Erdgeschoss

«When the lala hits ya lyrics just splits ya — head so hard, that ya hat can't fit ya…either I'm witcha or against ya…format…что-то, ну типа…похеру…I SENT YA!» Мирон так размашисто крутанулся на стуле, что чуть с него не слетел, в последний момент едва удержался за край стола руками. От толчка на пол послетала парочка книг — «О мышах и людях» так и вовсе укоризненно раскорячилась страницами кверху. Быстро подобрал, положил на место — и с отвращением опять впялился в учебник, где немецкие буквы плясали польку, пытаясь выстроиться в рассказ о княжестве Сербском и первой правящей династии Властимировичей. «Viseslav was ein serbischer Groß-Zupan…». А это ещё кто такой? В словаре, естественно, ничего похожего и в помине нет. Жопан. Сербишен. К пятнице от него ждут доклад по истории — в том числе и про этого самого загадочного жопана. По-хорошему, начать бы в понедельник писать, но было много других домашек, подустал, отложил. Вечер вторника потратил на кинчик (по телеку наконец показали «Людей в черном», смотрели с папой как будто в первый раз, смеялись, мол, все это из-за нейрализатора). Вот и среда на исходе, а куда время бежит — абсолютно не понятно. В четверг он писать не сможет — идут после школы тусоваться с Максом «на гешафты». Стало быть, надо все же сейчас что-то из себя родить стоящее. Посидел, почитал. Родился по итогу только тяжёлый вздох и широкий, скулы сводящий зевок — а тут и мама из-за стенки ужинать позвала. Ладно, ещё целая ночь впереди. Успеется. Подметая за обеденным столом колбаски с кашей и не вникая толком в родительские беседы, он все думал о завтрашнем дне. С Максом после Гергейна они уже успели увидеться дважды — первый раз парень подошёл к нему прямо в школьном коридоре, наведя шороху на мироновых одноклассников своим долговязым и определенно угрожающим видом. Оказалось — всего-то и хотел поблагодарить за зачтенное сочинение («спасибо тебе, братик, прокатило, не придется две недели после уроков сраку в школе отсиживать»). Вторая встреча случилась опять на Гергейна, в субботу. — Ого, какие люди на блюде. А че не на шаббате? — вместо здрасьте расслабленно поинтересовался Павло, едва увидев в дверях лохматую голову. Макс слегка пихнул друга в бок — тот демонстративно повалился на матрас. Нахмурившийся было Мирон, однако, в секунду смекнул — поддевка звучала чисто спортивно, без должной агрессии. — И тебе шалом, шмок, — рискнул он вернуть хозяину старое оскорбление. В комнате невесть с чего дружно заржали. В воздухе едко пахло дрянным пивом и чем-то приторно сладким. — Братик Миф скалит зубы! — гиеной расхохотался Макс, — Проходи, не ссы. Павлуша тебя особенно ждал — видишь, беспокоился, что не сможешь добраться. — Да обоссывался просто, что не доберется, — глухо донеслось с лежака. Посидели в тот вечер просто отлично — пиво, музычка, праздная болтовня, хихикающие девочки. На Мирона косяка не хватило — тот самый мифический Гарик, (который вроде как знал «всех наших») словами Макса «в лужу бзднул» и передал недостаточно, скурили ровнехонько до его прихода. Мирон, впрочем, себя обделённым не чувствовал — ему вполне хватило банки дриснявого пива и многозначительно, как ему казалось, упирающейся в бедро коленки сидевшей рядышком кривляки Поли, чтоб чувствовать себя самым счастливым кретином на всем белом свете. Экстаз его лишь дополнял тот факт, что диджей вечера Ире оценил парочку его кассет, до которых прошлый раз дело так и не дошло. — Я рэпчик не очень, — делился сокровенным парень в очках, колдуя у магнитофона и зачем-то прихрюкивая, будто его распирало со смеху, — Но Дре нормально заходит. Тут, знаешь, главное — не быть этим…долбоебом…как