Лисьи тропы

1792 год. Брели по краешку воды — Бев уже начерпала, сколько смогла, Билл тоже. Съестного за две недели не прибавилось. Хорошо, что хоть не пальцем деланные — продержаться на голодном пайке могут с несколько месяцев, но вот потом чего? На горизонте, быть может, к счастью, крыши маячили. Невысокие, соломчатые. Оставалось придумать, как выманить еды. «Ой-й-й, мы бедные сироты, заблудились, порадуйте краюшкой хлеба». В здешних лесах дичь в руки не шла до смешного — приходилось птиц цапать. Лисицы прибыли сюда месяца три назад, с тех пор Билл не нашёл ни единого заячьего следа. За спинами красовались охотничьи силки. Притаись и беги. Благо деревенские не используют ружей, а солдаты в этаких закоулках не охотятся: досаждают поближе к большим городам, в мелких появляются на жатву — деньги взимать у тех, кому позволено оставаться на своих местах. Только если ты не нелюдь, конечно же. Тогда тебя сгонят, как со скатерти крошки. Они с Беверли — когда скрывались в землях Эмбер в 1782 году, добрались дотуда с болот Бергбершира — напали на проезжающего по дороге торговца, скинули с повозки и помчались. Им повезло, что нечаянный покровитель вёз бочонки с картофелем, огурцами и капустой. Билл искренне считал, что в тот период питались они похлеще самураев. Это был первый год пребывания на Западных землях. Располагайтесь, гости дорогие, в обратку не доедете. Когда добрались до Эмбера, лошадь издохла, дальше пришлось пёхом. Беверли оставила брата следить за лагерем, сама ушла разведывать, куда нос казывать дозволено, а где и отрежут. Наткнулась на груду башни: бывшая частью крепости, осталась от первых королей, когда вояк в перспективе не предвиделось. Небо над ней похоже на пепел, обзавелось коричнево-красным ободком. От обглоданных кусков выстроились деревянные балки-лапы, глазницы химеры сковали железом и стеклом. Изнутри доносилось жужжание, будто стены облеплены ордами ос. Тогда-то Беверли узнала о том, что люди наваяли этих химер своими руками, в брюхах у них ковали оружие. Через два лунных цикла на своей шкуре познала, что такое ружьё. Билл остановился, нахмурив брови. Впереди послышалось рычание, булькотня с криком: — Отпусти, тупой полушубок! Лисы насторожились, глянули друг на друга, вперёд текла речка, вода плотно скрывала илистое дно. Если хотят дойти до деревни, то нужно красться. Беверли взвесила котомку на спине — без еды похудела. Билл тронул сестринский локоть, качнул головой вбок. В кусты шмыгнули, побрели на корточках. Листья можжевельника вздрагивали от движений, Билл придержал ветку, шурхнул сопатку поглубже в ковёр. Беверли остановилась, как рычание с плескотнёй потревожили верхушки травы. — Что за… Из воды выпирала тварь с телом гигантского бобра и удлинёнными лапами жабы. Бестиарий, который Бев читала много лет назад, утверждал, что это Аванк. Он мотал паренька с кучерявой шапкой на голове, отчаянно хватавшегося за воздух. — Твоя мать что, дала жабе?! Они вновь переглянулись: думаешь, надо? Паренёк махал кулаками, взвивался к лапе, пытаясь вцепиться в перепонки. Бобр сипло порыкивал, выпучивая буркала. Бев прикинула, что если приложиться грудью хорошенько, то проползут. Сегодня распогодилось: земля потеплее, деревья подовольнее и жуки погромче. У сестры с братом утро поспокойнее. Сражений, конечно, не избегают — хитрые же, а не трусливые, — но к чему махаться, если твоя свобода сидит рядом. Аванк опустился ниже, кудрявый закричал громче, отправив связку крепких словечек в воздух. Крик у него был злой. Так кричат, когда день пошёл насмарку — оберег потерял, собака укусила, с родичами попререкался. Когда война начинается, так не вопят, там рвутся связки от безнадёги. Беверли замялась, Билл покачал головой. Вспомнил, как прятались с беженцами, на Востоке ещё. Как тени груздились, как Бев волокли за волосы, как на спине пекло. А всё потому, что кто-то сдал солдатам расположение лагеря.       Нас бы никто не спасал. Сестрицу неожиданно выдернули из кустов, когтистая лапа стиснула корпус. Тварь пристроилась у линии берега, грозно клокоча. Бев взбивала пятками почву, егозила в попытке высвободить руки из-под клетки. Билл рванул из кустов, громко свистнув. Аванк отвлёкся, кудрявый, по-прежнему висевший в воздухе, попытался вывернуться. Беверли же выдохнула кусачее пламя на чешуйчатую фалангу. Монстр взвыл, высовывая фиолетовый язык. Паренька забросило в кусты — тот вывалился, держась за голову. Беверли грохнулась на землю, Билл чуть пригнулся. За секунду всё стихло, трое подняли головы. Огляделись. Незнакомец уж хотел вскочить на ноги, но камыши на берегу задрожали. Он суетливо отполз, встревоживая всполохи пыли. Беверли отступила на несколько шагов назад. Раз-два, тихонько, как на охоте. Надо бы рвать когти. Билла волной отбросило к деревьям. В затылке болезненно запульсировало. Взъелась пустота — злая и быстрая. Незнакомец поспешил вскочить на ноги, но в живот впечаталась невидимая лапа. Беверли потащили к воде. На этот раз взялись за ноги. — Сука! Она взмахнула ножом, тот упёрся в твёрдое, разбивая искошенное очертание почвы. Прозрачное нечто брызнуло красным из-под лезвия. Бев