Лисьи тропы

1787 год. Билл-Билл-Билл. Мунин и Эмпуса сегодня сонные, оттого тихие. Билл задумчивый и немногословный, нагло штудирующий пространство. — У тебя много… м-м-м, артефактов. Шкаф напротив кровати заставлен синими склянками, словно море во время шторма, настолько тёмные. Каждая подписана ровным почерком: вереск, речная вода. Рядышком куколка, связанная из соломы, совиные перья, засушенные корни мандрагоры. На корявом гвозде толстая петелька, а внизу круглый камень, пустой посередине. — Этот особенно полезный. Патрик ходит тихо и не бьёт по любопытным ручонкам. Билл бежит пальчиком по кругу. Камень гладкий, но не блестящий. — Это Куриный Бог, он помогает видеть скрытое. Я забрал его у охотника на ведьм. Тень следует за лисой, встаёт со спины. Охраняет. Свечи окунают чердак в оранжевый, словно внутренности тыквы. — Как же у тебя много историй. Куриный Бог покачивается от прикосновения. Билл перемещается к банке с белыми червями, плавающими в желтоватом растворе. Затем к засоленным куриным лапкам, к небольшой склянке с кошачьими усами, к молочным зубам в прозрачной банке. — Какую хочешь услышать сегодня? Патрик горазд поведать те, что видел сам, и те, которые передают из поколения в поколение. Билл готов щипать нижнюю губу да поджимать ступни в ожидании развязки. — Хм, даже не… — замирает где-то посередине гортани, когда пальцы доходят до высохших страниц с фигурами пятиконечных звёзд — хочется скомкать бумагу в кулаке. — Скажи… А северные ведьмы умеют летать? Восточные умели — одежды надувались, словно пушинки одуванчиков. Волосы взвивались вслед за ветром, а оммёдзи задорно хохотали. — Мы используем для этого мазь. Она должна настояться под светом растущей Луны ночь. Затем мы натираем ею тела. Он стоит за спиной, как и следует радушному хозяину. На благоприятном расстоянии. Ведьмы бы плюнули и растёрли. «Благо» чужое, разумеется, им чуждо. Ночным всадницам любо вскочить на мётлы али сильную спину Антессера да топтать землю босыми ногами, лобзаясь с мрачными принцами царства мёртвых. — Покажешь её в действии? У кицунэ с полётами история плаксивая, подобно уставшей иве. Если поведать, наполнит целое озеро. Патрик чуть наклоняет голову — у Билла профиль напоминает лисий. Пускай подбородок с носом не острые — прищуренные глаза не отличишь от звериных. — Отвар ещё не готов, подожди пару ночей. Голос спокойный и улыбка точь-в-точь такая же. — Ловлю тебя на слове. А хотелось бы за плечи. Поймать и прижаться. Вот тебе и сестринское указание: «Не доверяй незнакомцам». — Ты должен знать, что неотъемлемая часть варева — кровь младенца. Ведущий ингредиент, если сверяться с рецептом, — добавит запаха, вкуса и наваристости. — Оттого, что её легко добыть? — Оттого, что чище младенцев не найти никого, потому-то кровь и отрывает тебя от земли. — И много её требуется? Билла пристрастие испытывать в магии детей не удивляло. Видал на родине ритуалы, где слёзы иль кости малышни пользовали. Сам черепок на голову клал, чтобы переброситься погибшим сынишкой нерадивого стражника. — Недостаточно, чтобы убить. В детстве мать надрезала Патрику большой палец ради стеклянного пузырька. Затем подумывала частенько, что резать не палец должно, а горло. — И откуда у тебя свежая кровь? Билл изучает содержимое полок не отрываясь, плед сползает с худых плеч, открывая для Патрика парад позвонков, спускающихся под сорочку. — Ей необязательно быть свежей. У меня есть запасы, сохранившиеся с путешествий. Лис усмехается, ларчик в форме морской