Амазонка

Убийство укрепляет дух? Тэхён не чувствовал ни боли, ни усталости, ни сильнейшего желания свалиться прямо здесь и сейчас. Ничего, кроме истекающего в бездну времени. Тоненькая ниточка вот-вот была готова оборваться навсегда. Люди говорят, что в судьбу человека вмешиваться нельзя: если суждено умереть, то так тому и быть. Вот только амазонка, предки которого перекроили все людские правила, просто чтобы получить шанс на выживание, имел на этот счёт своё мнение. Он ворвался в дом лекаря резко и без приглашения, игнорируя всех собравшихся снаружи. Старые байки и человеческие предрассудки не имели над ним власти. Вера в себя и свои силы попросту выше за любые сомнения и страх. В его племени у смерти не просили пощады. В его племени смерти давали отпор. — Твоё время ещё не пришло, — прошептал твёрдо, как только взгляд упал на мертвенно-бледного Чимина. Руки горели от желания прикоснуться к его холодному промёрзшему телу, но сперва окинул взглядом комнату, фиксируя внимание на нужных вещах. — Он спас меня. Он заслуживает жить, — Тэхён всё ещё напоминал спятившего, разговаривая сам с собой. Впрочем, Чонгука, который склонился над мужем и держал его за руку, мало что сейчас удивляло. Разве что незнакомая и немного пугающая аура, влетевшая в дом вместе с амазонкой. Намджун во время стихийного вторжения судорожно перевязывал Чимину лоб, стараясь остановить кровь, и бегло оглядывал другие повреждения, на ходу соображая, за какое из них взяться дальше. Он попросил выйти всех, кто наводил своим присутствием суматоху, и разрешил остаться лишь Чонгуку — вполне возможно для прощания. Пришлось выпроводить даже Джина, потому что тот сразу же впал в панику при виде полумёртвого друга. В любом другом случае Намджун бы и Тэхёна прогнал, но сейчас просто замер, не успев даже рта раскрыть. Его застали врасплох полностью потемневшие глаза и выражение лица, которого он прежде никогда не видел. Амазонка в свою очередь не видел никого. Для него мир утратил свои привычные очертания и вытолкнул за рамки всех, кроме Чимина. Кроме омеги, который знал, что проиграет, но всё же вмешался и защитил. Первым делом отправился к столу с различными травами, зависнув на миг, разглядывая все. Шалфей, розмарин, можжевельник, тимьян, полынь. Все чистые, все собраны правильно. Столько, сколько нужно, не причиняя вреда природе. Тэхён это ощущал на каком-то ином уровне, словно в нём открылась новая, неведомая ранее способность. Убийство альфы не только укрепляет дух, но ещё даёт заглянуть в прореху этого мира, где спрятано много всего неизведанного и интересного. Он складывает нужные веточки в пучок и окунает в огонь свечи, ожидая, пока стебли начнут тлеть. Чонгук и Намджун не рискуют его прервать. И так понятно, что их община более прогрессивна в плане лечения. Лекарства против ритуальных песен и танцев перед жертвоприношением? Что ж, от первых проку всё равно уже не стоит ждать. А Тэхёну и гадать не нужно. Зачастую сильная и непоколебимая вера в состоянии поставить на ноги даже самого безнадёжного — он знает. Знает, что пока есть эта маленькая ниточка, связывающая душу с телом, он способен на всё. Пятна крови на постели слишком ярко контрастируют со стремительно теряющей цвет кожей. Сам Чимин словно похудел: стал меньше и тоньше за какие-то жалкие мгновения, пока его несли. Удержать в его теле едва теплящуюся жизнь будет ох как непросто. Тэхён садится возле него на колени с противоположной от Чонгука стороны и принимается за дело без промедления. Борьба за жизнь начинается с таинственной молитвы низким голосом. Тэхён каждый раз глубоко вдыхает, прикрыв глаза, и плавно водит дымящимся пучком трав вдоль тела. Он расслаблен, в противовес ситуации спокоен и непоколебим. Его плечи развёрнуты, спина ровная, подбородок приподнят. Чонгук смотрит на его испачканное в подсохшей крови и грязи лицо, на укус, о котором до сих пор не знал, на новые увечья на теле… Тэхён цел — это главное. Всё остальное поправимо. А затем мысли переходят в совсем иное русло, и волей-неволей Чонгук задумывается о том, как вынесет возможную потерю Чимина и как отреагирует на смерть папы их маленький сын. В душе становится жутко холодно от этого всего, страшно. Потерять Чимина он совсем не готов. Жизнь без него пугает. Чонгук будто оказывается на самом дне мрачной глубины, где сверху на него ложится тяжёлый камень вины. Наверное, в такой момент можно отдать что угодно, лишь бы спасти родного человека. — Не смей думать о смерти, пока я