Heart Loss

      Все кончено. Для Вэнь все кончено. Для его сестры все кончено. Для него самого тоже давно все кончено — он сполна пожил в долг и больше ему ничего не нужно. Настало время платить по счетам. Как же тяжело. Как же он устал. Вэй Усянь тихо выдохнул, откинул голову назад и нарочито больно приложился затылком о каменный свод пещеры. Он жадно вглядывался в скопившуюся мглу под потолком, облизывая сухие, покрытые обгрызенными корками губы, и впитывал последние, горькие от грядущего, мгновения. Вокруг так удушающе тихо. Даже Курган закрыл свою кровавую пасть, перестал шептать ему из потемков. От этой тишины хотелось кричать, орать, сдирая горло и биться о стены головой, раздирая кровавыми пальцами грудь, в надежде добраться до истошно скулящего, болящего сердца, и вырвать его, откинуть подальше, избавиться. Забыть. Забыть нежный поцелуй в лоб от Вэнь Цин. Ее ласковую, покрытую грубыми мозолями ладошку, успокаивающе гладящую его, мокрую от слез, щеку. Забыть ее благодарность, извинения и прощание. Забыть Вэнь Нина, его мертвое тело, нанизанное на флаг, изобретенный самим Старейшиной Илин, кошмаром всех, ныне почивших, Веней. Забыть его раскрытую нараспашку грудину с торчащими во все стороны обломками ребер, которые Вэй Ин так тщательно собирал по частям, склеивал и сшивал обратно внутрь, туда, где больше никогда не будет дыхания или биения жизни. Забыть вечную грусть на лице когда-то такого робкого мальчика, совсем юного мальчика — краснеющего, полнощекого и заикающегося от волнения, всегда с заполошно бьющимся сердцем. Забыть, как этот испорченный его же, Вэй Усяня, стараниями юноша, неосознанно стал смертоносным оружием в руках безжалостного убийцы. Забыть спины, такие прямые и решительные, удаляющиеся от него, — умоляющего и кричащего им вслед — вдаль, прямиком к пропасти. Забыть пепел, небрежно рассеянный на радость толпы. Забыть удивленное лицо Цзинь Цзиньсюаня, не успевшего осознать собственную смерть, но успевшего передать послание от его дорогой сестры. Забыть такое непривычно твердое, на секунду окрасившееся яростью, — коей никогда не предназначалось места в нежных материнских улыбках — лицо Цзян Яньли, бросившейся грудью на меч, предназначенный для него. — Зачем? — беззвучно шепчут его губы. — Зачем? Как же ему теперь забыть лицо брата, непонимающе смотрящего на упавшее в его объятия бездыханное тело старшей сестры. Забыть как растерянно Цзян Чэн посмотрел на него в поисках ответа, как делал в детстве, когда происходило что-то, чего он не понимал. Забыть. Забыть. Забыть. Забыть. Что же ему теперь делать? В ноющей груди нет ни малейшей надежды. В ноющей душе нет места для нее. Лишь икающие, хлюпающие рыдания, сотрясающие плечи. Потревоженный дрожью малыш на его руках скуксился и всхлипнул во сне, заставив тут же глубоко вдохнуть и проглотить рвущуюся наружу истерику — А-Юаня с таким трудом удалось убаюкать колыбельными, которым научила его бабушка Вэнь еще вначале, когда поняла, что ее правнук не собирается расставаться с Вэй Ином даже на ночь. Мальчик не мог успокоиться, он кричал так, как хотелось бы кричать Вэй Усяню, и рыдал так, как мечтал рыдать Вэй Усянь. Малыш звал своих тетю и дядю, оставивших его — их всех — пару месяцев назад. Звал, умолял вернуться, но при этом чувствовал, что они никогда не вернутся, что они ушли навсегда, как и остальная его семья ранее. От того его крик был истошным и таким болезненным для всех вокруг, что не было никого, кто бы не плакал с ним. Кроме Вэй Усяня, который поднимал снова и снова свое тяжелое тело с камня и шел к своему малышу с улыбкой, полной любви к ребенку. Носил на руках, несмотря на ноющие ослабленные мышцы, и пел колыбельные тихо, непрерывно, как в детстве пела для него мама, как чуть позже пела Шицзе. — Дорогое сердце, — шептал он, прижимая теплое маленькое тело, отяжелевшее ото сна, к груди. А-Юань даже во сне цеплялся маленькими пальчиками за его одежду, словно боясь, что он исчезнет. Такой цепкий малыш. Он сладко сопел, причмокивая