Reluctant Allies With Benefits

      У Стайлза есть три уровня вселенского негодования: чуть возмутиться, грозить небу кулаком и Питер Хейл. — Наверное, второй шанс на жизнь должен был сделать тебя поприятнее или типа того, — Стайлз, выбравшись из машины, для пущей убедительности с силой хлопает дверцей, однако мгновение спустя, как бы извиняясь, поглаживает ее. — Но, по-моему, ты стал еще большей сволочью. — Рад стараться, — доносится протяжный голос Питера с другой стороны машины. Он преспокойно закрывает дверь, и это злит Стайлза еще больше, потому что теперь он чувствует себя неразумным и незрелым, таким, каким хочется Питеру, чтобы он поддался его манипуляциям. Стайлз не хочет поддаваться. — Может, в третий раз получится, — ворчит Стайлз, ураганом несясь к входной двери дома. Его уши улавливают непринужденный шаг Питера, который следует за ним, отчего он ощущает необъяснимую досаду. Он резко оборачивается. — Ты реально думаешь, что тебе можно идти за мной? — Ты слишком бурно реагируешь, — произносит Питер с тихим вздохом. Стайлз привык слышать такой вздох от взрослых, например, когда мистер Харрис отдает ему контрольную с тройкой или когда отец глядит, как он «глушит» молоко из упаковки. Он выпрямляется, пока не становится таким же высоким, как Питер. — То, что я делал, не так уж плохо. Особенно учитывая то, на что я способен. По сравнению с убийством... — Ты пизданутый на всю голову, — говорит Стайлз, а Питер не отвечает ничего, только элегантно приподнимает бровь. Он снова разворачивается и пытается открыть дверь. Ключ скрежещет и заедает в замке. — Это немного лицемерно. — Мое безумие — ничто по сравнению с твоим, дружочек. Если бы ебанулся я, скорее всего, пошел бы искать потерянное сокровище и выяснил бы, кто убил Кеннеди. А ты... да, блин, — Стайлз безуспешно вертит ключом. Питер позади него вдруг говорит: — Это ключ от машины, если что. — Блять.       Он чувствует, как чужая рука тянется к его плечу, цепкие пальцы Питера разворачивают его и прижимают к двери. В его глазах есть что-то вроде нетерпения, будто ему надоело ворчание Стайлза. Тот мог бы добрый час жаловаться, горланя во все горло, но не успел: Питер вторгнулся в его личное пространство. Его ладонь ложится на живот Стайлза, еще ниже, спускаясь вниз по бедру. Стайлз ощущает, как в горле раздувается пузырь возмущения, который тут же обращается в самообладание. Будь он проклят. — Ты нравишься мне больше, — бормочет Питер, прильнув так близко, чтобы провести кончиком носа по щеке Стайлза, — когда не болтаешь.       Стайлз фыркает, он в одной секунде от того, чтобы выпалить в ответ три реплики, которые только что вертелись на его языке, когда его прерывает голодный стон Питера и открытый рот, прижимающийся к его рту, стремящийся съесть, укусить и оставить следы. Руки Стайлза невольно взметнулись к талии Питера.       Он привычно играет в недотрогу: издает протестующие звуки, виляет подальше от двери, но это длится всего несколько секунд, после чего сдержанность Стайлза рассыпается, и он целует в ответ, сначала зубами. Питер наклоняется точно так, чтобы их языки скользнули друг к другу, а Стайлз очень ясно дает понять, что даже если он не вымолвит ни слова, сам рот еще обозлён. Он прикусывает нижнюю губу Питера, и Питер ухмыляется сквозь назойливые зубы.       Мгновение спустя где-то вдали стрекочет сверчок, напоминая Стайлзу об окрестностях. Его глаза вдруг распахиваются, будто он предчувствует, что раздраженная миссис Святее-Тебя из соседнего дома будет пристально глядеть на него из-за кустов, и он отталкивает Питера. — Не здесь, — бормочет Стайлз, осторожно заглядывая через плечо Питера, когда дверная ручка впивается в его спину. — Наверху.       Скользкие губы Питера так близко, что Стайлз крадет последний поцелуй, который провоцировала его эрекция, а не здравый смысл; рука, вцепившаяся в его волосы, держит его еще три секунды, прежде чем Стайлз отстраняется, ударяясь спиной о дверь. Ладонь Питера обвивается вокруг его ладони, выхватывая ключи из расслабленных пальцев, и он медленно, очень медленно, слишком медленно отпирает дверь.       Они попадают внутрь, и Стайлз толкает Питера к двери, отчаянно пытаясь прекратить разговоры и начать избавлять друг друга от одежды. За закрытыми дверями, где мир не может его судить, Стайлзу в некотором смысле нравится тот факт, что его ночной распорядок включает в себя раздевание с Питером Хейлом.

***

      К тому времени, когда Стайлз, насытившийся, вспотевший и сонный, словно задремал в лодке, уже стемнело, и он с огромным удовольствием столкнул Питера с кровати. — Уходи, — бормочет Стайлз и закрывает глаза, неуклюже пытаясь пихнуть Питера в обнаженный торс. — Мне нельзя здесь спать? — спрашивает Питер. Стайлз слишком устал, чтобы сделать что-то, кроме как ударить его по голове за издевки. Он промахивается и попадает в плечо. — Кровать маленькая, — говорит Стайлз. — И так я могу представить, что ты просто проститутка, которая зарабатывает деньги, чтобы не оказаться на улице, и которой я самоотверженно помогаю. — Ты бы не смог позволить себе меня, если б я был проституткой.       Кровать покачивается и скрипит, когда встает Питер, Стайлз улавливает звук шуршащей ткани, когда Хейл хватает свои брюки. У него нет нижнего белья, вот что он теперь знает о Питере: ему нравится ходить без трусов, вероятно, из-за элемента неожиданности. Он с сожалением подумал, что никогда не хотел бы этого знать, но как парень, который довольно много времени копался в штанах Питера, Стайлз решил, что воротить нос уже нечего. — Знаешь, я еще злюсь, — бормочет Стайлз, переворачиваясь, чтобы вытянуться и занять место на кровати, которую освободил Питер. — Лапаешь меня перед всеми. — Никто не заметил, — парирует Питер. — И, по-моему, я компенсировал свое поведение, когда отсосал тебе. — Ладно, теперь я злюсь немного меньше, — соглашается Стайлз. К завтрашнему дню он перестанет злиться. В конце концов, они с Питером только это и делают: заигрывают и раздражают друг друга, а все это, по-видимому, побочный эффект секса. Однако заигрывания, при которых Питер проводит рукой по шву джинсов Стайлза, когда в нескольких футах от него стоят все его друзья, Стайлз не так любит.       Питер наклоняется и кладет руки на голову Стайлза, лежащую на матрасе. Сквозь темноту Стайлз разглядывает ухмылку на его губах, Хейл опускается и начинает оставлять на шее поцелуи с языком, к которым Стайлз бессилен. — Тогда мне просто придется исправиться, — бормочет он, скользя словами по ключице, — завтра вечером?       Стайлз с головокружительной скоростью прокручивает в уме рабочий график отца. Если ему повезет, у них будет время до восьми вечера завтрашнего дня, чтобы проверить, как быстро им наскучит игра в раздевание. Учитывая, что прошло уже пять недель, Стайлз делает ставку на то, что никогда. — Что мы будем делать? — Я буду трахать тебя, — обещает ему Питер. — Но сначала раскрою тебя языком и посмотрю, как ты извиваешься от моих пальцев.       Сегодня будний вечер, можно не торопиться. Он ерзает на кровати, изо всех сил стараясь не показывать, как сильно его нижняя часть отзывается на пошлости, которые мурлычет ему на ухо Питер. — Я открою окно, — говорит ему Стайлз, прекрасно ощущая на своей шее ухмылку Питера. — В шесть часов вечера. Принеси пожрать. Не опаздывай. — Какой властный.       После Питер отстраняется от его влажной груди, что намокла от нетерпеливого языка, и перекидывает футболку через плечо. Он беззастенчив, у него до вульгарности сексуальная прическа и улыбка «Давай-возьми-меня». Стайлз очень надеется, что уже достаточно поздно, и никто не бродит неподалеку и не увидит, как полуобнаженный мужчина выпрыгивает из окна второго этажа.       Он думает что-то сказать, например «проверь, чисто ли на горизонте», но он устал, ему лень, и после соития он счастлив, поэтому он лишь прощается с Питером. Это ни в коей мере не сентиментально, их обоих это устраивает.       А потом Питер из окна самодовольно посылает воздушный поцелуй через плечо, который Стайлз игнорирует. Кровати сейчас хорошо: на ней лишь один человек, что исключает появление мокрых пятен.

