Erdgeschoss

Когда Мирону было лет шесть, родители впервые отвели его в цирк. Возможно, водили и раньше, но, копаясь впоследствии в памяти, ни единой галочки, крестика или иной отметки от разума о других походах он так и не нашел, потому и решил, что тот поход был открывающим. Преддверие вспоминалось живо, как на духу — лёжа в кровати и даже не пытаясь закрыть глаза, он с детским пылом воображал себе все чудеса, которые только возможны в волшебном месте под названием «цирк» — великанов с дом величиной, летающих людей, человекотигров, магов и силачей… Все, как папа рассказывал несколько дней до того. В ту ночь заснуть он так толком и не сумел, и на следующий день натурально клевал носом вплоть до самого вечера. Когда, наконец, после долгих и полных суеты сборов, пришли, перед тем на входе дежурно сфотографировавшись с мартышкой в костюмчике, а после уселись на места, недоуменный, полусонный и всем недовольный Мирон только и смог что спросить «а почему оно все, обычное, пап?». Ни пап, ни даже мам ничего на это ответить не сумели — да и не то чтобы поняли, какого именно ответа он от них требует. — Смотри, сынок, акробаты. Видишь? Под самым куполом, — папа тщетно пытался обратить внимание сына на хоть какую-то магию момента, однако, упрямый мальчуган нарочно смотрел в другую сторону — мысли его занимала огромная тетка в зелёном в искру платье, сидящая через пару рядов от них. В руках у тетки облаками пушились розовые клубы сладкой ваты, а рядом сидела девочка лет десяти — с двумя пышными хвостами, перевязанными цветными бантами и кислым как перебродившее варенье лицом. И все это так мало напоминало таинственный дом магии, который он себе в полусне напридумывал… **** — Проходи-садись, — весёлый голос Макса едва был слышен сквозь грохочущий басами гул, — Ебаный ты в рот, Ире, сука, сделай тише это говнище! Перед глазами Мирона, уже чуть попривыкшего к темноте, предстала просторная, со времен Бисмарка не знавшая ремонта обдрыпанная комната — окна заделаны, темно как в склепе, чуть освещали ее лишь эпилептичные блики поставленного на колченогий стул диско-фонаря. Фиолетовый, алый, жёлтый, зелёный, фиолетовый алый, желт… На деревянном полу раскиданы были матрасы — на одном из них плашмя валялся паренёк, которого, судя по всему и звали Ире — он чуть приподнял голову, услышав свое имя, но больше стараться не стал, и уже через секунду вновь устроился на своей лежанке, уставившись в потолок. На другом лежаке, поодаль, сидели две девицы с не по погоде голыми ногами, которые обе зябко укрывали длинными куртками. Макс проявил инициативу сам — звонко щёлкнул по кнопке магнитофона. Повисла вакуумная тишина, какая отдаётся лишь секунду хрустальным как чистый родник звоном. Где-то в углу недовольно выдохнул Ире. — Надя, битте, организуй пивка, у нас тут новенький. Ещё раз…прости, братец, все никак не могу… как тебя зовут? — А как тут всех зовут? — борзовато отозвался Мирон, которому темнота и пестреющий дурацкостью фонарь пока не давали как следует напрячься. — Вот тот додик в углу — это Ире. Это — Надя, — указал Макс на поднявшуюся с матраса девушку. С Павло ты знаком. Ну и Поля. Никого же не забыл в нашей маленькой компании, ребзя? Давай теперь ты представляйся. Мирон все пытался вглядеться в силуэты новых знакомых — хрен пойми, смотрят они на него или уже занялись своими делами и мыслями? — Миф, — громко сказал он. Худенькая остроносая Поля звонко хихикнула — Мирон внутри тут же скукожился. — Миф? Греческий, египетский? — загоготал Макс, кажется, решивший, что мелкий вздумал шутки шутить. — Жидовский, — хмуро отрезал Павло, с кряхтеньем усаживаясь поодаль, — Раззнакомились уже вроде, нет? Надька, где там пиво? — Сам возьмёшь! — недовольно фыркнула Надя, быстро сунув прохладную банку Мирону в руку, — Он не знает, где лежит, а ты и сам справишься. По-русски говорила она с ощутимым акцентом, перекатывая