во сне, до сих пор подсознательно ожидая материнской груди, от которой отобрали так рано, так непозволительно рано. От этого боль где-то за ребрами становилась резче и острее, будто царапая изнутри. Первое время, когда Вэй Усянь только привел Вэней в Курганы, когда они мало-мальски обосновались, А-Юаню едва был год, он так отчаянно нуждался в материнском тепле, постоянно забираясь ручками к нему за воротник. Вэнь Цин научила его прикладывать в такие моменты мальчика к оголенной груди, успокаивая своим теплом и биением сердца. Неужели… неужели его ребенок должен страдать? Неужели его ребенок должен умереть за чужие грехи? Слезы застилают глаза, слезы, которые так и не пролились. Они лишь накапливались в уголках глаз и жгли изнутри, но при мысли, что он не знает как самому спасти мальчика, малыша, которого он растит как собственного сына уже третий год, щемящая боль становилась сильнее, а слезы проливались сами собой. Вэй Усянь надрывно проскулил сквозь стиснутые зубы и крепче прижал ребенка к себе, утыкаясь лицом в костлявое детское плечико. Он должен был отдать ребенка Лань Ванцзи еще тогда, еще тогда в Илине, когда А-Юань так забавно вцепился в незнакомого для него мужчину, рыдая и называя отцом. Если бы не собственное эгоистичное нежелание расставаться с малышом, если бы не глупая надежда, что их оставят в покое. Если бы… если бы он так не боялся быть отвергнутым единственным человеком, которого он мог назвать родственной душой. Но сейчас уже было поздно… Слишком поздно. — Не думай об этом, ты не виноват. — голос бабушки Вэнь, ходящей слишком тихо для ее возраста, как всегда, был мягок и спокоен. Она смотрела на сидящего перед ней юношу, так отчаянно вжимающего в себя ее внука, и не могла понять, за что судьба так жестока к нему. Казалось бы, в жизни все должно быть хорошо, но нет. Почему-то судьба делает все, чтобы он, Вэй Усянь, не смог обрести счастье. — А-Ин… — Бабушка, — судорожно зовет он женщину, поднимая на нее свое заплаканное лицо. Вэй Усяня трясло, он не мог остановиться. То ли от страха, то ли от отчаяния, то ли просто от того, что не мог пережить этот ужас, так резко обвалившийся на его плечи в тот момент, когда уже начинало казаться, что все наладилось и им дадут спокойно обжиться вдали от мира культивации. Какой же он наивный дурак, права была Вэнь Цин, каждый день напоминая ему об этом. И даже от этого мимолетного воспоминания о вечно ворчащей на него, такой сильной и непоколебимой в своем решении защищать семью до гроба, девушке, все внутри трескалось и лопалось, обжигая горящими искрами боли каждую клеточку. Он не хотел, чтобы бабушка видела его таким! Таким слабым, таким разбитым, таким жалким и потерянным. Не хотел видеть в ее глазах жалость, а в собственных — страх и отчаяние. Он должен был быть сильным ради них всех! Таким, какими были Вэнь Цин и Вэнь Нин ради него. Он не мог позволить себе слабость, он не имел права! Не мог! Но на данный момент Вэй Усянь не чувствовал себя ничем иным, кроме как жалким и слабым червем перед взором женщины, старше него более, чем в четыре раза, при этом прожившей большую часть своей долгой жизни в угнетении и страхе, потеряв так много, но все еще держа голову так же высоко и гордо перед ликом неизбежного. — Бабушка… — голос хрипит и режет связки, заставляя его откашляться, чтобы продолжить говорить. — Ты должна взять А-Юаня и бежать. Я не знаю, когда они прорвутся, но времени мало и они не дадут нам шанса. Пока не поздно ты все еще можешь сбежать. Ему так тяжело говорить это, заведомо обрекая остальных на смерть, но пропажу старухи и ребенка заметить среди так называемого «войска Старейшины Илин» сложнее, чем пропажу всех или самого Вэй Усяня. Если они все сбегут, то их все равно выследят до того, как им удастся выбраться из Илина — даже сейчас от атаки заклинателей удерживает лишь армия мертвецов, выстроенная вдоль горы, да хлипкий, возведенный на скорую руку, барьер. Бабушка прерывает его горькие размышления смехом, совершенно