***

      Пять недель назад Стайлз оказался ближе всего к тому, чтобы прикоснуться к члену, который не принадлежал ему самому, случайно наступив на ногу Дэнни, когда они оба были голыми в раздевалке после потной тренировки по лакроссу. Теперь голова Стайлза забита мыслями о том, как бы сделать кому-нибудь минет. Вот так, по его мнению, и начинается зависимость.       Это началось в конце весны, когда майские вечера были еще скорее прохладными, чем душными от жары. На заднем дворе Стайлза было мертвое тело женщины, которой он никогда раньше не видел, распластавшейся посреди грязи с кровью на груди, будто бы из фильмов ужасов (или же из каждого второго четверга его жизни). Отец пытался убедить его, что это ничего особенного, не восстание очередных оборотней, это определенно не угроза, направленная непосредственно на Стайлза, и тут из темноты вышел Питер, комментируя, как отчаянно он нуждается в отдыхе.       После этого он сунул руку Стайлзу в брюки прямо там в темноте, пока полиция рылась на его заднем дворе в поисках улик, а Стайлз изо всех сил старался притворяться, что ему не нравится чувствовать чужую руку на своем члене. Согласие на тот момент было в лучшем случае сомнительным, и если бы Стайлзу это не понравилось так сильно, он бы накатал заяву и прослыл героем, который, наконец, посадил Питера в тюрьму и вычеркнул из жизни.       Его знания о дрочке, минетах и обо ​​всем остальном, что могли бы не одобрить его пожилые соседи, близлежащие церкви и его покойная бабушка, после этого случая возросли в геометрической прогрессии, и большая часть заслуг досталась Google. Да благословит господь интернет, думал он, просматривая откровенные видео на бесплатных порносайтах и ​​постигая искусство содомии.       Мысль о невероятном тантрическом сексе с Питером немного расстраивала. Мысль заключалась в том, что он не сможет ответить таким же потрясающим сексом, и если есть что-то, чего Стайлз не любит, так это неопытность перед врагом. Оглядываясь назад, можно сказать, что это, вероятно, должно было быть проблемой, которая логически заняла бы второе место после таких проблем, как: «Да он же не заслуживающий доверия маньяк».       Но держи своих врагов ближе и все такое. Наверное, не настолько близко, чтобы они знали размер твоих боксеров и шарились языком в твоем рту, но Стайлз все равно не из тех, кто строго следует правилам. Поэтому он начинает активно готовиться к сексу с Питером.       На это у него уходит несколько недель, но он привыкает к чужой руке на своем члене и к чужому телу. Доходит до того, что ему это начинает нравиться, он прямо-таки жаждет этого. Теперь Стайлз может включить в свое резюме достижение «Мастер-минетчик», если решит подать заявку на сомнительную работу в борделе.       Постоянная оральная фиксация помогла. Стайлзу нравится, когда что-то во рту, что-то, что можно обхватить языком и попробовать на вкус, чтобы занять свое тело. Оставалось только контролировать свои зубы и наклониться, чтобы пустить в ход язык.       «Какой способный ученик», — пробормотал Питер, зарывшись руками в волосы Стайлза и притянув его ближе, толкаясь бедрами ко рту. Это был третий, четвертый, может быть, пятый раз, когда он встал на колени перед Питером, на этот раз на кухне, прямо напротив холодильника среди бела дня, когда отец был на работе.       Он не просто быстро учится, но и быстро увлекается. Стайлз не признался бы в этом, но ему нужно всего около двадцати четырех часов, чтобы понять, что ему нравятся члены. Ему нравится, что он понимает это гораздо лучше, чем нечто таинственное в девичьих трусиках, ведь тут он освоил все без инструкций: каково это во рту, каково держать в руке и как оно реагирует на его прикосновения.       «Мне нравятся такие ученики», — говорил Питер, ощупывая щеку Стайлза большими пальцами. — «И эта тачка тоже».       Какой же нахальный, какой нахальный! Он заткнулся только тогда, когда Стайлз заставил его кончить, ухмылка стерлась с его лица, сменившись приоткрытыми губами и закрытыми от удовольствия глазами. Стайлз больше предпочел последнее первому, поэтому часто заставлял Питера кончать. Не то чтобы это превратилось в обычное дело.       После этого он быстро прогрессирует. Начинается все с изучения того, как обращаться с членом другого мужчины, и заканчивается тем, что он в совершенстве разбирается в том, как заниматься сексом без одежды. Вероятно, это время в его жизни, когда должен быть экзистенциальный кризис, связанный с его сексуальностью, но Стайлза окутали мысли о сексе, ему не до кризиса. Все в порядке, ему нравятся члены. У некоторых людей есть несколько любимых вкусов мороженого, и никто не считает это странным.       С Питером все просто. Это не долгие разговоры по телефону и посиделки с пирогом на скамейке в парке. Это секс, просто хороший секс, и Стайлз отказывается усложнять.

***

      Они держат это в секрете. Не потому, что Стайлзу особенно нравится испытывать острые ощущения, таясь или пытаясь скрыть секрет от несправедливо проницательных оборотней, а потому, что у него буквально нет слов, чтобы объясниться, если его поймают. Алфавит и английский язык не обладают таким словарным запасом, чтобы логически объяснить сложные сексуальные отношения с Питером Хейлом. Поэтому Стайлз и не пытается. — Ты держишь меня под семью замками?       Питер, однако, не совсем с этим согласен, поскольку Стайлз запихивает его в кладовку, только услышав звук стука в входную дверь снизу. Он быстро выпутывается из толстовок Стайлза и наблюдает, как парень выглядывает через жалюзи своего окна, чтобы посмотреть, как ворчливая старуха с другой стороны улицы бегает по внутреннему дворику, ожидая, когда ее поприветствуют. — Нет, я держу тебя под собой, — бросает Стайлз через плечо, не сводя глаз с гостьи. У него есть скрытое подозрение, что она здесь, чтобы жаловаться на непристойное соседское поведение, например, на ощупывание джентльменов среди бела дня, и ему неинтересно ее выслушивать. — Буквально большую часть времени. Нечего тут обижаться. — Я обижен. В высшей степени, — высокомерно произносит Питер, начиная рыться в одежде Стайлза. Стайлз оглядывается через плечо, присев у окна, и наблюдает, как он критически разглядывает его футболку с кексиками. — Боже милостивый, я трахаюсь с девятилетним ребенком. — Ты не обижен, — отмахивается Стайлз, выдыхая, когда соседка теряет терпение и уходит через улицу обратно в свой двор. — Да, давай, уходи уже. — Что прости?       Стайлз поднимается с того места, где стоял на коленях у окна, воплощая скрытность, и выхватывает футболку с принтом из рук Питера, чтобы бросить ее обратно в шкаф. — Перестань обсирать мои футболки, — горячо произносит он. — И не говори, что не возражал бы, если бы Дерек узнал, что ты ебешь меня. Каждый день. — Мне бы не помешало взбодриться, — усмехается Питер, словно переживая нежные воспоминания. — Прошло так много времени с тех пор, как мой племянник пытался меня убить. — Ну я не хочу, чтобы кто-то знал, — говорит Стайлз, не позволив вставить слово. — Я думал, что ясно дал понять это несколько месяцев назад, когда у меня случился сердечный приступ, когда я пытался выбросить тебя из окна, потому что подумал, что отец вернулся домой раньше. — Не знаю, зачем. Я прекрасно отношусь к родителям. — Ха-ха-ха, — Стайлз подчеркивает каждое ха, чтобы они жалили. — У меня есть достоверные сведения, что мать Скотта думает иначе.       Питер закатывает глаза, перебираясь от гардероба Стайлза к столу, небрежно перелистывает книги, сложенные там между скомканными бумагами с интернет-исследованиями по поисковым запросам в Google, вроде «действительно ли оборотни спариваются на всю жизнь?» и «можно ли умереть от слишком большого количества секса». Секундой позже Стайлз выхватывает бумаги из-под взгляда Питера. — Опять ты ворошишь прошлое, — драматично вздыхает Питер, хоть в уголках его рта тянется улыбка. — Знаешь, я мог бы попытаться быть с ней поласковее.       Стайлз не знает, что он имеет в виду, но он уже уверен, что ему это не нравится. Что-то неосторожное захлестывает его грудь, и на этот раз это не раздражение из-за поистине замечательной способности Питера находить больные места и давить на них, что-то вроде желания защитить Мелиссу, либо сделать Питера своей собственностью. Он, поддавшись этому чувству, притягивает Питера за петлю на поясе. — Мы с тобой создания ночи. Ночь — наша, тьма принадлежит нам, ты знаешь правила, — он решает нести полный бред, потому что Питера, кажется, это забавляет. — Никто никогда не поймет. Нас будут бояться и придут за нами с вилами. Америка любит разрушать то, чего не понимает. — Это была полная хрень, — бормочет Питер, обнимая Стайлза за плечи, чтобы прижать его к себе. — Но было бы так весело провести рукой по твоему бедру и посмотреть, как в мозгу Дерека лопнет сосуд, когда я это сделаю. — Я мог бы придумать много занятий позабавнее, например, мини-гольф, — предлагает Стайлз, а затем возвращает разговор в нужное русло. — Серьезно, никто не поймет. Некоторые могут упасть в обморок. Я могу упасть в обморок. — Я рассчитываю на их непонимание, — говорит Питер, а затем наклоняется, чтобы прошептать: — Я бы уделал тебя в мини-гольфе, и мне не хотелось бы видеть, как ты плачешь.       Стайлз почти уверен, что ему бы это не понравилось. Он снова отталкивает его на безопасное расстояние, на такое, на каком ему не грозит опасность стать жертвой, когда его отвлечет язык возле уха. — Ты никому не скажешь.       Питер пристально глядит на него, а Стайлз не дрогнув смотрит в ответ. Питер отворачивается первым и снова драматично вздыхает. — Однажды ты устанешь от остатков своей морали, — протягивает он, — и тогда мы с тобой прекрасно поймем друг друга.       Он покусывает Стайлза за шею, пока тот размышляет об ужасе понимать Питера, он понимает, как вращаются корявые шестеренки в его извращенном мозгу. Судя по заносчивости и способностям Питера предсказывать судьбу, это происходит потому, что мозг Стайлза устроен так же, как и его. Стайлз упорно протестует с гневными плакатами.       А потом во входную дверь снова стучит настойчивая соседка, которая решила вернуться, чтобы сердце Стайлза провалилось в пятки. От этого звука Стайлз почти выскакивает из рук Питера. — Может быть, следует провести учения? — спрашивает его Питер. — На случай торнадо, пожара, приближающихся зевак, которые увидят, как тебе отсасывают? — Считаешь, это смешно. — Это ужасно смешно, — признает Питер, ухмыляясь. Он проводит рукой по бедру Стайлза, прижимая пальцы к изгибу его талии, и наклоняет голову вниз. — Ты откроешь дверь? — А ты будешь хорошо себя вести? — спрашивает Стайлз, потому что уверен, что Питер прямо сейчас разрабатывает как минимум тридцать сценариев, в которых, пока Стайлз успокаивает женщину, стучавшуюся в дверь, он небрежно спускается по лестнице полуголым и, не обращая внимания ни на что вокруг, кричит, что им нужно больше смазки, чтобы оставить Стайлзу травму на всю жизнь. Он подумывает озвучить это конкретное подозрение, но решает отказаться от него, понимая, что просто даст Питеру пошаговую инструкцию, как вызвать у него сердечный приступ в смехотворно юном возрасте.       Мысль о том, что кто-то узнает, вызывает тошноту. Она заставляет Стайлза представить, как его самое уродливое «я» будет выставлено на суд всего мира, та его сторона, которую легко соблазнить зрелыми маниакальными мужчинами с жаждой убийства. Кажется, у него есть две половинки самого себя: мальчик, испытывающий муки страсти и не желающий, чтобы член Питера исчез из его жизни, есть и противоположная сторона, которая хочет свернуться в клубок сожаления каждый раз, когда думает о своих друзьях и семье, материализующихся перед ним, в минуту вышеупомянутой агонии страсти. Если вам неприятно, когда кто-то смотрит, вам, вероятно, этого делать не стоит. Стайлз пытается жить согласно этой философии. — Кажется, ты думаешь, что у меня нет манер, — говорит Питер. Стайлз смиряет его предупреждающим взглядом, брошенным через плечо, и спускается вниз.       Стилински уверен, что у него нет манер и что животные инстинкты поглотили их все. И все ж Стайлз единственный, кто достаточно глуп, чтобы околачиваться рядом с ним.