выставила локоть, чтоб не впечататься лицом, в ногах вновь загуляла кровь. Воздух завибрировал, очерствел и рассёкся — невидимая тварь отступила к соседнему краю реки. Билла приложило хорошенько, позвоночник затрещал, зубы клацнули. В голове помутнело и замутило. Сейчас бы пить рисовое вино, а не собирать собственные мозги по закоулочкам. Он встряхнулся, прижимая руку ко лбу, кинул подслеповатый взгляд вперёд: Беверли и тот паренёк успели вскочить, а пустота выла. Вода забурлила, как наваристый суп. Бев откинуло влево, к подножиям буков. Кудрявого — в воздух, тело тут же исчезло в магической длани, оставив только голос: — Не дайте затащить себя в воду! Билл подполз к своей сумке, нашарил в боковом кармане Куриный бог и побежал к сестре. — Не рассиживайся, мы ещё рыбку не съели, — потянул её вверх, держа за плечи. Беверли выплюнула попавшую в рот травинку. — А я тут отдохнуть прилегла, — шикнула сквозь зубы, сбивая пальцы с плеча. Билл приставил камень с полым кругом посередине к глазу. Устроился, как монокль без цепочки. Гигантский бобёр с лягушачьими лапами бушевал близко к камышам, крутил бедного пацана и тянул лапу в их сторону, но выходить не собирался. — Поджарим его, постараемся не попасть в кудрявого. Стой на месте, по моей команде. Беверли недоумённо приоткрыла рот, камень в руках брата самодовольно оскалился, но она только кивнула. Билл отбежал, громко и звонко засвистел — аванк развернулся в его сторону. Билл изменил тональность, свист истончился. Бобёр зарычал, поднял дрыгающуюся в лапе тушку. Лис выбросил руку вбок, задержал в воздухе. Беверли не двигалась.       Билл? Он наблюдал за тем, как чудище беснуется, поднимая путника выше.       Давай. Языки пламени взметнулись вдоль шерсти, поползли к морде, как взволнованное змеиное гнездо. Аванк пронзительно закричал и скрылся под водой, покорёженный, но живёхонький. Незнакомец рухнул следом, озеро проглотило с головой. — Брось, он что, серьёзно решил умереть? — Билл не успел раздосадоваться, как на берег вывалились, хватая траву кулаками. Изо рта полетели брызги вперемешку с водорослями. Билл неприятно поёжился, ему почудился вкус тины и севера. Кудрявый высунул язык, сипло и резко задышал, покачался на пятках, следом выпрямился. Глянул на них с лёгкостью, будто не был неудавшимся ужином гигантского бобра. — О-о, я… — запыхался. Скинул со спины промокший брэт. — Я безмерно благодарен за спасение, хотя, должен признать, могло быть и… суше. Лисицы закатили глаза, точь-в-точь будто у них одни на двоих. Билл хотел кинуть: «За спасение шкуры обычно награда полагается, а не дрочка мозгов», — но его перебили: — Я Ричи, кстати. Ричард Эдингейм Джонатан Третий, если быть точным. Кожа жёлто-зелёная, как недозревший апельсин. Зыркалки карие, хитро щурились под намокшей чёлкой. Уши длинные, острые, примерно восемь сантиметров. В каждом по серьге: две позолоченных в мочке на правом, одна посеребрённая в краю хряща на левом. На носу статная горбинка. Кудри, кустящиеся на макушке, напоминали холмики мха. — У нас нет времени трепаться. Пойдём, — Бев холодно буркнула, прихватила брата за кончик плаща. — Стойте-стойте, несправедливо будет отпускать вас без обратной услуги. Не люблю оставаться в долгу, примета плохая, — Ричи шустро перегородил дорогу. Билл прикинул, что прикончить его не составит труда, Беверли на это невесомо кивнула. — Скажите, что нужно, я многое умею, — лопухи у него смешно дрогнули, то ли от пробежавшего ветерка, то ли от волнения. Билл лениво окинул брошенные сумки — ха-ха, можно подумать, кому-то они пригодятся, еды ведь там нет, — камень спрятался в полузакрытой ладони. Он стиснул, как только Бев уставилась, сжав челюсти.       Как же долго ты носил его с собой. Братец заплутал чутка, сложно ориентироваться в немых нападках сестры и вздёрнутых надбровных дугах… гоблина? Биллу показалось, что паренёк похож. Лис встрепенулся, вздёрнул подбородок — показатель нрава или инстинкт защиты. — Нам нужно пополнить запасы еды. Мы идём в деревню, но нам нельзя привлекать к себе внимание, — тон ровный, слова летят, как брошенные на ветер цветы. Ричи отвечает тем же, улыбается. Мы на одной стороне, друзья. — Отлично, я знаю эту деревушку как свои пять пальцев. Проведу вас, никто не задаст вопросов. Беверли покачала головой: — Откуда нам знать, что ты не лжёшь? — Брось, красавица, вы можете добраться и сами, но разве у вас есть монеты, чтобы платить? Украсть, конечно, не запретит, но я предлагаю более приятное времяпрепровождение. Ричи развёл руками, наклонился, продолжая смотреть на дуэт, — хлопнул полами плаща, вздохнул грустновато. Теперь мокрым ходить несколько дней вперёд. — Звучит недурно, — Билл пожал плечами.       Тебе вышибло последние мозги? Беверли не отступалась, даже осознавая численное превосходство и возможность опрокинуть зелёного на лопатки, предпочла бы его не видеть. И Биллов камень туда же.       Тише, он же безоружен. Братец сложил руки на груди, Куриный Бог спрятался в щёлке между плечом и подмышкой. Лис опёрся на вытянутую ногу, уставился на Беверли, Ричард, или как его там, Третий проделал то же самое. — Пошло всё, веди.