раковины взирает на него с верхней полки. — А ты опасен, не так ли? — Билл постукивает пальцами, хмурясь. Патрик сзади благосклонно покачивает головой. Не будь таким спокойным, смеялся бы, как ребёнок. — Разумеется, опаснее всех на свете. Я же колдун. Билл фыркает, подёргивая плечами. Придерживает край полки, пока в упор глядит на рисунок звезды. Огромной, острой, сойдёт за путеводную. Тащит его за собой и гнусно смеётся. Патрик собрал сокровища в путешествиях. В жизни после смерти. О таком вспоминают, опираясь на трость в окружении любопытных глаз, пока за окном стучит дождь. Билли же наград за свои скитания не приберёг, а трепаться об этом вовсе не собирался. Если вдуматься, то попросту некому было выслушать. — Я когда-то тоже умел летать. Вернее, бежать по небу. Раньше мы с Беверли постоянно бегали. Скидывали одежду, та сковывает, не даёт вздохнуть. Забирались, опирая лапы на облака, тревожа их хвостами. Бежали наперегонки, кусались, прихватывая кончики звёзд. Толкались, рассекая уютное небо, распугивая высоко летящих птиц. — Когда война только началась, наша родня, кровная и по духу, — погибла. Нам пришлось бежать. Ринулись без вещей. Лисий остров полыхал третью ночь. Билл с Беверли собирались спрятаться на соседних островах, откуда часто встречали корабли с пряными сладостями. В итоге смачно врезались в землю, чудом не сломавшись пополам. Сорвались, как подстреленные на полпути. Пришлось тогда воровать еду и одежды. Благо ловкости хватало. Беверли надеялась, что они всего лишь выбились из сил, но спустя столько лет понятно, что это был их последний полёт. — Сила, державшая нас наверху, исчезла, и с тех пор мы больше не могли подняться. Мы… Я потерял это. Куда раньше своего побега. Утром 1778 года. Рассвет пришёл кроткий, весенний. Акико высматривала Минори, а тот прятался меж колючек куста и затих, боязливо перебирая лапками. Бабушка тогда пришла с распущенными волосами — лились по плечам ниже поясницы. «Приходите сегодня до заката. В воздухе тянет скверным». — Билл. По спине, вдоль позвоночника. Медленно так, едва касаясь, только чтоб шерсть от пледа щекотала ладонь. С лисятами ведь надо осторожнее, особенно с гонимыми, как Билли. — Нельзя потерять то, что в тебе уже есть. Плед на ощупь колючеват, а плечи под ним заострившиеся, словно битое стекло. Столько же колотое, как и их обладатель. Когда падаешь с неба, разбиваешься вне зависимости от того, целы ли кости. — Н-нет, нет, ты не понимаешь. Мы не должны были уходить. Мы должны были остаться! Мы должны были остаться… Слёзы ужалили хитрой осой — оставила жало прямо под грудью. Сердце упало в живот. Туда же, где непреклонные сосны, детство с проказами, стены, раскрашенные драконами, сгоревший домашний сад. В пустоту. Ёми-но Куни бы позавидовала царящей там темноте. — Т-ш-ш-ш, Билли. Тише. Оно в тебе. Мурашки разбрелись от кистей, оцарапали локти, набросились на ноги — нервные, пульсирующие. Но спрятались от тёплого давления на предплечья, съёжились, когда чужие руки перехватили поперёк груди. Косо легли на живот, собирая ткань рубахи пальцами. — Вот здесь. — Указательный и средний коснулись сердца, то в ответ ударилось так, что лис едва не согнулся. — Всё здесь. Просто спряталось, как делают напуганные животные. Кицунэ черкнул острым ногтем по дереву — оно мерзко скрипнуло, а вслед за ним заскрипело под рёбрами. — Билли. Билл-Билл-Билл. Мотает головой, словно болванчик. Мальчишка начался, когда другой, не знавший бедности и голода, трясся от оранжевых