Английский сад

Этой ночью свет в квартире Акутагавы так и не погас. Бессонницы не были для него редкостью, но таблетки, всегда от них спасающие, закончились, что обнаружил он только в ночи, когда ближайшие аптеки были закрыты. До этого он половину вечера переписывался с Накаджимой: узнал, что его шиншилла прогрызла дыру в поддоне клетки и сбежала, из-за чего пришлось в экстренном порядке возвращаться домой, ловить её, пока этого не сделал кот, а потом бежать в зоомагазин за новой клеткой; рассказал о случае, когда и его змея нашла выход из террариума; показал свою красавицу; увидел неудачные, по словам художника, его попытки освоить цифровую живопись — тот признался, что на бумаге рисовать для него намного привычнее и проще, ведь у компьютера души нет. В общем, в переписке они, кажется, забыли, из-за чего изначально познакомились, и обсуждение искусства уступило темам приземлённым, житейским. Через экран телефона Накаджима казался Акутагаве ещё очаровательнее — использовал глупые смайлики, не пренебрегал голосовыми сообщениями, отправлял ему свою любимую музыку, которую Акутагава непременно слушал, и забавные фотографии котят, щенят, мышат, лягушат и других животных из интернета. Как только разговор заходил в тупик, он обязательно находил новый предмет для обсуждений, и попрощались они только поздно вечером, когда Акутагава думал, что пойдёт спать. Однако сон упорно не хотел приходить. Сколько бы он ни ворочался, несмотря на сонливость, заснуть никак не получалось. Бессонница была его спутником ещё с отрочества, потому много времени впустую тратить Акутагава не стал — поняв, что сегодня поспать не удастся, он встал с кровати и открыл крышку ноутбука на столе. Слишком увлечённый беседой с Ацуши, за этот вечер он совсем ничего не сделал по работе, так что теперь воспользовался возможностью исправить ситуацию. Времени до срока отправления перевода было ещё много — Акутагава всегда старался выполнять их как можно раньше, не затягивая — поэтому он мог позволить себе забыть о спешке. Он приготовил чаю, привычно расположил змею у себя на плечах, включил музыку на фон — ту самую, о которой сегодня рассказывал Накаджима — и принялся за работу. Так он и просидел всю ночь, прерываясь только на то, чтобы заново наполнить кружку, сделать зарядку для глаз или пройтись по квартире, разминаясь. Первое майское утро было свежим: прохладный ветер качал занавески, рассветное солнце лениво рассеивало сумерки, а пение птиц, доносящееся через открытое окно, сливалось с тихой, медленной мелодией, играющей из колонки компьютера. Всю свою утреннюю рутину Акутагава выполнял даже в том случае, если поспать не удалось — это помогало осознать начало нового дня и не позволяло им слиться в один. Чуть позже восьми часов, как раз когда Акутагава, уже приняв душ, сидел на кухне и пил очередную кружку чая, на телефон пришло новое сообщение.

At_sushi

Доброе утро! Так хорошо на улице сегодня, уф

Доброе. Да, погода прекрасная

Настоящая весна

Ой, ты уже не спишь? Я тебя не разбудил?

Нет, не волнуйся. Я давно проснулся

Жаворонок что ли〣(ºΔº)〣 Если бы я заочно учился, каждый день бы до полудня в кровати валялся, эх

Жаворонок, да. Люблю начинать день

пораньше, чтобы больше всего успеть

Страшный ты человек!

Без строгого распорядка дня сложно

себя дисциплинировать

Самодисциплина… (＠_＠) У меня даже сейчас не всегда получается правильно время распределить

Понимаю. Это на самом деле бывает

сложно

Да, не то слово (x_x) Кстати о времени, может договоримся во сколько сегодня встретимся? Я до четырёх учусь, потом могу сразу в сад, мне недалеко!

В пять будет удобно?

Да, супер (✧ω✧) Тогда до встречи!

