escalator.

«В самом деле, выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток, » — Федор Достоевский, «Братья Карамазовы»

***

      — Надеюсь, мне удалось убедить тебя в своих намерениях, — улыбнулась Гейзенберг, медленно хлопнув в ладоши и продолжая смотреть на сидящую на кровати Иту. Пригладив растрепанные волосы, женщина лишь отвела взгляд и тяжело вздохнула. Конечно, сомнений не осталось… владыка могла с лёгкостью выдать Матери информацию о местоположении Уинтерс, но решила скрыть и подставить себя под удар. Ита была искренне благодарна, но все же на задворках разума теплился и скручивался страх перед четвертым творением Миранды. Однако внутри не клокотало беспокойство — впервые за долгое время она даже почувствовала что-то наподобие спокойствия. Женщина осторожно выудила из сумки колбы и, прислонившись к стене, положила сосуды перед собой, чтобы этикетка с названиями частей тела была вверху. Кажется, что сердце пропустило один удар, а в легких воздух резко закончился.       — Я -я до сих пор не могу представить, как можно было так поступить с ребенком. Это абсолютно… бесчеловечно! — сдавленно произнесла Уинтерс, невесомым движением касаясь холодных стенок колбы и сглотнув затрудняющие дыхание комок в горле. Она лишь хотела ощутить, как что-то движется под светло-желтым стеклом, но это были лишь больные фантазии отчаявшегося сознания, которому неумолимо требовалось увидеть хотя бы что-то, напоминающее о живой дочери, а не эти чертовы колбы с гравировкой гербов сверху и бездушными надписями «голова Розмари У.» или «руки Розмари У.» на этикетках. Они слегка отрезвляли, но сразу вызывали у женщины неподдельное желание запить это все безмерным количеством алкоголя, что мог лишь пагубно повлиять на организм.       — Знаешь, на твоем месте, я бы не стала называть Миранду человеком… но она просто поехавшая сука, — скрестив руки на груди, с легкой усмешкой произнесла Гейзенберг, оглядывая сидящую на кровати женщину, которая с такой жалостью смотрела на колбы, что владыке иногда казалось, что Уинтерс и вправду чувствует сердцебиение или пульс дочери сквозь толстое светло-желтое стекло. — Мне жаль, Ита! — с искренним сочувствием произнесла Гейзенберг.       Она сейчас даже чем-то похожа на Миранду, размышляла владыка, наблюдая за притихшей Итой, с упоением водящей пальцами по колбам и одними губами произносящей имя Розы. Стоило Гейзенберг только представить на месте Уинтерс Матерь, как тело буквально прошибал разряд тока от отвращения и ненависти, а потом Гейзенберг сама себя одергивала от подобных мыслей: «Нет, Ита другая, не такая, как эта шваль крылатая!»       В последний раз пробормотав: «Я обязательно спасу тебя, Роза, обещаю» и поведя пальцами по холодному стеклу колб, женщина убрала их обратно в сумку:       — Ты обещала рассказать о своем плане, — перевела Уинтерс рассеянный взгляд на Гейзенберг, внимательно следящей за ней. Подобное внимание Ите не особо нравилось, она чувствовала себя скованной под прицелом расплавленного и такого тягучего серебра глаз.       — Да… — протянула владыка и потупила взгляд, замолкнув на неопределенное время. План-то она детально обдумывала больше половины века, но рассчитывала только на себя, а теперь придется его перекраивать, с учетом живучей светловолосой американки. Не зря ж она наклепала тысячи солдат-киборгов, которых планировала натравить на ликанов, а самой идти на Миранду. Сама мысль о скорой смерти Матери вызывала у Гейзенберг бурный восторг, больше напоминающий лихорадочное возбуждение, перетекающее в настоящую манию. Порою мозг только и занимала одна единственная, будоражащая мысль: «Убей Миранду!» . Идея въедалась в сознание, заменяла собою обыденность в многочисленных цехах и лабораториях, придавая смысл жалкому существованию четвертой владыки в этой дыре.       — Гейзенберг? — прервал мысли владыки заинтересованный голос Уинтерс, придвинувшейся к краю кровати. Владыка слегка вздрогнула от неожиданности и вернула внимание к сидящей напротив женщине. — План…       — А, да, — спохватилась та, усмехаясь. — Понимаешь… Я все планировала в одиночку, хотя сначала даже думала уговорить своих тупоголовых родственников в помощи, но нет… Им слишком нравилось сидеть под крылом суки, а меня, как видишь, успешно послали нахуй! — Гейзенберг вновь опустила взгляд, с хрустом заламывая пальцы. — Странно, что тогда Миранда меня не убила, хотя ее личная гигантская шлюшка весь мозг изъела Матери о том, какая я тварь, неблагодарная мразь, мерзкое отродье и тому подобное… — тут владыка усмехнулась, мотнув головой. — Мамочка попросила старшую сестренку наказать нерадивое дитя! Abscheuliche Besserwisser Drei-Meter Teufelsweib hasste mich sofort! Ich mochte sie auch nie. Dieser Schleimscheißer würde immer einen Weg finden gefickt zu mich solange Mama glücklich ist!       — Мне жаль… Э-это звучит просто ужасно, — в ответ тихо пробормотала Ита, с сочувствием глядя на владыку, рассказывающую все это со странной улыбкой, словно произошедшее было лишь далеким счастливым воспоминанием из детства или вовсе ярким сном, запомнившимся на всю оставшуюся жизнь. Рычащий немецкий не особо нравился Уинтерс, она находила его слишком жестким, враждебным — вот французский, испанский и итальянский языки приходились ей по душе. Женщина сочувствовала порождению Миранды, она была готова послушать, хотя еще вчера без вопросов она бы застрелила Гейзенберг на месте.       Владыка в этот момент мечтала, чтобы она вообще ничего не рассказывала собеседнице — лучше бы она промолчала, а не выливала дерьмовые события из прошлого на Уинтерс, которой и без того пришлось в жизни не сладко. Но слова буквально вертелись на языке, а желание выговориться кому-нибудь разумному переходило всякие рамки; солдаты на фабрике, конечно, были терпеливыми, но ничто не сравнится с живым собеседником. И вот она нашла слушателя и даже чувствовала себя намного лучше после небольшого монолога о днях минувших.       — Да ладно, забей! — внезапно усмехнулась Гейзенберг после нескольких секунд молчания, отворачиваясь от Иты. Надо было молчать. Они просто деловые партнеры, даже не приятельницы. Если все пройдет гладко, то они, с высокой вероятностью, сразу же разбегутся в разные стороны и позабудут об этом дне. — Тебе это вообще ни к чему! Не знаю, что меня так на сантименты пробило.       — Это абсолютно нормально, — спокойно ответила Уинтерс, приподнимаясь с кровати и подходя к владыке со спины, чтобы совершить один из самых рискованных поступков в своей жизни — обнять монстра со спины. Женщина еще не определилась, как ей воспринимать Гейзенберг. То ли это все еще опаснейший неудавшийся эксперимент Миранды, то ли просто несчастный получеловек, застрявший в горной деревне?       Только пальцы Иты коснулись плеч сидящей за столом Гейзенберг, как по коже пробежал мелкий разряд тока, а владыка сразу же дернулась в сторону и прижалась спиной к стене, оскалив клыки. Уинтерс внезапно ощутила, как в горло упирался острый кончик перьевой ручки, парящей в воздухе. Сердце забилось с новой силой. Женщина сразу же отступила назад, поднимая руки вверх, словно пойманный на месте преступления правонарушитель под дулом пистолета прибывшего на вызов легавого.       — Не смей приближаться ко мне со спины! — прорычала Гейзенберг, тяжело дыша и продолжая сверлить взглядом испуганную Иту.       — И-извини, — пробормотала Уинтерс. Владыка хотела рыкнуть на нее в последний раз, но тут же осеклась, заметив бегающий взгляд женщины напротив. Ручка медленно вернулась в стол, а Гейзенберг отошла от стены, скрещивая руки на груди и пристально глядя на Иту. — Я просто…       — Проехали! — махнув рукой, владыка перебила женщину и, накинув на плечи висящий на спинке стула потрепанный плащ, выудила из кармана сложенные очки и надела их, чтобы, как она думала, наконец-то скрыть свою уязвимость. Даже таким образом. — Пойдем лучше завтракать?