вкладываю все силы на то, чтобы удержать жизнь, — вдруг шипит Тэхён. Чонгук попадает в плен его пронзительного взгляда так неожиданно, что на миг забывает, как дышать. Он смотрит во все глаза и хмурится, теряясь с каждым мгновением всё больше. Ситуация не терпит расспросов и долгих раздумий, тем более Тэхён уже вернулся к заговорам на языке не из мира сего, так что не остаётся ничего другого, кроме как прикусить губу и сделать так, как велено. А потом ни с того ни с сего по позвоночнику пробегают мурашки. Огонёк свечи начинает подпрыгивать, и есть все основания полагать, что это от сквозняка из приоткрытого окна, но всё равно не по себе. Становится неуютно, волнительно, словно какая-то нечисть подстерегает за спиной. Чонгук явно сошёл с ума от переживаний, но непонятное наваждение ощущает и Намджун, на секунду отвлёкшись от перевязки и застыв на миг. Он не мешает Тэхёну, искренне надеясь, что тот сотворит чудо, но и сам не сидит в стороне, продолжая делать всё возможное для сохранения жизни Чимина. Когда Тэхён открывает глаза спустя, казалось, вечность, взгляд его мутный, дезориентированный. Он сидит неподвижно несколько мгновений и будто прислушивается к чему-то. А затем вдруг меняется в лице, словно вся тяжесть мира спадает с плеч, и он ощущает воистину внеземное облегчение. И сваливается с колен, откидывая дымящийся пучок в сторону и утыкаясь лицом в простыню возле руки Чимина. Он отбил у смерти жизнь… Чонгук всё ещё не готов поверить в магию. Впрочем, ничего сверхъестественного так и не происходит. Чимин не просыпается. Тэхён вдруг начинает глухо смеяться в простынь, содрогаясь в мелких припадках, а когда поднимает голову — являет заплаканное лицо с невероятно уставшими, но вопреки всему светящимися глазами. И Чонгук, честно признаться, не знает, как на это реагировать. Не будь Тэхён амазонкой — со своими верованиями, причудами и прочими странностями — счёл бы его спятившим. Но ситуация непростая. Тэхён не в порядке. Далеко не в порядке после всего того, что с ним произошло. Иногда встреча с одичалыми лишает рассудка даже альф, чего уж про омег говорить, которые, как ни крути, слабее во всех смыслах? Тэхён продолжает улыбаться сквозь слёзы, подтягиваясь ближе и нашёптывая бессознательному Чимину что-то на ухо. Сам не может понять, что именно только что сделал, но на каком-то высшем уровне понимает, что всё получилось. На него наваливается вся тяжесть сегодняшнего дня, и слёз попросту не остановить. Он мягко поглаживает холодную, местами повреждённую кожу бледного лица омеги, больше всего желая, чтобы раны сошли поскорее. Руки дрожат, плохо слушаются, но нежность просится наружу. — Ты такой смелый, такой отважный, — шепчет он едва слышно, закрывая глаза. Под веками начинают мелькать живые картинки, и Тэхён улыбается ещё больше, — Я вижу твою судьбу. Будущее Чимина захлёстывает яркостью и теплом, которое у него есть и которое больше никто не сможет отнять. Он не одинок, рядом с ним его опора и поддержка, его старший и младший сыновья. Всё так быстро, хаотично, что практически не разобрать. Но Тэхён чувствует всё на себе — счастье. Его заслуженное счастье. Это так странно на самом деле. Но Тэхён не зацикливается. Он просто плывёт по течению, оставив всё остальное на усмотрение Создательницы. — Ты будешь жить. Мои предки-амазонки будут заботиться о тебе всю оставшуюся жизнь. И никто не скажет — мистика это или простое стечение обстоятельств, но Чонгук чувствует, как шевелятся в этот момент пальцы Чимина в его сжатой руке. Сгустившееся давление в комнате расступается невидимыми тучами. Тэхён медленно поднимается на ноги и меланхолично направляется к двери, заметно пошатываясь. Сил не осталось ни на что, и ему кажется, что усталость придавит к полу прямо сейчас. Но придавливают не к полу, а к стене дома, и не усталость, а разъярённый Юнги. И так внезапно, что соображать Тэхён начинает только на третьем по счёту хаотичном обвинении. А затем исчезает. Так же быстро, как и появился. В следующий момент Тэхён видит его уже на коленях возле постели Чимина, там, где сам только что сидел. Реальность идёт трещинами и выдаёт лишь жалкие обрывки. Ощущение, что Тэхён вообще не здесь. — Он выживет? — полные надежды глаза устремляются на Намджуна. Тот сначала сконфуженно кивает, потом вроде как мотает головой, но заканчивает всё-таки неопределённым пожатием плечами и тяжёлым вздохом. Юнги часто дышит, ухватившись за безвольную руку, как за последнее спасение. В этом жесте настолько много