До встречи

Закончив как завтрак, так и переписку, юноша отложил телефон и устало протёр глаза. После бессонной ночи его всегда не покидало жгучее ощущение того, что под веки насыпали пару щепоток песка. Акутагава прогнал в голове планы на сегодня и, чтобы успеть на встречу с художником, решил начинать выполнять дела уже сейчас. Первым в списке был звонок домой. В семье Акутагавы всегда просыпались рано, поэтому о том, что он может разбудить родителей, юноша не беспокоился. Тем не менее, перед звонком ему потребовалось время на то, чтобы собраться с мыслями. Он родился и вырос в Токио, даже поступил в университет, но вскоре после начала первого курса всё же принял решение переехать. Некоторые причины этого выбора были довольно романтичными, несмотря на свою тривиальность: хотелось свободы, независимости от семьи и отдыха от столичной суеты, но были и менее приятные. Отношения с родителями были… не самыми лучшими. Не назвать плохими: Акутагава любил их, как любили и его, о нём заботились и помогали добиваться целей, однако в моменты конфликтов всё это только усугубляло положение. Они часто ругались по мелочам, а серьёзные ссоры были редкими, но меткими: нередко заканчивались тем, что он просто уходил из дома наперевес с чувством вины, чтобы успокоиться самому и не мозолить глаза родным, и возвращался через несколько часов. От него всегда требовали больше, чем он мог дать — как бы ни старался, этого не было достаточно. Его увлечение не воспринимали всерьёз, заставляли сомневаться в себе, пытались обесценить всё хорошее, что ему говорили друзья, заявляя, что это лишь поддержка из вежливости, убеждали бросить любимое дело, учили никому не доверять и всегда быть готовым к предательству. Он понимал, что всё это делалось из лучших побуждений — родители просто пытались его защитить — но иногда слушать их было невыносимо тяжело. Опыт показал, что, что бы он ни делал в такие моменты, самостоятельно исправить ситуацию не представлялось возможным — если он молчал, проглатывая колкие оскорбления, это провоцировало говорить больше, а если пытался ответить, чтобы защититься, все его доводы разбивались о заявления о том, что они пытаются сделать как лучше. Тогда он чувствовал себя не только слабым, но и неблагодарным и жестоким по отношению к ним — будто и вправду отвергал заботу тех, кому небезразлично его будущее. Только вот то, как они свою заботу проявляли, разбивало его сердце. К счастью, благодаря переезду ему удалось свести подобные происшествия к минимуму, и многие месяцы он по крупицам восстанавливал уверенность в себе и том, что делает. Поняв, что добиться поддержки и одобрения от родителей в творчестве не выйдет, он отрёкся от идеи пытаться их получить. Даже узнав, что он собирается выпустить свой первый сборник, они не поверили в то, что их ребёнок сможет добиться высот в писательстве — может, поверят, когда этих высот он всё же добьётся. Пытаться объяснять что-то раньше этого — бессмысленно. Вздохнув, он всё же набрал нужный номер и приложил телефон к уху. Долгие гудки почти заставили передумать и отделаться несколькими сообщениями, но слова сестры, сказанные ещё позавчера, не позволили сбросить трубку. — Алло? — с того конца провода раздался родной низкий голос. — Привет, пап, — Акутагава улыбнулся, почувствовав какое-то тепло — всё же, несмотря на всё плохое, родителей он очень любил. — Рюноске! Привет, — голос отца сразу смягчился, и юноша даже услышал, что тот улыбнулся. — Подожди секунду, я позову маму. Акутагава кивнул сам себе, стиснув зубы, и уже через несколько секунд из динамика послышался и голос его матери. — Рю, привет! Как ты там, малыш? — Привет. Всё хорошо. У вас как дела? — У нас всё как обычно, ты же знаешь. Хотя откуда тебе знать! Не звонишь, не пишешь, даже в гости не заехал, когда в городе был, — она произнесла с таким знакомым, и таким опротивевшим упрёком в голосе. — Совсем своих стариков забыл. — Простите. Я же объяснял, что мне нужно было много работать и писать даже во время сессии. Мне нужно было жить одному. — Одному ему нужно было жить… променял родителей на свою писанину! Не стыдно тебе? — Перестань, Фуку, — снова прозвучал голос отца, пока юноша только вздохнул. Благо, что