escalator.

Слушайте! Проповедует, мечась и стеня, сегодняшнего дня крикогубый Заратустра! Мы с лицом, как заспанная простыня, с губами, обвисшими, как люстра, мы, каторжане города-лепрозория, где золото и грязь изъязвили проказу, — мы чище венецианского лазорья, морями и солнцами омытого сразу! — Владимир Маяковский, «Облако в штанах»

***

      Длинные слабоосвещённые коридоры фабрики, полностью состоящие из металлических листов, давили на ослабшую психику Иты, поскольку напоминали те чертовы полностью черные коридоры в фильмах ужасов, откуда может вылезти какая-нибудь хтонь. Стук обуви по полу гулким эхом убегал вглубь, такими же гулкими ударами в ушах пульсировала кровь. В голове уже не было никаких мыслей, лишь пустота от усталости, накопившейся во всем теле. Уинтерс следовала за Гейзенберг, нервно поглаживая покрасневшие от кислотных ожогов руки. Больно, но пока в пределах терпимости. Женщине хотелось узнать, куда ее ведут, однако спрашивать она все не решалась из-за нарастающего внутреннего беспокойства. Сердце начинало биться быстрее, но уже в районе горла, затрудняя дыхание.       Путь по коридорам не особо запоминался из-за их идентичности, владыка где-то сворачивала, а где-то пропускала поворот. Ите оставалось лишь следовать за ней. Впереди виднеется механическая дверь, что сразу же открывается перед хозяйкой фабрики. За дверью длинный проход над бездной, где лязгают циркулирующие двигательные механизмы с алеющими генераторами. Арматурные прутья звенят под ногами. Уинтерс, осмотревшись и решив, что опасных ситуаций здесь не предвидится, вытащила из сумки последнюю баночку реагента и аккуратно начала лить жидкость на маленькие волдыри, облепившие кожу, как личинки каллифорид на гноящихся ранах. Женщина тихо шикнула от жжения, но эффект был на лицо — язвы начали постепенно белеть и сглаживаться. Владыка обернулся к ней и мельком взглянула на руки Иты, тихо хмыкнув. «Сколько еще идти?»  — пронеслась мысль в голове Уинтерс, когда та убирала опустевшую баночку в сумку.       Мрачные коридоры с желтоватыми лампочками, лестницы из арматуры, склады металлолома и щелкающие механизмы — все это казалось никогда не закончится, а женщина так и останется в глубине фабрики, отставшая от владыки, как поляк, заведенный в глушь Сусаниным.       Похоже, они дошли до жилого блока, потому что звук стальных двигателей, приборов и агрегатов доноситься сюда приглушенным гулом. Одна из дверей со скрипом ржавых петель отворяется. Гейзенберг, словно манерный джентльмен, пропускает Иту вперед, ехидно улыбаясь, будто позабыв о нервном настроении.       Комната была достаточно маленькой, места хватало на деревянный буфет, невысокую морозильную камеру, на два стула у железного стола с небольшими вмятинами на поверхности, стоявшего у стены, и на жестяной чайник с почерневшим низом, стоящий на газовой плите с выдвижными ящиками сбоку, где, вероятно, и хранился немногочисленный набор посуды; к стенам крепились складные светильники на подвижных шарнирах: один — над столом, другой — у плиты. Уинтерс отчего-то не хотелось верить, что именно здесь она может получить последнюю колбу, а потом спасти Розу. Слишком странной казалась сама остановка. Женщине даже казалось, что она пришла не к монстру, чтобы забрать сосуд с частью дочери, а очутилась на дружеской посиделке, обычно проходящей на кухне какой-нибудь соседки, пригласившей Иту в гости в честь новоселья.       Гейзенберг, прикрыв дверь, сняла шляпу и присела на дальний стул, изучая нахмурившуюся женщину. Уинтерс заняла соседний стул, снимая сумку, повесила ее на спинку стула, продолжая осматривать скромный интерьер. Молчание затягивалось, но давило. Ни одна из них не знала, как начать разговор.       — Давай к делу, — первой прервала тишину Ита, скрещивая руки на груди, подобно Гейзенберг, и прожигая ту напряженным, но усталым взглядом. Владыка лишь хмыкнула, отводя взгляд. Женщина чувствовала себя служителем закона на допросе, но где заключенный может просто взять и убить ее, поскольку сдерживающего фактора нет и в помине. — Назови цену. У меня нет времени!       — Не кипятись, церемония пройдет только послезавтра, — спустя несколько секунд ответила владыка, ухмыляясь, сцепив руки. — Я предлагаю сотрудничество, — Уинтерс застыла на полуслове, еще сильнее хмурясь.       — Что? — переспросила она, явно не догоняя до смысла сказанного. Ите показалось, что она ослышалась из-за рассеянности, вызванной усталостью.       — Я предлагаю тебе совместную работу в обмен на колбу, — улыбнулась Гейзенберг, жестикулируя. — Ты хочешь спасти Розу, я хочу свободы. Но, — она подняла указательный палец вверх, подавшись вперед. Уинтерс наконец-то смогла уловить этот рычащий акцент, от которого по коже хаотично бегали мурашки. — Есть один фактор, который не даст нам обеим достичь желаемого! И ты сама прекрасно знаешь имя этой мрази.       — Миранда, — кивнула Ита, уводя взгляд в сторону. Вся ситуация похожа на типичный шантаж. Кажется, что нужно согласиться, но внутренний параноик продолжает искать подводные камни, о которые можно запнуться в будущем.       — Бинго! — воскликнула владыка и расслабленно откинулась на спинку стула. — Мы будем в выигрыше, если ты согласишься! Тебе — Роза, мне — долгожданная свобода. С помощью силы твоей дочери мы уж точно сотрем Миранду в порошок! Ну так что, Ита? — второй раз за вечер стянула очки, кладя их на стол. — Решайся. Это выигрышные условия…       — Нет, — перебила ее Уинтерс, сглатывая ком в горле. Уверенности катастрофически не хватало, чтобы яснее выразить свое мнение. В глубине души она немного побаивалась дальнейшего развития событий. — Я не согласна…       — Это еще почему? — скрестила руки на груди Гейзенберг. Черты ее лица ожесточились, и вся радость исчезла из взгляда. Она так долго распиналась, готовилась, а тут — на тебе! Но для сидящей напротив женщины подобная реакция показалась подозрительно спокойной, хотя пятнадцать минут назад в нее чуть не прилетел стол из-за того, что у владыки закончился газ в зажигалке.       — Я не позволю использовать свою дочь, как оружие, ясно тебе? — собрав последние крупицы уверенности, Ита подняла на нее глаза, в которых плескались не только злость и отчаяние, но и страх. Роза — всего лишь младенец, который только недавно научился связывать звуки в «агу» и «абу». Захотелось рассмеяться, но Уинтерс быстро подавила это желание. Иногда собственные решения и мысли вызывали неудержимый внутренний смех, да осуждения с трезвой стороны.       Гейзенберг напряженно молчала, прожигая женщину взглядом насквозь, хмуро опустив брови. Находясь под своеобразным прицелом, Ита, заламывая пальцы, ощущала неловкость и страх, колющий мозг тоненькими иголочками. Тяжелое молчание затягивалось.       — Я готова… если мы, конечно, не будем использовать мою дочь, — шепотом смогла выдавить из себя женщина, дожидаясь реакции владыки — сейчас не ее очередь выставлять условия для Гейзенберг, но и умолчать она не могла.       Владыка спустя еще минуту напряжённого молчания и раздумий резко поднялась с места, открыв дверцу шкафчика, вытащила колбу и поставила ее на середину стола. Уинтерс, обрадовавшись, уже сделала движение, чтобы взять ее, но Гейзенберг остановила ее, кладя руку в черной кожаной перчатке на крышку сосуда:       — Мне, как и тебе, нужны гарантии, — не убирая ладони с колбы, владыка села на место, испытующе глядя на осмелевшую Иту. В голове женщины уже был готов план на всякий случай: стрелять, выхватывать колбу и бежать. Звучит абсурдно, когда напротив сидит металлокинетик. Слишком уж большое значение придавала она способностям Гейзенберг, потому что ей действительно было до сих пор страшно находиться рядом с ней, все тело, несмотря на усталость, приходило в режим полной боевой готовности, стоило владыке только сделать резкое движение.       — Какие? — поинтересовалась Уинтерс, не отрывая взгляда от колбы. Владыка хищно улыбнулась и приказала достать нож. Женщина посмотрела Гейзенберг прямо в глаза. — Зачем? — не дождавшись ответа, который ей не собирались давать, Ита все же вытащила нож из сумки и положила на стол с вмятинами. Нож плавно, словно перышко на ветру, поднялся в воздух и опустился в раскрытую ладонь владыки. Уинтерс нахмурилась, наблюдая за ее действиями. — И что ты собираешься делать?       — Давай руку, — Гейзенберг протянула вторую раскрытую ладонь, которая до этого покоилась на колбе. Почему-то в голове Иты роились идеи, что сейчас будут резать руку, как в замке Димитреску. Она не спешила выполнять просьбу владыки, но, когда та рыкнула от нетерпения, Уинтерс поспешила осторожно протянуть раскрытую левую руку без двух пальцев. Гейзенберг сжала запястье женщины и потянула на себя.       — Эй! Нет! Стой! — воскликнула Уинтерс, дергая руку на себя, как только острие ножа коснулось кожи. Владыка даже не подняла на нее взгляда, но только сильнее сжала запястье, когда Ита пыталась сжать ладонь в кулак. — Что ты делаешь?!       — А ну цыц! — довольно серьезным голосом приструнила ее Гейзенберг и отточенным, как хирург, движением разрезала ножом кожу ладони. Ита резко втянула воздух, замерев и подавляя крик боли. Багровая кровь мгновенно прилила к пульсирующей ране. Владыка, будто для нее это было привычным делом, придвинула колбу под раскрытую трясущуюся ладонь Уинтерс, а затем таким же четким взмахом руки полоснула и себе ладонь.        «Что за херня? Сатанинские обряды какие-то!» — в отчаянии подумала женщина, наблюдая за Гейзенберг. Та лишь улыбнулась, как Чеширский кот, а затем крепко пожимает руку Иты, дернувшуюся от вспышки боли. Чужая рука по ощущениям напоминает лед, но кровь такая же живая и горячая. Женщина закусывает губу от боли, наблюдая, как капли крови падают на крышку колбы. Переводит взгляд на владыку, которая выглядит чересчур спокойной и умиротворенной. Когда рука уже начинает неметь Гейзенберг разжимает кровавое рукопожатие и, не задумываясь, вытирает ладонь о полы собственного плаща.       — Зачем это сейчас было? — в искреннем недоумении спрашивает Ита, левой рукой вытаскивая грязный бинт из сумки и наматывая его на руку. Как сделка с демоном, ей Богу! Кровь вскоре остановилась, но ткань успела впитать ее. Слишком много странного, сюрреалистического происходит вокруг и Ита чувствовала, что скоро начнет сходить с ума, если уже не начала. Не все нормальные люди столь невозмутимо бы реагировали в данной ситуации. Уинтерс же с «распростёртыми руками» принимала всю вываливающуюся на нее дичь, но внутри плескалось жгучее, — но пока адекватное и разумное, — желание свалить отсюда скорее.       — Теперь твоя дочь свидетель нашего договора, — довольным голосом протянула владыка, двигая колбу в сторону женщину. Та, часто моргая, смотрела на нее с недопониманием и каким-то отвращением, но все же резко схватила колбу, чтобы прижать ее к себе.       — Ты чокнутая, — констатировала Ита, убирая сосуд с частью дочери в сумку. Может, это был знак с выше, что Уинтерс не до конца еще искупила все грехи, а вот теперь ей послан демон, с которым она заключила сделку на крови. И демон напротив — просто на голову поехавший мутант. — Зачем эта показуха вся? Мы просто могли договориться на словах…       — Э, не-е-ет, — нахмурилась Гейзенберг, перебивая ту, а затем довольно быстро, иногда посмеиваясь, с активной жестикуляцией рук продолжила. — Ну и какие мне, блять, надо было предоставлять тебе гарантии, а? «Ой, Ита, я согласна на все — держи свою колбу, а теперь, давай, мы вместе прибьем мою сучку-мамашку, а потом убежим из этой деревни нахуй, в закат, с твоей дочерью в руках?» , ты так представляла себе договор, да? Умно до невозможности!  — саркастично отметила владыка. — Просто пиздец…       — По-твоему, я похожа на безмозглую амебу? — мрачно усмехнулась Уинтерс, скрестив руки на груди. Металл в комнате начинал тихо гудеть и подрагивать, вынуждая Иту насторожиться. Еще не время забывать, что ее могут прибить здесь даже ножкой от стула или пулей из собственного пистолета, покоящегося в недрах сумки.       — Да брось ты, — засмеялась Гейзенберг, тоже скрещивая руки на груди и глядя женщине прямо в глаза. — Будь ты амебой, я бы сразу это просекла, да и убила бы на месте, но нет… Ты… — она замолчала, задумавшись и прищурив глаза. Похоже, владыка была близка к озарению. — Интересно девки пляшут, — еле слышно пробормотала Гейзенберг, глаза бегали быстро-быстро, словно перед ними мелькал гигантский текст, из которого надо было выцепить главную мысль и осознать ее как можно быстрее.       Тут она, словно очнувшись от мерзкого ночного кошмара, подскочила с места и принялась расхаживать по небольшой кухоньке, непрерывно жестикулируя. Уинтерс дрогнула в ожидании опасности, но лишь нащупала сквозь ткань сумки дуло дробовика, заставляющее женщину потихоньку успокоиться, ведь опасности пока нет. Казалось, что владыка сама не успевает за собой, но все же старалась не тараторить, дабы собеседница могла ее понять:       — Будь ты тупой, как пробка, моя пиздокрылая матушка, сто процентов, отдала бы тебя Альсине с ее тремя ебнутыми мушками, но она отдала тебя мне… Я знаю, как она принимает решения. Миранда дает шанс лишь тем, кто способен, по ее мнению, выжить, — Гейзенберг резко остановилась, развернувшись к Уинтерс и приглядываясь к ней, как к чему-то необычному. — А так людишки обычно попадают в руки либо к мерзкому болотному ублюдку — на эксперименты, либо к гигантской сучке в замок.       — И что из этого следует? — незаметно сдирая заусенцы с пальцев, довольно спокойно спросила Ита, понимая, что ей пытается вдолбить владыка своими монологами. Она была не глупа, да и успешно разгадывать загадки умела, потому собственные идеи роились в голове, как бабочки в животе у какой-нибудь героини из сопливых романов, которая увидела объект воздыхания, понимая, что эта любовь на всю жизни.       — А то, что это лишь ебучий тест, но ты позарез нужна Миранде! Да, к тому же, живой! — выдала наконец Гейзенберг, широко разводя руками и подаваясь вперед. — Но зачем? Она должна наоборот желать твоей смерти, — призадумалась владыка, вновь встречаясь глазами с Уинтерс, закусившей губу от странного волнения внутри. Сознание уже устало переваривать буйный поток информации, ежесекундно попадающей в голову, потому мысли смешивались в вязкую кашу из обрывков слов и цветастых образов.       — Мне абсолютно на нее плевать, как, в прочем, и на все это место! — сил на яркие эмоции почти не оставалось, женщина чувствовала, что скоро и голос перестанет быть слышимым. Ита, устало вздохнув, скрестила руки и вжалась в спинку стула, будто серая мышка, прячущаяся в норку от голодной кошки, жадно поблескивающей янтарными, как у леди Димитреску, глазами. — Я просто хочу спасти свою дочь!       — На сегодня хватит! Завтра еще будет время. Обещаю, расскажу о планах завтра… А сейчас, думаю, тебе стоит в душ сходить! — перевела тему Гейзенберг, подмигнув. Схватила со стола шляпу и очки, придирчиво осмотрев Иту, занявшую оборонительную позу, которая так и тянулась ответить: «В смысле «хватит»?», но в ответ она боялась получить ряд колкостей. Однако теперь владыке требовалось время для размышлений. Слишком много противоречий, да и тайных замыслов было не меньше! Гейзенберг уже более пяти десятков лет жила «под одной крышей» с Мирандой и ее чокнутым семейством нечисти. Она прекрасно понимала, что Матерь ничего просто так делать не будет, тем более — позволять какой-то смертной безнаказанно убивать ее «детишек». Похоже, Миранде это и было нужно, раз она не вмешивалась и даже не пыталась заступиться за кого-то из почивших мир владык.