боли, сколько и любви. Его безутешные глаза выражают такую степень отчаяния, что никто в этой комнате больше не сомневается в его чувствах. Нутро гложет вина за то, что так жестоко недавно поступил… Боже, как Юнги корит себя за ту тупую идиотскую проделку! Но он знает наверняка, кто действительно виноват в произошедшем. Злость возвращает свои искрящиеся позиции, и Юнги вскакивает, молниеносно хватая Чонгука за грудки и отшвыривая к стене. У него срывает тормоза напрочь. — Это твоя вина! Это! Твоя! Вина! — выкрикивает он и с каждым словом наносит удар, обезумев от ярости. Затем отшвыривает несопротивляющегося альфу к двери и собирается продолжить драку уже на улице, но их быстро разнимают другие мужчины, предвидевшие такой исход событий. — Возьми себя в руки! — жестко вздёргивает Юнги один из его друзей-охотников, пока тот отчаянно вырывается всыпать Чонгуку ещё пару-тройку сокрушительных ударов. Он так зол, боже, он так зол… Негодующий Намджун выталкивает всех и запирает дверь. От происходящего его всего колотит. Юнги вроде бы успокаивается, и удерживающая от глупостей хватка на его плечах понемногу ослабевает. Этого он и ждал. Следующее, что случается, застаёт врасплох каждого. Острый клинок на поясе другого охотника уже в руках. Рывок — да будет месть! Юнги не ведает, что творит. Он оставил разум где-то глубоко в лесу, на том самом месте, где узнал о случившимся. Судьба точно издевается, выталкивая на путь расправы ещё одно ненавистное лицо в решающий момент. Взгляд — не хуже того самого клинка. Пронзает так резко и остро, что на один короткий миг происходящее кажется выдумкой. Он не чувствует рук, которые его отталкивают. Его сшибает какой-то невидимой волной, выталкивая почву из-под ног напрочь. Ловят охотники. Хватают под руки и вздёргивают на ноги, на этот раз удерживая надёжнее. Юнги пышет жаром, понимая, что сопротивление бесполезно. Когда направляет разъярённый взгляд на Тэхёна — тот кажется сущим демоном. Он держит в руке отобранный клинок и почти не двигается. Его поза не боевая, на его лице не дрогнет ни один мускул. Он просто стоит, как и все вокруг, смотрит, как смотрят все, но от него исходит такая сила, которая способна противостоять ненависти Юнги. Более того, готова её укротить — это чувствуется. Окружающие притихают, впервые сталкиваясь с тем, чтобы кто-то из общины угрожал своему же. Все, как один, недоумённо хлопают глазами. Юнги от бушующих взрывных эмоций сходит с ума. Вставшего на своём пути Тэхёна он не боится, нет. Он хочет его придушить! — Отойди, — едко шипит, мечтая всадить нож в чрево уже не только Чонгуку. У него такая чернота перед глазами, что не разглядеть даже огней. Ноздри раздуваются от напряжения, пылающий взгляд готов сжечь дотла прямо сейчас. Но Тэхён стоит нерушимо. Пустые глаза выглядывают исподлобья — точно демон. На его лице холодная отстранённость. Сам на себя не похож. Может хоть сейчас все вокруг увидят, кого на самом деле притащил в их общину Чонгук? — Прячешься за омегой, трус?! — Юнги принимает то, что свершить расправу кулаками ему не удастся. Но у него есть оружие пострашнее, и сейчас самое время для козырей. Чонгук медленно поднимается, не ожидая внезапной защиты. В какой-то момент ему показалось, что Юнги достигнет своей цели. Даже успел подготовиться к ожидающей его боли, но ничего не произошло. Он даже не защищался, потому что… потому что не знает, почему. Тэхён делает один короткий шаг и вдавливает острие клинка в шею без лишней сентиментальности, выглядя уж слишком спокойно для такого жеста недоброй воли. Только что он убил одичалого, хладнокровно раскрошил ему череп камнем. Что останавливает сейчас? И Юнги наконец-то полностью обращает на него внимание. Взбешённый, безутешный возможной утратой, напуганный до смерти и жаждущий отмщения, улыбается окровавленной улыбкой, поскольку Тэхён успел его не только оттолкнуть, но и хорошенько ударить по лицу. — Амазонка… — меняет интонацию, снижает тембр. Тоже походит на демона, равняясь с Тэхёном. Даёт себе время отдышаться и немного успокоиться перед главным. Не торопятся обычно те, кто знает, что месть вот-вот свершится. — Защищаешь альфу? А как же твои священные законы? Убить хотя бы одного? — кривляет. — Стереть с лица земли. Уничтожи-ить! — нагло, некрасиво. Безумно — тоже. Тэхён не реагирует. Он спокоен, как глыба льда. Юнги, напротив, пламя. Только тоже уже холодное. — А что, если я скажу, что всё твоё племя мертво? Слова срываются легко, как стрела из лука. Раз — и