black eyes, bad guys

Погода в середине дня вполне сносная. Крепчающий мороз ещё не кусает, изредка касаясь своим шершавым языком лиц прохожих. Снежинки летят острыми иглами с кремового неба, точно кто-то опрокинул над городом огромную керамическую чашу. Братья Сано мчатся на байках-клонах, близко друг к другу и наперегонки. В голове у Манджиро пусто, зато в груди от странного предчувствия всё сжимается. Шиничиро, то и дело перегоняющий его, сверкает широкой улыбкой: Майки отмечает про себя разницу того незнакомого, разбитого человека на кухне и этого, такого родного – счастливого и не внушающего ничего, кроме спокойствия и чувства защищённости. Они тормозят у небольшого кафе по двум причинам: Шиничиро обещал спасителю мяса, а Майки изъявил желание пообедать. Когда заказ приносят, старший внезапно подрывается с места: Майки это что-то напоминает. Лицо у брата бледное, а взгляд мутный. Что за чертовщина происходит? – Ты куда? – Мне нужно отойти. Он проводит рукой сквозь волосы, будто изгоняет из себя что-то мешающее, надоедливое и уже мягче произносит: – Ханагаки Такемичи. Он в первой палате на восьмом этаже. Пойди туда – скажи, что от меня, а я скоро к вам присоединюсь. – Могу подождать тебя здесь, – предлагает Манджиро, указывая на недоеденные тайяки, но его брат непреклонно поджимает губы и отрицательно качает головой. – Пожалуйста, сделай, как я сказал, – он вылетает из кафе, точно кипятком ошпаренный. Майки никак не может понять, что произошло? У него даже пропадает аппетит. Он долго смотрит в окно, надеясь на снисходящее с небес озарение, но всё тщетно. Почему-то хочется кидаться бомбами и раздавать пинки всем окружающим, но отточенный с малых лет самоконтроль берёт своё. Корить он себя не любит в принципе, ибо самокопание бессмысленно; другие люди чувствуют это и отдаляются. Всегда так – они сами находят недостатки. Зачем давать повод видеть новые? Концентрация на себе постоянно приводит к этому. Что он может сделать сейчас? Просто выполнить просьбу брата. Если Шиничиро попросил его, да ещё и прибегая к разным методам, то это правда важно – он редко обращался за помощью для других, если мог разобраться сам. И ещё реже он просил помощи для себя. Майки любил это в своём брате, и терпеть не мог одновременно. Казалось, что за шорами из его поучений, шуток и улыбки всегда жила необъяснимая тоска; в детстве, когда брат плакал, Майки чувствовал себя старше и сильнее. Ему казалось, что он способен на всё, лишь бы стереть его слёзы, а заодно их причину с лица земли. Теперь уверенность покидает Сано с каждым шагом. Когда он видит тревожные стеклянные двери в место, откуда многие отправляются прямиком на тот свет, ему хочется уйти обратно. В лифте веет холодом, а в стерильном бело-голубом коридоре он чувствует себя раненным дельфином, подброшенным в аквариум к акулам. Больница была чужеродным элементом в его привычном мире. Странно быть здесь. Особенно из-за неизвестного ему человека. Восьмой этаж, как знак бесконечности людских страданий в этом конвейере – если здесь спасают людей, то почему есть исключения? Почему усилия не всегда оправдываются? Нечестно. – Добрый день, – медсестра приветствует фальшивой улыбкой, – Могу я вам помочь? Вы к кому? – Я знаю, куда идти. День не добрый. Майки проходит мимо стойки регистрации, не удостоив несчастную единым взглядом. Девушку чуть ли не сшибает аурой с пометкой черепа в треугольнике. Она не останавливает гостя, потому что не хочет неприятностей. Исключительно для приличия Манджиро стучит костяшками пальцев в дверь палаты. Молчание. Пиздец. Он пробует снова, на этот раз менее терпеливо. – В-войдите, – звучит до жути робко. Ему что, клизму без смазки вставили? Или пациент ждёт киллера? Только не говорите, что Манджиро придётся играть с ним в чёртову любезность до прихода брата. Если он станет ему неинтересен – он пошлёт его подальше. И дело с концом. Майки заходит в палату, намеренно бесцельно сканируя