он нередко оставался на его стороне в спорах и конфликтах. — Сынок, а покажись нам. Посмотрим хоть на тебя. Акутагава убрал телефон от лица, включил видео и улыбнулся в камеру, когда связь установилась. — Всё такой же красавец. Весь в меня, — отец не успел договорить, как Акутагава услышал почти испуганный вздох. — Да какой из него красавец! Ты посмотри, исхудал весь, бледный, лохматый, — она говорила с таким возмущением, что Акутагава и вправду подумал, будто его внешний вид задел мать до глубины души. — На кого ты похож, Рюноске? — Я просто не выспался, мам, не начинай. — Ты же совсем себя запустил! Боже, кого мы воспитали… — у неё дрогнул голос, — я не могу на тебя смотреть. Даже позаботиться о себе не можешь. После этих слов раздался тихий всхлип, и Акутагава не думая выключил камеру. Палец автоматически потянулся к кнопке сброса вызова — если даже начать разговор не получилось с чего-то, кроме упрёков, было страшно представить, что будет дальше, но почти сразу после этого он услышал торопливо удаляющиеся шаги и решил попробовать поговорить хотя бы с отцом. — Ты тут, Рюноске? — Да. — Не переживай из-за неё, она уже с неделю такая. Весеннее обострение, кажется… — У вас есть деньги на лекарства? Мне скоро придёт оплата за последний перевод, я отправлю вам немного. — Всего хватает, не волнуйся. Лучше порадуй себя чем-нибудь. — Точно? — Точно, точно. Расскажи лучше подробнее, как у тебя дела? Как погода у вас? — Погода отличная. Гулял вчера с новым другом, смотрели цветение сакуры. Очень красиво. — Замечательно! Мы с твоей мамой тоже успели посмотреть. Народу, конечно, уйма. — Здесь с этим лучше. Бывает людно, но таких толп, как в Токио, совсем не бывает. — Может, и нам стоит уехать куда-нибудь в деревню… — Точно. Хотя бы на время было бы очень полезно. — Надо будет подумать. Ладно, пойду я маму успокою, что-то она совсем распереживалась. А ты звони нам почаще, ладно? Не забывай. — Хорошо, пока. Люблю вас. Положив трубку после короткого «Мы тебя тоже», Акутагава вздохнул и уткнулся лицом в собственные ладони. Снова разговор с родителями принёс больше плохого, чем хорошего, снова он расстроил маму одним своим видом, и снова чувствовал себя виноватым перед ней. И хотя юноша и вправду старался не принимать подобные инциденты близко к сердцу, понимая, что зачастую голосом матери говорит её болезнь, слова всё ещё ранили. Только начав погружаться в глубокую пучину воспоминаний, приносящих лишь разочарование в себе, Акутагава усилием воли заставил себя вынырнуть и отвлечься. Сейчас ему нельзя было раскисать — за окном расцветал май, вечером его ждала такая приятная прогулка с таким приятным человеком, а сейчас по веткам в своём террариуме ползала уже проголодавшаяся змея. Он помотал головой, разгоняя только начавший собираться туман мыслей, и вышел из кухни, после чего прошёл в спальню, где переоделся в первое, что попалось под руку. Уже через несколько минут он выходил на улицу и шёл в направлении ближайшего зоомагазина. С тем, как страницы календарей перевернулись на последний месяц весны, казалось, изменилось и что-то в природе. Листва стала сочнее, солнце ярче, а цветы ароматнее. Птицы пели громче, и их щебет согревал изнутри, даря такое простое, но всегда необходимое предчувствие чего-то хорошего. Акутагава всегда любил весну, но такая весна была особенной даже для него. Поход, или, скорее, прогулка до магазина, как обычно заняла совсем немного времени — куда меньше, чем хотелось бы, несмотря на то, что он даже сделал крюк до аптеки. Заходя, он поздоровался с девушкой за стойкой у дверей — с ней он познакомился сразу после того, как она устроилась в это место. Причина тому была простой: обычно кормовых мышей можно было купить только в интернете или, в лучшем случае, забрать в магазине после предварительного заказа, что было для него совершенно неудобно. Чтобы избавить себя от лишней суеты, сразу после переезда Акутагава договорился с работником ближайшего магазина о том, что каждые две недели будет покупать их именно там — для работника нетрудно было внести новую строку в ведомость, а писателю эта договорённость позволяла не переживать лишний раз о том, как бы не заставить своего питомца ждать кормления