всё. Пролетает со свистом и исчезает, словно и не было. Так быстро, что не сразу замечаешь, что прошила насквозь. И боли нет. Пока. — Чонгук не рассказал тебе, как убегал от стаи одичалых, когда попал к вам? А упомянул, что привёл их в твоё племя? Тэхён всё ещё неподвижен. Руку с клинком держит крепко, в остальном смотрит на Юнги по-прежнему холодно. А вот Чонгук позади перестаёт ощущать самого себя. — Как думаешь, кого из твоих братьев-дикарей зарубили первым? Или их жрали живьём? Юнги улыбается, склоняет голову. Выглядит ещё более безумно, чем Тэхён. — А, может быть, они могли отбиться? Хотя, ты ведь столкнулся с одним полудохлым одичалым, знаешь, каково оно. А там целая стая была… Замолкает ненадолго, рассматривает пугающе стеклянные глаза перед собой. А о мести не врут — и вправду сладкая. Попробуешь кусочек — и хочется ещё. — Все мертвы, Амазонка, — Юнги подаётся вперёд, уже откровенно смеясь. — А он тебе так и не сказал, — тише добивает, только уже больше не веселясь. Потому что воцаряется давящая тишина, в которой мало-помалу приходит понимание. — Что за чушь ты несёшь? — недоумевает один из альф. А у Юнги тот самый момент, когда первая капля трезвого ума пробивает светлым лучом искажённое сознание, преграждая путь для новых слов, которыми и убить ненароком можно. Хотя, уже убил. Просто этого ещё никто не понял. И перестаёт сопротивляться, повисая в руках охотников, измотанный до предела. Только ненависть держала на ногах, а теперь и та начала уходить. Чимин умирает, и это его — Тэхёна — вина тоже. Тэхён бледный, как и был до этого. Неподвижный, как и был до этого. «Все мертвы, Амазонка» — отбивается в мозгу бессмыслица. Тэхён и обычные слова не в состоянии воспринять, чего уж про эти говорить? Странно, что Чонгук до сих пор не велел Юнги заткнуться и не нести чушь. Странно, что он не опровергал услышанное. Странно, что вообще молчит, там, за спиной. В голове такая путаница. Сердце бьётся… странно. Впервые задолго до этого времени Тэхён прислушивается к себе, к своему телу. И не чувствует ничего. Границы стёрлись. Где он начинается? Где он заканчивается? Оборачивается. Натыкается на взгляд. И слов уже не нужно. Но и этого Тэхён не способен понять. Юнги не двигается. Шумно дышит, стискивает зубы, сдерживает слёзы, больше всего сейчас желая вернуться к Чимину и крепко обнять. Злости больше нет, только лишь отчаяние и дикий страх. Выплеснул всё. Чонгук доверил ему эту тайну не так давно, попросив взамен, чтобы тот относился к Тэхёну более лояльно. Вот Юнги и отнёсся. Но не его вина. Не его… Тэхён не соображал. Вся эта ситуация… весь этот день вымотал до предела. Когда это на поселение успела опуститься ночь? Время должно было остановиться, а нет, шло себе, как ни в чём не бывало. И сердце билось, в упор не замечая в себе стрелу. Тэхён роняет клинок и устало шагает прочь, желая поскорее выбраться из этого безумия. Вот только слова следуют по пятам, никак не желая остаться позади вместе со всеми теми сумасшедшими людьми. Всё, что хочется — упасть и не подниматься дней так три-четыре. И проснуться желательно уже в нормальном мире, и чтобы кровь не мерещилась повсюду, и лицо одичалого, и чтобы так нутро не колотилось. А ведь это вполне возможно, да? То, что сказал Юнги, — наконец-то голос разума, будь он неладен. И только после более десятка шагов его настигает настоящее осознание. Ударяет под дых так внезапно и сильно, что Тэхён валится на землю как подкошенный, пачкая в грязи колени и локти. Он молится, чтобы всё это оказалось неправдой. Мертвы… — Вы все спятили… Нет. Нет. Нет. Нет. В голове становится пусто-пусто. Нужно просто проснуться. Просто проснуться. А где-то там позади, вслед за осознанием, настигал ещё один демон. Он никак не хотел говорить, что всё это неправда, и молча подбирался на негнущихся ногах поближе. Теперь Тэхён не остановил бы Юнги — настигает жестокая мысль. Всё ещё мрачное молчание — уж лучше любых слов. Лучше любой правды. Тэхён не хочет более ничего слышать. Он хочет уйти как можно скорее. Лучше — проснуться. Вот бы закрыть глаза и уши руками, как в детстве. Раз — и ты в домике. В безопасности. А худшее из худшего Чонгук делает в следующий момент: приближается и опускается на колени, наклоняясь головой к самой земле. Тэхён не может его остановить, но отчаянно хочет. В своём ужасе забывает, как это — плакать. И просто смотрит, ощущая, как волна за волной пробивает дрожью позвоночник. Его тело не способно больше выдержать, его разум начинает