примеру. — У маленького человека маленькие радости в жизни, да? — Именно. Только вот в конце повести Гоголя его герой умирает. Я же хочу написать что-то не столь удручающее… чтобы этот маленький человек, получив желаемое и осознав собственную ничтожность и бессмысленность своей жизни, нашёл в этом покой. — Ого… — Накаджима кивнул головой, — мне нравится такая идея. Я думаю, она многим покажется близкой. — Я надеюсь. Вообще, может быть, феномен маленького человека в литературе уже устарел, но лично я устал от того, что модно сейчас: когда главные герои непременно одаренные, исключительные, талантливые или даже обладают сверхъестественными способностями… — Акутагава сделал небольшой глоток из своей баночки, ловя на себе внимательный взгляд художника. — Я хочу писать про настоящих, простых людей, которых и я, и читатель смогут ассоциировать с собой. — Я согласен! Сейчас повсюду фильмы, книги и сериалы про супергероев и всяких подростков, превращающихся в тигров, или даже если про простых людей, то обязательно таких сильных и идеальных, может быть, с одной какой-то слабостью, и сюжеты насыщены невероятными событиями. А я смотрю на всё это и думаю о том, что мне хочется чего-то такого, в чём я мог бы видеть себя и свою жизнь. — Ты меня понимаешь, — Акутагава улыбнулся мысли о том, что, наконец, встретил человека, который бы разделял его взгляды — того, кого он так долго искал. — Мы все являемся маленькими людьми и живём свои маленькие жизни. Поэтому я не хочу, чтобы мои герои были особенными. Они такие же, как ты и я. — Это так здорово! — Накаджима хлопнул в ладоши, совсем не стараясь сдержать волнения. Акутагава всё не переставал удивляться тому, как ярко и открыто он выражает эмоции — почти как ребёнок. — Я очень жду твой сборник. Мне так интересно почитать ещё твоих рассказов, просто жуть. — Спасибо. Акутагава смущённо отвернулся к крутому — почти отвесному — холму, что находился по левую руку. Деревья, растущие там, нависали, создавая подобие зелёной крыши, защищающей от полуденного солнца. По правую же сторону, где и шёл Ацуши, от просторного озера их отделял только хиленький заборчик и полоса почвы с кустами и деревьями. Раскидистые ветви сакуры свисали до самой водной глади — некоторые, кажется, даже касались. Редкие и несильные порывы ветра не могли сорвать розовых лепестков, но покачивали особо тонкие веточки над головами. — О чём ты мечтаешь? — произнёс Акутагава спустя некоторое время прогулки в тишине. — Мечтаю? — повторил Накаджима в задумчивости, рассматривая поверхность воды: солнце спряталось за облаками, ветер пустил мелкую рябь, и озеро на секунду показалось зеленоватым. — Наверное, я мечтаю стать настоящим художником. — Хочешь, чтобы мир увидел твои работы? — Да. Я бы хотел по-настоящему переносить человека в свои картины… чтобы сердце вздрагивало от одного взгляда. Когда я смотрю на картины своих любимых художников, я как будто и вправду оказываюсь где-то очень далеко, и чувствую очень много всего. Это очень круто. — Я думаю, ты двигаешься в правильном направлении. Те твои рисунки, что я видел, заставили меня что-то почувствовать, — глаза Накаджимы на секунду широко раскрылись, а потом он низко опустил голову, пряча улыбку за светлой чёлкой. — Кто твои любимые художники? — О, их много. Мне очень нравится Томас Коул, Исаак Левитан, Иван Айвазовский… ещё Фредерик Чёрч, но это вообще отдельная история. Его «Котопахи», «Северное сияние» и «Сумерки в пустыне» меня каждый раз до мурашек пробирают. — Я никогда о нём даже не слышал. — Это американский художник-пейзажист девятнадцатого века. Посмотри обязательно его картины, это просто нечто. А его работа со светом… словами не описать, очень красиво, — Ацуши покачал головой, вздохнув. — Интересно, — Акутагава достал телефон и открыл поисковик, — «Котопахи», верно? — Да, — юноша заглянул в небольшой экран телефона. — Это одна из моих любимых картин, среди вообще всех. Открыв первую ссылку, Акутагава увидел на экране картину в тёплых, тёмных цветах. Первым его взгляд зацепился за горящее солнце и его