слишком долго. За три года, что он здесь жил, во всяком случае, работники сменялись несколько раз, однако даже договариваться лишний раз не приходилось — только просить о том, чтобы зверюшку не продали другим. Конечно, появлявшегося всегда исключительно первого и пятнадцатого числа каждого месяца, они быстро его запоминали — к тому же, продавщица рассказывала, что кроме него кормовых мышей у них никто не покупает. Немного походив по магазину, разглядывая рыбок, птиц и других грызунов, Акутагава купил то, зачем приходил, и вскоре вернулся домой. Когда он прошёл к террариуму с небольшой коробкой в руках, рептилия грелась на ветках, поближе к светильнику, расположенному над его крышей, однако увидев хозяина, сразу оживилась. Без доли сожаления, не пытаясь оттянуть неизбежное, Акутагава достал мышонка из коробки и поместил его в террариум, после чего, конечно, принялся наблюдать за трапезой рептилии. Не только потому, что нужно было следить, чтобы мышь не навредила змее, но и потому, что зрелище это было настолько жутким, что он не мог оторвать глаз. Как змея наблюдала за жертвой, бегающей по всему террариуму, как она дождалась удобного момента и кинулась на неё, тут же обвив в несколько кругов и со всей силы сжимая, ломая все кости в крохотном теле, как мышь не переставала бороться за свою жизнь, даже прощаясь с ней. Кусочек дикой природы был перед ним как на ладони, такой жестокий и необузданный, тот, где судьба каждого существа зависит лишь от положения в пищевой цепи. Те, кому не повезло родиться в её конце, неминуемо становились жертвами тех, кто был на вершине. Забавно, что это должно было стать главным отличием животного мира от человеческого, но в итоге стало единственным, пожалуй, сходством. Но эти размышления стоит приберечь для отдельной новеллы. К слову, о новеллах. Вообще-то, сегодня он планировал почитать что-нибудь из того, на что уже долго не мог найти времени, но от наблюдений за змеёй на него напало вдохновение, поэтому, когда она полностью проглотила тушку несчастной мыши, Акутагава сел за стол и достал из ящика блокнот. Он мог бы создать новый документ и сразу начать работу в печатном виде, но все свои новеллы Акутагава предпочитал сначала записать от руки. Всё же печатать и писать, старательно выводя каждый иероглиф, в задумчивости заносить ручку над кремовыми листами, зачёркивать формулировки, через время начинающие казаться некрасивыми или неточными — это совсем разные вещи. Бумага была живой, в отличие от экрана компьютера, и буквально впитывала все его мысли — а перепечатать можно и позже, когда произведение будет закончено. Сюжет повести он давно продумал, как и то, на каких именно темах хочет сделать акцент, какие свои мысли выразить, о чём этот рассказ должен заставить задуматься читателя — поэтому долго над началом размышлять не пришлось. Он наклонился, и на бумаге появились первые строки: «Было это в конце годов Гэнкэй, а может быть, в начале правления Нинна…» Может, из-за долгого перерыва в писательстве, а может, из-за последних событий в жизни Акутагавы, писал он в этот день на редкость вдохновенно. Рука едва успевала за ходом его мыслей: короткое вступление, портрет героя, которому автор не подарил даже имя — настолько он был незначительным — краткое описание его предыстории и жизни на момент описываемых событий Акутагава написал, не прерываясь ни на минуту. Казалось, стоит ему остановиться, и он потеряет нить собственных размышлений, найти которую будет непросто. Он не вдавался в излишние подробности: чтобы читатель понял, насколько жалкий перед ним человек, достаточно было вкратце описать, как с ним обращались окружающие и как он сам к этому относился. Однако Акутагава не высмеивал своего героя. Он хотел показать несправедливость той жестокости, с которой к нему относилось общество. Несмотря на то, что работа шла активно, прерваться ему всё-таки пришлось. Закончив очередной абзац, Акутагава глянул на часы и, к своему удивлению, обнаружил, что до назначенной встречи с Накаджимой оставалось всего ничего. Было бы некрасиво заставлять его ждать, поэтому он только сгрёб вещи в рюкзак, накинул ветровку, сунул ноги в обувь и в спешке вышел из дома, направляясь прямиком в