вспышек на улице. Когда им с сестрой пришлось таиться в уцелевших обломках домов, ловить крыс. Подскакивать от каждого шажочка и шороха. Слышать, как на родном языке их пытаются продать подороже. Билл-Билл-Билл. Иногда думалось, что тот, другой, закончился раньше. В тот самый весенний день, когда они рассматривали закат с высокой горы. Когда стая длинных бумажных птиц налетела на остров. Покрыла его шелестящим куполом. Когда небо превратилось в одну полыхающую сферу, что упала на ломкие крыши. — Не зови меня так! Это не моё имя, не моё… От крика Мунин топорщит перья, а Эмпуса вскидывает голову. У лиса трясётся нижняя губа, а ногти вонзаются в ладони. Он оборачивается рывком, мечется по лицу напротив. Ищет, за что удержаться. — Рэйден. Меня зовут Рэйден. У него глаза блестящие, круглые. Ядовито-зелёные и бешеные. Зрачок сузился, отблеск свечи лихорадочно трясётся на окантовке. Кажется, плечи также взбеленились. Мелко дрожат, как маятник, по которому ударили пальцем. — Значит, Рэйден. Патрик осматривает рваные раны на теле. Мягко, чтобы от давления не взорвались старые гнойники. Он держит ладонь открытой, а Рэйден падает ему на грудь, словно мёртвый товарищ. Всхлипы цветут сквозь лёгкие, упираются в острое плечо и прорастают сорняками, обвивая комнату. Патрик их выкорчевывает, засушит, использует для зелья. Рэй давит на ключицы, жмёт. В груди щемит, лопатки дрожат бесконтрольно. Тень чувствует, как у лисицы ноют кости, приглаживает нежно, словно призрак, а Рэйдену всё равно скручивает позвоночник. Когда сжимает шерстяную ткань халата, обрубки костей разрастаются, впиваясь в мясо. Стоит уткнуться носом, втянуть запах полыни и лунных дорожек — кожа рвётся на лоскуты. Колдун тревожит пряди за ухом, шепчет в макушку тепло и гудяще «Я рядом». Сердце не бьётся, но изо всех сил старается, а Рэйден плачет. О Билле. Бабушкиных руках, обжитых венами. О розовом цветке, что Акико заправляла ему за ухо на празднике сакуры. Полях, где он с десятком лисят играл в салки — возвращался выпачканный до самого кончика носа. Плачет о соловье с коричневым пятнышком под крылом. Родителях, которых не помнил. О себе, который навсегда остался дома. В земле. — Я хочу показать тебе. Показать того, кто писал только кистью. Не держал в руке перьев. Кто всегда мечтал бороздить моря и отправлять весточки родным: «с любовью, ваш Рэйден». И чтобы Чикэко — состарившаяся, статная — улыбалась, открывая их. Чтоб она по-прежнему каждую весну приходила в городской сад с бутылочкой вина. — Хочу, чтобы ты знал, кто я. Моё настоящее имя. Ручейки на щеках застывают, словно он только вылез из солёной воды — язык вяжет, а слюна кажется медово-сладкой. На его родине была фраза: «показать свой хвост» — продемонстрировать настоящий характер. Рэя всегда смешило, что в его случае дословное значение подходит куда больше. — При-присядь, я... Надавить руками на плечи, успокоить дыхание, приласкать скулы ладонями или попросить, чтоб приласкали твои. — Ты знаешь, что не обязан этого делать? Хвосты могут оставаться в тени. Патрик придерживает его за талию, у лиса в боках колотится сердце. В боках, в горле, в животе. Разрослось, как яйцо Луны, и теперь так же светится под кожей. Только не далёкое, а прямо здесь — держи в руках да не отпускай. — Я знаю, всё знаю. Но я хочу Чтобы кто-то видел меня. — Чтобы ты видел меня. Рэйден проплывает рядом с губами. Топчется на носочках, подушечками лап дотрагивается до подбородка. Коли душа не разорвётся аль сестра не почует предательства — прижмётся. По линии челюсти поцелуями-прикосновениями. А там уже и хвосты в тени прятать бесполезно. Голые пятки поскрипывают по полу, Рэй сжимает уголок пледа на своём плече. Руки стекают с его талии, и хозяин их всё дальше, кажется, сейчас исчезнет, как наваждение. Рэй о наваждениях много знал, навстречался в чужих лесах. Патрик опускается на край кровати, ничего не говоря, взгляда не поднимает, пока кицунэ сам не посмотрит. Рэйден скидывает на пол накидку. Вроде из жестковатой шерсти, а шелестит, как листья в сухую осень. Следом на пол приземляется ночная рубашка, такая же шуршащая. Он вспоминает первый ночной визит, как застал Патрика обнажённым за алтарём. Осмотрел тогда хитрым глазом его с ног до головы, не постыдился. А колдун вот нет. Глядит в душу, ниже не опускается. Лишь задевает натянувшуюся кожу на грудной клетке, когда Рэйден наклоняет голову. Ресницы подрагивают, плечи вздымаются мирно, под веками танцуют огоньки свечей — их воск рисует белёсые вихри, они застывают, украшенные каплями. Дорожка шерсти спускается от середины спины, переходит в хвосты чуть выше ягодиц. Лисьи уши, острые и белые, украшают макушку, человеческие прячутся под кончиками отросших волос. Хвосты мягкие, распускаются за спиной, словно пышный цветок Пламя свечи колеблет отсвет на локте, дрожит на нём, подобно листу. Вот-вот сорвётся. Патрик слышит, как Эмпуса приваливается на бок подле кровати, а Мунин постукивает лапами по жерди. Блик всё волнуется на остром локте — стесняется коснуться живота. Доски скромно поскрипывают, когда лис шагает. Выступившие когти нависают, грозясь поранить. Он касается пола едва, переступая опасения, тянется к перекрёстку шрамов на груди. Патрик ведёт вдоль его вен чернилами. Щекочет линию ладони и тревожит мякоть на собственном пальце кончиком чужого когтя. Они касаются его подбородка, дожидаясь выдоха, — Эмпуса потягивается, а Рэйден опускается на колени. Хвосты скользят по воздуху, закручиваясь на концах, будто сами состоят из него. Кицунэ глядит снизу вверх янтарно-красным, когти на руках длинноваты — поцарапают, если не придёшься по нраву. Колдуна это не ожидало. У него на коленях удобно, мягко, пускай нет ни намёка на мех. Рэйден укладывает голову на тёплую ткань халата, нежится щекой. Патрик чуть расставляет ноги, чтобы не давить коленями в грудь. Лисица скользит ниже, обнимает за талию, щекой упирается в низ живота. Ему ерошат волосы на затылке. Поглаживают за ухом невзначай, как новорождённого котёнка, когда те слепые и хрупкие-хрупкие. Рэй поднимает голову, скользя по его бёдрам ладонями. Кончик хвоста прикрывает ключицу. — Поцелуй меня. Патрик подаётся медленно, оранжевый блик прогуливается по лисьему плечу размеренно, будто случайный свидетель первой любви. Рэй смахивает его, прихватывая Патрика за шею. Ловит губами, языком, обкусывает подбородок и скулы. Пальцы хватает, клацая клычками. На это только притягивают ближе, сцеловывают солоноватые остатки слёз. Рэйден ныряет к нему на руки, словно прыгая за добычей. Дичь только нежно хвостами не обвивают. Губы у ворожа сухие, гретые лисьей кожей. — Дотронься до меня, — шёпотом и хваткой на жилистых запястьях. Рэй направляет вдоль своих боков, широкие ладони стопорит на бёдрах, поверх чужих фаланг надавливает своими. Сожми-потрогай-держи. Всего держи. Рэйден хотел-жаждал. Рвался пригреться, прижаться. Довериться. То-то, оседлал, как брыкучего коня. Послушать не терпелось колдовские стоны — красивые они, верно. Все эти недели не слыхал, чтоб