Reluctant Allies With Benefits

— Мне пизда. — Что случилось? — паника мгновенно прорезает голос Скотта, за чем вскоре следует подозрительная пауза. — Ты сейчас голый? — Сейчас нет, — признается Стайлз. Ему кажется, что он должен неторопливо курить у окна, задрав ноги и накинув на плечи шелковый халат. Это соответствует стигматизации послеобеденного секса. — Чуть раньше была совсем другая история. — О боже, — говорит Скотт, и в его голосе странная смесь, будто он сморщил нос, выражая участие и пытаясь из чувства долга подбадривать сексуальные приключения своего приятеля. — Где ты? — В квартире Питера, — отвечает Стайлз, шлепая босыми ногами по полу, и направляется на кухню. Секс пробуждает в нем аппетит. В этом утверждении есть что-то сильное: секс вызывает у него голод. Как будто у него было много секса, и он уже всё знает. Как будто в процессе его так раздраконивает, что ему нужно попить и поесть и после. — А где Питер? — Ушел за едой, — Стайлз засовывает голову в холодильник, чтобы найти себе освежающий напиток после секса. Он находит бутылки с водой и полку с вином у холодильника. Ему следует занести несколько газировок в список покупок Питера, даже если тот закупается на претенциозном рынке экологически чистых продуктов, где помидоры продаются по двадцать долларов. — Я надеялся, что ты сможешь мне помочь.       Беспокойство Скотта становится очевидным в последовавшей за этим паузе. — ...что тебе нужно? — Никаких секс-штуковин, обещаю, — клянется Стайлз. Каждый раз ему приходится выдерживать заведомо осуждающий взгляд кассира, но он скорее сам купит ароматизированную смазку, чем наймет Скотта. — Мне нужно, чтобы ты сказал отцу, что сегодня я переночую у тебя. Я останусь у Питера, и мне нужно прикрытие.       Скотт стонет, ему явно не по себе. Стайлз готов привести все случаи, когда лгал ради Скотта, если потребуется, начиная с того момента, когда тот засосал в пылесос хомяка, а Стайлз сказал Мелиссе, что лично видел, как он выпрыгнул из окна, и заканчивая утаиванием истории с оборотнями. — Хорош уже, — хмыкает Скотт. — Тебе не хватило секса?       Нисколько, с головокружением думает Стайлз. Наверное, надо провериться в клинике. — Говорит парень, который покупает презервативы оптом, — он открывает бутылку с водой и делает несколько глотков. — Только на сегодня. — Всего на одну ночь? — Да, — говорит он. Максимум две или три, подсказывает его мозг. — Позвони моему отцу и скажи, что мы засели в Call of Duty. Звездные войны. Игра престолов. Выбери сам.       Он хороший друг, и он заслуживает этого. Он заслуживает несколько часов непрерывного бессмысленного секса в доме своего друга с привилегиями, не беспокоясь о каждой машине, проезжающей по улице, гадая, не едет ли это его отец. Такие моменты действительно могут испортить настроение, а Стайлз заслуживает оргазма. Он собирается упомянуть эту вечную истину, когда Скотт, кажется, приходит к выводу сам. — Хорошо, — говорит Скотт. — Я скажу ему, — он замолкает, явно собираясь сказать что-то еще. — Будь осторожней. Возьми презерватив.       Стилински собирается торжественно пообещать, что они будут воспитывать ребенка вместе, если он залетит, но тут его отвлекает ключ, вставленный Питером в парадную дверь. — О, я слышу дверь, — Стайлз вытягивает шею как раз вовремя, чтобы увидеть, как открывается входная дверь и туфли Питера проскальзывают внутрь. — Пещерный человек вернулся с добычей. Мне пора.       