пространство, пока не встречается с огромными голубыми глазами, в которых даже солнечный свет преломляется. Там, где заканчивается радуга… или только начинается? С минуту парни бесстыдно пялятся друг на друга. На лицах – недоумение и лёгкий, припудренный смущением, шок. Оба выглядят неловко и нелепо, но никто из них об этом не догадывается. Прерывание прямого зрительного контакта – функция, что напрочь отсутствует. Какого хрена ты выглядишь, как диснеевский принц в больнице? – все порядочные мысли – и о клизме тоже – покидают голову Майки. Бывает же такое: ни о чём думать не можешь, хочется просто смотреть. Кто ты, блять, такой и почему спёр глаза Шиничиро? – Такемичи надеется, что его замешательство на лице не расценят за хамство. Естественно, своих вопросов они не озвучивают, так как никто не хочет выставлять себя невежественным идиотом. Они не подозревают, что уже справились с этой задачей. – Ханагаки Такемитчи? – тихо уточняет Майки. – Такемичи, – с глупым кивком, но его исправляют. Майки это не нравится. Уж очень этот смазливый, но тормоз не подходит под описания Шиничиро о храбром парне, в жизни которого главной проблемой являются отморозки из Тосвы. Он сам выглядит, как проблема. Как ебучая задача по математике, которая сама не знает о смысле своего существования, задаваясь извечным вопросом: за что ее так ненавидят? Во всяком случае, внешность – штука обманчивая, а брат… Он ведь мог ошибаться насчёт этого «супермена»? По крайней мере, смелостью и дружелюбием тут не пахнет. Выглядит он настороженно, взглядом прожёг и не удосужился даже по-человечески поздороваться. – Такемитчи, я от Шиничиро, – Майки улыбается так старательно, что скулы сводит, и ставит пакет с едой на тумбочку, – Здесь обещанное мясо и тайяки от меня лично. О том, что десерт был куплен ему братом, он решает умолчать. Ханагаки не может понять, что его напрягает больше – полное игнорирование (насчёт имени) или общие черты, кричащие о связи незнакомца с его новым другом? – Вот как. А где он? Его интерес к брату уже начинает раздражать Майки. Почему этому парню похер, кто перед ним сейчас? Такого раньше не было, но в данный момент Манджиро чувствует – его задели за живое. – Не знаю, – он вяло пожимает плечами, – Самому интересно. Наверняка там же, где твоё "привет" и "спасибо" – в заднице, – хочет добавить, но остаётся непоколебим: сдерживается, а потом расстёгивает куртку и вальяжно плюхается на стул. – А ты… ты кто такой? О да! Наконец-то! Довольный поворотом, он ухмыляется так широко, будто ждал этого вопроса всю сознательную жизнь: – Я его брат. Не успевает он представиться, как настоящий джентльмен, – ему в голову прилетает подушка, попадает прямо в цель. Он видит, как мягкое сплющенное нечто падает к его ногам, но не шевелится. Даже бровью не ведёт. Что это? В какой стране это считается знаком приветствия? Лидер Тосвы так поплыл, что люди, наслушавшиеся о его пылком нраве, обязательно бы поставили свечки за упокой души Ханагаки. При жизни. Они встречаются взглядами, и от напряжения в стерильной, почему-то пропахшей мандаринами палате, летят искры. Ханагаки весь поджимается, но гнев в его глазах праведный и очевидный. Майки недоумевает: «Он кинул в меня своё дерьмо и злится?» – Как у тебя хватило мозгов явиться сюда, мудила? Если бы Манджиро не был столь шокирован, то ответил бы травмирующим выпадом. И неважно, что глаза у этого парня – глубокие, как море. Майки и не такие волны рассекал. – Ха? Что, прости? – Ты чуть ли не убил Шиничиро, загнал меня в больницу и теперь припёрся, как ни в чём не бывало?! Думаешь, я буду тебе рад?! Сано понимает, что ни черта не понимает. Лучше бы этому всевидящему оку правосудия поскорее объясниться. Он закрывает глаза, пытаясь совладать с неровно бьющимся сердцем в груди. Подобное отношение к нему – недопустимо. Но он, наверное, впервые ни слова не скажет. Будет ждать, пока этот придурок сам, с треском и стоном, проебётся в своих обвинениях.