Чумной доктор

Помещение, в которое привели Нострадамуса, так напоминало его собственную комнату, что при входе померещилось, будто он очутился дома. Вот уже несколько лет, как он поселился со своей второю женой Анной в маленьком городке Салон-де-Прованс, уютном, беспечальном и тихом. Там солнце разбрасывает лучи по черепице крыш, там греется нарядный белый камень домов, там сияют желтые башенки городской ратуши. Растет виноград, масляной зеленью гнутся к земле оливы, рдеют в пышной тяжести розы, Благоухают лавандовые поля, дремлют голубые холмы. Рай, да и только, впрочем, как и любое место на свете, где нет мора, голода и войны. Весь город и его окрестности спят себе сладко. Нострадамус спит плохо и записывает теперь каждый сон. Пробудившись посреди ночи, поднимается с постели, стараясь не разбудить жену, и отправляется в свой кабинет, где висят на стенах зеркала. Полки и шкафы заставлены перегонными колбами и сосудами, кристаллами и гадательными шарами, звездными картами и старинными свитками, исписанными вековой пыльной мудростью. Всей этой чепухой, с которой он возится долгие годы, ища ответы. Но ответов нет, ему просто по-прежнему снятся дурные сны, из которых он вычленяет, что может. Глядится в затемненные зеркала и ничего не видит. Зачем вешал? Кумушкам на забаву. Женщины ходят к нему, как на праздник, и задают вопросы: не изменяет ли муж, не помрет ли вскорости свекор, который обещает наследство? Не рожу ли я сына? Ему-то откуда знать, черт возьми?! Городок бередят слухи: доктор знает твою судьбу. Ничего я не знаю, вижу всякую чушь во сне, но к вам, дорогуши, она никак не относится. Видел, как народ отрубил голову королю. Вам какое до этого дело? Да и случится-то через пару столетий, мы давно к тому времени перемрем. Толку от его предсказаний… А сейчас он в столице. Призван высшими силами. Ну почти что — самой государыней. Нарядился и бороду расчесал, а попал в жилище ученого. Звездные карты на стенах, исписанные бумаги, стеклянные колбы. Камни космоса — синие и пурпурные. Черепа и кости животных, скопище толстых томов по алхимии, астрономии и медицине. Латынь, древнегреческий, древнееврейский. Огромный телескоп возвышался в углу. Женщины таким делом не занимаются и образования такого не получают. Но не она. Она сидела на стуле с высокой спинкой, склонив голову к книге. Читала, читала, читала. Впитывала слова. Внимательно и скоро бегала взглядом по лесенкам строк, ни на одной не споткнувшись. Нострадамус сам медленнее эту книгу читал. Он смотрел и пытался понять: что за женщина. Жесткое платье из шелка, что двигается отдельно от тела. Дорогое, но пошитое не для соблазнов. Кокетства в ней ни на гран. Грудь утянута и прикрыта. Что-то вдовье в ней проступает — может, в наряде, может, в чем-то другом. Взрослая женщина, мать семейства, а точно ребенок. Гладкое-гладкое личико, пухлые щечки. Крошечные, почти детские руки, светились в полутьме алхимической комнаты мраморной белизной. Ножка, которой она постукивала об пол, тоже была необычайно мала. Почтительно опустив глаза, Нострадамус изучал ее узорную туфлю на каблуке, высунувшуюся из-под расшитого жемчугами подола. Высокий каблук, чтобы казаться значительней ростом, это она ввела их в моду во Франции. Лицо тонко и умело раскрашено, не чета придворным прелестницам, у которых с мордашек все белила осыплются, стоит им улыбнуться. Дамы при дворе не умеют иначе. А королева знает секреты, которые другим и не снились. Запах от нее исходил необычный. Трудно было сказать, что в нем от женщины, а что от духов. Как алхимик, врач и житель Прованса, в ароматах Нострадамус хорошо разбирался. Но тут опознал лишь драгоценный мускус, что был на вес золота. В ее ушах качались грушевидные жемчужные серьги, шею обвивали тяжелые брильянты, на пальцах горели искры огромных перстней. Таких драгоценностей, как у нее, во всем свете не сыщешь. Богата всем прочим королевам на зависть. А богата потому, что не королевского рода, а из семьи просвещенных купцов. Одна королева во всем мире такая — не королевских кровей, за что все аристократы ее при дворе презирают. — Итальянка, купчиха, лавочница, — о ней говорят. Шепчутся, шепчутся за спиной. Всем