отражение в воде, затем за тёмный передний план, скалы, водопад и реку, почти невидимую под брызгами. И, наконец, вулкан вдали — большие клубни чёрного дыма стелились по горизонту и поднимались выше, закрывали небо почти полностью. Вся картина вгоняла в настроение тревожное, дарила предчувствие того, что вот-вот произойдёт извержение, влекущее за собой смерть всего живого, что окажется поблизости. Она обжигала, как обжигает накаляющееся жерло вулкана, хотелось прищуриться и рукой закрыть лицо от дыма. Лишь белая пена водопада, зелёные деревья и фрагмент голубого неба в левой части полотна рассеивали ощущение обречённости, как протянутая спасателем рука. — Дух захватывает, правда? — Накаджима произнёс едва слышно, внимательно рассматривая пейзаж на экране. — Как будто там и находишься. Хочется то ли убежать, чтобы спастись, то ли остаться, чтобы посмотреть на эту красоту хотя бы ещё немного… — Поразительно, — Акутагава покачал головой, не в силах оторвать взгляд. — Да! И это только с экрана телефона, ты представляешь? Я бы очень хотел посмотреть на его картины вживую, но они все в музеях в США, — художник печально вздохнул. — Вообще, у него очень много таких пейзажей. Он, кажется, всю Америку нарисовал. От Ниагарского водопада до самых Анд. — Это впечатляет. — Не то слово! Я бы хотел, чтобы мои картины так же передавали атмосферу и вызывали целую бурю эмоций. Акутагава, увлечённый картиной на своём телефоне, даже не заметил, как за разговором они подошли к мосту. Перед ними снова была развилка, но без слов достигнув согласия, они двинулись направо — на сам мост. Он, похоже, был природным, поскольку с обеих сторон, за невысоким заборчиком, его обрамляли небольшие фрагменты земли, на которых, как и у берега, росли деревья. Они дошли до середины и остановились у перил. Со всех сторон была вода, и Акутагава остановился, сложив руки за спиной. Накаджима встал рядом с ним. — Красиво, — сказал писатель, глядя вдаль — на берег озера, где ветви сакуры и ивы невесомо нависли над зеркальной поверхностью. — Да, очень, — юноша рядом с ним кивнул. — Ещё к слову об изобразительном искусстве, — он покосился на него, и Акутагава кивнул, показывая, что слушает. — Мне кажется, пейзажи имеет смысл создавать, только что-то в них вкладывая. Есть много именитых пейзажистов, но часто бывает такое, что я смотрю на картину и ничего не чувствую, даже если она очень красивая: ни ветра, ни солнечных лучей, ни запаха, ни холода или жары. Потому что художник рисовал только то, что видел, а не ощущал. — Я с тобой согласен. Искусство ради искусства, когда речь идёт о художественном творчестве, может вызвать лишь зевоту. — Да! Когда в картине нет никакого замысла, насколько бы красивой она ни была, её не хочется долго рассматривать. Причем он даже не должен быть особо глубоким, как у какого-нибудь Сальвадора Дали — желание поделиться своими чувствами с миром уже может послужить замыслом. Поэтому я хочу рисовать так, чтобы сердце замирало. — Мне близок твой подход, Накаджима, — Акутагава улыбнулся, заглядывая в глаза собеседнику. — Думаю, разница между нами лишь в том, что ты делишься чувствами, а я — мыслями. — Ага. Но, по-моему, это одинаково важно. — Бесспорно. Ацуши вздохнул, наклонившись и потирая бёдра. — Может, найдём какую-нибудь скамеечку? А то у меня что-то ноги разболелись. Не привык так много бегать. — Не возражаю, — Акутагава развернулся, и они медленно зашагали к противоположному берегу. Стоило им пересечь мост, как в стороне Акутагава тут же приметил небольшое деревянное здание с пологой зелёной крышей прямо у озера. Рядом с ним было ещё два автомата с напитками, а на веранде, которую они увидели, подойдя ближе, находились столики со скамейками и деревянными стульями. Некоторые из них были заняты, но нашлись и свободные места. Зал кафе был на улице, и им открывался замечательный вид на озеро. Тихо играла спокойная музыка: по обрывкам строк, что доносились до Акутагавы, он понял, что это была лирическая песня о любви. Накаджима сидел рядом с ним и так же, как и он