рушиться. Хриплый голос вырывается из самого ядра болезненной агонии. Тэхён настолько оглушён, что не может распознать свой собственный. Но всё это глупости. Бред. Неправда. Разум нашёл своё спасение: они с Юнги договорились, чтобы Тэхён не уходил. Уж лучше пусть эта сладкая правда, чем та глупая ложь. Его отчаяние обращается ненавистью, и он рывком отталкивает очаг своей боли подальше, чтобы в следующий миг с силой ударить его кулаками в грудь. И не плакать. Отчаянно не плакать. О том, что немногим ранее он как раз собирал всё необходимое в дорогу, забывает. Тёплая одежда, еда, клинок, живой уголёк, из которого костёр разводится на раз-два, подаренные украшения — не имеет значения ничего. Лишь оружие — всё, что действительно нужно, чтобы добежать до племени живым. И Тэхён уверен, что именно добежит в самые кратчайшие сроки, не останавливаясь ни на ночёвку, ни на перекус, ни на отдых. Ему всё это не нужно. Ему и дорогу показывать не нужно, потому что его сердце, отчаянно любящее свою семью, приведёт его домой. Он унимает наваждение и торопливо поднимается на ноги. Нужно бежать! И как можно скорее! Чем быстрее вернётся домой, тем скорее убедится, что все живы. Он не собирается верить в то… в то, что его братья, его племя… Мир расплывается, перестаёт существовать. И эта община тоже. Исчезает всё: пустой недружелюбный лес, тёмная ночь, мрачные лица. А Тэхён остаётся наедине с собой в каком-то страшном месте, где темно, холодно и одиноко. Но в не менее страшной реальности его перехватывают у самых ворот, куда он, схватив выпавший из рук клинок, немедленно направляется. О том, что никто не будет с ним считаться, понимает уже по тому, как его хватают и насильно тащат обратно в глубь поселения. Тэхён орёт, царапается, сопротивляется и со слезами на глазах проклинает альф на чём свет стоит. Он не различает лиц, не узнаёт Чонгука, который волочит его обратно. В состоянии дикой агонии он готов пронзить его тело клинком, но оружие исчезает из его рук задолго до того, как он это понимает. Он не в силах выдавить простые слова. Из его горла вырывается жуткий рваный вой, который разгоняет ночные кошмары. Вот только демона отогнать никак не может. Тэхён ждёт подходящего момента, чтобы получить возможность высвободиться. Ждёт, когда альфа его отпустит, ведь рано или поздно тот должен. Однако не ожидает, что его затащат в знакомую сырую клетку без окон, в которой он уже однажды коротал свои худшие дни, и бросят. Последнее роль свою сыграло: дезориентировало. Дверь защёлкивается раньше, чем он успевает сообразить. Подрывается к выходу, но натыкается лишь на нерушимую преграду и замирает на миг, ощущая, как с головы до пят пробирает промозглая дрожь. И словно в пропасть падает… А дальше? Здравый разум туда же. Вышибать крепкую дверь Тэхён принимается собой и со всей дури, не ощущая боли, не чувствуя, как с каждым разом приносит вред лишь себе. Сломлен. Обезумевший. Утративший всё то, что с гордостью зовут человеческим. Амазонки идут до конца. Они разобьются о стену, но добьются своего. Таков их волевой характер, и Тэхён это в который раз доказывает. Вот только всё выходит из-под контроля, и Чонгук не выдерживает. Не успевает он отворить дверь, как тут же ловит налетевшего на себя Тэхёна и заталкивает обратно с новой силой, отгоняя противоречивые мысли, которые умоляют не идти против воли любимого человека. Но так нужно. По крайней мере, сейчас. И Чонгук с готовностью выносит ненависть Тэхёна, каждый миг напоминая себе, что так он спасает ему жизнь. Скрутить дикого омегу не стоит особого труда, имея в руках несколько мотков верёвки и силу альфы в состоянии аффекта. Тэхён в своём безумии на самом деле слаб и делает опрометчивые поступки. Чонгук не допускает ни одной сомнительной мысли, пока связывает ему за спиной руки, которые от силы ударов о дверь покрылись свежей кровью. Тэхён и голову бы себе расшиб, стой Чонгук и дальше без дела. Сколько же усилий ему стоит оставаться безразличным к проклятиям и бесконечному вою. Как тяжело сохранять непоколебимость духа, пока делает то, что делает. Вот и настал тот момент. Вот Тэхён его и возненавидел. Плевать. Чонгуку абсолютно плевать. Пусть только остаётся здесь, в безопасности. А там успокоится, образумится, придёт в себя. Не простит, но хоть себе не навредит. Тэхёну просто нужно время, Чонгуку — гарантия того, что он будет жив. Справедливая сделка. Окружение смотрело с осуждением. Было видно по глазам. Они не пытались понять, а Чонгук не собирался