***

      А все же так хорошо начиналось! Хотя что могло быть хорошего в забытой Богом деревне в Румынских горах, куда поспешно перебралась небольшая семья Гейзенбергов в поиске уединенного уголка, дабы скрыться от взмахов смертоносных крыльев Первой Мировой войны, охватившей мир. На тот момент ей, — пока просто Каролине Гейзенберг, — было около восьми лет. Новая культура, менталитет, да и незнакомый язык, постоянно напоминали о том, что они не отсюда и им здесь уж точно не место! Миранда когда-то оказала семье довольно теплый прием, приютив их под своим черным крылом, но выдвинув лишь одно условие — повиноваться ей беспрекословно, чего бы то им не стоило. «Благодарю вас, Матерь Миранда. Вы оказали большую услугу нашей семье, »  — сказал тогда отец Каролины на ломаном румынском, учтиво поклонившись ей.       Становясь старше, девушка понимала, что здесь творится явно что-то неладное. Куда пропадали все охотники, уходившие за дичью в близлежащий лес? Кто живет в том черном величественном замке, возвышающимся над деревней, как серый кардинал? Куда пропадают обнищавшие девушки, решившие устроиться туда в качестве прислуги? Почему волки, которых она, таская связки хвороста, замечала в округе, смотрят на нее человеческими, но все же обезумевшими от голода глазами?        В памяти лишь изредка появлялись воспоминания о тех счастливых деньках, обремененных деревенским бытом, и моменты, когда Гейзенберг, наслаждаясь уединением на огромной поляне со скалами-монархами, наблюдала за вырывающимися клубами дыма из огромных труб металлургического завода за мостом. Миранда требовала жертв и подношений в виде живых людей — ей требовались все новые и новые подопытные для экспериментов с Каду. Ни одна семья в поселении не смогла укрыться от жажды Матери, Каролину тоже не обошла эта учесть. Родители давно умерли от старости, а она уже сама была взрослой и самостоятельной женщиной, способной постоять за себя, но не силах противостоять Миранде.       С годами желание покинуть ненавистную деревню росло, как и количество вопросов, прямо пропорциональное количеству исчезающих местных жителей. Она часто пыталась сбежать из деревни в ночное время, собрав немногочисленные вещи и выдвигаясь к краю деревни с керосиновым фонарем в руках и отцовским «Зауэром», висевшим на груди на задней антабке. Но сколько бы усилий не прилагала Каролина, чтобы смотаться за пределы поселения и увидеть мир, ее постоянно ловили огромные вшивые, — как она позже узнала, — ликаны, утаскивающие ее к Миранде для дальнейших разбирательств.       Гейзенберг даже получала некое удовольствие от нарушений установленных порядков. «Чем тебе здесь так не нравится, дитя?» — обращалась Матерь к ней, подходя ближе и поглаживая Каролину по щеке своими ледяными пальцами в золотых кольцах, напоминающих птичьи когти. Беглянке-неудачнице хотелось уйти от ее прикосновений, вызывающих лишь отвращение. Но она боялась Миранду, потому именно сейчас риск бы стал неоправданным.       «Я устала сидеть в этой дыре, Матерь, — честно отвечала Гейзенберг, гордо приподнимая подбородок. — Я хочу увидеть мир…». Улыбка стоящей напротив правительницы деревни становилась шире: «Зачем ты так говоришь про наш дом, дитя? Тебя разве здесь ничего не держит, раз ты столь жаждешь покинуть его? — ей даже не нужен был прямой ответ, Миранда читала эмоции по глазам жертв, словно открытую книгу. — Я вижу, что ты осталась одна… Тебе тяжко от одиночества, Каролина Гейзенберг. Позволь же Матери тебе помочь!»        «Это не Ева,  — первым, что услышала она, очнувшись в лаборатории после долгого забытья от эфира, был разочарованный голос Миранды, отошедшей к длинным стеллажам и что-то беспрестанно записывающей. Стоило подопытной предпринять попытку встать, тихо матюгнувшись от бессилия и боли в теле, как Матерь повернулась к ней и с ласковой улыбкой проговорила. — Добро пожаловать в семью…»