***

      Морозильная камера мерно гудела, — иногда звук напоминал стон, а иногда на шум поднимающегося в аэродрома Боинга, — однако ее заглушала закипающая вода, тихо булькающая в жестяном чайнике на газовой конфорке. Гейзенберг гремела, перебирая посуду в выдвижных ящиках и бормоча что-то под нос. На кухне было довольно тепло, даже уютно, несмотря на обилие темного металла, из-за которого помещение больше напоминало тюремную камеру. Уинтерс сидела за столом и изредка поглядывала на владыку, покручивая ручку между пальцев. Перед ней лежал раскрытый дневник — на столе намного удобнее писать, чем стараться выводить аккуратные буквы, когда пишешь — в буквальном смысле, — на коленке.

      10 февраля

       «Завтра церемония. Немного волнуюсь. Гейзенберг предложила помощь… Сначала мне казалось, что Миранда и Гейзенберг достойны друг друга… Грызутся за «силу» Розы. Якобы даже они сами не так сильны, как она. Безумие… Роза же ещё младенец. Но сейчас я думаю, что Гейзенберг можно доверять. Однако я опасаюсь, как бы ее не перемкнуло и она не решила использовать силу Розы против Миранды, хотя мы договорились не делать этого!       Я теперь знаю, зачем Матери нужна Роза! С помощью моей дочери она хочет возродить свою… Но я спасу тебя, Роза, не позволю этой долбанной суке навредить тебе! Клянусь, я сделаю все…»       — Откладывай, потом допишешь! — владыка прервала деятельность Иты, ставя перед ней кружку с дымящимся кофе, а затем села напротив и ставшим привычным жестом провела по волосам. Женщина пробежалась взглядом по довольно ровным, по сравнению с предыдущими записями, буквами, представляя перед глазами милое личико маленькой Розмари, и улыбнулась, закрывая дневник, придвинула кружку к себе. Кофе оказалось чересчур крепким, хотя в остальном не отличалось от того, какое любила Уинтерс пить по утрам.       До Луизианы, когда она с Мари только начали жить вместе, Ита любила будить мужчину, который лишь недовольно фыркал и просил дать еще немного поспать. После же Луизианы, до переезда в Румынию, они ранним утром сидели на кухне и пили отвратительно горький кофе, чтобы взбодриться и не возвращаться к ужасающим кошмарам, что беспрестанно преследовали молодую супружескую пару.       — Ты хочешь есть? — достаточно быстро пригубив кофе, Гейзенберг обратилась к Уинтерс, что с отстранённым видом делала осторожные глотки уже переставшего дымиться кофе. Женщина, делая очередной глоток остывающего горьковатого напитка, подняла вопросительный взгляд на владыку, которой пришлось повторить вопрос. Ита, немного поразмыслив, кивнула, однако для нее оставалось загадкой, где Гейзенберг может достать еду. Сильного голода она пока не испытывала, но подкрепиться все равно не мешало бы.       Мягко говоря, Уинтерс сомневалась в кулинарных навыках владыки. Ей казалось, что все порождения Миранды питаются человечиной и запивают все кровью, как леди Димитреску. Ита бы даже не удивилась, если где-то в недрах фабрики она бы обнаружила обескровленные, высушенные трупы и огромные тазы с запекшейся кровью на стенках. А зачем тогда владыке клыки, если же не разрывать ими плоть? От одной только подобной мысли, женщину бросало в дрожь.       — Я скоро приду, — Гейзенберг поднялась с места, накидывая плащ, и подошла к двери, пригрозив женщине. Ита, сделав последний глоток кофе, резко повернулась к ней. — Не высовывайся!       — Ты куда? — привстала со стула Ита, глядя в глаза владыки, которые сейчас были скрыты за линзами очков. Гейзенберг, скрестив руки на груди, выгнула одну бровь, пристально наблюдая за женщиной. — Можно я с тобой пойду?       — Боишься одиночества, дорогуша? — язвительно усмехнулась владыка. Уинтерс, насупившись, отрицательно мотнула головой. Гейзенберг хотелось пройтись в одиночестве, подумать, разобраться в собственных мыслях, а теперь рядом будет еще и отвлекающий фактор, хотя последние полчаса Ита не издавала ни звука, словно была серой тенью по другую сторону стола. «Думаю, она не будет мешать, »  — решила про себя владыка, выходя из кухни и засовывая руки в карманы.       