Питер приподнимает бровь, снимает туфли и ставит китайскую еду на кухонный стол. Стайлз кладет телефон обратно на тумбочку, когда Скотт торопливо прощается. — Я пещерный человек? — спрашивает его Питер с легким удивлением. Стайлз пожимает плечами, поднимаясь на ноги и роясь в ближайшей сумке в поисках чау-мейна. — Ты подходишь под все описания, — говорит Стайлз. — Мохнатая зверюга, склонная поддаваться низменным первобытным побуждениям. — Я польщен, — бормочет Питер. — Как Скотт?       Это признак того, насколько странна жизнь Стайлза, ведь у него больше нет сил раздражаться из-за того, что кто-то подслушивает обе стороны его разговоров. Он выхватывает из рук Питера любимую вилку, чтобы начать жевать. — Кажись, он встревожен моей озабоченностью, — говорит он с удовольствием. — Что случилось с осторожностью? — сухо спрашивает Питер. Он накручивает лапшу на вилку, буквально накручивает, как королева на позднем завтраке с премьер-министрами, а Стайлз наблюдает за этим, узнав еще одну особенность Питера, о которой он не думал когда-нибудь узнать. — Это ты угрожал хирургическим путем удалить мне коленные чашечки во сне, если я кому-нибудь скажу, как мило ты стонешь, когда кончаешь, а теперь сам делишься интимными подробностями со Скоттом? — Ничего не могу с собой поделать, — говорит Стайлз. В мыслях проносится «как мило ты стонешь, когда кончаешь», от которого несколько месяцев назад его брови сдвинулись бы к линии роста волос. Либо он стал извращеннее, либо привык к склонности Питера вплетать в свою речь сексуальные словечки. — Хвастаться тем, что занимаешься сексом, так приятно. Мы можем съесть это в постели?       Он указывает вилкой на контейнер с чоу-мейном в своей руке, запихивая лапшу в рот, пока говорит, в то время как Питер с заметным презрением наблюдает за его манерами за столом. — Только если я буду есть это с тебя, — бормочет Питер. Стайлз до сих пор немного липкий, а тело его ноет, после того как в последний раз они, голые, ели холодную еду, так что пока он соглашается закончить ужин за столом. — Пофиг, — говорит Стайлз. — Я позвонил Скотту, чтобы спросить, может ли он прикрыть меня сегодня, чтоб я мог переночевать.       Вилка Питера замирает на пути ко рту, останавливаясь перед губами. — Ты будешь ночевать у меня?       Стайлз бросает на него взгляд. — Расслабься, я не буду красить тебе ноготочки. Это будет взрослая ночевка. Пижама не нужна, — когда его слова мало убеждают, Стайлз откладывает вилку и вздыхает. — Да ладно, я же ночевал у тебя. — Ты не ночевал. Ты остался на ночь, потому что ты был не в себе после того, как тебя оттрахали до бесчувствия, и не мог ехать домой. — Почему ты говоришь так, как будто это что-то утомительное? — Стайлз проглатывает кусочек курицы и берет немного лапши из коробочки Питера. Он сует ее в рот, как мальчишка, коим он и является, который отказывается накрутить ее на вилку. Слова из-за еды во рту сложно разобрать. — Ты же потрахаешься. — Верно, — соглашается Питер. Стайлз тянется подцепить еще лапши с чужой тарелки, а Питер тут же впивается когтями ему в руку. Удивительно, как быстро он может их вытащить. — Скотт уже согласился? — Ага, — Стайлз опускает недостающее наречие типа «неохотно». — Так что пользуйся, пока я здесь.       Он похотливо ухмыляется Питеру через стол, демонстративно обводя языком вилку, когда проглатывает еще один кусочек. Половина его падает на стол. — Ты устраиваешь бардак, — замечает Питер, даже несмотря на то, что в эту секунду его взгляд прикован ко рту Стайлза. Эта секунда многозначительна. — Почему ты со мной? — Эй, я тоже об этом думал, — говорит Стайлз с набитым ртом, и Питер затыкает его, наклоняясь, чтобы слизнуть остатки соуса с нижней губы. Это несправедливо, потому что Стайлз сам был готов использовать эту тактику. Питер дергает его через стол, чтобы уговорить Стайлза устроиться у себя на коленях, еда отлетает, стол покачивается и сдвигается.       