***

— Как же я рад, что не люблю тебя, — выпаливает Стайлз, переводя дыхание. Все от лба до пальцев ног влажно от пота. Он усмехается потолку, и Питер уклончиво хмыкает в ответ. — Как мило, — говорит он, а затем переворачивается, чтобы попытаться заткнуть Стайлза нежными поцелуями. Стайлз слишком разговорчив после секса, чтобы его можно было остановить. — Нет, правда, — вставляет он в перерывах, когда язык Питера не скользит в его рот. — Я очень не люблю тебя. — Я тоже не люблю тебя, — отвечает Питер. — Рад, что мы это прояснили. — Я не хочу провести с тобой всю жизнь, — говорит Стайлз, чувствуя легкое головокружение после оргазма и какую-то вольность. — Ты мне не нравишься. Все, что мне нужно — это любовь? Элтон Джон не знал, о чем он говорил.       Он чувствует себя сильным, показывая средний палец стереотипным отношениям. В сексе без любви, страсти без чувств есть что-то прекрасное, оно заставляет Стайлза стыдиться всех лет, проведенных в тоске по безответной любви. Он мог бы заниматься этим, найдя кого-то привлекательного, но незнакомого и, разумеется, не больного ЗППП, и использовать его для снятия стресса. — Битлз. — Чо? — Стайлз поднимает голову и пялится на Питера. — «Всё, что тебе нужно — это любовь», — отвечает Питер. — Ты сказал, что это Элтон Джон. Это были Битлз, — Питер хмурится, как учитель, возвращающий контрольную с двойкой. — Твои познания в области поп-культуры оставляют желать лучшего. — Ого, — трепетно ​​выдыхает Стайлз, плюхаясь обратно на матрас. — Я правда так сказал? Я люблю Битлз. Правда люблю. Ты, наверное, выебал из меня остатки мозга.       И это тоже кажется силой: осознание, что Стайлз официально является частью негласной группы людей, которые занимались сексом. Безумным сексом, невероятно горячим и грубым сексом, если уж говорить о Стайлзе. Он вспоминает, как неподвижно лежал в постели после того, как впервые занялся сексом с Питером, как смотрел в потолок и пытался спуститься с небес, на которые возвысился, когда его настиг оргазм, совершенно иной, нежели от руки и капли крема. Секс стимулировал те части его тела, которых он раньше не касался, делал его липким и горячим, раскрывая скрытые эрогенные зоны.       «Человеческое тело удивительно», — подумал он, пока Питер слизывал пот с ключицы.       Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Секс без обязательств, без какой-либо привязанности. Наверняка он случайно продал свою душу куда-то, откуда никогда не сможет ее выкупить. — Э, — спрашивает Стайлз, чувствуя, как воздух возвращается в легкие. — Как думаешь, я смогу быть сверху в следующий раз?       Питер закрывает лицо руками, защищая его от взгляда Стайлза, его плечи дрожат. Стайлз воспринял бы это за эмоциональный плач, если бы не тот факт, что он прекрасно знает, что Питер смеется и плохо это скрывает. Он отрывает руку Питера от половины лица, обнажая искреннюю усмешку, искривившую его губы. Стайлз хмурится и ударяет его в плечо. — Эй! — повторяет он снова, на этот раз с негодованием. — Я серьезно! — О, я знаю, — говорит Питер. У него хватает наглости вытереть слезы с глаз. — Юморишь в своем стиле, Стайлз.       Для Стайлза это не самое подходящее время, чтобы Питер начал восхищаться его комичностью. Он бьет его снова, на этот раз сильнее, но смех Питера не утихает. — Да, точно не люблю, — ворчит Стайлз.       И если бы он поставил на это деньги, то это ничего бы не изменило.