***

— Итак, рассказывайте. Вы не похожи на обычных несчастных путников. Колдуны? Ясновидящие? Ричи на фоне растительности сливался, как триада, сроднившаяся со стволом дерева. Непоседливый лесной ребёнок. Пропускал волосы сквозь пальцы то и дело, сбрасывая капли наземь. Билл шёл следом, наблюдая за тем, как от новоявленного знакомого оставались мокрые следы на траве. Его слегка это забавляло, Беверли же сохраняла нейтралитет. Дышала в Биллову спину буквально, на подкорке билось:       Ты не растерял способности к магии, если так долго прятал его от меня. — И то, и другое, и третье. — Билл огляделся: Лес посветлевший, сухой. Каким не бывает деревенский пьяница, что волочит ноги по закоулочкам, расплёскивая содержимое кувшина.       Что ты ещё прячешь? — Нет-нет, так не пойдёт, — он повернулся, добродушно оскалив зубы. — Хочу знать всё о своих спасителях и спасаемых. Билл заметно напрягся, радужка покраснела недобро. Беверли пихнула его плечом, уткнула указательный палец Ричи в грудь. Если б умела воспламенять взглядом, то обуглила бы до головешки. А когда-то они до проклятущей деревушки и сами долететь могли. — Слушай внимательно. Мы идём в деревню — это всё, что тебе нужно знать. Если ты не хочешь, чтобы я вырвала твой язык, то не задавай лишних вопросов. — В тёмных блюдцах мерцнуло, маленькая такая искорка, которую в прошлом поэтичная душа Билла окрестила бы «любовью с первого взгляда». Сейчас же сказала бы, что Ричи из тех, кому нравится засовывать голову в пасть мантикоре. — Спокойно, красавица, спокойно, — поднял ладони, даже попятился. По лицу скользнула косая ухмылка. — Я понял, сделаю всё в лучшем виде. Дальше шли молча, не считая Ричи, рассказывающего о том, что в деревнюшке живут люди, но они не сотрудничают с «засранцами северянами».       Ты вот со мной тоже не сотрудничаешь, братишка. Беверли шуршала подошвами, помалкивала, выразительно наблюдая за руками Ричи. Не появится ли нож или ведьмин мешочек, который он добродетельно подложит в её сумку.       Твоё недоверие чересчур явное, Беверли. Ричи швырнул им для общего познания, что зверьё в здешних лесах умное, чтоб поймать, надо знать правильные тропы. — А ты… м-м-м, гоблин? Билл прищурил глаз, солнце разыгрывалось, каплями моросило сквозь древесные шапки. — Вот невежда. Я хобгоблин, вообще-то, и лепрекон по матушке, — Ричи положил руку на сердце. Билл пожал плечами. Хобгоблин их ещё не подставлял.

***

Он ни крались, ни шкерились, ни продирались. Плащи мирно покачивались, фляжки с водой брякали, люди замечали — заинтересованные или сочувствующие, трудно сказать. Но наблюдали беззлобно, даже миролюбиво. Будто к ним частенько такие захаживают — взъерошенные, с ветками в волосах. Ричи остановился возле таверны «Хромая Лошадь». Сказал, что её именуют этак, ибо под вечер многие валятся с крыльца. — Садитесь, где хотите, и не волнуйтесь ни о чём. Я договорюсь, чтобы вас накормили и дали поспать. Билл одёрнул его: — Так-так, о том, чтобы остаться на ночь, речи не шло. Но тут Беверли, втыкающая всю дорогу нож гоблину в горло — выдуманный, разумеется, — неожиданно посветлела: — Пусть договаривается. Надо же чем-то платить за спасённый зад. Ричи хмыкнул. Толкнул дверь, вальяжно заворачивая внутрь. — А ну-ка! Как поживает мой маленький негодник? «Маленьким негодником» оказался усатый мужик, у которого одна культяпка больше целого Ричи. Они обнялись, чмокнулись в щёки. Тот, что поменьше, заметил, что Ларрискей наконец нашёл себе жену. Сказал, что понял это по его довольной морде. — Моя морда всегда довольна при виде тебя, мой друг. — В этом не сомневаюсь. У меня дело есть, будь так добр, помоги бедным путникам. — Он опёрся на стойку, очертил двух прибывших и подполз к Ларрискею поближе. — Деревня моих друзей разорена, они скитаются по лесам в поисках еды. Накорми, напои их, уложи спать. Я в долгу не останусь. — Ричи щёлкнул по пивной кружке, добавив: Угощаю за счёт заведения. Мужик рассмеялся, русая щетина скрывала маленькие ямочки на щеках. Он похлопал Ричи по плечу и махнул рукой. — Располагайтесь. Ешьте, пейте всё, что захотите.

