until death do part

– Браво, Федор. – приподняв уголки губ, довольно произносит Осаму. – Я ведь правда восхищён. Шатен заглядывает прямиком в глаза Достоевского, оставляя свой недопитый бокал вина рядом с чужим. На губах Дазая всё ещё играла улыбка, а в коньячных его глазах горел ненормальный блеск. Осаму следит за движениями Достоевского: как он, поднимаясь со своего места, издает на его слова тихий смешок и убирает инструмент на место вместе со смычком. – Неожиданно слышать от тебя подобное. – негромко ответил Федор. Он бесшумно подошел к детективу, сел рядом, аккуратно поднял свой бокал с ровной поверхности стола, а после передал и Дазаю его вино. Последний, в свою очередь, хитро щурится, улыбаясь и принимая в руки хрупкую емкость. Бокалы на этот момент были опустошены чуть больше, чем наполовину. Даже в этом равны. – Твоё здоровье. – Произнес Достоевский «тост». – Как лестно. Дазай тихо хмыкнул, соприкасаясь своим с чужим бокалом, после сделав глоток вина, прослеживая за аналогичным действием собеседника. Он наблюдает за тем, как Федор поднимается с дивана, отлучается куда-то на кухню, в ответ на что шатен в ожидании замирает, поглядывая в сторону двери. Через уже минуту он дожидается его, увидев, как Достоевский возвращается с полуулыбкой на лице и бутылкой вина в руках, что взял с кухни. – Ещё? – Интересуется Федор направившись к нему, поставив вино на полу, рядом со столом. – Подмешал туда что-то? – ухмыльнулся Дазай. В итоге от Осаму он всё же получает кивок и так же протянутый ему практически пустой бокал. Достоевский вновь наполнил емкость алкоголем, чуть долив ему вина. И, таким образом, через небольшой отрезок времени, уже оба выпили по два бокала, разумеется, с небольшими перерывами. Казалось, словно уже был какой-то опьяняющий эффект от вина. Ощущалась легкость и веселье, некая блажь. Эта же блажь ощущалась, когда свои губы соприкасались с чужими. Разве так и должно быть? Они — враги, неужели не так? И, в любом случае, где-то в подсознании таилась мысль, о том, что это в действительности неправильно, хоть и так успокаивает. Гложет душу, влечет и приманивает к себе до той стадии, что просто невозможно отвлечься. Что хочется вновь и вновь касаться. А может ли быть, что и эти желания обманчивы? Или всё, что происходило, было обманом, иллюзией? Они оба не до конца понимают и, кажется, даже не хотят понимать, что между ними происходит и стоит ли продолжать дальше. «Стоит. Ты желаешь этого. Желаешь почувствовать облегчение. И Достоевский так же желает этого. Почему бы вам обоим не облегчить столь тягостный груз на плечах?» — голос в голове Дазая вновь надоедал ему. Однако, сам шатен хотел ему поддаться. Хотел дать, наконец, волю желанию. Федор абсолютно молча делает глоток алкогольного напитка, чуть покачнув бокал и наблюдая за тем, как колышется жидкость в ёмкости, а сам лишь после обращает внимание на прикованный к своей персоне взгляд собеседника. За то время, пока они медленно смаковали приятный для рецепторов напиток, уже и вовсе успело стемнеть за окном, но света восковых свечей, освещавших комнату, хватало, чтобы разглядеть Дазая, который, в свою очередь, откладывает пустой бокал на пол, подсаживается ближе к Федору, словно желая намного больше овладеть его вниманием. Осаму касается кипенно-белой рубашки на собеседнике, проводя пальцами вниз, прямиком по чужой талии. Он получает недопонимающий взгляд от Достоевского, который тут же обхватывает чужие скулы свободной рукой. – Не своевольничай. – едва ли не прошипел Федор, чуть ближе склонившись к его лицу. – А? Ты что, скажешь мне: «Ая-яй, как не стыдно?» нахмурив бровки, впридачу ножкой топнув? – ухмыляется Осаму, слегка сжав одежду брюнета. Виолончелист лишь хмыкнул на такую наглость, отдавая предпочтение оставить подобное высказывание без комментариев. Он