сам, рассматривал цветущую сакуру у воды. — Красивая песня, правда? — Да, приятная, — Акутагава сдержанно кивнул, переводя взгляд на Накаджиму. И что-то в том, с каким вниманием он разглядывал пейзаж, покачивая головой в такт медленно разливающейся мелодии и едва слышно постукивая подушечками пальцев по столу, как даже в тени деревянного навеса блестели его глаза, что-то в его открытой, искренней улыбке притягивало взгляд даже больше, чем цветущая сакура. Видимо, заметив, что Акутагава на него смотрит, Ацуши посмотрел ему в глаза с не озвученным вопросом, но когда вместо ответа Акутагава только улыбнулся и продолжил разглядывать его лицо, он сразу отвернулся, пряча румянец руками. — Ты чего так смотришь? — У тебя очень необычные глаза, — Акутагава не решился использовать слово «красивые» — даже такой завуалированный комплимент заметно смутил художника. — Это называется гетерохромия, — он почесал затылок и убрал длинную прядь чёлки за ухо. — В школе из-за этого проблемы были… несколько раз даже у директора был. — Почему? — Учителя думали, что это линзы, и ругали за нарушение дресс-кода. А я что сделаю, если они с рождения такие? — У твоей сестры такие же? — Нет, у неё голубые, а волосы тёмные, как у родителей. Наверное, я какой-то не такой. Приёмный, может быть, — Ацуши неловко посмеялся, но откашлялся, заметив, что Акутагава шутку не оценил. — Светлые волосы — это тоже очень интересно, — он улыбнулся, складывая руки на столе. — И красиво. — Ну ладно, прекрати, — он покраснел ещё сильнее, нахмурившись и отвернувшись. Всё же под ладонью, закрывающей лицо, Акутагава разглядел улыбку. — Давай лучше ещё об искусстве поговорим. — О каком? — Ну вот о музыке, к примеру. Эта песня, что сейчас играет, называется Apocalypse. Тебе нравятся Cigarettes After Sex? — Я не курю. Но не буду возражать, если ты… Глаза Ацуши округлились, и хотя Акутагаве казалось, что его румянец не может стать ярче, его щёки по-настоящему вспыхнули. А Акутагаве было даже забавно от того, как легко смутить юношу и вогнать его в краску. — Это название группы, вообще-то! — Я просто пошутил. Прошу прощения. — А по-моему, это уже флиртом называется… — он пробормотал себе под нос, склонив голову. — Всё может быть. — Так нравятся или нет? — Накаджима поспешил сменить тему, со всей решительностью заглядывая в серые глаза. Акутагава не смог устоять. — Нравятся. Правда, я слушал не так много их музыки, но эту песню узнал. — Меня цепляет, когда в музыке тоже есть какой-то посыл. Конечно, некоторая нужна просто для того, чтобы включить на фон и отвлечься от всего на свете, но такие песни, как эта, хочется не просто слышать, а именно слушать. Они так успокаивают… и по тому, как он поёт, сразу слышно, что песня о любви и для любимого человека. Даже перевод знать не обязательно. — Она действительно пропитана чувствами. Совсем как та картина, что ты мне показал. Правда, для меня она звучит скорее тепло и печально, чем успокаивающе. Как тоска по чему-то согревающему, что уже не вернуть. — Этим, кстати, мне и нравится лирика. В песнях и стихах всё всегда спрятано в метафоры, поэтому мы не можем точно знать, что хотел донести автор. И каждый находит что-то своё. Что-то, что ему ближе. Или то, чего ему не хватает. Ацуши грустно улыбнулся, рассматривая собственные руки, после чего перевёл взгляд в сторону, к деревьям. Медленно приближался вечер, и ветки уныло покачивались, пока ветер разносил цветочный запах по округе. Акутагава размышлял над тем, что только что сказал художник — вывод напрашивался сам собой, и он был предельно прост. Ему не хватало любви. От того, что он, хоть и косвенно, но так легко поделился с ним чем-то из своего сердца, приоткрыл его створки немного шире, писатель чувствовал особое волнение. Словно чем больше они говорили, тем ближе он подбирался к тому неизведанному, загадочному и такому притягивающему, что разглядел в нём ещё в Английском саду, сидя на соседней скамье. Кто бы мог подумать, что теперь они будут говорить вот так — искренне и открыто, без капли осуждения и только с растущим интересом