***

Людей в таверну набилось быстро: работяги, доярки, мелкие оборванцы. Ричи голосил, сидя на стойке, перебирал струны лютни. Вокруг собрались девушки в юбках из клетчатого тартана, мужчины с бурлящими пинтами пива. Их голоса плыли, путаясь, как старая рыболовная сеть, что лежит на чердаке, пахнущем пряной сыростью. Хобгоблина звали пригубить, просили сыграть об Аласдэре Макколле. Паренёк со шрамом на подбородке спросил, знает ли он «леди зелёные рукава». Большинство называли «барда» по имени. Ричи, Ричард, Эдингейм, Джонатан. Джо продефилировал к ближайшему столику, собутыльники засмеялись, свечи дрожали от резвого дыхания, воск украшал поверхность, будто тонкие прожилки листа. А он пел, как соловушка, только цитрусовым не мазали, зато зелёного на перья не пожалели — вон коричневый в зенках плещется, свежесваренный, будто кофе. У них в семье, кроме Бабушки, кофе никто не любил. Над лисицами ютилась тьма, сыпалась на голову вороновыми перьями. Они лежали у Билла на плечах и макушке, кучка сгустилась на столе — запихивай в глотку. — Откуда у тебя камень? Беверли положила руки на стол, выпрямила спину, жёлтые взмахи от светильников поплыли вдоль её головы и плеч, словно слёзы Аматэрасу. — Ты хочешь поговорить о камнях? Быть может, лучше вкусно поедим, и я не про здешнюю похлёбку. — Билл сдвинулся, стрельнул острыми глазками на молодых охотников, дымящих трубками. Рыжая затылком почуяла, как массивные кружки сталкиваются. Когда река течёт, то не останавливается, увидев камень. Бежит сквозь щели, трещины, зазубрины. Вот и Беверли не привыкла задерживаться. — Билл, — она оставалась неподвижной. Ричи пел чуть ли не под самым боком, обжимаясь с пышного вида девицей. Лис картинно вздохнул. Сжал виски, смахнул колкие прядки со лба. Зажмурился. В надежде увидеть сестру охмуряющей группку простофиль, что проснутся без гроша. А она махнёт хвостиком, всеми девятью, шмыгнёт в заросший пролесок, и поминай, как звали. Билл открыл глаза. Беверли приметила, что мизинец его правой руки дрогнул. Холёные охотники по-прежнему распивали эль за их спинами. Ричи смачно прижался к губам своей дамы. — Я не представляю, о чём ты, — веки поджались, будто в них плеснули песка. Лис скривил улыбку, кислую, как ржавчина. — Представляешь. Это ведь его? Билл усмехнулся надрывно, губу закусил. Блики от свечей отражались в окне, вальсировали по холмам одежды, похлёбка из картошки стыла: казалось, порося съедят, когда сюда пришли. Теперь в рот не помещалось вместе со словами. — Да. Да, права, как всегда. Я оставил его в надежде на то, что камень сослужит нам добрую службу. Как видишь, сослужил. Выражение её лица скользило, как русалки в сетях. Она вцепилась Биллу в щёки, мякоть прогнулась лунками, двигать челюстью сложно. Этого никто, кроме него, не почувствовал-не увидел. А раньше, в припадке нежности, пальцами любила трепать за эти же щёки. — Не о чем волноваться. Давай порадуемся, что никого из нас не сожрал гигантский бобёр. Билл подбирал фразы, подобно ключам: тут с резьбой, сюда круглый, а здесь просочимся. Он запутывал медовыми речами многих, кто-то радовался больше, кто-то меньше. Лисицы переменчивы в своём нраве. Но остры на ум-язык. А с сестрой тяжко. Она знает, как он говорит, ест, хитрит, смеётся, печалится, злится. Она знает. Ведает, как настоящая колдунья. А на родине старшие корили их — молодым, мол, мудрости не достаёт. — Такие вещи не хранят. Вдруг и не достаёт. Не замечала ведь куриного глазика пять лет. С тех самых пор как… — Это же не посох. Куриный Бог не оказывает воздействия. Камень и на Юге камень. На Юге, где сушат головы, поклоняются идолам, покровавей здешних. На Юге, куда не ступала нога ни с Востока, ни с Запада, ни с Севера. Война, как предполагалось, также не добралась. Побоялась испечься. Биллу всегда хотелось побывать там. Пробираться сквозь влажные джунгли, разбивать песчаные барханы, поклониться чужестранным божествам. В итоге он клюнул носом в остывшую брагу и сестринский взор. Настолько морозный, что йотуны бы съёжились. — Что ещё ты от меня скрываешь? Он посчитал куски мяса в тарелке: раз, два, три. Четвёртый барахтался в желудке. Что скрывает? Щёку Билл прикусил незаметно, так чтобы казалось, будто мучает во рту нечто твёрдое. Побоялся двинуть ногой — разбудит котомку под столом. Беверли не знала, что на дне сумки лежала вещь тяжелее несчастного камня. То, что он ведомыми и неведомыми силами прятал, перекладывал, скрывал. От неё или себя? Не знала, что от болот Бербергшира до опушки Эмбер, от семи сестёр до Пемброкшира, от Эйвбери до топей. Он пронёс метку, одинаковую, на каком бы языке ни произносил. Шепотом, лёжа на спине. Хочу быть твоим. И лучше бы не узнала до тех самых пор, пока Билл не взошёл на свою последнюю лодку. Пусть лучше прочитает в завещании: прошу положить на грудь моё разбитое сердце. Ричи пел, а Билл не мог шевельнуться — ему сдавили хребет. Челюсти разомкнуть получилось со второй попытки, будто он запутавшаяся в нитках марионетка. — Беверли, я люблю тебя. Но не мучай меня. Она сморгнула упрямые капли с уголков зениц, ничего не ответив, — Ричи плюхнулся рядом. Потянуло хмелем и солодом. — Ну-с, как чувствуют себя мои спасители? — Скамейка под ним заскрипела. Беверли отодвинулась к стене, уводя тарелку вслед за собой. — Бывало хуже. — Выглядела сурово, выковыривала из братца секреты, не тревожа голосовых связок. Он же шаркнул миской по столешнице, медленно, перетягивая тугие канаты. — Скажи, почему люди здесь настолько хорошо относятся к таким, как ты? Ричи хрустанул шеей. Присвистнув: «Таким, как я». Вот-вот бы заунывно завыл про раненые чувства, если бы не Биллово: — Брось, ты понял, о чём я. Джо отпил из кружки и кивнул. Пена осталась на верхней губе, он смахнул её указательным пальцем. Потянулся, сладко чавкнув. — В этой деревне у каждого жителя в семье подпольщики. Они ушли к лесной границе Северных и Западных земель в самом начале войны. Были одними из тех, со стороны людей, кто решил сражаться с нежитью бок о бок. Благодаря им здесь мало солдафонов. Подпольщики отсюда запутали лесные тропы и создали фальшивые карты, чтобы оставить семьи в относительной безопасности. Позже, за счёт вышесказанного, в лесах появились «дороги жизни» — секретные пути для того, чтобы переводить беженцев. В основном нелюдь. Пальцы у Ричи обвивали кольца. Оправы потемневшие, камни внутри с поволокой. Видно, что ношеные. Многоцветная яшма словно разведённые в воде краски растений, зелёный авантюрин с мелкими зёрнышками внутри. Кошачий глаз глядел на них снизу вверх, бычий примостился на соседней фаланге. Гагат выступал самым гладким: чёрный, как ночь и не замаранный. Билл мог рассмотреть своё одутловатое отражение. — Куда переводить? — Беверли прислушалась. Она не знала о том, что вся Восточная часть захвачена, так что негде упасть лепестку. Но догадывалась, не признаваясь ни себе, ни брату. В Западных же землях «чумой» заболели большинство крупных городов, но северяне боятся заходить глубоко в леса. — К порту здесь, на юго-западной стороне, есть выход к морю. Официально гавани не существует. Сюда прибывают только «наши» корабли. Военные. Всё втихушку, разумеется. «Наши». Кто эти, Инари их побери, «наши»? Аж язык сводит. Бев морщится от пробудившегося холода. Билл гипнотизирует пальцы Ричи. Хобгоблин постукивает длинными ногтями по столешнице. Периодически закусывая на мизинце. Костяшки выделяются, фаланги выглядят гибкими и жилистыми, когда складываются под подбородком. — На стороне нелюдей отличные гонцы: мы стараемся предугадывать ходы врагов. Он улыбается, под верхней губой виднеются кривоватые клыки. Небольшие, на нижней челюсти такие же, почти не отличающиеся от человеческих. — Много же ты знаешь, — Беверли поворачивает голову — профиль Ричи улыбается. — Много знаешь — дольше живёшь. Тёмная, сероватая рубаха, завёрнутая на локтях, сверху коричнево-зелёный брэт, заколотый ближе к плечу фибулой. Кожаные наручи длиной от кисти до середины предплечья, с плетёным изображением птицы. — Что же, вынужден оставить вас, но не расстраивайтесь, скоро вернусь. Ричи уходит обжиматься с девицей, которую назвал Стефанией. Бев проводит гоблина взглядом. Он ныряет в толпу, на поверхности уже оказывается прижатым к женской груди. Стефания обхватывает за шею, пока Эдингейм задирает её юбки. Леди смеётся, стоит пальцам пощекотать внутреннюю сторону бедра. Билл от сестры отвернулся, принялся рассматривать вырез, изгиб бедра и кольца, что блестели поверх зелёной кожи. Бев очертила уголок лба, скрытый под красноватой чёлкой, линию носа, который так успешно воротился от неё.       Чтоб тебя, братец. Плащ слетел на скамью, следом распустились шнурки на тунике, а пояс затянулся повыше, выделив грудь. Беверли поднялась, практически вальяжно. Вскинула подбородок так, будто отбирает претенденток себе в гарем. Или же держит отрубленную голову императора, пока воины подле ног приносят в дар свои мечи. Ни штаны, цвета смешанного с грязью песка, ни ботинки — поношенные, из грубой кожи, — ни синее «платье» из шерсти. Ни волосы, отросшие до поясницы, собранные в покоцанный ободок из косы на затылке, ей не мешали. Беверли, верно, из пантеона. Из древних, кому поклонялись задолго до нынешнего века. Билл знал, что у первых людей была Богиня мудрости, покровительствующая войне. Она сейчас подпирает стол бедром, настолько далеко, что длины Млечного пути не хватает. Волосы льются по плечу, кончик губ едва поднят. Беверли наклоняется, охотник, из тех, что стучал кружками, опешивает. Она щекочет губами мочку уха: — Угостишь заблудшую леди?