Их губы, сладкие от соуса терияки, соприкасаются, и Стайлз дарит себе тридцать секунд страсти, их поцелуи переходят от томных скольжений губ к чему-то глубокому с легкими движениями языка; затем он отстраняется, чтобы запихнуть еще одну вилку в рот. Питер наблюдает за ним, приподняв бровь. Он голоден, черт возьми. — Сволочь ты, — говорит Стайлз, просто чтобы убедиться, что Питер в курсе. Время от времени ему кажется, что нужно периодически произносить бестактные комментарии, чтобы заверить Питера, что он не влюбился в него. Питер, вероятно, ценит прямоту. — Если б я не был сволочью, я бы не делал этого с тобой, — говорит Питер. Его рука скользит к бедру Стайлза, пока он говорит. На секунду эти слова заставляют его задуматься, как будто Стайлз нарочно гоняется за людьми, которые ему не подходят, то ли из-за упрямости, то ли из-за азарта, он не знает. В такие моменты, как этот, он детально разглядывает простоту, которую они с Питером поддерживали между собой, и поднимает вопросы, например: почему он вообще находит его привлекательным или почему вообще согласился на всю эту нелепость?       А потом он вспоминает, что у них просто секс, а эти интроспективные вопросы его не должны волновать, и возвращается к еде, чтобы они могли поднять рейтинг этого вечера с PG до R.

***

      Безусловно, лучшая часть того, что Скотт посвящен в тайну подлого романа Стайлза с Питером, — это то, что Скотт помогает скрыть их секс-марафоны, которые длятся чуть более шестидесяти часов проведенного друг с другом без одежды времени.       Отец думает, что он «ночует у Скотта» — эта ложь, подтвержденная самим Скоттом, ужасна, раз шериф чувствует необходимость звонить в дом Макколлов, чтобы проверить местонахождение Стайлза. Они продумали все, кроме манекена в стиле Ферриса Бьюллера вместо Стайлза в спальном мешке в комнате Скотта.       Врать нехорошо, даже если существует по крайней мере четыре препятствия, которые его отцу придется преодолеть, чтобы докопаться до правды, первое из которых — это потерять доверие к Стайлзу и его способности принимать решения, а последнее — найти джип Стайлза на парковке на стоянке подозрительной многоэтажки в шумной части города, отследив GPS в его машине. Тем не менее после стольких лет лжи о несчастных случаях с животными и о том, как он проводит пятничные вечера, тайно бегая с оборотнями, иногда от них, врать о том, в чьем доме он ночью, где ему доставит удовольствие мужчина постарше, в большинстве случаев удивительно приятно. Почти мило. Почти то, о чем он должен лгать, будучи подростком.       Проходит около четырех недель, прежде чем они перекочёвывают из тени комнаты Стайлза, где после уроков они дрочили друг другу, в квартиру Питера, квартиру, которую так долго скрывали. Стайлз был убежден, что он либо ночевал в лесу, либо жил в секретной пещере, украденной со съемочной площадки Бэтмена. — Не глупи, — сказал Питер, когда Стайлз признался, насколько его квартира в центре города лучше, чем кусты, которые он ожидал. — Мне же нужен водопровод.       Их перемещение к Питеру вызывало тревогу, если не хуже. Все, что они делили, переносилось из темноты, тайны захламленной спальни в реальность дневного света. В то время казалось, что их тела, шепчущие сквозь пот и стоны, не могли вынести света, знали только, как касаться друг друга в безопасной, интимной темноте, но потом Питер толкнул его на диван, хотя за окном шумела уличная жизнь, солнечный свет лился сквозь занавески, и было так же приятно, как и в безопасной тени.       