***

— Нет-нет... сука... блять...       Стайлз дважды прикусывает свой язык, пытаясь спастись от удара об стол, но напрасно: настольная лампа и три папки с незакрепленными бумагами падают на землю. В полумраке восьми вечера Стайлз различает не меньше половины бумажек с домашним заданием за учебный год, разбросанных у своих лодыжек.       Он снова ругается, когда Питер игнорирует падающую на пол лампу, которая к счастью, не разбивается. Хейл сосредоточивает всю свою энергию на том, чтобы схватить Стайлза за горло и притянуть для грубого поцелуя. Он целует с языком, намереваясь не оставить никого в живых. Стайлз чувствует, как его пальцы впиваются в то место, где держат его, прямо под челюстью. Затем Питер толкает его на стол, прямо на оставленную там шахматную доску, и Стайлз чувствует, что, кажется, в позвонки вонзился конь. — Блять, осторожней, — бормочет Стайлз. Он сделан не из сахара и не обладает чудо-регенерацией, которая поможет оправиться после того, как его насадили на крошечную деревянную ладью.       Если Питер сожалеет о том, что грубо с ним обошелся, то не тратит времени на словесные извинения. Специфика его извинений заключается в том, что Питер разворачивает его и с силой прижимает к стене, прикусывая зубами губу и усмиряя боль языком. Стайлз почти ощущает, как за спиной сотрясается стена, когда на его хребте появляется еще один синяк, но на самом деле ему некогда жаловаться, когда кто-то прижимается к его бедрам. Вот он, Питер: смесь боли и удовольствия, которая невообразимо обжигает и оставляет синяки, кажущиеся сертификатами качества диких сексуальных похождений Стайлза. — Подними уже эту лампу, черт возьми, — ворчит Стайлз, выпрямляя спину, чтобы выдержать давление стены позади него. Питер снова потирается бедрами, схватив его руками за голову, и не слушает. — Хочешь, чтоб я поднял лампу прямо сейчас? — спрашивает он, произнося низким, страстным и чертовски дерзким голосом на ухо Стайлзу, а затем соскальзывает рукой вниз, чтобы обхватить его эрекцию через джинсы. Стайлз обдумывает варианты: украшение интерьера или горячий секс у стены. Наверное, интерьер комнаты может потерпеть. — Блять, — стонет Стайлз и изо всех сил пытается расстегнуть пуговицу на джинсах и сбросить их. Следующей следует его футболка, а, когда он стягивает ее через голову, видит Питера, глазеющего на него, как изголодавшийся зверь. Стайлз выводит его из этого состояния, хватая за футболку и дергая ее вверх.       Питер хватает его за шею и снова целует, грубее, чем раньше, а Стайлз прижимается и на этот раз кусает первым. Он чувствует, как пальцы Питера в удивлении сжимаются, и Стайлз улыбается ему в рот и повторяет это снова. — Ооо, — бормочет на это Питер, облизывая нижнюю губу, которую Стайлз залил кровью. Наверное, со Стайлзом что-то не так, учитывая, что его это чрезвычайно возбуждает; член в боксерах твердеет, замутнённое лицо Питера очень близко. Стайлз приоткрывает губы и придвигается ближе, как раз достаточно для Питера, чтобы втянуть его обратно в поцелуй и запустить язык. Он отстраняется после поцелуя, проводя губами вниз по руке Стайлза к запястью. Он всегда уделяет этому особое внимание, облизывает пульс и покусывая легко рвущуюся кожу.       А затем губы Питера исчезают, и его рука закрывает рот Стайлза как раз в тот момент, когда тот наклоняется и чуть не скулит, требуя большего. В темноте он сосредотачивает взгляд на лице Питера. Его глаза прикованы к плечам Стайлза, будто оборотень к чему-то прислушивается, и как только Стайлз собирается лизнуть его ладонь, предоставляя мужчине свободу, палец Питера поднимается к его губам, призывая к тишине.       Вот только Стайлз, возбужденный, восемнадцатилетний и ужасно нетерпеливый, поэтому он трется о руку Питера, пока та не сжимается вокруг его челюсти как решительное напоминание о том, кто главный, — ох, что-то в этом странно волнующе. Глаза Питера, кажется, вспыхивают, когда он улавливает легкое учащение пульса под своими пальцами, а потом вспоминает о важном: сосредоточиться на том, что находится вне пределов человеческого слуха. — Твой отец, — бормочет Питер, а затем снова старательно нюхает воздух, — только что вернулся с участка и принес домой жирный ужин. Taco Bell, полагаю.       Он убирает руку ото рта Стайлза, тот замирает, тогда оборотень касается пальцами впадинки ключицы. — Блин, — выругивается Стайлз, его эрекция тут же отмечает тот факт, что отец внизу. Питер не отступает, вместо этого прижимается бедрами, пока изо рта Стайлза не вылетает нечаянный стон. — Ну какого хера?       Сквозь темноту он разглядывает довольную ухмылку на лице Питера. — Что такое?       Он держится за Питера, положив руку ему на плечо, а затем вновь подается бедрами и на мгновение теряет представление о логике, реальности, мире вокруг. — Папа внизу. — Я знаю, — говорит Питер, наклоняясь достаточно близко, чтобы уткнуться носом Стайлзу под ухо. — Поэтому, нам придётся вести себя тихо.       «Нет-нет-нет», — скандирует разум Стайлза, а член присоединяется к дискуссии с опровержением: «Да-да-да». Это все, что способен выдать словарный запас Стайлза о Питере — только односложные утверждения или отказы, которые срываются с губ.       Его отец внизу, тот самый отец, который не оправится еще много лет, если узнает, что его сын находится наверху во власти человека, который, вероятно, хочет увидеть, как громко сможет заставить его кричать, когда тому очень нужно обуздать свой пыл. Человека, который, вероятно, наслаждается этим так же, как и другими играми, в которые они со Стайлзом играют, например, возбуждают друг друга, когда Дерек и Скотт находятся в комнате, или смотрят, кто кончит первым. Это плохая, очень плохая идея...       Но вдруг зубы Питера вонзаются в изгиб его шеи, когда пальцы скользят по его горлу, исследуя то, что обнаружили ранее, дразня, двигаясь выше и ниже по яремной впадине, прежде чем нежно сжать и лизнуть ухо Стайлза. — Что скажешь, Стайлз? — шепчет оборотень, его теплое и опьяняющее дыхание обдает ухо. — Ты будешь вести себя тихо?       Он не может, знает, что не может, но пара губ скользит по мочке его уха, а рука сжимает его горло, отчего становится жарко и кружится голова, словно он провел день на августовской жаре, уговаривая себя позволить Питеру втянуть в неприятности.       У него нет времени протестовать, он даже не успевает кивнуть, потому что Питер тут же разворачивает его и прижимает грудью к стене, щекой к ​​прохладной поверхности. Его ладонь поднимается вверх, скользит ко рту Стайлза, грубо касается его губ, чтобы он замолчал. Стайлз тяжело дышит, когда правая рука Питера обнимает его талию, крадясь вверх по его торсу, по пути ущипнув сосок. Стайлз вздрагивает, и его бедра стукаются о стену. — Шшш, — произносит Питер ему на ухо, его зубы касаются чужой шеи, а затем его свободная рука опускается вниз, касаясь трепещущего живота Стайлза. — Хочешь, чтоб папа услышал?       Он ждет, в самом деле ждет, пока Стайлз кивнет головой, и одобрительно что-то бормочет ему на ухо, стягивая с парня брюки. Прохладный воздух проносится мимо его ног, когда Питер дёргает за пояс боксеров, просовывая два пальца внутрь и проводя ими по изгибу бедер до самых ягодиц. Он мучительно медленно оттягивает белье вниз, будто не собирается торопиться, хотя Стайлз уже чувствует, как его нижнее белье стало влажным от смазки, и стаскивает вниз по бедрам.       Мгновение спустя его губы скользнули по уху Стайлза, язык высунулся, чтобы лизнуть его шею. Стилински издает звук, нечто тихое и внезапное, и рука Питера его затыкает. — Я собираюсь втрахать тебя в стену, — шепчет Питер, словно обещание, на ухо, слова вибрацией проносятся по коже. — И наполнить спермой, а ты будешь молчать. Понял?       Стайлз снова кивает. Бедра Питера прижимаются к его заднице, выбивая из равновесия; Стайлз ощущает, как мир под ним куда-то кренится, когда по ягодице скользит чужая рука. Его прикосновения в начале подобны богослужению, он скользит по пояснице с благоговением, и вдруг они превращаются в голод, который становится явным, когда кожи касаются когти Питера. Потом что-то щелкает (вероятно, крышка от тюбика со смазкой, которую Питер постоянно держит под рукой, в ​​заднем кармане), и что-то холодное и скользкое застает Стайлза врасплох, стекая по заднице.       Питер прикасается к нему секунду спустя вновь, большим пальцем отодвигая ягодицу в сторону, чтобы можно было наблюдать, как смазка скользит по дырочке Стайлза — ощущение слишком слабое и слишком сильное одновременно. Он твердый до боли и хочет большего, поэтому выгибает спину и подается задницей в руки Питера. С таким же успехом он мог бы и не ломаться. Рука с его рта слегка сдвигается. — Ты очень этого хочешь, правда? — бормочет Питера, его палец пробегается вверх по позвоночнику парня, снова вниз, прослеживая косточки на позвонках, прежде чем соскользнуть вниз до... ох.       Кончик пальца на дырочке тянет смазку вниз, медленно обводя колечко мышц, а рот Питера оставляет на шее следы. Это то, ради чего Стайлз отказался бы от шоколада, видеоигр и американской свободы, лишь ради головокружительного чувства от пальца, дразнящего складочки-мышцы входа. Наверное, он мог бы кончить просто оттого, что его трогали, просто оттого, что присел бы на пальцы Питера, обливаясь потом, с дрожью в бедрах. Однажды он должен попробовать именно это.       Скользкие от смазки пальцы проникают внутрь невероятно медленно, и у Стайлза перехватывает дыхание. Питер даже не удосужился начать с одного, вместо этого войдя двумя, и теперь смотрит, как выгибается и выгибается от прикосновения спина Стайлза. Его тело будто привыкло к этому до такой степени, что теперь создано для пальцев, для безжалостных вторжений и прикосновений к простате. Если бы он мог вернуться в прошлое, он отчаянно посоветовал бы молодому себе начать опускаться ниже своего члена во время мастурбации, потому что он упускает целый мир удовольствий.       Рука Питера, все еще прижатая к его рту, горяча, из-за чего дыхание становится тяжелее, а воздух в темноте сгущается. «Наверное, вот каково это — быть извращенцем», — думает Стайлз, в тот момент, когда Питер прижимает пальцы к его простате, и все его тело содрогается от этого ощущения. Он до сих пор немного расслаблен после прошлой ночи, когда Питер трахнул его после того, как вылизал, и два пальца легко входят в него, что Питер не преминет прокомментировать: — Всегда растянут и готов для меня, да? — шепчет он в шею, и, когда наклоняется, Стайлз чувствует его эрекцию на своей спине. Он скулит. — Ты так сильно этого хочешь, я чую запах. Как будто твое тело было создано для того, чтобы я его трахал.       