отпускает его, убирая руку от лица Дазая, что заставляет шатена издать смешок, словно Осаму получил какую-никакую победу. Федор не отрывает взгляда от нахального лица оппонента, пытаясь поставить свой бокал на столик, однако ошибается, случайно оставляя его с краю, что провоцирует падение емкости с вином. Звук разбитого стекла прозвенел в ушах. Осаму хотел было тихо посмеяться с такой милой, но неожиданной промашки, однако, его тут же хватают за воротник, притягивая к себе. И тут уже приходит осознание близости губ оппонента. Федору абсолютно плевать на разбитый бокал, его взгляд направлен лишь в глаза Осаму, а после невольно опускается его на губы. Всё не решается, хитро выжидает. И впрямь словно лис. Достоевский прикусил свою нижнюю губу, как бы демонстрируя откровенную заинтересованность в человеке рядом. Они сливаются в поцелуе. До чего же пылким и страстным он был: не церемонясь друг с другом, кусая оппонента за губы, жадно целуя, и этот поцелуй незамедлительно углубляя. Федор проводит языком по чужим губам, не чувствуя сопротивления со стороны Дазая, что лишь рвался навстречу, позволяя чужому языку проникнуть в рот. Настолько сильно они были нужны друг другу. И нужны именно сейчас, в этот момент. Хотелось большего, безусловно. Куда больше доверия хотелось со стороны своего, так называемого, партнёра. Алкоголь ли так повлиял на их поведение? А может ли быть, что нечто иное, совершенно им незнакомое ранее, никому из них? Руки детектива уверено кладутся на плечи Достоевского. Да, они не думали совершенно ни о чем. Ими двигала воображаемая борьба, они пытались занять лидирующую позицию, стать «лучшим из худших». Пытались что-то друг-другу доказать, так и не понимая что именно. В ответ на чужие действия Фёдор ухмыляется прямо в губы Осаму, начиная блуждать руками по телу Дазая. Свечи всё так же освещали комнату, а за окном уже практически стемнело. На заоконном небе появились звёзды, освещая его. А двоим людям в полумраке всё не до этого. Шелест одежды становился не таким приятным для слуха, сам Достоевский считал его лишним, а Осаму, видимо, и не против. Детектив разрывает поцелуй, когда дышать становится совсем тяжело. Томный взгляд пробегается по чужому лицу, внимательно вглядываясь в него. – Кто же теперь здесь своевольничает? – натягивает уголки губ шатен. – Неужто тебе позволено все, что лишь в голову твою взбредёт? – Разумеется. Как интересно, что твоя и без того грешная душа не собирается мне противиться. – довольно прошептал Фёдор. – Раскаиваться и исповедоваться перед таким же грешником, как и я, любящим считать чужие прегрешения? ... И впрямь интересно. На их лицах, что у первого, что у второго, виднелись искаженные ухмылки. Ассиметричные и смертельно ядовитые. – Получить мою благосклонность– разве не приятная награда? – изрек Достоевский. – Выходит, этим вечером моим Богом станешь ты. Это дало лишь больше поводов ухмылке исказить губы Фёдора. Руки Достоевского тянутся к галстуку боло, ослабляя его. Пальцы Дазая проникли под рубашку, блуждая по телу юноши. Дразнятся по-прежнему, но скоро сами не смогут терпеть. Фёдор чувствует контраст чужих теплых рук и собственной холодной кожи, что вызывает легкий электрический разряд по телу. Они оба желают разгадать соперника, но, в то же время, словно знают друг друга целиком и полностью. И хотят поскорее забыться. Избавиться от тьмы внутри себя. Вывернуть свою истерзанную души врагу, понимая, что тот вовсе не лучше. Соответственно, хотят забыть о печали. Сейчас они могут разделить своё отчаянье. Забываются в поцелуе. Они лишают друг друга одежды, рассудка, здравого смысла. Лишь наслаждаются, и понимают – движет ими совсем не любовь. Фёдор опрокидывает своего оппонента, толкая его, и Дазай встречается спиной с поверхностью дивана. На губах его стынет ухмылка, пока взгляд всё следит