Особенность его отношений с Питером в том, что Стилински не хочет, чтобы кто-то видел их личную жизнь. Это выходит за рамки простого ужаса; он представляет, как отец заходит к нему, а он голый верхом на каком-то взрослом кавалере. Стайлз не хотел бы, чтобы даже Скотт видел его рядом с Питером, опасаясь, что он или кто-то другой сделает неверные выводы об их отношениях. Иногда они сидят за кухонным столом, едят китайскую еду и говорят о погоде и о том, когда Стайлз наконец сделает стрижку, а все это не касается секса. Это до умопомрачения привычно. Стайлз может представить, как щурящиеся зрители, если бы им удалось заглянуть в личную жизнь Питера и Стайлза, громко недоумевают.       Он просто не осознает, как ведет себя с Питером. Иногда он не спал по ночам, вновь переживая ужас тех моментов, когда возбуждался на людях, потому что думал о том, как Питер делал ему минет, а это просто секс. Что, если тело Стайлза привыкло к телу Питера? Что, если оно выгибается под ним, как цветок, ищущий солнечный свет? Что, если он начинает ухмыляться, когда войдет в комнату, только потому что знает, что у него в штанах? Стайлз никогда не смог бы смотреть свое домашнее порно, это точно. Мысль о том, как он беззастенчиво трется о тело Питера и просит еще, слишком смущает его человеческое естество.       Итак, квартира Питера — это безопасное место. Ни следящих за ним бдительных глаз, ни осуждающих взглядов в его сторону, ни шепчущихся о нем в углу. Люди вольны делать все это, но только не в присутствии Стайлза. Он уже казнит себя и не нужно, чтобы к нему присоединялись другие.       Но вот и обратная сторона квартиры Питера: это означает, что Стайлз должен признать, что Питер наблюдает за ним, что Питер знает о каждом его движении, и что Питер знает, как жарко и невыносимо ему становится, когда Питер тащит его к себе на колени. Приходится смириться с тем, что человек, которого он выбрал для бессмысленного секса, — это Питер Хейл, потому что его присутствие в его собственной квартире повсюду. Сами представьте.       У него не так много вещей, но те, что есть, говорят сами за себя. Претенциозный кожаный диван, на котором Стайлз отказывается раздеваться, шелковые черные простыни на кровати, мраморные столешницы и фарфоровые тарелки в буфете, которые подразумевают, что Питер действительно готовит сам. Шкаф, полный v-образных вырезов, и смежная ванная с мускусным лосьоном после бритья. Все пахнет Питером; выглядит, как Питер; выглядит элегантно, как Питер. В темноте собственной комнаты Стайлз мог представить, что мужчина между его ног был кем угодно, если бы он закрыл глаза и сильно постарался. Здесь фантазировать не так просто.       По крайней мере быть у Питера означает больше не беспокоиться о том, что тебя поймают. Ему снятся сны, кошмарные сны, в которых он с ужасом пялится в потолок, который уносит его на небеса, когда в комнате материализовался его отец, чтобы в нем разочароваться. А потом он моргает, и появляется вся его семья, включая мертвых, и серьезно качает головой в ответ на выбор Стайлза. Он не уверен, что они осуждают: грех мужеложства, отношения с взрослым мужчиной или что он лежит на связанном бабушкой пледе, накинутом на кровать, пока все это происходит.       Все-таки странно смотреть на вещи Питера и технику, которой он пользуется. Есть что-то странное, необъяснимо интимное в том, чтобы наблюдать, как кто-то загружает посудомоечную машину, гораздо более интимное, чем когда тот же человек прикасается к твоим гениталиям. Стайлз еще не разгадал эту загадку.