***

Опочивальня, как окрестил запинающийся язык Ричи, была просторной, тихой и сухой. Жаль, что холодной, даже трое не могли согреть. Хоб упросился спать с ними, парируя отсутствием мест. Впрочем, никто выяснять не стал — Беверли позвенивала монетами, что стащила у незадачливого кавалера. Самого же сбросила внизу, как пьяный мешок зерна. Улеглась спать, смирив братца взглядом: «Мы ещё поговорим. И тебе лучше быть во всеоружии, ибо я собираюсь насадить твою голову на пику». Ты его чувствуешь? Ричи плюхнулся, не снимая калош, махнул им на прощание «Добьров ночъи» и побрёл в страну грёз. Билл затоптал следом, но упал в чащу из факелов, занимающийся огнём сторожки. Женской фигуры, что ломает обугленные пальцы забитыми ставнями. После таких путешествий сон не идёт — блуждает по следам пепелища. В носоглотке застревает запах горящего мяса, но ужаснее всего воняют волосы. Билл до сих пор вычищает смрад в речушках, соскребает его вместе с чешуйками кожи. Бесполезно, если провоняла башка. Даже болото не прочистило. Билл ворочался, затравленный в собственной норе. Наверное, стоило накидать за капюшон, пока сестра расслаблялась. В веселье он мастак, но сегодняшним вечером схалтурил. Сидел под сенью хмельного гогота, помешивая вредную досаду в чашке. Беверли догадывалась? Возможно. Билл перевернулся на другой бок, пол под кроватью растворился, как призрак лунной дороги. В пропасти засияло, тем же серебряным, от рук Селены. Лис приник к самому краю койки — шелохнётся и бухнется вниз. Костей никто не найдёт, там их соберут, отогреют в стылых ладонях. Внизу, где должна плескаться Лета, стоит кровать. Корпус свит из толстого дерева, проросшего сквозь пол. А на перине, шуршащей опавшими листьями, лежит не мёртвый, хотя, пока рта не откроет, не поймёшь, что живой. Худой и бледный, как дерево забугорной чащи. Крепкое, стоит, не меняясь век. Простоит ещё столько же, пока меж корней шныряет заблудшая лисица. Волосы аккуратно приникли к подушке. Балахон чёрный, только вены светятся бескровием, пока не впадут, вместе с кожей, в чернильный, ближе к пальцам, начиная с костяшек. Глаза открыты. Билл высматривает бурые капли вокруг радужки и сами радужки — тёмные, не различить зрачок. — Чего ты тут трёшься? Тебе пора исчезнуть. Давно пора. Но он засел, как ворон над погостом. Может, решил то почившее в лисьей груди поднять из могилы. — Не могу. Голос всё такой же — холодно-тёплый одновременно. Волшебный, как лисья свадьба. О таком менестрели слагают баллады. Те, что поют в походах в чащобу, — над головой синяя гладь, звёздные стразы, а холод садится подле костра, почти одевается в ночь, пока собаки холмов завывают. Билл взбрыкивает со смешком. Был бы в лисьем обличие — отпрыгнул, деловито облизнулся и кинулся на него. Сейчас же поджимает подушку, она скрипит от натуги, Билли — от обиды. На людей, на войну, на себя. Шмыгает носом стервозно, стараясь не терять фасада из когтей с клыками. Бабушка воспитала стойким. Бабушка учила выбирать себя. Билл любил получать всё и сразу. Младший — даже железная леди избаловала ненароком. Что ж с него взять. — Держишь меня в голове, вот и не могу. Прости, лисёнок. «Прости» выбивает из подушки все перья. Такой силы, будто это он заставил Билла с Бев скитаться по всему свету. Рыскать в поисках небесной тропки, где с них не захотят снять шкуру, а останки швырнуть зверью. Где будет… а как будет-то? Билл у него однажды спросил, умеет ли колдун превращать металл в золото? А то у лисички характер не мёд — колкий, тягучий, как патока. Иногда лимонный, но всегда как свежие южные фрукты. Если позволят распробовать, то сладкий. От такого слюна сахарная, даже после того как кусочек растворяется на языке. Потянешь такой? Мертвецам ничего не страшно. Лисьи хвосты уж точно — укутать ими плечи, подхватить тельце на руки. Ни то, ни то ничего не весит. — Я скучаю, — дрогнул юнец. Посыпался зимним кружевом. Голосок сделался тише — шёпотом, когда умоляешь Богов вернуть тебе родителей. Беверли бы пожурила, глянула ярко-зелёным с бликами разочарования. Прямо как топи, до костей. Колдун же глядел прямиком со дна — колодец плещется в зареве свечей, в глазах отражаются фитильки — черным-черно, но тепло, будто Никс укрыла Билли бархатом. Мягче ночлежки в тавернах он уже давно не видал. Колдун смотрел на него, как отражение болючего прошлого, — стеклянный, эфемерный, не настоящий. У изголовья болтался кожаный мешочек с зашитыми внутрь вороновыми перьями, косточками мелких животных и пучком lifgras. Слева, куда заглянуть не дозволялось, стоял алтарь. С козлиным черепом или сменил давно на птичий? Лисий? Чтоб себе освежить память. Свежевать рану. — Билли. Пальцами к нему потянулся, руки длинные, какими запомнились. Вот сейчас подымет голову с кровати и прокрадётся сквозь туман. Билли ухватит за высунувшееся из лужи запястье — дёрнет на себя сильно. Вцепится в руку когтями, этот вытерпит, лис точно знает. Утянет на себя, как голодавший гульку хлеба, и оплетёт конечностями-хвостами. От Божков своих выпутался, а от меня не сможешь. Больше никогда. Ричи зашоркался-заёрзал в кровати. Голова свесилась с края, пуская ряб по лунной дорожке. Видение оплыло «блинчиками», как от брошенного камня, и рассеялось. Биллова рука безжизненно повисла, царапая пол кончиками ногтей.