слова во рту, словно конфету-сосучку. Смущённый Мирон, лишь бы чем-то руки занять, начал ковырять ушко банки — из нее тут же поперла кислая пена. Потихоньку все кое-как расселись — Мирону выделили укромное местечко рядом с Максом, кажется, на самом драном и вонючем из всех лежаков. Ире порывался было опять врубить музыку, но коллективом не был понят. — Да хоть десять минут без этой твоей дрисни английской можно? — Я чё, виноват, что у вас вкуса нет, что ли? — хмыкал в ответ парень — на вид ему было лет четырнадцать, и даже в потёмках он не снимал темных очков — пестрые блики посекундно отражались в стеклах, и впечатлением создавалось такое, будто он поочередно всем подмигивает. — Попер сраный, — Макс жадно отхлебнул из своей банки. Мирон аккуратно дегустировал — целую банку раньше ему осиливать не приходилось. Он порой таскал у родителей из бара спиртное, проводя собственные эксперименты над телом и сознанием, и как-то раз умудрился некисло надраться вином, которое распивали тайком от родаков ребята из общины, но объемы и обстоятельства в тех случаях все же были кардинально иными. Лилась беседа — Макс рассказывал про какого-то общего для ребят знакомого, которому на днях вздумалось на спор прыгнуть с моста «на тросиках», после чего с переломанной рукой пришлось тянуться до ближайшей больницы. — Как он не подох ещё, — протянул Павло чуть не с сожалением. Мирон про себя выдохнул — видимо, Павло сам по себе был попросту не особо дружелюбным, стало быть, к самому Мирону каких-то конкретных претензий не имел — на всех собачился одинаково. — Ну так вот он не только не подох, Павлуша, но и заработал 40 ойро. А ты что заработал за эту неделю, а? — У мамки своей спроси, что и как я заработал. — Ну ты попизди мне ещё тут, папина радость. Ире в разговоры, казалось, не вникал — все так же валялся на своем лежаке, тянул пиво, помахивая ногой в карикатурно огромном, будто с йети снятом кроссовке. Девушки мелко хихикали от доносящихся матюжков в попытках заработать от парней взгляды одобрения, а молчащего Мирона потиху начинала накрывать первобытная, душу высасывающая тоска человека, которому вроде бы и пришла пора рассказывать какую-то интересную историю на потеху толпы, но истории нет — и не то что интересной, а даже и безынтересной в котомке не отыщется. Наверх наваливалась тревога от летящих стрижами минут — чуть больше получаса ему оставалось до момента, когда надо будет со всем этим заброшкинским бомондом как-то распрощаться и потопать домой. Сердце гаденько кольнуло — уж можно быть уверенным, что ни одного из этих парней (и даже девочек!) мама дома не ждёт, поглядывая на часы. Он хорошенько приложился к банке — если скоро сваливать, то хоть пиво он оставлять не станет. Пока Макс и Павло эмоционально разгоняли какие-то им двоим важные темы, Ире все же негромко включил магнитофон — по комнате поскакали дерганные звуки азбуки Морзе, чтобы позже громко, неистово и внушительно возвестить о последнем из ударов брит-поп волны. — А почему «Миф»? — вдруг спросила Надя, впервые, кажется, обратив внимание на то, что Мирон все ещё сидит в их компании. Блики диско-фонаря звездами разлетались по ее длинным волосам, по лицу, превращая его в забавно-рябое, по ногам… — А? — Хуй на. Дама спрашивает — почему такую кличку взял? — выступил в роли толкователя для слегка поплывшего Мирона Макс. — Потому что Мирон Федоров. Эм и Эф. Миф, — покладисто пояснил Мирон. — Прикольно, — кивнула головой Надя, кажется, не особо, впечатлившись. — Так ты типа в мифах шарить должен, — вяло отозвался со своего матраса Ире, — А вот знаешь такую тему — про чувака Персея, который в лабиринте от монстра с бычьей башкой бегал? — Ну…вообще, там не совсем так было. Это легенда про Тесея — Тесей, сын Посейдона, бегал от Минотавра, а Персей, сын Зевса — другой герой, он убил Медузу Горгону, Атланта, морское чудовище…такое