парк — благо, он был совсем рядом. Как и ожидалось, когда Акутагава подошёл, художник уже ждал его на их скамейке. Сидел, закинув ногу на ногу и читая что-то в своём телефоне. — Добрый вечер, — он остановился рядом, не до конца уверенный, стоит ли садиться. — О, привет! — Накаджима поднял на него глаза и сразу убрал телефон в карман, даря ему всё своё внимание. Акутагаве показалось, что сияет он сегодня ещё ярче, чем в предыдущие их встречи — может, случилось что-то хорошее? От одного взгляда на него настроение улучшалось. — Тут, по-моему, в мае в дендрарии какие-то выставки проводят. Сходим посмотреть? — С удовольствием. Ацуши поднялся, почти подпрыгнув, и они вместе зашагали по знакомым тропинкам. — Хорошее настроение? — Акутагава покосился на него, едва повернув голову, после чего Ацуши улыбнулся ещё шире, и улыбка его была всё такой же яркой, светлой и притягивающей. — Ага! Очень люблю май, — он вдохнул полной грудью, — сразу чувствуется, что лето скоро. Ещё и пару пятерочек получил сегодня. — Прелестно, — Акутагава невольно вспомнил, как и сам, ещё учась в школе, радовался хорошим отметкам и всегда спешил домой, чтобы поделиться радостью с родителями, — по каким предметам? — Языкознание и история. Не очень сложно было, но всё равно приятно. А ты как день провёл? — Утром созвонился с родителями, наконец, и покормил Хидзуке... — Хидзуке — это твоя змея, да? — Ацуши тихо усмехнулся, впервые услышав имя рептилии. — Да. — А почему именно такая кличка? — Её пятна похожи на финики… — ответил он, задумчиво коснувшись подбородка. — И я их люблю. — Так мило, — Ацуши снова посмеялся, — а мою шиншиллу зовут Свит, потому что он круглый и коричневый, как шоколадная конфета. — Какие-то съедобные у нас питомцы. — Ага… кстати, а чем ты её кормишь? Неужели живыми крысятами? — Вообще, чаще мышами. Мне кажется, они ей больше нравятся. — Кошмар какой! — Накаджима покачал головой. — Прям реально живыми? — Прям реально живыми. — И она сама их убивает? — И она сама их убивает. Душит. — Ужасно! — Таковы законы природы. — Ну да, но чтобы прям сама убивала… жалко же. — А какая разница? Можно, конечно, покупать замороженных, но змее полезнее свежий корм. Так они просто умирают немного позже. — Кошмарики. Я бы никогда не смог скормить змее живую мышку. — Хорошо, что у тебя нет змеи. — Ага. А что ты после этого делал? — Какой любопытный, — Акутагава улыбнулся, и от его слов Накаджима покраснел. — После этого я начал работу над рассказом, о котором уже рассказывал тебе. — О, это который по мотивам «Шинели»? — Не совсем по мотивам, но да. — А я прочитал её, кстати. Совсем не ожидал этих мистических настроений в конце, но мне понравилось. Так жалко было главного героя… — И жалость такая вязкая и неприятная. — Да-да! Совсем не такая, какую к котёнку на улице испытываешь. Граничащая с презрением, может быть. — В этом вся прелесть рассказов о несправедливости мира по отношению к маленьким людям. Они давно уже вышли на главную аллею и уходили всё глубже в парк по широкой дороге, покрытой плиткой. Вдалеке показался дендрарий, в центре которого стоял столик с несколькими деревянными стульями, и Акутагава сразу заметил много ярких пятен, свисающих с зелёной крыши. Когда они подошли ближе, он понял, что это зонты, но подвешены они были не на простых верёвках — на них были нанизаны крупные стеклянные бусины, лучи света в которых преломлялись и оставались радугой на листве вокруг. — Это и есть та самая выставка? — Похоже на то… — Накаджима неуверенно пожал плечами, — симпатично, но я ожидал чего-то поинтереснее. — Да… — юноша рассматривал так называемую экспозицию: над головой висели полупрозрачные жёлтые, синие, розовые и фиолетовые зонты, но помимо замешательства они не вызывали никаких чувств. — Новое предложение, — он коснулся его руки, привлекая внимания (хотя слов было бы вполне достаточно), и Акутагава оглянулся. — Здесь недалеко должна быть какая-то кафешка, а я, если честно, ужасно голодный. Пойдём туда? — Пойдём. Он кивнул, и Ацуши неожиданно взял его за руку и потянул за собой. Акутагава удивился, но говорить ничего не стал — он нисколько не возражал. На самом деле, он и сам во время их прогулок несколько раз порывался если не