***

Вспорхнули раным-рано. Билл нахватал пайка на двоих вчера: Ларрискейф — мужик чудный, был готов ему чуть ли не курицу живую отдать: «А чего? Поедите зато нормально». Благо не спрашивал, чего с сестрицей здеся не останутся, мол? рабочие руки в деревушках ведь пригодятся. Билл от подобного трёпа отучился — взял, что надо, и дёру. Беверли обходила скрипящие половицы, парила в воздухе, почти что буквально. Перчатку непутёвому не бросила, кивнула лишь, чтоб воздух не трепать.       Давай быстро, чтоб этот не проснулся. Котомки загрузили резво и бесшумно, как носится ветер. Ричи сопел кверху задом, в рубахе, штанах да своих ходулях. Браслеты с плащом под кроватью болтались, зато кольца на своих местах. Лисицам вот осталось нацепить свои накидки с ботинками, и больше троица не свидится. Билл оглядел его: в кудрях топились кружки-хвостики солнечных кроликов, ухо дёргалось, когда Ричи потряхивал во сне головой. Беверли наклонилась, тихонько потянула вверх свои ботинки, Билл попрощался с простенькой комнаткой, охваченной рассветным солнцем. — Стойте-стойте! Вы куда навострились? — Ричи вскочил, казалось, вовсе не спавши. Уши врастопырку, на голове размокшее сено, а по груди и кончику подбородка розоватые пятна растёрты. И чем они тут губы красят? — Тебя это волновать не должно, — Беверли улыбнулась ему гнойной язвой. Билл подкатил глаза к потолку. — Приятно свидеться, хоби, но нам в путь. — Да не гоните лошадей, я могу помочь, — хлопнул по постели, что аж табурет у изголовья подскочил. Бев с Биллом инстинктивно отпрянули, готовые схватиться в любую секунду за нож. — Вы же помните про секретные тропы? Лес слишком опасен и одинаков для того, чтобы беженцы скитались по нему в одиночку. — Ричи стоял обезоруженный во всех смыслах, без клинка, с поднятыми руками. Близко не подходил, чтобы лисы не ринулись врассыпную. Разве таких рассоришь? — Поэтому есть я — пилигрим. — Прошу, ближе к делу, мы хотим уйти до следующего года, — Билл улыбнулся ему точь-в-точь как Беверли. Ричи обиженно цокнул, но продолжил: — В этих лесах спрятались беженцы. Они ждут меня для того, чтобы я привёл их на корабль в столицу, она находится близ Северных земель, но там огромное скопление людей, а также войска сосредоточены со всех сторон, и оружие получше луков со стрелами. Там наиболее безопасное место от северных псин. Лисы переглянулись, ступни были навострены к двери.       Город под боком у северян. Беверли поджала губы. Билл вспомнил котелки, шарфы и дым из труб. Не люблю пилигримов.       Нужно прятаться на виду. Ричи, став свидетелем их немого разговора, вмешался: — Идёмте. Мы возьмём группу неприкаянных, а затем я проведу вас по короткому пути в порт.       Мы его не знаем. Беверли придерживала клинок на поясе, Билл краем глаза следил за шелудивым хобгоблином.       Думаю, у нас нет выбора. — Тебе с этого что? — Беверли взглянула в упор. Если покажется, что Ричи как-то не эдак сглотнул, то кинется пытать. — Я работаю на армию. Перевожу для них беженцев, они платят за это — чем больше смогу привести, тем больше получаю. К тому же я просто доброй души существо. — Ричи сел на краешек кровати, руки смиренно сложил на коленях. Дорогие, сами решайте, я уже все песни спел. — Значит, мы товар, тогда всё становится понятнее, — Билл расслабленно выдохнул, глянул на Ричи спокойно, даже добродушно. Лисицы вкрадчивы, вгрызаются в личные предрассудки с ужасами. Беверли клинок держит до побелевших костяшек, Билл в руках взвешивает свою одежду.       Мы попробуем? Билла раззадорило, как тролля мясцо путников на мосту, будущее, что предсказали Норны. Как проклятущая морская пена, набегает, растаивает на песке, и не собрать её, в отличие от речных камешков, воедино. Жди, пока накатит своих барашков. У лисиц времени ждать не было — сами, как море, вечно движутся.       Попробуем. — Идём, но обещай молчать, — Беверли, уже менее язвенная, опустила нож. Пальцы онемели, но она даже их не стряхнула. Ричи поднялся — довольный, руки в боки, но завидущую улыбочку скрывал — губы дрожали, как у пацанёнка, выигравшего пари. Теперь-то все деньжатки мои. — Вот и ладненько, тогда дайте мне натянуть свои панталоны.