за внимательным взором его Бога. И Бог не упускает ни малейшей детали, позволяя себе оглядывать тело персонального грешника, позволяя касаться его, пока руки последнего обвивают шею. Достоевский разматывает бинт с тела Осаму, любуется шрамами, пробегаясь по ним подушечками пальцев. «Нет, скорее, не Бог. Ты — падший, демон. Хотя, казалось бы, и падать более некуда» Кожа Дазая словно бархат- мягкая, а так же собственноручно израненная. Своеобразное зрелище. Губы Достоевского примыкают к ней, словно к запретному плоду. Федор целует тело ненаглядного врага, будто он и сантиметра упустить не хочет. С уст последнего срывается блаженный вздох. После же, рассудок и вовсе затуманило. Осаму без раздумий отдавался власти личного Бога, навстречу его рукам. На трепетных поцелуях и касаниях никто не остановился. Они хотели большего — они то получили, возбуждение обоих давало о себе знать, и оно приносило свои плоды. Оба готовы. Оба знали, на что шли. Но интимная близость так же казалась им очередной игрой. Они обнажены друг перед другом. Полностью. И Фёдор принимается разминать Осаму. Вредить последнему он не планировал, не сейчас. Однако, и нужных для интима средств под рукой не было, приходилось обходиться тем, что есть. – Боже, – со слабой ухмылкой, давая понять, что проигрывать не собирается, шепчет Осаму в чужие губы. – Не господничай, – тихо слышится в ответ. – иначе, не избежишь и кары. – его бархатный голос звучал так, что заставлял подчиниться. Их близость не была показателем любви к друг другу или чем-то подобным. Игра, но, в это же время, своеобразная исповедь перед друг другом. На коже выступает пот. Достаточно приготовив оппонента к «самому сладкому», Фёдор поддаётся бёдрами вперёд, навстречу к Осаму, сделав первый толчок, проникая. Похоть липнет к ним и их душам, будто сладкая и липкая конфета. Оба не спешили, а Фёдор же позволял грешнику привыкнуть, а после снова стал играться с Дазаем, едва ли не терзать его, до тех пор, пока оба не вымотались. Мысли сбились, а после и вовсе улетучились. Это ли и есть та свобода, которую хотел Осаму? Избавление от навязчивых мыслей? На коже уже давно стал скапливаться пот. Однако, сейчас разгоряченные тела остывали. А взгляд карих глаз метнулся к Достоевскому. Расстояние между ними уже не казалось ему таким болезненным. – Чем это обернётся в итоге? Явно ничем хорошим для нас обоих. – полушепотом произнес Дазай. – Думаю, ты осознаешь: при любом исходе грешникам не дано получить благословение Господа. – фраза, что крутилась в голове ещё с совсем юного возраста, вдруг слетела с уст. – Этой истории хорошего конца не предначертано. – В таком случае, я рад, что смог получить твоего благословение. Казалось и самому Дазаю, что слова, однажды выбившие из равновесия Достоевского, так же ему запомнятся. Фёдор молча уваливается рядом, лицом к Дазаю, переводя взгляд к чужому. Ореховые глаза чуть щурятся, не разрывая их зрительного контакта. Они, опять же, словно отражения друг друга в зеркале. И до чего похожи. Манят друг друга, но определенно чувствуют свое собственное превосходство над оппонентом. А также, неутолимую жажду доказать это. Уже давно стемнело за окном. Не считая свечей, в комнате толком и не было нормального света. – Федор, – негромко позвал Дазай, после добавив уже громче: – Я принимаю предложение о сотрудничестве. Осаму согласился. Но, в итоге, было ли это решение обдуманным? Совершено ли оно на эмоциях? Федор будто бы околдовал его. Вот же, дьявол. Как бы то ни было, слова не вернуть. А Достоевский довольно, бархатно и тихо смеётся. Вновь этот смех, напоминающий кота. Он и вел себя, словно довольный собой кот, что смог загнать мышь в ловушку. Всё, все их роли в этой игре встали на свои места. – Даже не сомневайся, это было правильным решением, Дазай Осаму. – улыбаясь шепчет ему Федор.