взять Ацуши за руку, то хотя бы коснуться его, чтобы рассеять этот туман неизвестности, всё ещё бледной дымкой витающий вокруг него, но каждый раз останавливал себя — судя по всему, зря. Рука его была тёплой и мягкой, а первый контакт не вызывал никаких негативных эмоций — даже наоборот. Акутагава несильно сжал его ладонь. — У тебя руки такие холодные, — Накаджима чуть замедлил шаг, оглянувшись на Акутагаву, — ты замёрз что ли? Вроде тепло сегодня… — Нет. Они всегда такие, — Ацуши кивнул и принялся оглядываться по сторонам, пытаясь найти указатели. — Наверное, нужно, чтобы их кто-то грел. — Я могу, — он ответил, ни на секунду не задумавшись, заставив Акутагаву улыбнуться. Кажется, истинный смысл и подтекст произнесённых слов дошёл до него только спустя пару секунд, и он тут же покраснел. — Ой… — Я совершенно не против. Ацуши фыркнул, отворачиваясь, но руку его так и не отпустил. Через несколько минут, проведённых в почти неловком молчании, они вышли к окраине парка. Чуть подальше от развилки Акутагава сразу заметил небольшое здание, рядом с которым стояли круглые деревянные столики под светлыми, полосатыми зонтами. Ацуши, похоже, не обратил на них внимания, и почти потянул его в другую сторону, но выражение удивления быстро сменилось осознанием, когда Акутагава кивнул в сторону кафе. Даже между столами тут и там через бетонное покрытие прорывались зелёные растения — совсем небольшое деревце росло и рядом со столиком, за которым расположились они сами — правда, цветов на нём совсем не было. Его красоты это нисколько не умаляло. Ацуши заказал себе рис с карри, Акутагава выбрал такояки; пока они ждали, Накаджима напевал себе под нос приставучую мелодию, рассматривая округу и нетерпеливо болтая ногами. — А у меня день рождения совсем скоро, — вдруг сказал он, с улыбкой заглянув Акутагаве в глаза. — Придёшь? — Это приглашение? — Ну да, почему нет, — он пожал плечами. — Я бы хотел, чтобы ты познакомился с моими друзьями. Они классные. — И когда он? — Вообще, пятого мая, но я буду праздновать шестого, в субботу. Ничего особенного, просто посидим у меня дома, тортик покушаем, в настолки какие-нибудь поиграем. Как тебе идея? — Привлекательно. Там будут только твои друзья? — Сестра ещё. — А что насчёт… девушки? — У меня нет девушки, — Ацуши удивлённо приподнял брови. — Я думал, это понятно… Пожалуй, это было последней каплей в решении Акутагавы. Безусловно, они не были знакомы так близко, но сейчас в этом он видел только плюсы: интерес к художнику не то что не угасал, но только рос с каждой их встречей, он был действительно привлекательным и нисколько не сопротивлялся открытому флирту; при этом, привязаться Акутагава к нему не успел, и терять было нечего. Чем чёрт не шутит, в конце концов? — Хорошо. Я приду. — Отлично! Я тебе сегодня скину адрес и точное время. Всё же озвучивать свои мысли он не спешил. Хотелось найти подходящий момент. Им принесли еду, и Накаджима сразу радостно потёр ладони в предвкушении. Он хлопнул в ладоши и кивнул. — Приятного аппетита! — произнеся привычные слова, он тут же схватил ложку и принялся торопливо уплетать блюдо, счастливо мыча. — Приятного аппетита, — Акутагава кивнул, и, в отличие от своего спутника, неспешно взял один румяный шарик палочками. Ели они в тишине: Ацуши, казалось, был так увлечён, что совершенно не мог отвлечься на разговор — и для того, чтобы заметить, как внимательно его разглядывал Акутагава, тоже. Это выражение полного блаженства, с каждой ложкой проявляющееся на лице художника всё ярче, казалось почти забавным. Было что-то очаровательное в том, сколько радости ему приносит такая простая вещь как еда. — У маленького человека маленькие радости в жизни, да? — М? — Накаджима оторвался от своей тарелки, проглотив еду. — А, да, похоже на то. Ну, ты сам говорил, что все мы — маленькие люди… а вообще, я просто кушать очень хотел. Не успел пообедать сегодня. — Понятно. Я не осуждаю, ешь как угодно. Просто вспомнилось, — он улыбнулся, когда Ацуши кивнул и вернулся к трапезе. Настоящее олицетворение Голодного Студента. Закончив с блюдом, Ацуши довольно выдохнул и отклонился к спинке стула. У Акутагавы ещё оставалось кое-что на тарелке, но он не торопился — кажется, они