Патрик голос повышал, даже когда неугомонный Хугин донимал его карканьем. Может, хоть тут зазвучит громче. — Д-держи… держи… Выглядел он, будто вот-вот рухнет, но хватался за плечи, губы, скулы. Покрывал влажными поцелуями, словно накрапывающий дождь. Скоро уже разрыдается, если так громко не прекратит колотиться в груди. — Дыши, Рэйден. Всё хорошо. У Патрика слух не хуже звериного — всё подмечает. — Дыши. Лисица толкает воздух вдоль ребристой гортани, ложится сверху. В животе разрастается сгусток тёплого, словно давно забытая магия. — Не хочу, чтобы ты жалел об этом. Вороны с нравом плутовок знакомы — тот мчится, резвый, зараза, но любо ему набивать шишки. — Я не пожалею, не пожалею… не… Покрывает поцелуями грудь, словно накладывая бинты — залечивает шрамы. Хвосты гладят по плечам, эфемерно трогают выше колен. Патрик чувствует животом, как крепко Рэйден прижимается, как прилипает к коже. — Не пожалею. Ощущается каждым трясущимся нервом. Лисья хворь. А быть может, ведьмовская? Рэя принимает перина из собственной шерсти, два хвоста смущённо обвивают икры, но ног он не смыкает. Чёрный халат сползает на деревянный пол, подобно облаку морока. Рэйден запоминает, как собственные уста податливо сминаются под чужими, кончик языка скользит по уголку рта, острое колено упирается в мякоть бедра, заставляя согнуть ногу. За окном завывал ветер, с каждым днём пригонял стужу. Холод не мог дотянуть до чердака цепкие лапы — Патрик грелся от лисьего огня и грел сам. Отвоёвывал своего кицунэ у мороси, касался длинно и долго по груди, пригубливал ключицы. Рэй елозил плечами, раздвигая ноги шире. Патрик коротко коснулся его щеки, слегка отстраняясь. — Выпусти на мгновение. Он упирает колено в кровать, бегло осматривая склянки на алтарном столе — их с прошлой ночи поприбавилось. Одна из них, закупоренная пробкой, толкает своих соседок, выскакивая и приземляясь в раскрытую ладонь. Рэй приподнимает бровь, силясь рассмотреть содержимое сквозь изумрудное стекло — неужели в ведьмовском ларчике сокровищ спрятался каррагинан. На приподнятые брови дразнятся ухмылкой. — Оливковое масло. Рэй упирает ступню чуть выше паха, щерясь. Её подхватывают под пятку, приглаживая тонкие складки. — Погляжу, я у тебя не единственный гость, коли в спальне хранишь. Коготки надавливают Патрику на живот, все как на подбор острые, вплоть до мизинца. — Не гневайся, лиса. Оно помогает в заклинаниях. «Лиса» расспросит, в каких таких заклинаниях, да потребует показать. Перед этим только сам наколдуется вдоволь. Склянка откупоривается с тихим хлопком. У Рэя ухмылка сползает вслед за тем, как тепло и скользко стекает масло. Он вздрагивает, чувствуя пальцы, надавливающие на ягодицу. Дёргает колено в сторону, мыча, прикусывая нижнюю губу кромками зубов. Патрик чувствовал под собой дрожь. Она заполонила от макушки до пят, вросла в кицунэ, словно лихорадка. Когда размазал масло, скользнул в ложбинку, погладил пальцами. Рэй выдохнул, зверь в груди припал на передние лапы, а он выгнулся, закидывая одну ногу на чужое плечо. Бледность лодыжки на фоне голубоватой кожи выглядела как золотистый загар. Один из хвостов прилёг поперёк плоского живота — Патрик позже пересчитает красные завитки на конце. Сейчас же перебирает лишь напряжение внутри. Медленно, одним пальцем, едва сгибая. — Так давно… Так давно… Никого не было. Никто не прощупывал изнутри, хотя и раньше, если честно, не удавалось. Куда всем тем мальчишкам? Из них, кажется, никто не вынуждал двигаться с каждым вдохом