далеким от веселья — грузным и старческим. Этот звук заставляет его замереть. — Куда же я убегу, А-Ин? — спрашивает она с нежной улыбкой, растянувшей ее глубокие морщины, и указывает рукой на скрытые ханьфу ноги. — Я очень стара и не могу больше бегать, мальчик мой. А ты — молодой и сильный, ты сможешь уйти. Мы же останемся здесь и примем нашу участь, не прячась. Оцепенев, он смотрит на нее, не в силах произнести ни слова… Она действительно не понимает? — Бабушка, я не смогу уйти… — говорит он ей осторожно, словно извиняясь. — В моих ногах силы еще меньше, чем в твоих. На самом деле даже, если каким-то чудом ему удалось бы скрыться с ребенком, он бы покинул его быстрее, чем пожилая женщина, доживающая век — тело уже едва слушается его, удерживая то, что было криво собрано еще в первый визит в Могильные Курганы, лишь нитями темной энергии самой горы. Стоит ему сбежать, как он тут же развалится на части без поддержки могильника. Услышав его слова женщина выдыхает, будто он причинил ей своим признанием физическую боль. — К тому же, я обязан уничтожить Печать до того, как до нее доберется кто-то из Цзиней, — нарочито беззаботно продолжает он объяснять ей, пытаясь заставить принять его план, не обращая внимания на то, что лежит за словами «уничтожить печать». — С обратной стороны горы есть тайный спуск через лес. Тот самый, через который ему удалось выбраться тогда. Та самая лазейка, скрытая густым черным лесом, полным мглы и нечисти. Он уже не помнил, сколько шел по тому лесу, спотыкаясь, падая, поскальзываясь на камнях, царапая руки, лицо и одежду колючими ветками, отбиваясь от тварей, лезших на него со всех сторон — лезших, пока не были подчинены. — Но, А-Ин! — хочет прервать его изречения женщина, не желая верить, что и у этого ребенка судьба погибнуть, так жестоко и несправедливо. — Да, там жутко, но я вас провожу… И именно в этот момент Вэй Усянь почувствовал всем телом — барьер прорван. Он тут же вскочил, пугая резким движением бабушку и будя ребенка, тут же захныкавшего — на автомате, несмотря на ситуацию, руки начинают укачивать малыша. — Или не провожу. Они здесь! — торжественность в его голосе истерическая, больная, пугающая. — Ты должна взять А-Юаня и бежать! Женщина перед ним хмура и расстроена, но когда он передает ей ребенка — она берет его, молча принимая то, о чем Вэй Усянь ее просил. Освободив руки, мужчина бросается к своему столу, собирая на нем приготовленные талисманы, которые должны защитить бабушку и Вэнь Юаня при спуске. — Возьми их, спрячь под вашу одежду, — он судорожно всовывает ей в руку бумагу, а сам снова идет к столу, раскидывая все, что на нем лежало в стороны, пытаясь найти пустой талисман для записи. В пещеру с криком влетает Вэнь Бохай — высокий и нездорово худощавый мужчина. Он являлся самым молодым из мужчин Вэнь, но при этом все равно годился в отцы Вэй Усяню. У него не было одной руки, но были очень шустрые ноги, поэтому его назначили среди них тем, кто будет следить за барьером, дабы быстро сообщить остальным, в случае осады, если сам Вэй Усянь снова будет не в себе и не сможет почувствовать это первым. — А-Ин! — Я знаю! — рычит ему в ответ Вэй Ин, не отвлекаясь от написания талисмана для бабушки. — Собери всех в пещере, быстрее! Вэнь Бохай кивнул так воинственно перед тем, как развернуться и убежать, что Старейшине Илин захотелось истерически хохотать или рыдать — Бохай верил, что сейчас он их всех спасет, что у него, безумного и отчаявшегося Темного Заклинателя, есть на это силы. Окончательно проснувшийся А-Юань выбрался из бабушкиной хватки на землю и испуганно побежал к нему, вцепляясь маленькими пальчиками в его одежды на бедре. — Сянь-геге, что происходит? — требовательно спрашивает мальчик, хмуря бровки, от чего его личико так смешно корчится, что Вэй Усянь на мгновение думает, что именно сейчас его сердце лопнет. Он наклоняется, чтобы ласково обхватить пухлую щечку малыша и поцеловать его в лоб. — Дорогое сердце, все хорошо, — сладкая ложь для его дитя