***

Ричи погнал их в сторону скал, Беверли подняла нос по ветру, заключив, что «Море в другой стороне» и «Куда ты вообще нас ведёшь, выродок» — второе огласилось лишь у Билла в голове. Ричи махнул рукой, якобы «Ты что же, рыжик, не доверяешь такому расписному красавчику, как я?». Не доверяла. И красавчику, и расписному, и Ричи. Согласилась прыгать по горам, как рогатая козочка, из-за братского «Нет выбора», «Надо прятаться на виду». «Лисье чутьё». Её чутьё подсказывало, что ни хрена они за морями не найдут, а ещё что разделяться — метафора к слову «умереть». Возможно, все умирают в одиночестве. Ричи говорит: «Вы меня, к слову, сжечь могёте, а я только покричать». Чем быстрее дойдут, тем быстрее расстанутся. Как в браке. Беверли вот замуж никогда не хотела. Детей — да. Чтоб бегали такие же шебутные, палец по локоть откусят, как она с братцем. Клинки у Беверли по телу тоже кусачие. — Всё же кто же вы? Ричи шёл впереди, в ладони держал потасканный, поржавевший компас. На крышке замаялась гравировка белки. Они шли второй день, хоб нараспев знакомил с местными верованиями, о кельтах да водных лошадях. Билл заявил, что знает про Плетёного человека, Цернунна, кстати, тоже. Ричи отметил, что лис умеет читать и что у него невыносимый характер. Беверли сказала о том, что кельтский пантеон не пересчитать по пальцам сотни рук. — Мы сможем кого-то встретить? Ричи дёрнул плечом, шутовская придурь сползла с его лица, как неторопливая сороконожка. Сказал, что за месяц до начала войны Боги исчезли. Некому теперь зажигать костры. — Я точно знаю, что вы не колдуны. Были бы — сказали. На третий день Ричи устал соревноваться в эрудированности и братско-сестринском «А мы читали, что…», решил пойти в атаку или скрасить долгую дорогу. Скрасить, правда, рисковал своё лицо. — С чего тебя это так волнует? Боишься порчи? — Беверли подкралась с правой стороны, косой прищур Ричи не смущал, а вот тонкие пальцы на рукоятке ножа должны бы. Но ему угрожали чаще, чем он занимался сексом, поэтому отважился придвинуться плечом. — Я предпочитаю знать, кого веду. К тому же через меня много нелюдей проходит, возможно, я встречал ваших сородичей. Земля не разверзнется, если вы скажете. Земля не разверзнется — она сгорает. Остаётся пепелище с глухой степью. Ни животных, ни полей, серое, измождённое ничто. Из этой бездны не растёт солнце, ни Иггдрасиль, даже чудовищ нет. — Может, попозже, когда дослужишься. Билл подступил слева, лёгкий, с прямой осанкой, как какой-нибудь принц. В них обоих хватало чего-то от вельмож, Ричи заметил, когда вёл дуэт к деревне. Такую выкройку ничем не распаришь. В хобгоблине кружев хватало для куролесенья. — О-оу, какая честь, сударь. Зад поцеловать позволите? — Ричи нагнулся к его щеке. С одной стороны поглаживали рыжие волосы, с другой побивала чужая фляжка. От обоих пахло почти одинаково — землёй, сладковатой гнильцой, росой и бурями. От Билла рябило чем-то таким, чего в Бевви не чувствовалось. Оно вертелось на кончике языка, как бабочка у цветка. Красивое, но быстротечное. Нечто, что связывают с переходом. Ричи коснулся его плеча, затем задел девичье. Да он и впрямь меж сциллой и харибдой. Хоб усмехнулся, Билл за ним. — Ну, ты попробуй, вдруг мне понравится. Ричи выпучил губы и звонко чмокнул воздух рядом с Билловым ухом. Принц не изнеженный, но явно дерзкий, как иголки дикобраза, если чувствует запашок переворота. Тыкнул в плечо сильно, но смехом подложил перину. Хоб двинул в ответ, они бы и пихались всю дорогу под фырчки-смешки-крики, под Ричино «А вы поосторожнее с предложениями, сударь, я ж могу не отказаться». Если б Беверли — долго продержалась, пихнули её разочков так семьдесят — не заключила: — Дерьмо, теперь я иду хер знает куда с двумя детьми.