никуда не спешили. Разглядывая деревья чуть поодаль, краем глаза он заметил, что теперь и сам Накаджима внимательно его рассматривал. — А почему у тебя кончики прядей белые? — Эксперименты молодости. — Прикольные такие, мне нравится, — он протянул руку, но замер на небольшом расстоянии от лица Акутагавы. — Можно потрогать? — Можно. — Как будто кисточки, — он пощупал кончик его пряди, после чего поспешил убрать руку. — А мне родители не разрешают красить волосы. Ну, вернее как… — он нащупал чёрную прядь на собственной голове. — Немножко всё-таки разрешают. Но мама говорит, что у меня такой цвет волос, что его краской нельзя портить. — Не знаю, можно или нельзя, но цвет действительно чудный. — Меня тоже устраивает, на самом деле, но иногда хочется попробовать что-то новое… — он вздохнул, накручивая чёрную прядь на палец. — Ну да ладно. Успею ещё наэкспериментироваться. — Совершенно верно. Когда Акутагава тоже доел своё блюдо, они сразу попросили счёт и, расплатившись, продолжили прогулку. Судя по всему, они сделали почти полный круг по парку и каким-то образом снова оказались совсем недалеко от лавки, где и начиналось их знакомство — спустя всего около пяти минут прогулки по песчаной тропинке, Акутагава заметил излюбленные кусты лаванды. Дойдя до той самой скамейки, они, даже не сговариваясь, синхронно на неё сели. Ацуши посмеялся забавному совпадению, доставая из рюкзака свой блокнот. — Ты не против, если я кое-какие наброски сделаю? — Нисколько. Накаджима отыскал в пенале карандаш и первым делом наметил округлую форму куста: движения его были мягкими, но уверенными, бумаги художник касался, едва надавливая на карандаш — следы оставались почти незаметными, видимыми только при рассмотрении. Ацуши рассматривал кусты, прищурившись, и постепенно переходил ко всё более мелким деталям: вырисовывал некие пучки, потом отдельные соцветия, а потом даже крошечные цветочки. Казалось, что он не оставил без внимания ни один лепесток. Акутагава впервые видел, как работает художник — тем более, так трепетно — вблизи, и зрелище было абсолютно восхитительным. Конечно, простой набросок не может передать всей красоты цветов, но каждая линия в рисунке Ацуши кричала о том, что он действительно любит то, чем занимается. Его мастерство — может, даже талант — и рвение, желание изобразить целый мир сложно было не заметить. Акутагава так и не смог оторвать глаз, а Накаджима так погрузился в процесс, что никто из них не заметил, как много времени прошло. Только когда вдали зажглись фонари, рассеивая сгущающиеся сумерки, рука Ацуши замерла, и они с Акутагавой переглянулись. — Разве уже так поздно? — он похлопал светлыми ресницами в замешательстве. — Похоже на то, — он проверил время на телефоне. — И правда, уже девятый час. — Ой… — Ацуши поджал губы и, сделав ещё несколько штрихов, закрыл блокнот. — Пора расходиться, получается… а то мне ещё домашку надо сделать. — Да, пора. Только вот… мне хотелось бы кое-что сказать напоследок. — Конечно, я слушаю, — Ацуши улыбнулся и заглянул ему в глаза. — Тебе не кажется, что наши встречи всё больше и больше напоминают свидания? Ацуши открыл рот, чтобы ответить, но тут же его закрыл, совсем как рыбка, множество которых Акутагава видел сегодня в зоомагазине. Он нахмурился, в очередной раз краснея, и опустил глаза. — Есть такое. Это плохо? — Совсем нет, — от того, как резко Накаджима поднял голову, смотря на него круглыми от удивления глазами, Акутагава не сдержал тихий смешок. — Как бы ты отнёсся к тому, чтобы с этого дня они действительно стали ими? — Ой, — Ацуши едва заметно опустил голову, будто чего-то опасаясь. — Ты имеешь в виду… — Да. — И не шутишь? — он недоверчиво прищурился, склонив голову и нахмурившись. — Не шучу. Если ты откажешь, я пойму и обиду держать не стану. — Вообще-то… — Ацуши замялся, почёсывая затылок. — Я тоже хотел об этом сказать, но думал, что все твои шутки — это просто шутки, поэтому… в общем, отвечая на твой вопрос: положительно бы отнёсся! — он кивнул, как будто окончательно убеждаясь в своём решении. — Можно попробовать. — Замечательно, — он улыбнулся, и Ацуши так же расплылся в улыбке. — Тогда до свидания, Ацуши. — Да, — он хихикнул, — до свидания, Рюноске.