его…снубом. Ха-ха! Могу слушать, короче. Врубаем? Он ещё спрашивает! Мирон с довольной лыбой хлебал из своей банки, качал башкой, громко бухтел No Diggity (No Doubt!) и совершенно не представлял, чем ещё можно сделать эту посиделку лучше. Все вокруг были свободные, умиротворённые, добродушные — даже дикий Павло лишнего не трындел, а просто валялся кулем сена на лежаке, никому не мешая, никого не трогая. — В четверг пойдем с Мифом на гешафты, а потом на крыше встретимся, — вдруг объявил взъерошенный Макс всей честной компании. Ире от этих слов тотчас разулыбался. — Ну сходите. Интересненько, чё найдете. — Нехуй вот будет делать, кроме как на крыше яйца морозить, — вяло пожаловался Павло. — А что за крыша? — На Аллена есть один дом, — начала пояснять Поля, — И в доме этом крыша не закрыта, можно туда забираться. Мы там устраиваем пикнички. — В сентябре не устраиваем, — отозвалась Надя, недовольно помотав головой — Закрытие сезона, котик, — примирительно сказал Макс, — В следующий раз туда сунемся не раньше апреля. Да и Миф крышу не видел — ну надо же ему показать, правильно? Хором все весело завопили «нет!», но дела это не меняло, и слегка уже подпивший Мирон с разлившимся в груди теплым чувством потопал после посиделочки домой, думая лишь об одном — кажется, его пригласили на вечеринку в его собственную честь. Дома его ждала отчаянно недовольная мама (на этот раз он задержался на целых полчаса), и сложнейшая задача не спалиться выпитым, решенная изящным образом — зажевав для верности пару кубиков хуббы буббы, он развел руками, мол, жутко устал после футбола в общине (по легенде ходил он именно туда) и с ног валится как хочет спать. — Ты же вроде футбол не особо любил, — удивилась мама, провожая его взглядом до ванной комнаты. — А у меня талант обнаружился, — развязно отозвался Мирон, выпрямив в кои-то веки сутулые плечи, — Я практически второй Кирстен, мам. К счастью, мама утопала на кухню раньше, чем второй Кирстен, слегка не рассчитав расстояние между дверной ручкой и собственной рукой, хлестко клюнул носом в белую дверь. Всю ночь ему снилась фигуристая неулыбчивая Надя, виляющая бедрами в бликах диско-фонаря под песенку певца Валерия с грузинско-сладкой фамилией (кассета — собственность Макса, отец привез «оттуда», слушать только в его присутствии, «погонять» нельзя) и максовы широкие светлые глаза, Надю натурально пожирающие. На утро маленько трещала голова — но с этим, пожалуй, даже можно было смириться. «Кто правит миром подлого чистогана Тем снятся лимузины и money money…» **** — Федорофф. «Да ёп твою». — Да, фрау Кохрен. — Расскажешь нам о биологических видах Юрского периода? — Да…конечно, сейчас… «А на русском можно?» Третий урок — осталось отсидеть ещё два, и можно бежать на гешафты с Максом. Он с трудом подавил зевок, невидяще уставился на пухлую Кохрен — полночи не спал, выписывая пятничный доклад по истории. На другие домашки его уже не хватило, потому сейчас начнется унизительнейшее из занятий — импровизация на немецком, ещё и шиш знает о чем. Ну-ка, Мирон, думай давай, кто там живал в Юрском периоде кроме профессора Хаммонда? — Во времена Юрского периода жаба Мирон эволюционировала и начала дышать жабрами, — свистяще шепнул сидящий по левую руку Руди Крайц. — Жаль, эволюция тебя обошла и шутки твои из Юрского, трилобит, — тихо огрызнулся Мирон, лихорадочно соображая, что бы такого ему сказать учительнице, чтоб она только не взъерепенилась. «У жабы нет жабр». Ответ рождался в муках и поту — часть терминов парень знал только на немецком, что-то мог логически додумать только на русском, и мешая все это, словно в котле вонючую похлёбку, запинаясь, заикаясь и молча