льется изо рта горькой смолой. — Иди подойди к бабушке, она должна кое-что тебе дать. Ребенок лишь секунду смотрит на него с подозрением, прежде чем вернуться к бабушке, закончившей распихивать себе за ворот и в рукава данные ей талисманы, и тут же взявшейся за подошедшего внука, ловко превратив это в игру, если судить по тихому хихиканью мальчика. — А что это? — он тянется к одному из них, пытаясь оторвать от бабушкиного рукава. — Это — знак, который оберегает тебя от злых духов, — отвечает она, как будто это очевидно. И ребенок кивает в ответ, будто бы все понял. Закончив выводить талисман, Вэй Усянь подбегает к ним и с дрожью в руках протягивает его бабушке. — Он покажет путь к лазу в стене. Женщина поджимает свои обескровленные губы, вглядывается ему в глаза и вместо того, чтобы принять талисман, протягивает пальцы и хватает за запястье, втягивая в крепкие объятия. А-Юань непонимающе смотрит снизу на обнимающихся, таких расстроенных, бабушку с отцом, и оборачивается в поисках ответа к постепенно заполняющим пещеру родственникам, но те только грустно улыбаются ему, все больше и больше пугая жутким молчанием. — Мальчик, пожалуйста… — надрывно шепчет бабушка в шею Вэй Усяня, зарываясь в его волосы и прижимая к себе еще отчаяннее. — Пожалуйста, выживи. Забудь о нас всех, подумай о себе, прошу! Спрячься, сбеги, сдай нас им… что угодно, но пожалуйста… От этих хриплых, ужасающих агонией, слов, парня в ее руках сотрясает, будто ударом молнии, волной рыданий, прокатившихся по его телу от колен до дернувшегося кадыка, но не отразившихся на лице. На лице его лишь печаль — легкая и смиренная. — Вам пора бежать, бабуля. — отвечает он на ее моления, крепко сжав напоследок и отстраняя от себя за плечи, вручая помявшийся талисман и активируя его. Тут же чернила на бумаге вспыхивают, — тускло, но отчетливо видимо в темноте — отделяясь от бумаги и устремляясь куда-то наружу тонкой нитью света. Наконец-то ребенок в их ногах осознал происходящее, слезы мгновенно брызнули из наполнившихся ужасом глазок и он бросился к Вэй Ину, крепко обхватывая руками за колени. — Я не хочу никуда! Я никуда не пойду без тебя! — малыш завопил так опасно громко, что Вэй Усяню пришлось мгновенно подхватить его наверх, усадив на бедро. Мужчина улыбнулся дрожащему, такому дорогому для него, сопливому мальчишке. — Баобей, солнышко, послушай-ка меня. Удивительно, как А-Юань каждый раз успокаивается, стоит его мягко позвать. Ему так нравится, когда Вэй Усянь называет его Баобейем. И в такие моменты, не смотря ни на что, Вэй Ин чувствовал себя по-настоящему счастливым. Мальчик икнул и внимательно посмотрел своими широко распахнутыми глазищами на мужчину, ожидая продолжения. Вэй Усянь наклонился к нему, ласково заглядывая в глаза и вытирая слезы. — Я тебя очень сильно люблю, мой малыш. Но я не могу пойти с вами, понимаешь? Я должен защитить наш дом и нашу семью… Я должен заплатить за свои плохие поступки перед теми людьми. Маленькая губка на личике А-Юаня скорбно задрожала. — Но ты бедный, Сянь-гэгэ! Этот восклик выбил смешок из всех наблюдающих за печальным прощанием, а самого Сянь-гэгэ заставил расхохотаться. Мужчина кивнул бабушке чтобы она следовала за ними и направился, посмеиваясь, к выходу из пещеры, покачивая мальчика. Женщина тяжело вздохнула и вместо этого пошла к своей семье попрощаться, давая мгновения уединения отцу и сыну. — Конечно-конечно, ты так хорошо знаешь своего Сянь-гэгэ! Он еще похихикал над обиженно посапывающим малышом и внимательно посмотрел на него, протягивая мизинец. — Давай договоримся? Ты пообещаешь, что пойдешь с бабушкой и будешь ее во всем слушать, а я пообещаю, что, как закончу здесь, найду вас и мы всегда будем вместе? А-Юань с сомнением смотрит на протянутый палец, прищуриваясь. — Все вместе? Точно-точно? Вэй Усянь улыбается. Так сладко и так лживо. — Точно-точно! Ты и я. И бабушка. И вся наша семья. Я обещаю. Что ж, это было жизненное кредо Вэй Усяня — давать обещания, которые он не собирался исполнять.