Иногда так действительно кажется, и это до чертиков пугает Стайлза. Питер читает его тело, как открытый комикс, по две страницы за раз. Стайлз думает, появится ли когда-нибудь кто-нибудь, кто сможет сделать то же самое в будущем, когда Питера не станет, а умопомрачительный секс останется в прошлом. Затем третий палец скользит в его дырочку, и Стайлз быстро возвращается в настоящее. — Готов? — шепчет ему на ухо Питер. Конечно, да, его задница жмется к прикосновениям Питера, а его тихие всхлипы делают это очевидным, но Питер никогда не бывает доволен. — Умоляй.       Он не убирает руку со рта Стайлза, чтобы тот ответил на языке тела. Это должно быть унизительно, и если бы у Стайлза не был бы такой твердый, что можно колоть орехи, он был бы немыслимо смущен, но в сложившейся ситуации он обнаруживает, что хнычет в ладонь Питера и трется об него задом. Член Питера, освобожденный от белья и уже смазанный, начинает скользить вверх и вниз по его заднице, мучительно избегая входа. Снова дразнит, как всегда, но Стайлз знает его достаточно хорошо, чтобы понимать, что его тело — слабое место Питера. Он откидывается назад, прижимаясь спиной к груди Питера, а задницей к его члену, и потирается телом. Кажется, он прекрасно справляется с задачей. — Хочешь, чтобы тебя трахнули, да? — бормочет Питер, и когда Стайлз кивает, единственное предупреждение, которое ему дают, — это низкое рычание и сжатые пальцы вокруг его рта, затем член Питера входит внутрь.       Он толкается в него, быстро и грубо, за одну головокружительную секунду, и воздух вылетает из легких Стайлза со сдавленным стоном. Он оглядывается через плечо, уловив лишь проблеск почти первобытного выражения лица Питера, и на мгновение задается вопросом, такое ли у него было бы лицо, если бы Стайлз трахнул его хоть раз, толкнул бы на матрас и наблюдал, как глаза Хейла закатываются... а затем Питер выходит и толкается обратно на этот раз безжалостно, и его свободная рука опускается, чтобы оцарапать живот Стайлза и оставить за собой острые красные отметины. Иногда Стайлзу приходится напоминать себе, что Питер — животное, настолько первобытное и грубое, насколько это возможно, а затем вспоминать, как ему нравится, когда с ним обращаются грубо, даже если инстинкт подсказывает этого не делать. Он должен желать безопасности, комфорта и чувственного секса после целой жизни непреднамеренного воздержания, но ему нравится грязно и быстро, как это делает Питер. Ему это пиздец как нравится. — Посмотри на себя, — тяжело дышит Питер, рука, которая оставляет следы на чужой груди, сползает, чтобы прикоснуться ко входу Стайлза, когда член выскальзывает почти полностью прямо перед тем, как войти обратно. Стайлзу интересно, как он выглядит прямо сейчас , вспотевший и развратный, изгибающийся под толчками Питера и вскрикивающий, когда зубы оборотня вонзаются в плечо. Вот, что такое секс с Питером: слишком много мыслей, слишком много ощущений, перегружающих тело, мозг мечется от удовольствия до боли: «Не останавливайся, здесь...»       Тогда член Питера попадает в его простату, точно в центр, и Стайлз чувствует, как дрожат его ноги. Через секунду рука Питера обхватывает его бедра, как якорь, пальцы расползаются по тазовой кости, прежде чем обласкать эрекцию. И это, это действительно слишком. Стайлз смотрит, как белое взрывается у него перед глазами, когда Питер толкается в простату и одновременно сжимает основание члена. — О-ох, — шепчет Питер, облизывая место укуса на плече Стайлза. — Давай посмотрим, сможем ли мы еще раз, ладно?       И он без предупреждения делает рывок бедрами вперед. Стайлз чувствует, как оно пронзает все его тело с головы до пят, и пытается понять, на чем сконцентрироваться: рука на члене или член в заднице. Это комбинация действий, из-за которой он чуть не рухнул на землю, мускулы с трудом держат его ноги, когда Питер сбивает пот, скапливающийся на его спине. Его зубы скользят по лопаткам, оставляя то тут, то там лишь легкие царапины, заставляющие Стайлза насторожиться. Шероховатость чужой щетины обжигает кожу.       Питер трахает его серьезно, глубокими толчками, которые, кажется, дразнят его простату, а Стайлз толкается навстречу. Он не должен получать от этого столько удовольствия, оттого, как кажется, что дыхание выбивается из легких, когда он во власти члена Питера; но, может, Хейл прав, может быть, он рожден для того, чтобы его трахали, и, может, удовольствие, проникающее в его кровоток с каждым толчком — это единственное, что будет иметь значение в его жизни.       Ему кажется, будто его удерживает единственная ниточка, голова его откидывается на плечо Питера. Пальцы мужчины выскользнули из его рта, и он судорожно глотает воздух, мир кружится, ему жарко и хочется больше. После этого у него будет болеть все, начиная от бедер, сжатых в пальцах Питера, и заканчивая задницей, в которую врезаются; он упирается потными ладонями в стену, когда Питер толкается вновь. — Никто, — бормочет Питер грубым и отрывистым голосом, прерываемым рычанием, маскирующимся под одышку. — Никто не принимает мой член, как ты. Скажи, что этого хочешь. — Блять, да, — стонет Стайлз, и это звучит как желание умереть, если он когда-то слышал такое. — Хочешь, чтобы я кончил в тебя? — рычит Питер. Стайлз, прижатый к спине Питера, чувствует его повсюду: рот на ухе, рука, обнимающая талию, ласкающая его, и он все еще хочет большего. — Да-да, сделай это, — выдыхает Стайлз. Он даже не чувствует себя живым в такие моменты, как этот, он подвешен между жизнью, и смертью, и тем, что бесспорно блаженство. Он сжимает член Питера, давая согласие.       Питер стонет ему на ухо, а затем кончает, тепло, много, слишком много, а Стайлз пытается найти на стене опору. Рука, сжимающая его член по-прежнему не ослабевает, поглаживает еще и еще, а Стайлз борется, пытаясь помнить, что должен быть тихим, он должен держать себя под контролем. Питер, похоже, этого не одобряет и в порыве неуемной страсти быстро вонзается зубами в шею Стайлза. Стайлз вскрикивает, и пальцы Питера проскальзывают ему в рот, чтобы заткнуть его.       И вот он кончает; язык обвился вокруг костяшек пальцев Питера, стоны приглушены, свободная рука Хейла поглаживает его, подрагивающего, и удерживает от падения, пока мир под ним раскачивается из стороны в сторону. Вот какими должны быть оргазмы: жесткими, почти оглушающими. Питер толкается в Стайлза, пока тот не обмякнет, как желе.       Он морщится, ощутив после Питера пустоту, когда тот выходит, растягивая за собой липкую жидкость, которая проскальзывает по бедру Стайлза, и, если бы тот был в состоянии испытывать отвращение, он бы его испытал. Однако в эту секунду он пытается отыскать украденный из комнаты воздух, и ждет, когда к нему из нечетких точек вернется зрение. Его бедра дрожат, челюсть отвисла, и единственное, что, кажется, удерживает его, — это рука на талии и его собственная, прижатая к стене. — Я с тобой, — говорит Питер, и да, Стайлз опасался этого, пытаясь найти опору. Голос Питера у его уха грубый, как щебень. Как будто тебя таскают по гравию, пока не расколются колени, скорее так. — Тогда у меня проблемы, — отвечает Стайлз, удерживающая его рука крепче сжимает талию. Стайлз ненавидит эти уязвимые моменты после секса, Питер легко мог бы не спеша разорвать его зубами. Стайлз вырывается из его объятий и пробирается сквозь темноту. Он спотыкается обо что-то (может быть, об ногу; возможно, о свою же) и плашмя падает на голую задницу. — Если бы ты позволил мне держать, этого бы не случилось, — говорит Питер. Звучит самодовольно. Друзья не ведут себя самодовольно, когда их друзья неуклюже падают на пол. С другой стороны, кого он обманывает, пытаясь запихнуть Питера в круг своих друзей. — Слушаю свой внутренний голос, — шипит Стайлз, когда звук шагов его отца, скрипящих по старым кухонным половицам, напоминает ему о нем внизу. — Он напоминает, что ты в спальне почти несовершеннолетнего сына шерифа. — Почти несовершеннолетнего, — Питер закатывает глаза. Стайлзу даже не нужно было включать свет, чтобы это понять. Он поднимается с пола с дрожью в ногах и все еще голой задницей и тянется к своим боксерам. — Ты в курсе, как работают законы? Слово «почти» не используют. — Скажи это судье, — говорит Стайлз. — Значит, обществознание в школе вы еще не проходили?       Стайлз ударил бы его прямо в челюсть, если бы у него хватило сил. Он должен привыкнуть к этому, как и к тому, что Питер спит голышом и в девяноста девяти процентах случаев ходит без нижнего белья, ну и к тому, как Питер вечно портит потрясающий секс, укалывая Стайлза по его незрелости, или личности, или, что еще хуже, его попыткам флиртовать. Стайлзу остается вытолкнуть его в окно, надеясь услышать, как ломаются кости Питера, когда тот приземляется на траву. Такого не случается.       «Если бы он только не был таким чертовски привлекательным», — думает Стайлз. Было бы намного проще (вероятно, потому что этого никогда бы не произошло), будь он современным Горбуном. Это определенно соответствовало бы его характеру, мерзкому, гнилому и извращенному, неисправимому, однако у него четко очерченная челюсть, приковывающий взгляд и руки, к которым Стайлза почему-то тянет. — Ладно, достал ты меня, — стонет Стайлз, натягивая джинсы. Парень надел их задом наперед, но он как раз выводит Питера на улицу и не в настроении выглядеть дураком. Свет в комнате всегда кажется значительно темнее после того, как он кончит; он стоит на дрожащих ногах, пытаясь убедить обнаженного мужчину в своей комнате одеться и выволочь оттуда свою задницу через окно, что сильно отличается от гормонального помутнения перед эякуляцией. — Вали.       Питер невозмутим. Это немного действует Стайлзу на нервы, потому что ничто из того, что он говорит, ничего из того, что он делает, не может пробиться сквозь самодовольную оболочку Питера (за исключением, возможно, того момента, когда он полностью обнажен и находится во власти члена Питера), как будто он все это слышал раньше. Время от времени ему хотелось бы какой-то реакции, когда он разыгрывает первоклассную стерву, но Питера это только забавляет, будто он нашел маленькую, менее гнусную версию самого себя с остроумием наперевес. Из-за этого кажется, что Питер всегда главный, а Стайлз не желает постоянно оставаться в тени. — Я приду завтра, — говорит ему Питер и делает вид, что шепчет, чтобы не насторожить отца Стайлза, возившегося на кухне внизу.       Он уходит прежде, чем Стайлз успевает спросить подробности, например, когда и где, оставляя парня ворчать ему вслед. Он такой, блять, самодовольный, настолько уверен в себе и своей напористости, что Стайлзу действительно стоит положить этому конец здесь и сейчас. Он переминается на месте, обдумывая это, и на этот раз правильно влезает обратно в брюки, желая стать решительнее.       На самом же деле он хочет, чтобы секс не был так чертовски хорош.