Женщина, подскочив с места и убрав дневник с ручкой в задний карман джинс, последовала за ней. Ите не нужно было одиночество, которого она старательно избегала — ей столь сильно не хотелось оставаться с собственными мыслями один на один. Все они были страшными, от них тело покрывалось мурашками. Перед глазами вновь возникло воспоминание того вечера: как безжизненное, истекающее кровью, тело Мари падает на пол, как в горле застревает крик от страха и боли, как со всех сторон доносятся гулкие шаги спецназовцев, как безжизненно звучит голос Рэдфилда и снова выстрелы пистолета, после которых сверху доносится жалобный крик Розмари.       Не прошло и десяти минут, как женщины вышли в рабочее крыло, где звук множества стальных приборов и двигателей, словно раздавался со всех сторон, не желая отступать и оплетая собой, будто дурман в долине Беневиенто. Ите даже нравились эти бесконечные наполненные машинным шумом коридоры с тусклыми лампочками на стенах и бесконечное количество металлических дверей, отъезжающих в сторону перед быстро идущей Гейзенберг, с красными генераторами. Уинтерс удавалось абстрагироваться от мерзких воспоминаний, представляя, чему может принадлежать тот или иной треск, щелчок или даже рык.       Как оказалось, владыка лишь искала стальную лифтовую кабину, которая оказалась на одном из десятка уровней фабрики — на третьем, кажется. Здесь все звуки завода сливались в единый гул, разбирающийся в подкорку сознания. Ите казалось, что она находится на аэродроме, где сразу все самолеты готовятся к вылету и выезжают на взлетную полосу. К тому же, от всех двигателей и механизмов валил белоснежный пар из-за безостановочной работы, и потому в столь необъятном помещении было довольно жарко.       Но внимание Уинтерс в этом величественном помещении, соединяющем все уровни между собой, привлёк не лифт, а масштабный подвесной конвейер с крюками, на которых весели человекоподобные существа. «Что это за хрень?»  — возник резонный вопрос в голове женщины, когда она, сжимая железные прутья ограды, отделяющей ее от падения в бездну за балкончиком, пригляделась к сотням идентичных, зверски изуродованных трупов с огромными бурами вместо руки или вместо обеих.       — Они будут нашим отвлекающим маневром, — серьезно произнесла Гейзенберг, вставая рядом с Итой. Та вздрогнула от неожиданности, как она не могла заметить приближение владыки, хотя стук тяжелой военной обуви по арматурному полу был столь отчетливым.       — Что это? — Уинтерс, уперевшись локтями в перила, подняла глаза на стоящую рядом Гейзенберг, та с гордостью наблюдала за движением безжизненных существ по конвейеру.       Женщина не воспринимала их за живых, она видела лишь эксперименты. Возможно, она даже что-то начала перенимать от владыки, которая находится рядом лишь день, но Ите казалось очень важным адаптироваться к манере поведения Гейзенберг, чтобы строить с какие-то взаимоотношения, а не безостановочно ругаться. Однако Уинтерс никогда не забудет, как вчера ее чуть не убили летящим столом. Женщина вытащила дневник с ручкой и, открыв пустую страницы, начала быстрыми движениями зарисовывать завораживающее движение подвешенных на крюки тел.       — Мои солдаты, — оторвавшись от гордого созерцания собственных творений, ответила владыка и посмотрела на женщину, которая старательно делала наброски в дневнике, наблюдая за конвейером. «Ей нравится, — довольно отметила про себя Гейзенберг, убирая руки в карманы, а затем одернула себя. — Хватит! Мы здесь не за этим!»       Владыка широким шагом направилась к закрытой лифтовой кабине, однако, дойдя до нее и не увидев рядом Уинтерс, она окрикнула женщину. Ите пришлось оторваться от интересующего ее занятия — то есть разглядывания солдат-киборгов. Женщина в последний раз бросила взгляд на конвейер, убирая дневник в задний карман джинс, и подошла к Гейзенберг, нажимающей кнопку лифта, двери которого со скрипом разъехались в стороны, Уинтерс наморщилась от этого противного металлического звука, словно разъедающего уши изнутри. Но она поспешила шагнуть вслед за владыкой в кабину.       — Доброе утро, леди Гейзенберг, — этот добродушный голос Ита узнала бы где угодно. Герцог по-хозяйски расположился в лифте и лениво покуривал толстую сигару, что довольно удивило женщину. Она-то думала, что владыка никому не позволит даже на километр приблизиться к ее владениям, не говоря уже о чьем-то сожительстве! — Мисс Уинтерс, — мягко поприветствовал женщину торговец, пока владыка приглядывалась к товарам. — Рад снова вас видеть!       — Здравствуйте, Герцог, — в ответ улыбнулась Ита, наклонив голову. Оказывается, она еще способна излучать оптимизм! В нос все сильнее забирался аромат табака, напоминающий о том, что можно бы и самим прикурить сигаретку. Зажигалку и пачку с куревом, да и деньги Уинтерс оставила в спальне, хотелось попросить сигарету у торговца, но женщина упорно подавляла подобное желание — завтра… если завтра все пройдёт гладко, Ита наконец-то спасет Розу, а потом убежит как можно дальше отсюда, чтобы спокойно жить, заботясь о дочери. И никому, даже себе, она не позволит курить рядом с ее драгоценным комочком счастья.       Удивительно, но вчерашние двадцать четыре часа больше напоминали целый месяц, пролетевший столь быстро, прямо пронесся перед глазами, словно торнадо, выбивая из привычной колеи и выворачивая жизнь на изнанку!       — Сделай стряпни, будь любезен, да и зажигалку, — донесся до Уинтерс, стоящей у решетчатой стены лифта, откуда был виден работающий конвейер, приторно вежливый голос Гейзенберг, передающей торговцу несколько крупных кристаллов. Герцог усмехнулся, кладя кристаллы в огромный мешок, выполнявший функции кошелька, а затем протянул владыке небольшую пластиковую зажигалку и принялся за готовку. Гейзенберг, усмехнувшись, вытащила из кармана плаща портсигар, достала сигарету и закурила, приближаясь к погруженной в свои мысли Ите.       Женщина бросила короткий взгляд на владыку и вернула внимание конвейеру. Если Гейзенберг сама все это сделала — то это поистине впечатляло Уинтерс, чья жизнь была наполнена устранением программных и аппаратных сбоев компьютеров, серверов и ноутбуков, настройкой программного обеспечения и контролем качества обслуживания клиентов, сроков исполнения заказов. Однако Ита, как раз, и мечтала вернуться к столь скучной рутине, жить, как все — от подъема до отбоя, от аванса до зарплаты, а не рисковать жизнью ради дочери.       — Они тебе так понравились? Не вижу в них ничего особенного… Обычное пушечное мясо, — выдохнула серый дым Гейзенберг, наблюдая за слаженной, отточенной работой механизмов, изредка опуская взгляд на женщину. Она делала солдат в приступах ярости, из необходимости укомплектовки армии против Миранды, а с годами операции по созданию киборгов начали приносить покой ожесточившейся душе владыки, процедура стала обычным хобби, как рисование, вышивание, плавание или пение. Гейзенберг видела, как союзница заинтересовалась ее творениями, в это время внутри загорался приятный огонь чего-то, напоминающего нежность… — Но если хочешь, я могу тебе показать, где я их делаю!       — Оу… Это было бы круто! — смущенно улыбнулась Уинтерс, отводя взгляд и ощущая, как к щекам приливает кровь. «Что ж… поедим и сходим, Schätzchen, »  — делая глубокую затяжку, усмехнулась владыка, видя замешательство Иты, которая где-то была до беспечности смелой и лезущей прямо в эпицентр какой-нибудь заварухи, а где-то ее было так легко смутить простым предложением.       Навряд-ли другой смертный так бы заинтересовал Гейзенберг, которая видела в людях лишь материал для исследований, проведения опытов, да создания нового члена импровизированной секретной армии. Надо признать, владыка действительно считала Уинтерс особенной и с трудом подавляла дикое желание исследовать все непонятное, интересное и необычное, выбивающееся из общего ряда. Если бы женщина умудрилась погибнуть во владениях у кого-нибудь из недавно почивших родственников, Гейзенберг обещала себе, что заберет тело и исследует его, изучит каждую мышцу, каждую косточку, каждую капельку крови под микроскопом рассмотрит, лишь бы понять отчего так дергался в груди омерзительный напоминающий сердце отросток, подаренный Мирандой.       — Блюда поданы, дамы! Приятного аппетита, — огласил Герцог, ставя на пустой деревянный ящик две тарелки с ароматным омлетом. Ита, учуяв запах, сразу повернулась и мысленно поблагодарила торговца, однако ей было не ясно, где же он все же умудряется готовить, если половину лифта занимает он сам и его товары! Неплохо было бы еще на свежем воздухе сегодня побывать, но утро, по мнению женщины, выдалось просто замечательным, если, конечно, упустить момент со звонком Матери.