известно, что благородный супруг ей изменяет, а его любовница во всем заняла ее место, разве что титула не носит и законных детей не рожает. С фальшивым сожалением говорят: — Бедная, никого во всей стране так не оскорбляют. Пророчат: — Двадцать лет жмется она тенью к стене, так всю жизнь в сторонке и простоит. Может статься, в монастырь ее скоро сошлют. Наследников она королю достаточно нарожала. Только слышно в придворных шепотках еще одно слово. Не сожалеющее и не презрительное. И произносят его тихим, тишайшим шепотом. Словно ветер носится по дворцу. — Ведьма… Нострадамус стоял в присутствии королевы Екатерины Медичи, которой вручил свой первый печатный сборник пророчеств, уже наделавший в провинции шуму. Слушок пошел гулять по стране и добрался до Лувра. Какой-то провансальский докторишка предрекает скорую смерть государя! Его величество Генрих II от этой новости отмахнулся. О судьбах королей каждый дурак судачит, правда, заявлять о таком громогласно может только безумец. Этот самый… как его звать? Нострадамус может оказаться простым сумасшедшим. Нечего мне докучать пустяками, сказал государь. Но Екатерина, привезшая во Францию с высокими каблуками, вилками и прочими итальянскими диковинами целый штат алхимиков, врачей и астрологов во главе со знаменитым Козимо Руджиери, решила иначе. Оторвавшись от чтения, королева посмотрела на него выпуклыми глазами, плеснув бледно-серым светом, и он отчего-то вздрогнул. Аккуратно заправила за ухо выбившуюся из прически рыжую прядь, и прежний морок овладел Нострадамусом снова. Девочка, что играла в грязи… Слухи, слухи шли из Флоренции, откуда была королева родом. Девочка родилась хилой и слабой, но через две недели после ее рождения умерли ее мать и отец, а она, хилая, выжила. Отдали ее бабке — бабка умерла вслед за ними. Отдали двоюродному деду, тогдашнему римскому папе, — умер и он. Словно их съела. Слухи, слухи ползли по Флоренции: девочка-смерть… Флорентийцы устроили бунт против Медичи, ее схватили в заложницы. Ей и двенадцати не было, она остригла рыжие косы, опустила бледные очи долу и сказала: я — Христова невеста, не троньте меня. Не тронули, а тут другой дед подоспел, новый папа, приведший войска выручать Екатерину. Много людей перебили, она вышла после на площадь, монашка монашкой, и сказала сожалеющим голосом: — Смерть за ними пришла. Смерть, думал он. У нее разные лица… Наваждение рассеялось, едва она захлопнула книгу и пропела глубоким грудным голосом, во стократ сильнее и больше этой маленькой женщины: — È sorprendente. Это поразительно. Ваша работа потрясает, мой дорогой доктор Нострадамус. И едва невольная улыбка от королевских похвал наползла на его губы, едва облетела певучая мягкость ее звучного голоса, как она, склонившись вперед, спросила остро и жадно: — Значит, мой муж умрет? Вопрос означал, что она решила быть с ним откровенной. Чего это ему будет стоить, он пока не знал. Может, получит мешок золота, от которого бы не отказался. Может, придворную должность, которой не жаждал. А, может, стакан воды из белых ручек самой королевы, приди ей в голову идея присыпать свою откровенность холодной землей. Поговаривали, что когда-то она напоила Франциска, старшего брата своего супруга Генриха, нынешнего короля. Генрих не родился дофином, он им стал. Первый дофин разгорячился в жаркий день, играя в мяч, а Екатерина случилась рядом и любезно поднесла своему деверю холодной водички, ибо всегда была мила и услужлива. Ни разу не болевший Франциск, силач и охотник с широкой грудью, слег вдруг на следующий день со странной, необъяснимой чахоткой и уже не поднялся. Отыскали какого-то испанца, что вертелся неподалеку, допросили его и казнили, хотя он даже на дыбе все отрицал. Бедняжка Екатерина по слабости нервов упала на его четвертовании в обморок. Генрих сделался после смерти отца королем, а она — королевой, и в обмороки с тех пор не падала ни на одной лютой казни. Слухи, слухи ползли по Лувру… Впрочем, вздор. Будь этой правдой, она давно бы отправила на тот свет ненавистную Пуатье, всесильную фаворитку своего августейшего мужа. А может, Генрих это отлично понимает и давно предупредил супругу о последствиях, велев ей держать