к жизни и творчеству второго. — Кстати… раз уж ты засыпал меня сегодня комплиментами, — начал Накаджима, потянувшись к рюкзаку, оставленному под столом, — думаю, я могу открыть тебе один небольшой и смущающий секрет. — Какой же? — Я рисовал не только пейзажи. Акутагава заинтересованно хмыкнул, пока Накаджима доставал блокнот из своей сумки. Он положил его на стол и нервно, едва дрожащими руками принялся листать страницы: Акутагава только краем глаза видел яркие наброски цветов, полноценные пейзажи и небольшие этюды. Перед тем, как в очередной раз перелистнуть страницу, Накаджима прижал блокнот к груди и сделал пару глубоких вдохов. — Я надеюсь, ты не подумаешь ничего плохого. — Не подумаю. Нет причин так переживать. — Очень даже есть. Он в последний раз шумно вздохнул и быстро положил раскрытый блокнот на стол. На развороте был пейзаж знакомого сада, и когда его глаза скользнули ниже по рисунку, он увидел и себя, склонившимся над тетрадью на коленях. Конечно, по поведению Ацуши он успел догадаться, что именно тот хочет ему показать, потому совсем не удивился. Тем не менее, те немногие ожидания, что успели у него сформироваться, художнику удалось превзойти: картина, как и предыдущие, излучала мягкое спокойствие, и даже его тёмная, контрастная фигура совсем не выделялась, всё выглядело органично и сочеталось между собой. Несмотря на то, что Акутагава проводил в этом саду не так много времени, ему казалось, что Накаджиме удалось передать эту тонкую, едва ощутимую связь между ним и этим местом. Ту самую, которую он чувствовал и сам. — Если честно… — начал художник, пугливо поднимая на него робкий взгляд, — ты иногда так задумчиво и старательно что-то писал, что я даже засматривался. Мне тогда казалось, что ты прямо неотделим от этого места. — Как красиво, — он улыбнулся, продолжая рассматривать не только вид сада, но и себя самого: его никогда не рисовали ещё вот так, исподтишка, и было интересно увидеть себя со стороны. — Меня восхищает, что тебе удалось передать даже мои эмоции, которые вызывает это место. — Мне всегда говорили, что я чуткий… — Ацуши нерешительно улыбнулся, поджав губы. — От тебя так и веет этим изящным спокойствием, правда. — Приятно слышать, — он тихо усмехнулся, — может, мне удаётся передать его и тебе? — Однозначно! С тобой почему-то совсем не страшно говорить о том, о чём я с другими никогда не разговариваю. — Это прекрасно. Спешу заметить, что и взаимно тоже. Беседы с тобой выходят превосходные. — Я очень рад! Тебе правда нравится? — Конечно. Я думаю, у тебя большое будущее, как у художника. — Хотелось бы верить, — Ацуши улыбнулся, забирая блокнот и поспешно убирая его обратно в рюкзак. После этого он достал телефон и попытался его включить: на удивление, это сработало, и экран загорелся ярким светом. Акутагава наблюдал за его движениями, подперев лицо рукой и время от времени переводя взгляд на дальний план: светлый образ Ацуши необыкновенно красиво вписывался в такой же лёгкий, воздушный пейзаж. Казалось, будто он и сам состоит из нежных лепестков, является с ними одним целым. Когда его телефон включился, он сразу изменился в лице. — Вот блин… — он нахмурился, листая уведомления, — целая куча пропущенных. Извини, я сейчас. Он неуклюже вышел из-за стола и отошёл к краю веранды. Ожидая ответа на свой звонок, юноша беспокойно расхаживал вперёд и назад, и остановился в самом углу. Поговорил, наверное, полминуты, не больше, после чего вернулся к столу, огорчённо повесив голову. — Мне нужно уходить, — с видом человека сокрушенного, он поднял свою сумку и убрал телефон в карман, стоя у стола. — Прости, что так мало погуляли. Дома что-то случилось, папа сказал возвращаться. — Не страшно. Мы ведь ещё встретимся? — даже в собственном голосе Акутагава услышал надежду, которую надеялся не показать так явно. — Конечно. Когда доеду, я тебе обязательно напишу, ладно? — Договорились. Тогда до связи, — Акутагава кивнул ему, — и хорошей дороги, Ацуши. — Спасибо, — он широко улыбнулся, осветив своей улыбкой всё вокруг. — Хорошего вечера… Рюноске.