что-то объяснять. Видят в нём тирана? Что ж, они не далеки от истины. После того, как хладнокровно запер заново дверь, обернулся к зрителям и окатил холодным взглядом, да таким, что сразу стало ясно: не лезть. Сам Чонгук обосновался рядом, практически под дверью, как преданный стражник-палач. Слушал уже более тихий вой, который каждый раз проезжался по нервам острым клинком, неразборчивое болезненное бормотание и всхлипы. Он заслужил, так что смиренно принимал своё наказание, разделяя с Тэхёном его непосильное для одного горе. Единственное, в чём Чонгук оказался прав, — в том, что к этому нельзя было подготовиться. Позже, когда Тэхён уснул, а точнее отключился, он принёс немного одеял и подложил под его вялое тело. Так хотел обнять, прижать к себе и утешить, но разве смел? Пожинать плоды собственных поступков — всё, что осталось.

⟩⟩⟩─────⫸

Утреннее солнце согревало первыми мягкими лучами, заглянув сквозь деревья в надёжно охраняемое поселение. Пели птицы, игрался листьями лёгкий ветерок, трещали цикады одна за другой, как всегда в этом совершенном, устоявшимся мире. Сомкнутые веки дёрнулись и наконец-то приоткрылись. Мутные глаза обвели неясный вид перед собой. — Чимин, — мягко позвали со стороны с волнением. Сухость в горле не давала заговорить, как и непосильная слабость. Целая вечность понадобилась, чтобы хоть немного начать соображать. В голове нехотя скрипели мысли, в сознании развеивался туман… Чимин свистяще выдохнул и попробовал сглотнуть. — Хочешь воды? Приятный полумрак, ненавязчивый запах трав, забота и тепло. Ощущение, что наступило очередное утро, полное будничной рутины, но… нет. Тело как будто не своё: тяжёлое, неподъёмное. И сил нет ни на что. Намджун над ним склонился, помогая приподнять голову и напоить. Чимин не сразу узнал его лицо. Сразу после этого лекарь ещё раз прошёлся влажной тканью по бледной коже лица — Чимина мучил жар, но, к счастью, уже не такой сильный. — Добро пожаловать обратно, — и впервые за эти мучительно долгие дни неопределённости улыбнулся тёплой, по-родительски нежной улыбкой. Новость о том, что Чимин пришёл в себя, облетела поселение со скоростью Тэджи, который не упустил ни одного дома, поднимая на уши буквально каждого. И вскоре на дворике лекаря заново образовалось столпотворение альф, желающих поддержать пострадавшего в бою с одичалым омегу. Практически каждый чувствовал вину, что допустил такое, каждый корил себя за то, что не усмотрел. И хоть малая часть вины Чимина тоже в том была, никто не собирался его отчитывать или ругать. (Ну, пока не поправится.) Намджун только лишь вздохнул, в самом деле не понимая, зачем создавать такую суматоху, когда человек нуждается в тишине и полном спокойствии. Сам он очень устал за эти дни, проведённые без отдыха и сна, но однозначно был счастлив. А ещё ему не хватало Джина, который присматривал сейчас за Минсу. Пятилетнему ребёнку никто не сказал правду, чтобы лишний раз его не пугать, а тот безоговорочно поверил, что папа случайно съел какую-то незнакомую ягоду, от которой надолго уснул. Полезная сказка на самом деле. И всё же в первый день всеобщего шока малыш словно чувствовал, что случилось что-то плохое, и постоянно плакал. Тяжело утешать кого-то, когда сам едва держишься, но желание оградить ребёнка от ужасов жестокого мира заставила Джина собраться в надёжного человека и с безупречной улыбкой заверить, что вскоре всё будет хорошо, в чём, по правде, очень сильно сомневались все. Но на следующий день Чимин продолжал дышать, а на мертвенно-бледной до этого коже появился первый признак того, что он идёт на поправку. Намджун не верил, что такое возможно, потому что сам Чимин всегда был слишком хрупким. Он и родился без признаков того, что проживёт долго, и то, что уже на четвёртый день он открыл глаза после таких серьёзных травм, стало настоящим подарком судьбы. Или не судьбы? — Тэхён, — прохрипел омега невнятно. — Он живой. С ним всё в порядке, — заверил Намджун сразу, нависая над пострадавшим. Чимин закрыл глаза, тяжело сглатывая, и на секунду лекарь замешкался. — Хочешь его увидеть? — Нет, — выдохнул тот устало. — Чонгука тоже. Этого следовало ожидать, но у Намджуна всё равно неприятно сжалось сердце. Юнги влетел немногим позже, едва не снеся дверь, хотя после свирепого взгляда Намджуна быстренько исправился и тихо её закрыл. Одним молниеносно-лёгким движением оказался рядом с уснувшим вновь Чимином и осторожно взял его за руку. Полный надежды взгляд не сходил с бледного лица с впалыми