***

      Обнаженное с головы до ног тело Питера не должно так соблазнять, пока Стайлз яростно намыливается в душе.       Вот он, скидывает брюки без малейшего смущения, низкая самооценка не проблема для Питера и его мнения о собственном теле. Стайлзу приходится согласиться. Он может быть не таким, как Дерек, или не такой накачанный, как Скотт, но он крепко сложен и брутален, а по его бедрам спускается дорожка волос, от которой, Стайлз отказывается признать, у него текут слюнки, однако сбивающийся на шее пульс, вероятно, говорит за него. — Нет, — твердо говорит Стайлз, высунув голову из душа. Шампунь грозит стечь ему в глаза, но сейчас важнее держать Питера подальше от ванной и не идти на поводу своего члена. — Свали.       Питер приподнимает бровь, как будто попытки Стайлза доминировать — это мило, а затем отодвигает занавеску душа, которую Стайлз отважно пытается закрыть, и кладет ладонь на грудь парня, чтобы толкнуть его обратно в ванну и освободить место. Стайлзу не нравится, насколько охотно подчиняется его тело. — Прояви немного гостеприимства к своим гостям, — отчитывает Питер, а затем подставляет Стайлза под струю воды, чтобы, по-видимому, успокоить его. — Мест нет, — отплевывается Стайлз, вытирая воду с глаз. — Мы закрыты.       А затем Питер втирает шампунь в его волосы, держит его под струями теплой воды, пока та не стечет по его плечам, и в ту секунду, когда смываются остатки пены, Питер прижимает его к влажной плитке и проходится языком вверх по его шее. Руки Стайлза, дрожа, нащупывают бедра Питера, будто он не уверен, хочет ли оттолкнуть мужчину или притянуть его ближе на последние несколько мучительных дюймов, разделяющих их. — Перестань жаловаться, — бормочет Питер, не отрываясь от его кожи, а Стайлз не перестаёт ворчать. — Ты голый со мной в душе. — он произносит это с кривой ухмылкой, словно бы это привилегия, за которую большинство простолюдинов должны выкладывать деньги, а затем протягивает руки, чтобы провести ими по мыльным бокам Стайлза. Нет-нет-нет. — Тебе стоит научиться расслабляться.       Стайлз вертится еще энергичнее, отмахиваясь от Питера, когда его руки начинают переходить черту плохих идей. — Прекрати пытаться запачкать меня в душе, — говорит Стайлз и в ответ выливает горсть перламутрового шампуня на голову Питера. Тот выглядит крайне недовольным, как промокший кот. — Я пытаюсь помыться. Твое присутствие здесь контрпродуктивно. — Ой-ой-ой, — произносит Питер с некоторым пренебрежением, а затем начинает втирать мыльную пену себе в волосы. Теперь пальцы, одержимые желанием заинтересовать Стайлза мокрым, мыльным сексом в душе, заняты, что Стайлза вполне устраивает. — Что случилось с подростками и их бесконечным либидо?       Стайлз подумывает сказать что-нибудь вроде «какой-то старик меня измотал», но решает не тешить самолюбие Питера. — Я все еще пытаюсь смыть твою сперму с груди, — в конце концов произносит Стайлз. — А ты пытаешься начать второй раунд?       Питер посмеивается, явно гордясь, и хватает Стайлза за плечи, заставляя его перебраться на другую сторону душа, а сам встает под струю и ополаскивает волосы. Стайлзу открывается поистине захватывающий вид на мокрую задницу Питера, почти сверкающую от воды, и струящеюся ручейками его спину, которой парень любуется настолько тихо и платонически, насколько это возможно, чтобы у Маленького Стайлза не возникло никаких идей. — Ты же не пытаешься смыть с себя мой запах, чтоб никто не догадался? — лукаво спрашивает Питер под громким потоком брызг. — Именно это я и делаю, — невозмутимо ответил Стайлз без малейшего чувства вины. — Видишь ли, у меня куча друзей со сверхъестественным чутьем. — Очаровательно, — говорит Питер, пробегая пальцами по волосам, когда остатки шампуня стекли по плечам. Он молча протягивает руку за кондиционером. — Как так случилось? — Они все оборотни, — Стайлз шлепает бутылкой по раскрытой ладони. — Благодаря одному человеку, который не может себя контролировать.       Он бросает обвиняющий взгляд на Питера (или, как он надеется, взгляд, хотя бы слегка устрашающий из-за ужасающих обстоятельств, как вода в глазах) потому что Питер — центр всех его проблем. Он отличный козел отпущения. Питер — корень всего зла, будь то обращение его лучшего друга или попытка заставить член упасть, когда он на людях, потому что Хейл взрывает его телефон провокационными сообщениями. — Контролировать себя, — повторяет Питер и обхватывает Стайлза за бедро, чтоб тот уперся ему в грудь. — Ты сам-то знаешь что-нибудь об этом?       Он говорит это, и у него хватает наглости двигать бедрами вперед, медленно и уверенно, а Стайлз ни черта не знает, как сдерживать свои порывы, особенно самые грязные. Он пытается, однако безуспешно, освободиться, хоть их члены уже трутся друг о друга. — Стой, черт возьми, мокрая ванна, твердая плитка, уязвимый череп без шлема, — сквозь зубы произносит Стайлз, скользя ногами по гладкому полу ванны. Питер воспринимает его слова как намек держать крепче. — Рефлексы оборотня делают маловероятным, что я тебя уроню, — рассуждает Питер. Тем не менее Стайлз продолжает сопротивляться. — Я знаю, что ты можешь не уронить меня, но я все равно не верю, что ты этого не сделаешь, — говорит Стайлз. Нахальство Питера обращается в больший скептицизм, когда он осмеливается выглядеть удивленным этим заявлением. — Я ласкал тебя недели, пока ты не кончишь, и запоминал, как открывается твой рот, когда ты испытываешь оргазм, а ты все еще мне не доверяешь? — Мои оргазмы — это чуть ли не единственное, что я тебе доверяю, — говорит Стайлз и тщетно борется, пока его попытка смыться с пеной на другой конец душа, где можно спокойно вымыться, не прекращается. Он замирает, руки Питера, пользуясь возможностью, скользят к его заднице. — Мудрый выбор, — говорит Питер, когда Стайлз убирает его пальцы, чтобы сосредоточиться на намыливании. — Доживешь до конца колледжа. — Хочешь сказать, я не должен тебе доверять? — спрашивает Стайлз. — Ну, конечно, не должен. Ты даже не представляешь, что творится в моей голове.       Стайлз перестает мылиться. — О боже. Ты планировал мою смерть? — Нет, — Питер даже не пытается скрыть насмешку в голосе. — Но если бы планировал, ты бы не узнал. В этом опасность сближаться с людьми. — Что ж, это купание официально стало чересчур сумасшедшим на мой вкус.       «Наверное, это его девиз», — смутно осознает Стайлз, яростно натирая бедра в местах наиболее заметных синяков, словно надеясь смыть все следы. Это «сближаться с людьми» мигает неоновыми знаками «Опасно! опасно!». Пожар и кома, вероятно, не помогли развеять этот образ мышления, но все же. Питеру позарез нужно провести выходные в ванне из щеночков. — Тебе нужно пройти много терапии, — небрежно бросает Стайлз. Мыло угрожает выскользнуть из его пальцев, когда он намыливает труднодоступные места на пояснице, куда сложно дотянуться.       У него уходит полчаса, практически половина мыла и множество уклонений от рук Питера, чтобы помыться, и еще пятнадцать минут, чтобы стереть все следы отпечатков пальцев Хейла. Вероятно, в процессе он теряет добрый слой кожи, но эту цену он готов заплатить за секс.

***

      Самое неудобное в лете, как Стайлз понимает через месяц летних каникул, глядя на себя в зеркало ванной, заключается в том, что водолазки и шарфы больше не вариант, чтобы скрыть компрометирующие засосы.       Разоблачиться значит быть легкомысленным. Стайлз вряд ли когда-либо видел подобный оттенок пурпурного в природе и уж точно не испещренный темными пятнами коричневого и синего, а в его ванной комнате катастрофически не хватает косметики. Он неуверенно пытается стереть следы смоченным большим пальцем. Неудача.       Июль. Жара. В воздухе то и дело повисает удушающая пелена, с которой не могут бороться вентиляторы; стоять на собственной кухне — все равно что сидеть на корточках за выпускным отверстием автобуса. Сейчас самое время для шорт и маек, поэтому немного смущает его выбор одежды, бросающийся в глаза и привлекающий внимание к пурпурным пятнам на шее, плече, внутренней стороне рук, животе и бедрах.       Питер наверняка делает это специально, думает Стайлз, стоя перед зеркалом и безмолвно кипя от злости. Хейл, вероятно, помирает со смеху, когда Стайлз разгуливает, словно документ, подписанный, заверенный и отмеченный его пресловутой подписью. Стилински задумывается, что хуже: пойти и купить косметику, чтобы скрыть синяки, бесплатно проживающие на его теле, или помешать Питеру проделывать этот, к сожалению, приятнейший трюк зубами — покусывание шеи.       Он забавляется мыслью рассказать близким (или, по крайней мере, всем людям с глазами и малейшими навыками дедукции) правду около двух минут. Затем решает, что тонкие толстовки и старание вести себя беззаботно должны сделать свое дело. — Тебе не жарко?       Дерьмо.       Стайлзу очень жарко. Довольно жарко: некоторые сочли бы, что кипение изнутри — подходящий термин. Он отрицательно качает головой и хватает контроллер Xbox, который предлагает ему Скотт. Скотт с наслаждением развалился рядом с ним в майке, шортах и ​​босиком, абсолютное воплощение совершенного комфорта, а Стайлз сожалеет, что ему так и не удалось превратиться в оборотня, хотя за тем, чтобы больше не беспокоиться о том, что на всем его теле автографы Питера. Он не знает, насколько они заметны и легко ли признать в этих отметинах работу Питера, но он не желает рисковать. У него нет абсолютно никаких объяснений в запасе, поэтому он застегивает толстовку до яремной впадины.       Он не любит врать своему лучшему другу. Обычно они со Скоттом лгут вместе, работая как одна команда, чтобы скрыть свои секреты от осуждающего мира, а теперь вместе лгут он и Питер. Он должен признать, что это странное партнерство, потому что он не хочет делиться с Питером ничем, кроме слюны; теперь ему интересно, должен ли он чувствовать себя виноватым за предательство Скотта. Он предает Скотта? Или он просто утаивает информацию с новым соучастником преступления? Похоже, это заслуживает вины. — Тебя покусали жуки? — Что?       Стайлз рывком поднимается с того места, где он агрессивно взрывает прохожих в видеоигре, и прослеживает взгляд Скотта на свою шею, где из-под защиты его толстовки на дневной свет пробивается недовольная маленькая красная отметина. — Ох, ага, — говорит Стайлз, благословляя умение быстро ориентироваться в кризисной ситуации. Сообразительность необходима, когда проводишь большую часть своей повседневной школьной жизни, говоря людям ложь в лицо, полагаясь исключительно на правдоподобность своего бесстрастия, чтобы доказать достоверность своей лжи. — Наверное. — Комары? — Ага, настоящие вредители, — мрачно отвечает Стайлз. Он видел себя в зеркале, знает, что это совсем не похоже на укус комара, и задается вопросом, знает ли Скотт об этом и целенаправленно пытается вытянуть из него правду. Он оценивающе смотрит на Скотта, пытаясь найти этот знающий блеск в его глазах, но не находит.       «Он ужасный друг», — думает он, закутавшись в толстовку с капюшоном и потея расплавленной лавой. Возможно, если Скотту будет проще разузнать все самому, Стайлз не будет ломать голову над тем, как сообщить ему эту новость. Возможно, ему стоит начать ходить летом без защиты в виде флисовых толстовок и позволить Скотту сделать собственные выводы. — Чувак, — внезапно восклицает Скотт. — Веришь, что мне не приходилось сталкиваться с укусами насекомых с... десятого класса?       «Тогда все было проще», — с горечью думает Стайлз. Он прямо сейчас остро ощущает каждый болезненный засос на своем теле, и ему хочется, чтобы было, как на скучной музейной выставке, чтобы было темнее, просто чтобы спрятаться в тени, где его синяки можно было б не прятать, не подвергаясь взглядам и тщательному изучению. По крайней мере, тогда Стайлз еще хранил секреты со Скоттом.       «Рассказать ему было бы не так уж плохо», — пытается рассуждать логически Стайлз. Он ведь не состоит в секретном отряде и не ​​планирует захватить Бейкон Хиллс с Питером в духе Джокера и Харли. Он просто занимается сексом. Бессмысленным, вызывающим привыкание, совершенно непривязанным сексом. Несомненно, Скотт понял бы такую простую схему без осуждения.       Стайлз выпускает воздух, позволяя своей излишне бодрой логике угомониться. Стайлз сам не может понять эту ​​простую схему, особенно когда постоянно ругает себя за то, что опустился так низко, что переспал с Питером Хейлом, поэтому он не может ждать, что поймет это Скотт. Честно говоря, стыдно, потому что он хотел бы поделиться подробностями, даже мерзкими, в которых он наконец может словесно описать, что такое настоящий оргазм, совсем не тот, что он испытывал, когда компанию ему составляла его рука. — Эй, хочешь чипсов? — говорит Стайлз, принимая решение навсегда направить разговор в другое русло. Его шанс быть честным машет ему на прощание и улетает, а Стайлз думает, что он вернется. Конечно, вернется, и он все сделает как надо.