***

      Фраза «не созданы друг для друга» нисколько не относится к Стайлзу и Питеру.       Немного смущает, как хорошо они сочетаются. Не по возрасту, не духовно и даже не эмоционально, но в сексуальном плане. Как детальки, которые с легкостью складываются вместе после того, как вы поэкспериментируете с углами. — Не думаю, что это сюда. — О чем ты? — горячо бросает Стайлз через плечо, а Питер не помогает. — Она здесь. — Поставь ее с другой стороны, — надменным тоном советует Питер, еще лежащий голым на диване, и Стайлз с сомнением двигает лампу, сбитую с места, потому что она оказалась не в том месте и не в то время во время жаркого третьего раза в двух футах слева от противоположного конца кофейного столика. Питер издает неопределенный звук одобрения.       Стайлз делает шаг и осматривает комнату. Похоже, все вновь на своих местах, за исключением одежды Питера, все еще лежащей кучей на полу, которую Стайлз быстро подбирает и бросает Питеру в голову. — Я больше никогда не буду заниматься сексом в своей гостиной, — заявляет Стайлз на этот раз решительно и поправляет покосившийся абажур. Сейчас он просто вредничает, но чем меньше будет несовпадений, тем меньше его ужасно наблюдательный отец-шериф заметит и, конечно, задаст вопросы. — Ты все сбиваешь. — Что я могу сказать, — горделиво произносит Питер, растянувшись на диване, как кот на солнышке, положив руку на живот. — Я полон энтузиазма. — Знаю, — бормочет Стайлз и на этом останавливается. Не ему жаловаться, когда именно он получает весь энтузиазм Питера. Он лениво прикасается к больной отметине под челюстью, которая покалывает от прикосновения. Должно быть, свежая.       Мгновением позже его отвлекает Питер, швыряющий к его ногам сверток с одеждой, лежавшей на его лице. Стайлз скрещивает руки. — Не мог бы одеться? — Нет, — беззаботно отвечает Питер, приподнимаясь с дивана, чтобы схватить Стайлза за пояс боксеров и притянуть его ближе. — И меня не интересует, чем мы могли бы заняться, пока ты одет. — Займемся флористикой? Роботостроением? Гончарной росписью? Ничто из этого тебя не трогает?       Питер цокает, не впечатлившись, и сжимает футболку Стайлза в кулаке, чтобы усадить его к себе на колени. Несмотря на все свое недовольство, Стайлз охотно слушается, оседлав бедра и прижимаясь к обнаженному члену Питера, мягкий хлопок его боксеров трется о кожу, и Питер рычит и дергает его вниз за волосы. Он первым впивается зубами, кусая нижнюю губу Стайлза, а Стайлз в ответ прижимается к телу Питера, к его члену. — Это не то, — бормочет Стайлз между поцелуями, Питер затыкает его языком и вонзает тупые ногти в его шею, — что мой папа, — еще один резкий укус за нижнюю губу, — одобрил бы. — И правда, — неразборчиво произносит Питер в его губы. Он тянется вниз, проскальзывает рукой меж их телами и сжимает член Стайлза сквозь нижнее белье. — А это?       Стайлз подпрыгивает. — Ах, и это тоже. — Хм-м, — Питер снова сжимает, проводя пальцем по шву боксеров Стайлза и наслаждаясь его дрожью, которая в ответ на прикосновения сотрясает тело Стайлза. — Тогда давай просто смиримся с папиным недовольством, хорошо?       Идея весьма заманчива: просто перевернуться, закинуть ноги на бедра Питера и позволить ему возбудить языком, но тут его глаза замечают висящие над камином часы, отставшие на девятнадцать минут, и он смутно вспоминает реальность, которая существует вне секса. Он отстраняется от губ Питера, как раз в тот момент, когда на его шее затягивается синяк, и жестко отодвигает руками грудь Питера. — Не здесь, — говорит Стайлз. — Папа сказал, что будет дома в семь, а я не готов, что от меня отрекутся перед колледжем, если он войдет и увидит, как я принимаю член мужика бальзаковского возраста. — Бальзаковского возраста? — Серьезно? — Стайлз с невозмутимым видом садится. — Тебя только это смутило?       Питер закатывает глаза почти с нежностью, и следует его примеру, переворачиваясь на диване так, что Стайлз падает между его ног, а его ногти царапают его голую спину. Такое ощущение, будто его бдительность усыпляют, заставляя подчиниться; кончики пальцев Питера скользят вверх и вниз по его позвоночнику расслабляющими линиями, а Стайлз задумывается, когда именно Питер понял, как он наслаждается, когда гладят его спину. Он сползает с дивана, хватая кучу одежды Питера, и сует ее себе под мышку, а Питер неохотно следует за ним, на ходу разминая плечи. — Хорошо, — говорит он, он с головы до ног еще обнажен. Стайлзу требуется мгновение, чтобы собраться с мыслями, прежде чем слушать. — Куда? — В мою комнату, — говорит Стайлз. На одно безумное мгновение он представил, что превратится в брюки Питера, чтобы вечность ощущать радость прижиматься к члену Питера. Он точно не поделится этим вслух.       Они поднимаются наверх и умудряются заняться головокружительным сексом в позе «69», прежде чем предательский грохот отцовских шин на подъездной дорожке побуждает Стайлза бесцеремонно вытолкнуть Питера в окно, а шериф ничего не узнаёт, когда Стайлз с невинным видом спускается вниз, взъерошенные сексом волосы укрощены, одежда снова на месте, а лампа стоит как надо. Он не из тех, кто хвастается всем подряд, но у него хорошо получается держать все в секрете.