и выдохом. Не выталкивал из горла сиплое: «Пр-оклтье… ещё-о… я…» Не сковывал нутро туго и горячо. Не покачивал рукой размеренно, коротко покалывая сквозь низ живота. — Мало, хочу… — всхлипнул. Рывком на локти, рывком за кисть. — Надави, сильнее. Глаза кицунэ огромные, глубокие, словно лунки болот. Когти острые — оставляют полумесяцы на запястье, те ухмыляются красным. Патрик глотает его запах — хрустящие простыни, от шерсти тянет мускусом да восточными специями. Он примыкает к его лбу, пока внутри становится теснее, два пальца сгибаются трепетно. Рэйден вскрикивает от увеличившегося натяжения, елозит ногой по плечу, наконец чувствует, как врезаются остро, и сам подаётся навстречу. У Рэя на шее ластится стон. Лис же сипит, кусая пухлую нижнюю губу. Хватает поверх свежих полумесяцев и толкает-толкает-толкает. Чужая кисть движется свободнее, подушечки давят на стенки, поглаживают. Когда вторые фаланги сгибаются, Рэй отчётливо ощущает костяшки. — Д-да-ааа, да-й мн-е всё… Он не дразнился, куда там? Ткнулся в уголок рта, смачивая прерывистым дыханием с возьми-возьми-возьми. Всего, целиком. Ни у кого не получилось, а тебе сам сдаётся. — Немного-немного… Я… хочу… — Не шевелись. Натяжение выросло, Патрик покрутил кистью, придерживая лиса за талию. Рэй взвился. Застонал, откидываясь на вытянутых руках. Уши на макушке поджались. Движения медлили, растягивались, задерживая лисёнка на тугом ощущении внизу. Патрик второй рукой спустился к копчику, ранил пальцы шерстью. Сжал основания хвостов, те дрогнули. Рэй то откидывался, хвастаясь вспотевшей грудью, то прилипал, постанывая мимо чужого рта. Ластился, смотрел преданно. Патрик принимал, пересчитывал, тревожил изнутри, позволял сжимать до ломоты в предплечье. Слушал хныканье: больше-сильнее-люби-дай-мне-всё. Другой бы колдун сказал, что приручил дикую зверушку. Этот же знал — такого не приручишь. Грешно. Молнии созданы для того, чтобы вспыхивать, а не сидеть в бутылках. — Хочу почувствовать тебя. — Лис отклонился, вдыхая побольше воздуха. Его поцеловали в округлую щёку, прежде чем масло тихо чавкнуло. Без пальцев Рэй погрустнел, потянул вниз. Губы раздвинул языком. Не только же магические заговоры шептать. У лисицы, как перед прыжком с обрыва, — сердце взбрыкнуло. Странно, не первый же раз. Оливковое масло украшало пятнами кровать, одевало ягодицы и пах в блестящую плёнку. Рэй размазал Патрику по члену цепкими лапами — уверенно, потирая головку между ладоней. За что услышал стон, негромкий, мелодичный. Который и заслужил — красивый. Лисы ловкие, хитрые охотники, потому-то Рэйден опускается без помощи, закатывая глаза. Вот только не гонит жертву, а жаждет. Хватает за поджарые бока, коготками дурманит кожу. Смотрит-смотрит, как медленно нутро принимает. Патрик его то ли смакует, то ли боится. — Не хочу сделать тебе больно. Лбом ко лбу, ныряя руками под ягодицы, приподнимает с трепетом, будто лисёнок выточен из стекла. Будто хочет залечить его раны. — Я не боюсь боли. Рэйден же хочет забыть. Хочет его. Живот липкий, будто измазался в меду. К Патрику прилипает, застарелый шрам отзывается попискиванием. Не разошёлся бы. Кицунэ скроит, залижет — его бы только самого для начала по кусочкам сшили, по лоскуткам. Он громко мычит в шею, сердце стучит прямо Патрику в грудь. У Рэйдена острые зубы, но хвосты нежные, обнимают за плечи. Поясницу же прикрывают лисьи лодыжки, крепко сцепленные. Лапами хватает лопатки, проминая подушечками тропинки на коже. Цепляет ногтями и тут же замирает. — Не