***

      Ваши взгляды неизбежно обращаются к этим животным на обочине дороги: окровавленным, искалеченным животным, половина тела которых размазана по улице — даже если вы в самом деле очень не хотите смотреть, именно так Стайлза тянет к Питеру. Болезненно, немного мерзко, и, вероятно, без чего ему было бы лучше.       Он мог бы сравнить Питера и с теми зудящими укусами насекомых, которые прямо-таки портят лето. Хотеть Питера — все равно что сидеть и думать о чем угодно, кроме зуда, потому что он знает, что это не поможет, знает, что это испортит кожу, он знает, что будет хорошо только на одну секунду. Удовлетворить его потребность в Питере — все равно что сдаться и яростно почесать ногтями, пять секунд «да-да-да» прямо перед тем, как кожа станет красной и он пожалеет о неумении контролировать себя.       Или, может быть, как после ломки, это тоже подходит.       Раньше был рефлекс: при виде Питера волосы вставали дыбом, а вместе с ними появлялась привычная угроза обмочиться от остаточного страха. Лучше всего бояться тех, кто мог (и доказал) разорвать тебя на части, для чего даже не нужна бензопила, поэтому Стайлз не знает, где в его мозгу что-то пошло не так, что его инстинкты изменились, и внезапно, глядя на Питера, он чувствовал жар, разгоревшийся в животе, и желание, требующее внимания.       Теперь он глядит на Питера, и первая мысль, которая приходит ему в голову, — сколько засосов он хотел бы оставить на его шее, как его щетина царапает щеки Стайлза, как легко было бы расстегнуть брюки Питера.

***

      Видно, чудо, что им удавалось так долго хранить всё в секрете.       Он весь день пялится на ржавую входную дверь Дерека с граффити «платит за лофт тримя атсосами в день» и пытается сдержать бестактный смех, прежде чем тот вырвется из горла, избегая сердитого взгляда Дерека, останавливающегося на всех собравшихся, а именно на нем, Айзеке, Скотте и Питере. Если это весь список подозреваемых, Дереку следует включить в него и паршивых ребятишек с нижнего этажа, которые оставляют свои велосипеды на стоянках. — Это был ты, — невозмутимо произносит Дерек без тени веселья, скрещивая руки в направлении Питера. — Конечно, нет, — парирует Питер. — Знаешь, я проходил английский во втором классе.       Дерека это, кажется, не убедило. Он покосился на Питера, словно пытаясь выманить у него признание. Стайлз подавляет смех, с силой кусая внутреннюю часть щеки. — Думал, это будет забавно. Ты прокрался сюда вчера ночью, чтоб поржать. — У меня есть алиби, — горячо произносит Питер, и уголком глаза он переводит взгляд на Стайлза. Стайлз упорно игнорирует его, но, к сожалению, все остальные внимательно глядят на него.       Воздух становится густ от стрекота клишейных сверчков, все обмениваются проницательными взглядами, чего Стайлз хотел бы пресечь, дабы избежать этого ужасно неловкого момента, а затем Айзек решает разрядить обстановку: — Ну, это объясняет запах.       О-о, это плохо. Это очень-очень плохо. Стайлз закрывает глаза, словно ждет удара по голове, или, может быть, неожиданного землетрясения, которое унесет его прочь, или, может быть, лепрекона, спустившегося с небес, который отвлечет всеобщее внимание ловкой джигой над горшком с золотом. Ничего из вышеперечисленного не происходит. Что же случилось со смехом над провокационными граффити, бледнея, задается вопросом Стайлз. — Подожди, — говорит Скотт, когда Дерек прерывает его тяжелым стоном. Стайлз ничего этого не видит, глаза его крепко зажмурены от мира, он всерьез ругает себя за каждое решение, которое когда-либо принимал до этого момента в своей жизни. Этого не происходит, если он этого не видит, и этого не будет, если он сделает вид, что его здесь нет. — Да вы издеваетесь, — бормочет Дерек, будто это еще одна проблема, свалившаяся ему на голову, с которой надо разобраться. Он поворачивается к Стайлзу, и тот сквозь щелки пальцев видит осуждающий взгляд, нацелившийся на него, как будто Дерек был уверен, что у него вкус получше.       А затем Скотт вдыхает, выдыхая так громко, что звук проносится над головой. Стайлз сгорбился, словно пытаясь замаскировать феромоны, затяжной запах секса, запах спермы Питера, стертый с груди. — О, — произносит Скотт: миг прозрения, заключенный лишь в одно слово. Стайлз старается не смотреть ему в глаза. — Не хочешь объяснить? — ворчит Дерек. — Умоляю, — усмехается Питер. — Как будто мы должны тебе что-то объяснять.       Мы. Господи-боже. Никогда так сильно в своей жизни Стайлз не хотел быть сам по себе, никак не связанным с Питером Хейлом. Он чувствует себя соучастником преступления. — Все довольно очевидно, — без надобности вставляет Айзек. — Они трахались.       Ладно, вот и все. Стайлзу придется найти новых друзей. Забудьте об этом, ему придется найти новый дом, переехать в новый город, начать новую жизнь, такую, в которой никто не знает, что его лишил девственности и развратил член Питера. Ту, в которой люди не чувствуют запаха чужого прикосновения к нему, которые не могут взглянуть на него с выражением крайнего отвращения, которое в настоящее время посылает ему Дерек. — Не... не смотрите на меня так, боже, — Стайлз стискивает зубы. Ему кажется, что все глаза на земле прямо сейчас обращены на него, громко осуждая, не произнося ни единого слова. Возможно, они никому не должны объяснений, но Стайлз все равно чувствует сильное желание объясниться. Необходимость списать это на ошибку алкоголя или колоссальное недоразумение борется с тем, чтобы сорваться с его языка. — С ним, серьезно? — Дерек тычет пальцем в сторону Питера. Да, с ним, с Питером, с нелюбимым всеми дядей-убийцей. Не нужно пальцем тыкать. — Дерек, — деликатно вмешивается Питер. — Ты не в том положении, чтобы судить о чьем-то выборе, учитывая, к чему привели твои.       Пристальный взгляд Дерека снова возвращается к Питеру. Стайлз втайне надеется, что разразится драка, отвлечет внимание, и он сможет использовать это время, чтобы разрыть землю, прыгнуть внутрь и попрощаться с этим смертным миром. Он мельком видит лицо Скотта, совершенно пепельное, как у призрака, и жалеет, что они не говорят о граффити.       Обморок, вероятно, обеспечил бы спасение, которого он так отчаянно жаждал. Достаточно одного драматического падения на пол, и большую часть ссоры он будет без сознания. После всего, через что он прошел в жизни, он считает, что заслуживает нескольких минут покоя, когда не нужно беспокоиться о том, что все смотрят на него и Питера, как будто они какие-то соучастники преступления. — Это, — беспомощно заикается Стайлз. К нему прикованы четыре пары глаз. — В смысле это не так. Это не то, — у него, конечно же, участилось дыхание. Дерек покосился на него, пытаясь улыбнуться и вздохнуть. — Я не. Мы не. Это просто. Господи, блять, — в конце концов ему удается выдать самое главное: — Мы не любим друг друга.       Кто-то приближается к нему, и он молится, чтобы это не Питер, потому что сейчас не время. Рука приземляется на его руку, мягко хватает и скользит по локтю. Явно Скотт. Стайлз поднимает взгляд и видит в нескольких дюймах от себя карие глаза Скотта. — Давай, — говорит он ему. — Я отведу тебя в другое место.       Стайлз кивает, бросая последний взгляд через плечо, Питер смотрит на него с выражением чистого раздражения всей его театральностью, и, стоя рядом с ним, выглядя озадаченным и обеспокоенным, Дерек посылает ему свой вердикт, который можно прочувствовать за милю, никаких почтовых услуг не нужно. Он сосредотачивается на твердой руке Скотта, что держит его и уводит от хаоса, как телохранитель, и позволяет увести себя от этого беспорядка.       Он почти уверен, что беспорядок все равно будет существовать, куда бы его ни увели, и что «отведу тебя в другое место» можно вольно перевести как «найду тихое место, где ты объяснишь свой ужасный выбор сексуального партнера», но Стайлз решает уйти от неприятностей. «Это как стоматолог», — рассуждает он, когда Скотт выводит его на свежий воздух. — «Боишься этого, боишься-боишься-боишься, а потом все наконец заканчивается, и чувствуешь себя прекрасно, хотя немного испуганно и побито».