***

В конце первой недели они шныряли по холмам. Ричи вёл сквозь дубовые рощи, заросли боярышника. — В этих широтах водятся тролли, надо обходить места кормежки. Насекомые низко летают, с вечера не было росы на траве, рога месяца ночью отливали синим. — Сегодня будет дождь. — Ричи спустился с холма, защёлкивая компас. Дождь начался, как только солнце погасило горизонт. Троица примкнулась под козырёк скалы, не в пещеру, так, углубление — капли долетали до них, как осколки мирного времени. Лило непроходимой стеной, деревья распадались на дроблёные куски темноты. Будто говядина в мясорубке. Троица грела руки вокруг самодельного огня. Беверли и Билл наколдовали увесистый. Ричи сказал, что с такими способностями он бы хотел положить их в карман, как спичечный коробок. Бев на это ощетинилась, Билл кинул на него взгляд, который, кроме как уничижительным, не назовёшь. Ричи сжал зеленоватые губы, указательным пальцем почесал под носом. Хоть сосать гномьи хуи не послали, как в первые денёчки похода. Погода у них не ладилась — пошутят, покидают язычками, помолчат. Угрюмо так, не по-товарищески. Если пожелают ему пропасть в вонючей бездне, то Ричи предъявит: «Я шкурой своей рискую ради вас! А мог щас в спокойствии шлындать». В одиночестве. Толковать по душам с компасом: как ты, дружище? Не грустно в кармане? Вот мне тоже. Лисы сидели впритирку, как близнецы. Идентично прислонились головами, отогревая друг дружке ладони. Будто гнёта-лжи-болезни между ними никогда не возникало. К слову, об этом так и не поговорили. Куриный Бог теперь висел у Билла на поясе, в маленьком мешочке. Ричи подбоченился, прочистил горло. Работа завещала находить дороги. Не спорить с погодой. — Слышьте, а знали, что на севере в это время, ну, когда дождь льёт, начинается дикая охота? Билл, слепо глядящий на бьющееся сердечко огня — пенил в черепушке своё личное море, — отмер. Туман в глазах рассеивался, в радужке отражались стрелы капель. Беверли, прильнувшая к брату, слегка отпрянула, но веки не разомкнула. — Я знаю. Дикая охота — это когда по небу носятся мертвецы. — Расскажи, — Ричи насупился, почесал за ухом и добавил: — Пожалуйста, расскажи. Билл дёрнул лопатками, руки из «замка» не расщеплял, Беверли внутри пошевелила пальцами — уселась поудобнее, всё ещё полусонная. Ночи на севере длинны и холодны. Билл не был ни разу, но ощущал на себе, как псины охрипше лают, скребут-скребут-скребут двери. Верховный вырывает деревья с корнем, гром бухает, подкатывая сердце к пяткам, а молнии бьются, как боевые мечи, низко над головой. — И слышится иной лай, от которого младенцы плачут в своей колыбели. Небо взбивают лапами белые псы с красными ушами, глазами, пастью. Они гонят облака, как куниц, и вгрызаются в небо. А за ними скачут огромные всадники на чёрных лошадях. И приносила охота смерть, и выкашивала скот, и валила колокола со сторожевых башен. Дождь бился об убежище, набрасывался, скрежеща клыками. Беверли разлепила веки, пальцы Билла сжались — он посерел, будто впадины на лице покойника. Кровь схлынула с губ и щёк, в глазницах затрепетали огоньки, как в черепках на Самайн. Пещера озябла, Ричи подобрал под себя ноги, почуял — небо прохудилось. Запахло кровью обжигающе-холодной — интересно, можно ли оседлать молнию? Билл знал, что можно. — Потоки рек выходили из берегов, охота выжигала своими молниями леса. Казалось, если сейчас на улицу вывалятся, то скосит, как серпом. Вьюга кричала горлицей, у Беверли что-то под рёбрами зазудело, лапами забило — Билловы стиснулись кандалами на её костяшках, холодные, одетые в железо. Не закричишь ведь, каменный свод под какофонией не выдержит, рухнет. Сломает ей хребет. — Один заправлял кавалькадой, рядом с ним Хель, а сзади чернеющая орда мертвецов. И не спасти было того, кто увидел дикий гон. Огонёк держался лучше, чем троица. В лесу захрустело — кости ли? Зашипела вода, Ричи показалось, что топот копыт. Молния громыхнула, полетели цветастые искры, дерево рухнуло с тяжеловесным ба-баах, его оросило толстыми ветками. Спасибо духам, не перегородили выход. Беверли выдернула руку из капкана. Чуть не оттяпали. Билл схлопнул веки, косточки у него задубели, во рту язык от свежей паутины завошкался. В висках захмелело, шеей хрустнул громко, что Бев подумала — сломал. — Говорили, что тот, кто увидел охоту, теперь носится с ночными всадниками. Вот так и будет? Её в утиль, а Билли к всадникам. Пусть носится, отводит остывшую душу, ему молнии ловить не надо — сам из них соткан. У Беверли сердце сжалось, как напуганный лисёнок, в панике зарывающийся глубже в нору — там и задыхался. Блядская полынь. Билл отлепился от огня, кашлянул сухо, поглядел на них, всё такой же хмельный. На губах кожа разошлась в ухмылке, лопнула: — Чё испугались, детишки? — Знаете, а ведь… — Ричи прочистил горло, топот над головой унялся, только капли шкрябали по келье, — поговаривали, что охоту видели неподалёку. В Петерборо, в оленьем парке. Билл глянул на него, под глазами скрасили болезненно розовым, с корочками запёкшихся сосудов. Беверли казалось, он расхохочется, ан нет — приложил ладони ко рту, подул. Чёлка упала, скрывая нечто, за которое сестрица не читала ему нотаций. Жуткое, как гудящие трупы. Молнии водятся на кладбище. Беверли обожгло гланды, как будто рвота, она сглотнула. Желудок гвозди переварит. Билл рядышком поутих, грел руки, кататонически покачиваясь. Ричи запахнул на себе брэт, словно штору в трактире. Беверли посмотрела ему в глаза, свистяще выдохнув. — Главное, нам её не увидеть.