всякое, — неуклюже закруглился Мирон, заметив вдруг, что на него все поглядывают. — Чё, Ире, единственную извилину хотел напрячь — и то не срослось? — хмыкнул Макс. — Ой, отъебись, бро, ты и этого не знал, — спокойно ответил парень абсолютно не смутившись, — Тесей, Персей, Хуйсей — я же суть уловил? Так же, Миф, уловил ведь? — Ну да, у Минотавра была бычья голова, — подтвердил Мирон. — Видите, мы с Мифом оба квадратноголовые, — удовлетворённо отвесил он, поправляя свои очки на манер преподавателя. На словах этих засмеялись абсолютно все — даже хмурый Павло хмыкнул что-то себе под нос. — Из тебя умник как из говна пуля, — подытожил Макс, полезши через тотчас завизжавших девчонок за второй банкой пива, — «Сказка о золотом петушке» — твои максы, бро. Мирон чихнул, откинулся на руки, запрокинул до упора голову — по пробитому местами деревянному потолку бегали пучки и ворохи цветных бликов, которые теперь казались ему чуть ли не самым впечатляющим зрелищем, что доводилось видеть в жизни. — «Петушок» — не такая уж простая штука, — свой же голос слышался ему будто со стороны, — Это ведь и не Пушкин сюжет придумал, он его из «Альгамбры» Ирвинга взял. — Что за Альгамбра? — спросил ни с чего вдруг заинтересовавшийся Павло. Что за Альгамбра? Та самая Альгамбра, книгу о которой Мирон проглотил буквально за вечер — и книга отозвалась в нем ювелирным умением рисовать картины не маслом, но словами. Он с упоением начал рассказывать о великолепнейшем замке в Гренаде, о путешествиях под испанским палящим солнцем, о мавританских стоянках…о том, чего никогда не видел, но живо представлял благодаря чужим умелым словам. Внутренний мамин будильник сработал на отлично, и в какой-то момент он все же почувствовал нужду взглянуть на часы — чего о его слушателях явно сказать было нельзя. — В смысле, уходишь? — недоуменно протянул Макс в ответ на его невнятные объяснения, — Только ведь начали круто сидеть. Расскажи чё там ещё было, мы же вон слушаем. — Ну, мне… — К маме надо, — подвёл черту Павло, — Ему надо к маме. — Нихуя мне не к маме, — Мирон только что зубами от злости не клацнул, — Я ухожу, блять, потому что мне самому надо уйти, я что, ещё у тебя спрашивать должен? — Мне похеру, бро, — недобро ухмыльнулся Павло, но отчего-то дальше спорить не стал. Макс, не без труда и слегка пошатываясь, поднялся с матраса, и тотчас, словно празднуя эту маленькую победу, расплылся в улыбке, нависая над Мироном гумилевским жирафом. — Короче, мы в субботу тоже тут будем зависать. Если хочешь — залетай. Там, на левом углу ворот, что ближе к улице, дыра в сетке — ну, чтоб не лезть поверху. Да и в школе ещё пересечёмся, я думаю. — Хорошо, — ретиво закивал парень, будто и собираясь на выход, но до последнего отчаянно медля. — Ты реально приходи, Миф, — весело буркнул ему вслед Ире, — А то тут вообще не с кем говорить про квантовую физику, один ты хоть что-то понимаешь. **** Родной район встречал его победителем — услужливо убирая из-под ног любой сор, от пачек чипсов до нападавших после дождя листьев и веток, и зажигая окна домов, кажется, ровно в такт строчкам, вертолетным винтов вертевшимся в его голове. В груди плевками горели слова Павло «надо к маме», смешивались с подпитой бравадой — и растекались алыми пятнами на щеках и тонкой бурой полоской на лопнувшей невесть отчего нижней губе. Хотелось вернуться назад, хотелось громко, до одури кричать, но вместо этого — чеканным шагом домой, и где-то на задворках, теплом — ощущение того, что его слушали, слышали и поняли. Он шел по темной, до безобразия спокойной сыроватой улочке, весело шатаясь, наступая каждый раз как будто бы на новую дорогу, и голосил — громче, ещё громче, во весь голос, выводя песню, которую чаще других ставил сегодня Ире, и которую знал раньше, но в которую вслушался толком только сейчас. All my people right here right now. Do you know what I mean? Yeah-yeah!