чуть не по полминуты, выдавал совершеннейшую ересь, которая невероятно смешила ребят в классе и — самое отвратительное — отзывалась мягким сочувствием в глазах Кохрен. — На сегодня достаточно, Федорофф, — наконец остановила она словесную экзекуцию, — Почитаешь ещё разок к следующему уроку, гут? «Хуют». Пунцовый как вечернее небо после жаркого дня и злой как гиена с блохой на хвосте Мирон шумно сел за парту. Ему было отчаянно стыдно перед Кохрен, которая относилась к нему довольно-таки неплохо, но вся ситуация бесила до белых костяшек на кулаках — уж наверное он бы не выглядел таким альтернативно даровитым, если бы мог рассказать все, что думает, на родном языке. В его классе умных ребят объективно не так уж много, а тупым все равно всегда выглядел именно он. Шайсе, ебана блять. Остаток школьного дня он поставил на ожидание, стараясь по минимуму реагировать на девчачьи смешки (парни скалили зубы опасливо — все еще побаивались его «мафиозных связей»). Пока позорился перед Кохрен, он что-то там очередной раз неправильно произнес: с его слов получалось, будто птицы покрыты от клюва до ног какими-то подушками. Тупейшая эта оговорка отлично развлекала два урока подряд шепотками, похихикиваниями и откровенным ржачом, так что, выйдя наконец из класса после последнего урока, Мирон дал себе зарок на подушках никогда больше не спать, объявить им священную войну и уничтожать каждую, какую только увидит. — Что с лицом? — весело поинтересовался Макс, встречая его у школьных ворот. Выглядел он слегка странновато для середины сентября — в широченной синей парке до колен, с огромными, будто от великанских штанов отрезанными карманами. Впрочем, Мирон и сам был одет не по погоде тепло — Макс предупредил, что шмотки для крыши нужны особенные. Два эскимоса на берегах Папары. — Все путем, — неопределенно махнул башкой Мирон, разумеется, не ставший вдаваться в подробности своих задротских печалей. Максу вовсе не обязательно знать, что курица Лана Шриб надрывает животик над тем, что спустя столько лет не все немецкие слова помещаются в его, казалось бы, безразмерный рот. Они бодро рассекали по кварталам однотипных унылых многоэтажек, болтая о всякой всячине — Макс увлеченно рассказывал и так же увлеченно слушал, Мирон все больше смеялся и все острее шутил, с энтузиазмом повествуя о том, какими придурками полнится его класс. — Ты мне, братик, даже не рассказывай о долбоебах. В моем классе мне пришлось реально каждому наставить синяков, прежде чем от «етот рюсски» изволили отъебаться. — Ну так и я дрался, — поспешно отозвался Мирон, скромно умолчав о количестве побед в этих драках. — Все правильно, — хмыкнул Макс, поправляя шапку, — Иначе они не понимают. Тут ведь если…а, ладно, вот мы и пришли. «Гешафт» оказался самым обычным задрипанным магазинчиком со слегка покосившейся вывеской, колокольцами над дверьми и широкозадым, намертво прилипшим к стулу турком за кассой. Вошедших пацанов он окинул подозрительным взглядом темных, глубоко посаженных глаз, но быстро потерял к ним интерес — к нему прицокала покупательница с тележкой. — А что нам здесь нужно? — поинтересовался Мирон, поглядывая на внушительных размеров колбасу кукурузных палочек на полке. — А что ты пить будешь? Пиво? Вино? О, у них даже водка есть, гляди, местная какая-то, — Макс покрутил в руках прозрачную бутылку, — Говно, наверное. — Нам разве продадут бухло? — с сомнением спросил Мирон. Макс покачал головой — в глазах его блестел неясной породы шальной огонек. — Мы сюда не покупать пришли, Миф, — интимно шепнул он, наклонившись к самому мироновому уху. Мирон почувствовал как что-то звонко ёкнуло у него в затылке — и мурашками поскакало