бойся, царапай. Не поранишь. Когда кожа расходится, Патрик хрипло стонет, тропки крови щиплют, а когти размазывают остатки по позвоночнику. Влажная шерсть поглаживает ноги, заставляет колени содрогнуться, будто в ритуальном танце — когда сердце стучит бубном, дыхание искрится и губы бормочут заклятье. Патрик жмурится от накатившего трепета и переворачивает Рэйдена на бок. Тот сопит носом, словно недовольный зверёк, и царапает новые отметины. На боку не вобьёшься до синяков на внутренней стороне, зато плотно и крепко. Плавно, скользя между его ног и замирая. Давая почувствовать, насколько сильно любят, но так, чтоб не надрывая. — Дай мне это. Я хочу всё забыть. Забыть натиск верёвок в плену, смрадное дыхание северной псины, забыть крест, выжженный на пояснице, и то, как вояки тащили Акико по земле. То, как небо затянуло шелестящими тушами птиц. — Заставь меня забыть. Рэйден раздирает его когтями, мычит, поддаётся, елозя бедром по постели. Патрик держит за ягодицы — мягко и скользко. Ладони съезжают, но он поднимает и опускает на себя. Поднимает и опускает. Снаружи Рэй смачно прижимается к его губам, внутри обхватывает, втягивает. Их животы склеиваются, кожа расцветает пятнами. Патрик ведёт короткими ногтями по линии белой шерсти, мычит в приоткрытый рот и стонет. Рэйден проглатывает, смазывает пот на лопатках, вцепляется. Патрик кончиком языка нащупывает солёную кожу на шее. Лис шепчет ему в плечо: — Ж-жарко… Ж-жарко… Больше не могу… Колдун целует в местечко под подбородком, волосы прилипают к лицу, лисья шерсть украшается капельками пота. Рэя сдвигают повыше, чтобы он положил голову на чужую макушку. Он зарывается носом во взмокшие волосы, скулит, когда язык вновь прижимается к шее. Когда нутро пульсирует, что коленки дрожат, а собственный член вжимается в тонкую линию шрама. Рэйден тащит когтями по спине, стискивает зубы, чтобы не закричать. Выплёскивается на порозовевший живот, девять хвостов волнующе дрожат, обволакивая тело Патрика. Тот шепчет на ухо нечто на родном языке. Холодноватое на акцент, но обнимающие. Кожа отхватывает куски со шлепком. Он скользит выше, прижимает щекой к груди. Мышцы в паху натягиваются, лисица скулит и царапает вдоль предплечья. Неглубоко, кончиками когтей. Патрик целует в лоб, прихватывая прилипшие пряди. Масло мокро причмокивает, член головкой утыкается в мякоть ягодицы, обводит круг. Когда Рэйден ощущает влажные мазки на коже, Патрик стонет в линию ключицы. Лисица вздрагивает, припадая щекой к мокрым волосам. — На-на-надобыло оставить… В ответ касаются от уха до плеча, всё ещё придерживая за бёдра. Рэйден хватается за его поясницу крепче, кротко уткнувшись в изгиб шеи. Зажмурившись. Мунин сидит нахохлившийся, а Эмпуса прячется в тени шкафа. На первом этаже зловредный Хугин сверкает полусонными зенками, выше Акико видит сон о том, как с Рэйденом окунает ступни в чистый ручей. Она съёживается, хихикая от того, как освежающий холодок гуляет вдоль икр. Спустя несколько дней, как почует полынь, впитавшуюся в кожу брата, сны к ней придут лишь тревожные. Рэй показывает нос из-за плеча — капли крови на чужой спине стекают на простынь. — Хугин тебя заклюёт. Патрик смеётся устало, лисьи хвосты притихли у него выше колена, на плече, предплечье и над головой. Часть бесцеремонно прижата к кровати, но обладателя это, видимо, на волнует. — Не он первый, не он последний. Рэй хихикает, бодает плечо, зарываясь поглубже, словно в нору. Патрик широкой ладонью накрывает мех на его пояснице.