свой врачебный арсенал Медичи от Пуатье подальше? Кто знает? Во всяком случае, не доктор Нострадамус. Он не карточный гадатель, в мелкой людской возне не разбирается, смотрит далеко сквозь завесу, она пыльная, грязная, вся в прорехах и торчащих нитках, но что-то открыто ему и не дает спать ночами, что-то ему открыто… — Мадам, я не знаю, — отвечал он королеве. — Будущее не высечено в камне, оно всегда может перемениться. Мне было видение о сражении двух львов, молодого и старого. Я видел золотую клетку, за которой укрывался старый лев, и видел, как молодой пронзает его копьем сквозь глаз, держа оружие в передних лапах, как держал бы его человек. Видел мучительную смерть и агонию. Откуда мне известно, что видение означает смерть государя? Этого я не смогу открыть вам и под пытками, ибо и сам не знаю. Екатерина откинулась на спинку стула и крепко зажмурилась. То ли о пытках задумалась, то ли о чем другом. Закусила подкрашенную кармином губу. Зашептала, быстро нанизывая слова, будто колдовской заговор. — Если лев, значит, все правда, это должно быть правдой… Щит с изображением льва, любимый его щит, талисман… Выходит с ним на каждый турнир, говорит… Как это? Combattere come un leone. Он хочет сражаться как лев. Хочет быть во всем подобен своему отцу, королю-рыцарю Франциску I. Доблести жаждет. Это очень опасно, я всегда знала, что это опасно, его дурацкие игры… Мальчишка! Но не слушает, никогда он меня не слушает, а шлюха спорит со всем, что я ни скажу, мне назло, потешается надо мною, старая дрянь. Что ж, прекрасно, пусть спорит. Помоги же мне, святая Мадонна … Она прервала свое напевное бормотание и поднялась так резко, что книга пророчеств упала с колен. Движения и выражение глаз ее преобразили. Буря, бушующая под холеной кожей. Екатерина сдерживает ее, но только пока. — Ах, простите, — она всплеснула руками с девичьей живостью и звонко рассмеялась. В этот момент легко было представить ее в родной Флоренции, юной, любознательной и, быть может, даже счастливой: — Я обидела вашу чудесную книгу. Нострадамус поднял и с поклоном протянул «Пророчества» королеве. Она бережно положила книгу на столик. — Благодарю вас за этот дар, доктор, — она тонко улыбнулась, — воистину драгоценный и своевременный. Сейчас я распоряжусь, чтобы вас проводили в отведенные вам покои. Завтра я представлю вас своему супругу, и мы с вами вместе как два астролога, которым ведомо будущее, сделаем все, чтобы убедить его величество поберечь себя на грядущем турнире. Лучше всего, если мой супруг вовсе откажется от сражения. Они намного опаснее, чем он полагает. Никто не назовет его трусом, если он, сообразно королевскому сану, не захочет рисковать своей жизнью. Никто не скажет, что он поддался женским страхам. Его рыцарская честь не пострадает от небольшой осмотрительности, даже если о ней станет известно при дворе. Он обещал биться на турнире, но король легко может забрать свое слово назад. Я постараюсь это до него донести. А вы мне поможете, vero? Нострадамус помедлил. Он был врачом и не мог допустить, чтобы с его попущения прервалась жизнь. Он привез в Париж бумагу с горстями путаных слов, а не смерть. Но смерть уже была там, куда он приехал. Всегда она поспевает раньше. — Я прижила с королем шестерых детей, поэтому дам ему выбор, — она опять произнесла это с удивительной чарующей мягкостью. — Это будет его решением: выходить ли ему на турнир. Как вы думаете, что он выберет? — Я догадываюсь, государыня. — Ваша совесть чиста, — твердо сказала она. — Вы, дорогой доктор, лишь вестник звезд. — А вы, ваше величество? — спросил Нострадамус. Он не боялся. — Я? — Она усмехнулась. В ней не было ни злорадства, ни торжества и ни капли яда. Она лишь хотела поймать в горсти звездный свет, пока он проливался в ладони. — Мой дорогой доктор, я родилась в семье банкиров, поэтому отлично умею считать. Ждать и считать — мои особые таланты. Мой дядюшка был папой римским, оттого его величество Франциск I согласился женить на мне своего второго сына. Мой бедный дядюшка, увы, после этого умер. И его величество Франциск I умер. И его первый сын. Я ношу траур всю жизнь, он был готов всегда. Осталось его надеть. Итак, до завтра.