по рукам и ногам. — Воровать? — тщетно пытаясь скрыть растерянность, промямлил он в ответ, – Я…так а может... — Неа, не может. Да все окей, не ссы ты. План простой: закидываем то, что нужно, в карманы — и потиху сваливаем. У таких магазиков из охраны — только этот жирный пердун, он же и хозяин. В полицию обращаться он не станет — дохера контрабандной херни держит, ему шумок ни к чему. Наша с тобой задача — просто тихонько выйти. Справимся. Мирон живо нарисовал в голове минимум пятнадцать вариантов того, как он не справился — в конце каждого из них заплаканная мама вносит за него залог или, заламывая руки, стоит в зале суда. — Ау, земля, не спать! Держи, — Макс протягивал ему небольшую бутылочку, — Прячь в карман, только смотри, чтоб жирдяй в другую сторону смотрел. — Я…я не…– начал отбрыкиваться Мирон, и тут же почувствовал, что никогда в жизни не сможет этого сказать под пристальным максовым взглядом. Нелепо озираясь и вытягивая шею, словно суррикат на бархане, он быстро положил добычу в карман. — Супер, — одобрительно кивнул Макс, — Себе же и взял, чувак — у нас как бы никто никого не поит, мы не баруха для эмигрантских малолеток. Хочешь пивка или чего покрепче — берешь себе, друзьям берешь. Потом они берут тебе. Усёк? — Усёк. — Вот и умничка. Сейчас я возьму ещё кое-что, Павло, сука, текилы просил. Стой тут, без меня не рыпайся никуда. Пока Макс вертелся у полок, похолодевший Мирон все поглядывал на продавца, занятого теперь уже медитативным наглаживанием усов и потиранием левого глаза. Мысли бились в голове, словно дикие птицы о прутья клетки, и ему казалось, что они вот-вот вырвутся из него глупой фразой, резким звуком… — Эй, дядь! А тебя тут чистят! — громом разнесся по магазинчику озорной голос. Продавец мгновенно повернул голову в их сторону. Мирон не услышал даже, а по губам прочитал — Макс с широченной улыбкой и бешеными глазами ему адресует короткое ёмкое слово — «беги». Все вокруг будто замедлилось, увязло само в себе, пару раз перевернулось вверх тормашками — тусклые засаленные лампы оказались под ногами, в разводах весь лощеный пол — над головой. Ещё секунда — и он уже несется что есть мочи к залапанной сотнями сотен рук стеклянной двери: в кармане перекатывается бутылка, в левой руке — ещё одна, в правой — хрустящая пачка чипсов. Он толкает дверь, вылетает на улицу, бежит, не разбирая дороги, боясь даже озираться, ожидая погони — продавец, неравнодушные прохожие, полиция, ФБР, ЦРУ, внутренние войска, вертолетные каскады… Остановился Мирон лишь спустя улиц шесть, подыхая от боли в ребрах, чувствуя, что ещё чуть-чуть — и лопнет сердце. Он мокрой спиной прижался к кирпичной стене, чуть осел, от души поплевался — перед глазами все плыло, чернело, плясало. — Бегаешь как боженька, — такой же загнанный, тяжело дышащий Макс вынырнул из-за угла, заставив парня всем телом вздрогнуть. — Нахера… нахера ты ему…сказал? — с трудом выдохнул Мирон. Макс исподлобья глянул на него, отер мокрые губы рукавом парки. — Вот хер знает, если честно. И Мирон вдруг с каким-то горьким чувством понял, что тот не врёт, не лукавит и от ответа не уходит. — Ничего не расквасил пока бежал? — продолжал Макс как ни в чем не бывало. Вместо ответа Мирон молча показал добытое. — Охуенно. А я вот одну бутылочку уронил, понес потери. Ну что, погнали на крышу? Мирон на секунду закрыл глаза. В голове отчаянно звенело — то ли трелями колокольцев с дверей магазинчика, то ли пиликаньем микроволновки, в которой мама грела ему ужин. Из комнаты ещё должна была бы доноситься бестолковая болботня — отец частенько работал под телек, утверждая, что это его разгружает… — Погнали, — не открывая глаз кивнул Мирон.