щеками, ожидая, когда же измученные глаза откроются. — Тэджи сказал, что он очнулся? — уставился нетерпеливо на Намджуна. Страшно было подумать, что это неправда. — Он всё ещё очень слаб, Юнги. Но да, очнулся. Он будет в порядке. То, как с плеч Юнги упал тяжкий груз, было видно невооружённым глазом. В лице он не поменялся, но посветлел так явно и очевидно, что Намджун сам себе усмехнулся. Юнги никогда не демонстрировал своих истинных эмоций, но сейчас, когда они переваливали за край, было очень интересно за ним наблюдать. И больно. Сколько же нужно сил и выносливости, чтобы хранить в себе такую сильную, но, увы, безответную любовь. Всё это время Юнги тоже практически не отходил от Чимина. Старался быть полезным везде, где только можно, а когда Намджун выгонял его отдохнуть, то в большинстве своём коротал время на крыльце. Когда Намджун отошёл ненадолго, Юнги, заполучив момент уединения, прижал пальцы Чимина к своим губам и прикрыл глаза, дав волю слезам, которые не смел проявить ранее. — Поправляйся скорее, — прошептал он тихо без надежды на ответ. — Минсу тебя ждёт. И я. Снаружи послышался приглушённый крик. Очередной. Тэхёна. Волей-неволей привыкаешь, когда он повторяется раз за разом по несколько раз на дню. Уже как по накатанной: Тэхён просыпается, Тэхён орёт, Тэхён выбивается из сил и снова засыпает. Чонгук его сторожит, не отходя, словно прирос к месту, и не отпускает. Это тоже похоже на безумие, к которому со временем привыкаешь. Никто не вмешивается, просто наблюдают со стороны. Так или иначе, всё это прекратится. Рано? Поздно? Вопрос времени. С каждым разом крики всё слабее, с каждым разом их длительность короче. Юнги не против, если однажды обнаружит их обоих мёртвыми. Чонгука, к слову, он всё ещё не прочь убить собственноручно. Но соврёт, если скажет, что абсолютно равнодушен к происходящему. Но он не винит себя. Они оба заслужили. И, тем не менее, идёт на крик. — Чимин очнулся, — он останавливается напротив полусогнутой фигуры Чонгука, который выглядит так себе. Ещё немножко бессонных ночей и бесконечных терзаний — и смело можно переквалифицировать в одичалых. Чонгук медленно поднимает голову. В его пустых глазах на миг сверкает что-то живое, которое никак не должно там больше появляться, когда речь о Чимине. Юнги это тоже злит. — Он не хочет видеть ни тебя, ни его, — кивает на дверь. Юнги ещё не насытился местью. Вид сломанного Чонгука и явно слетевшего с катушек Тэхёна приносят ему какое-то болезненно-изощрённое удовольствие. Прямо то, что чувствовал он, когда увидел разбитого Чимина — в прямом и переносном смыслах. Он пообещал убить Чонгука, если тот приблизится к своему же мужу хоть на шаг. Не заслуживает! И то, что Чимин теперь тоже это понимает, не может не радовать. Когда Намджун пересказал его слова, Юнги сначала не поверил. А затем ощутил что-то… что-то такое, что приносит удовлетворение. Наконец-то Чимин всё понял. И обязательно было для этого умирать? Хотелось сказать ещё много гадостей, попросить о том, чтобы Чонгук наконец добил Тэхёна, который орал нечеловеческим криком, испуская воздух из лёгких до конца, пугая окружающих, но всё же решил промолчать. Всё-таки имел он тот порог, за который выходить не стоит. Чем не великодушие? А ещё через несколько дней жизнь поселения вошла обратно в колею практически полностью, за исключением периодически воющего амазонки и не уходящего с насиженного места Чонгука. Это уже действительно стало чем-то обыденным. Никто их не трогал, никто не подходил и не разговаривал. Юнги — первый за бесконечно долгие несколько дней. Но всё закономерно. Ощущал ли Чонгук себя одиноким? По правде говоря, Чонгук никак себя не ощущал. Проблема заключалась в одном: кошмар не прекращался, Тэхён не сдавался. Он не реагировал ни на какие слова, отказывался от еды и воды, отказывался прийти в себя. Чонгук не ел и не пил вместе с ним, но в какой-то момент ему тоже сорвало крышу и он практически затолкал Тэхёну в рот кусок хлеба, пользуясь тем, что тот связан и не может дать должный отпор. Когда Тэхён выплюнул всё то, Чонгук на него наорал и встряхнул так, что чуть душу из него не вывернул. И из себя в том числе… Когда понял, что потерял контроль, сразу выскочил наружу, дрожа всем телом и чётко понимая, что катится никак иначе как в пропасть. Впервые в жизни он ощутил себя настолько отчаявшимся. Впервые в жизни он ощутил себя настолько бесполезным и бессильным. В тот момент в нём и произошёл первый серьёзный надлом. Хуже всего, он остался