***

— Просто давай проясним. Вы с Питером были в интимных отношениях последние несколько недель, и ты ни разу не подумал, что надо поговорить об этом со своим лучшим другом?       Стайлз не любит прояснять. А еще он не любитель чувства вины, которое нарастает на лицо и застывает там как минимум на час, на несколько часов, когда Скотт смотрит на него сверху вниз, выглядя так, словно упадет в обморок, как будто одной мысли о том, что Стайлз сосет у Питера, достаточно, чтобы гайки раскрутились в его мозгу. Честно говоря, у Стайлза тоже иногда возникают проблемы с осознанием этой мысли. — Просто чтобы уточнить, — услужливо добавляет Стайлз. — У нас нет отношений.       Это разъяснение не стирает с лица Скотта недоумения. Стайлз может посочувствовать, если только он не вспомнит, как было умопомрачительно, когда Питер вырвал из него всхлипы, и тогда его понимание немного уменьшилось. — Нет отношений? — повторяет Скотт. — А что тогда? — Просто секс, — говорит Стайлз. — Мы буквально не интересуем друг друга ни эмоционально, ни духовно. Я даже не знаю, какой у него любимый цвет. — Чувак, — говорит Скотт и выглядит убийственно серьезным, как будто он единственный, кто может развеять сексуальную дымку, затуманившую его разум. — Ты занимаешься сексом с парнем, который целый год пытался нас убить. — Прелюдия! — весело смеется Стайлз. — Слушай. У нас даже нет чувств. Мы просто ебёмся.       Это не успокаивает Скотта так, как должно. Честно говоря, Стайлз тронут. Под всем этим ужасом на лице Скотта скрывается беспокойство, как будто он искренне волнуется о благополучии Стайлза и о том, как ему вырваться живым из лап Питера. У него, вероятно, очень много вопросов, и Стайлз не уверен, что может дать однозначный ответ. — Как это вообще началось? — спрашивает Скотт, глубоко вздохнув. Он выглядит так, будто действительно пытается, искренне пытается понять и найти логику, что немного беспокоит, потому что ничто, касающееся Питера, не связано с логикой. Логика Стайлза, когда доходит до решения переспать с ним, заключается в том, что было хорошо, а затем переросло в то, что еще лучше, и это все, что он может придумать в пользу этого решения. — Гм, — Стайлз пытается вспомнить тот день. Кровь на заднем дворе, полицейские машины выстроились в очередь на подъездной дорожке, Питер выполз из тени и бессвязно говорил о снятии напряжения. Внезапно рука оказалась у него в трусах. Стайлз кончает смущающе быстро, и Питер говорит ему, что тот знает, где его найти, если он заинтересован в повторении. — Помнишь день, когда у меня на заднем дворе нашли тело? — Так давно? — Скотт выглядит расстроенным, выпрямляется. — Почему ты мне не сказал? — Я не знаю! — вообще-то Стайлз знает. Он отчаянно хотел избежать разговора, в котором он должен объяснять свои действия, как ребенок, который съел десять леденцов перед обедом. Он морщится. — Честно говоря, я думал, что ты типа уже знаешь. Я имею в виду, что у тебя обостренные чувства оборотня, да и я был занят намного больше, чем обычно, и не думал, что ты правда поверишь историям об укусах насекомых.       Мгновенно взгляд Скотта устремляется вниз, к ключице Стайлза, где несколько небольших заживающих отметин едва скрывает рубашка. Стайлз судорожно натягивает ее, чтобы спрятать следы. Скотт, похоже, потерял дар речи. — О боже, ты меня ненавидишь, — объявляет Стайлз через мгновение после того, как наступила тишина. Он очень хорошо осведомлен о своем теле, о том, как каждую секунду Скотт, вероятно, приходит к еще одному выводу о том, почему однажды голос Стайлза по телефону звучал таким запыхавшимся, или почему он почти весь июнь носил куртку, застегивающуюся до подбородка. — Что? Нет, — Скотт хватает друга за плечо и заглядывает ему в глаза. Он даже не выглядит смущенным, и Стайлзу кажется, что он, должно быть, сорвал джекпот с лучшим другом, если Скотт так сильно старается притвориться, что мысль о том, что Стайлз и Питер занимаются всякими мерзостями, не вызывает у него тошноты. — Я бы никогда… Стайлз, я тебя не осуждаю. — Ты должен, — говорит Стайлз, энергично кивая. — Я имею в виду, что я... — Я просто не хочу, чтоб ты пострадал, — искренне говорит ему Скотт. — Питер же, ну... никто ему не доверяет. — Да, я тоже, — соглашается Стайлз. — И тебе нормально спать с ним? — Ну, — Стайлз задумывается и представляет, как бы ответил Питер. «Перестань путать брак и секс», — что-то такое, наверное. «Я доверяю ему только одно: свой оргазм». — Не нужно одно, чтобы было другое.       Лицо Скотта кривится. — Уверен? — Ага, — отвечает Стайлз, примерно на девяносто семь процентов уверенный, что это правда. — А если нет, то все мое земное имущество перейдет тебе и моему отцу, и вы все сможете провести мозговой штурм, чтобы отомстить за мою смерть.       Скотт не смеется, а лишь через силу улыбается, как будто наблюдает за зверской казнью, замаскированной под клоунский фокус. — Секс, должно быть, правда хорош, — говорит Скотт, поражаясь выбору Стайлза, пытаясь понять его смысл. Стайлз знает по собственному опыту, что это пустая трата добрых четырех часов. Может быть, секс действительно настолько хорош. Может быть, от него у Стайлза атрофировался мозг. Может быть, именно об этом и были все эти лекции о сексе, отпугивающие от него молодежь, которые Стайлз никогда не слушал. — Не то чтобы надо об этом рассказывать. — Значит, ты не против, — жестикулирует Стайлз вместо того, чтобы сказать вслух. Сказать вслух, что он в сексуальном сговоре с Питером Хейлом, кажется немного слишком, — всего этого? — Если ты сам не против, — говорит ему Скотт. — А что же произойдет, когда мы уедем в колледж? — Секс прекращается, а Питер возвращается в свою пещеру, — говорит Стайлз. — Все очень просто.       И что может пойти не так с таким простым планом?

***

— Что мы делаем?       Стайлз осторожно отрывается от своего гамбургера, крупный кусок салата еще торчит изо рта. Он вытирает жир с пальцев о сиденье машины Питера только для того, чтобы посмотреть, как пульсирует вена на его лбу. — Что, едим? — спрашивает его Стайлз с набитым ртом, хлеб, прилипший к небу, проглатывает большую часть согласных. — Это своего рода элементарная человеческая потребность, понимаешь? — Я имел в виду, — страстно поясняет Питер, — почему мы не занимаемся сексом?       Стайлз проглатывает еще кусочек и смотрит на то, как его ноги забиваются к педалям, а бедро упирается в консоль. — Как будто есть, где, — фыркает он. — Кроме того, я не собираюсь помирать, отсасывая тебе на дороге. — Машина не едет. — Ну да, — выдавливает Стайлз и машет рукой в сторону парковки. — Я не хочу попасть в тюрьму, отсосав тебе за Бургер Кингом.       Питер, похоже, не впечатлен, как будто бедность воображения Стайлза сильно его разочаровывает. Если бы Стайлза был в комнате, он бы при этом взгляде ударил Питера локтем в ребро, но Питер, похоже, переносит свое недовольство на жирную еду, разложенную у него на коленях. Он берет гамбургер с видом члена королевской семьи, глядящего на крестьянские объедки. — Если бы я был человеком, — надменно произносит он, слизывая кетчуп с большого пальца, что Стайлз находит слишком отвлекающим для того, кто любит сиськи так же сильно, как и он. — Я был бы осторожен с тем, как убиваю свое тело. — Не знал, что тебе не все равно, — выстреливает в ответ Стайлз, не переводя дыхания. Глаза Питера вспыхивают, когда он замечает, что взгляд Стайлза прикован к тому, как язык Питера обхватывает большой палец, стараясь проскользнуть дальше в рот. Стайлз вспоминает ход своих мыслей и нарочно глядит в сторону. — Я пытаюсь заставить Скотта привыкнуть. Ну ты знаешь. — И по какой причине это означает наказание для меня в виде воздержания?       Не поднимая глаз, Стайлз швыряет жареную картошку ему в лицо. Питер уклоняется, но тем не менее приятно бросать в него что-нибудь, даже если это не приводит ни к чему, кроме масляных пятен на его одежде. Он это заслужил. — Я просто не хочу несколько дней ходить и пахнуть твоей спермой, — говорит Стайлз, сморщив нос на свои собственные слова. Он смотрит на Питера, яростно стирающего жир с футболки салфеткой, и беспокоится о своем сексуальном влечении к мужчинам. После школы ему нужно психологически разобраться в этом. — Я так понимаю, он это плохо воспринял?       Стайлз пожимает плечами. — На самом деле мне кажется, он отреагировал недостаточно, — говорит он, рассеянно почесывая затылок. Он, наверное, не ценит Скотта и его зрелость так, как следовало бы. Нужно отправить ему кружку или фартук, что-то, что показывает его признательность за то, что МакКолл не отреагировал, как обычный человек, если бы он поделился, что кувыркается с серийным-убийцей-зомби-оборотнем. — И каково было твое оправдание? — Какое оправдание? — Предлог, который ты, конечно же, придумал, чтобы объяснить, почему спишь со мной, — небрежно произносит Питер, как будто его на один процент устраивает, когда ему лгут, пока он в этом замешан. На секунду Стайлз растерялся: жалок он или достоин восхищения. Питер наклоняет голову набок, чтобы посмотреть на него. — Я тебя накачал? Шантажировал? Просто хочу убедиться, что мы на одной странице повествования. — Нет! Нет, никаких ситуаций типа «Красавицы и Чудовища», — поясняет Стайлз. — Я только сказал ему, что это... случилось. Я не говорил, что у нас отношения. Потому что, ну. Это не совсем так, — он смотрит на Питера, который теперь ворует картошку фри с колен Стайлза и хлопает парня по бедру обнаженными когтями, когда тот пытается забрать картошку обратно. — Ты мне даже не очень нравишься. — Как мило, — сухо произносит Питер, слизывая соль с пальцев, очень стараясь сделать движения языка настолько непристойным, насколько это возможно. — У нас не отношения. — Я так и думал, — говорит Стайлз, спасая остатки своей картошки от жадных пальцев Питера, запихивая остатки в рот. Добрых сорок секунд он только жует, но взгляд Питера того стоит. — А что это тогда?       Ему просто нужно какое-нибудь слово, просто что-то, что его мозг может осмыслить. Не по себе даже использовать термин «приятель по траху», когда ни разу за миллион лет он не хлопнул Питера по спине с бодрым «приятель!», сорвавшимся с языка. — Это сговор, — говорит Питер, осклабившись. — Мы в сговоре.       Сговор. Как будто двое скрывают какую-то тайну, которую правительство, скорее всего, не одобрило бы. Наверное, это подходит больше, чем все, что мог придумать Стайлз.       В таком случае все нормально. Стайлз может смириться с тем, что он в сговоре. Ну до тех пор, пока это не превратилось в ОПГ.