один на один. С собой. И с обезумевшим Тэхёном. Всё это медленно подталкивало к тому, чего Чонгук боялся как огня, и в первые дни заточения Тэхёна даже мысли подобной не допускал. И вот однажды он скрылся в мастерской, оставив Тэхёна одного, и провёл там добрую половину дня. Тем же вечером отправился на одинокую охоту, а уже утром следующего дня отворил дверь клетки, оставив на пути к воротам сумку с парой факелов, едой, чистой одеждой, а также лук со стрелами, который Тэхён так долго и упорно просил для него смастерить. Он долго думал, что скажет, когда будет развязывать верёвки, но почему-то все слова застряли в горле. Не хотел прощаться? Тэхён не был похож сам на себя. Когда понял, что руки освобождают, притворился спящим, но Чонгук слышал его участившееся дыхание. Он всё ещё оставался хладнокровным, невзирая на то, что прямо сейчас словно сам себе жизнь перерезал. — Только умоляю, возьми то, что я для тебя приготовил, — проронил лишь тихо под конец и отошёл, а потом и вовсе вышел из тюрьмы. Тэхён не верил. Медленно поднялся, сконфуженно оглянулся по сторонам. Дверь была открыта, никто там не стоял. Неуверенно, на подкашивающихся ногах он двинулся к выходу, настороженно заглядывая вперёд. Напоминал не что иное, как дикое напуганное животное, да и выглядел так же. Чонгук и правда отошёл подальше и загнал мысли поглубже. Он был готов отпустить Тэхёна. Решение непростое, но если не сейчас, то уже никогда, потому что решиться на такое во второй раз не выйдет. Просто «свобода ценнее» — сказал однажды Тэхён. Был ли здравый смысл в том, чтобы уберечь его от гибели, придержав обезумевшего от горя взаперти, но в безопасности? Однозначно, да. Но также существовала и доля эгоизма. Отпустить Тэхёна — попрощаться с ним навсегда. И Чонгук сделал выбор. Самый сложный выбор в его жизни. Самый рискованный и болезненный. И тихонечко верил, что тот не уйдёт. Амазонка жмурится, выйдя на свет. Шагает на полусогнутых ногах, готов в любую минуту к атаке. Но Чонгук и правда отошёл на безопасное расстояние и смотрит издалека, а никого другого больше нет, не считая стражника, который открыл для него ворота и тоже отступил. Всё, что позволяет себе Чонгук, — смотреть на Тэхёна, впитывать его последние мгновения в этом поселении, а вместе с тем молиться, чтобы тот остался. Перед смертью не надышишься, перед расставанием не насмотришься. Лук со стрелами и приготовленную в дорогу сумку Тэхён замечет не сразу. Когда, помедлив, всё же берёт всё это, Чонгук ощущает маленькое облегчение: Тэхён не потерял рассудок. Уже через несколько мгновений у ворот начинают собираться жители поселения, хотя объявлений о данном представлении Чонгук не рассылал. Причём так стремительно, что не успевает заметить, откуда они приходят. Что ж, путь для Тэхёна всё равно открыт. Чем ближе он подходит к воротам, тем резвее и увереннее двигается. А потом раз — и упархивает. Как птичка. Так быстро. Так неожиданно. Не оглянувшись, не бросив на прощание взгляд… Оказавшись за поселением, срывается в бег, отдаляясь и отдаляясь, пока его тонкая фигура не исчезает в густой зелени. Был Тэхён — и нет Тэхёна. И Чонгук к этому не готов. Совершенно. Все усилия на то, чтобы не сорваться следом. Все усилия на то, чтобы оставаться на месте, не двигаться, не думать, не дышать. Отсчёт времени переходит в отсчёт расстояния. И то, и то безбожно увеличиваются. А Чонгук… стоит. Ждёт, когда наступит тот самый миг, когда бежать следом уже не будет смысла, потому что Тэхён исчезнет. Исчезнет… Уже исчез. Раз и навсегда. Чонгук борется до последнего в непосильной битве, держит себя на месте изо всех сил, ощущая, как перегорают в голове все выставленные для себя же преграды. Не думать, не думать, не думать. Народ не расходился. Ворота медленно закрываются, подвергая душу настоящей пытке. Вместе с щелчком засова обрывается что-то внутри. Что-то жизненно-важное, необходимое. То, без чего люди не живут. Он всё ещё не верит, что отпустил Тэхёна. Не верит, что сотворил такую глупость. Ещё немножко… В горле ком, на сердце — камень. Душа… остывает. Жители смотрели молча на него, а он неотрывно смотрел на ворота с глупой надеждой, лелея в мечтах мысль, что Тэхён сейчас вернётся. Вот-вот, сейчас… Его сокрушительный слом выражался широко распахнутыми глазами и неподвижностью. Пока напоминал притихшего человека, сам же горел внутри заживо. И держался. Держался, держался, чтобы не сорваться и не побежать. Тэхёну нужна свобода. Чонгук ему её вернул. Это… конец?