***

      Ладно, может, не так хорошо, как он думал.       Несмотря на заморочку с лампой и тщательную уборку, чтобы скрыть свои сексуальные приключения, Стайлз сталкивается с конфликтом через два дня после того, как оттёр засохшее пятно с диванной подушки.       Поначалу все кажется таким безобидным: Стайлз сбегает вниз по лестнице в поисках чипсов барбекю, чтобы стащить их в свою комнату и продолжить секс с Питером, но отец вдруг подзывает его оттуда, откуда слышно бормотание телевизора в гостиной, которое Стайлз ошибочно принимает за неторопливую беседу.       А вот и его отец, удобно устроившийся на том же месте на диване, где Стайлз дрочил Питеру всего несколько дней назад, и Стайлз пытается вести себя как можно более непринужденно, пока переваривает этот факт. Он садится на соседний стул, олицетворяя собой беззаботную небрежность, и пытается думать о чем угодно, кроме грязных словечек Питера, которые он шепчет ему на ухо, вбивая в эту самую подушку, к которой прижимается отцовский бок. — Что такое? — спрашивает его Стайлз. — Просто хотел поговорить с тобой, — говорит шериф в ответ. Безобидно, все это звучит так безобидно. Обманка, вот что. — Нормально всё у тебя?       Летние каникулы, никаких домашних заданий, тусовки в GameStop со Скоттом, приличное количество минетов перед сном. Жаловаться нечего. — Ага, — говорит Стайлз, почесывая затылок. — Ну то есть школы же нет. — Что нового?       Вот тут-то это и начинает звучать подозрительно; вопрос такого рода, на который кто-то уже знает ответ, но заставляет произнести его вслух. Стайлз раскачивается взад-вперед на стуле, медленно качая головой. Его телефон вибрирует в кармане, и он ненадолго вытаскивает его. Там написано: «Я бы вылизал твой член до дырочки и раздвинул ее для себя языком». Он краснеет и запихивает его обратно в карман. — Ничо, — говорит он очень-очень непринужденно. Он пытается вспомнить, как он это делал, когда хранил тайны про оборотней, и был ли он вообще убедителен в то время. Он улыбается и пытается не выдавать волнения. — Ты же знаешь, все по-старому.       Стайлз не может придумать менее точного описания своей жизни, даже если бы у него было время пролистать словарь. Она никогда не бывает одинаковой, всегда что-то новое, всегда что-то безумно опасное. Его отец, похоже, тоже уловил эту неувязку.       Его взгляд скользит вниз к ключице Стайлза, выглядывающей из-за горловины его футболки, и возвращается к его глазам. Стайлз лениво касается места, куда падает его взгляд, следя за ним и заведомо борясь с возникающим желанием съежиться. Ну, блять. Этот сувенир с прошлой ночи он так и не спрятал в чемодан. — Слушай, я думаю, это… правда здорово, — говорит отец. — Что у тебя отношения. — О, — Стайлз чувствует, как каждая частичка его тела вспыхивает неистовым румянцем, словно кто-то высыпал на него вулканический пепел. — Да, точно. Здорово.       Его отец улыбается, что-то есть неуверенное в том, как он приподнимает уголки губ, и у Стайлза возникает ощущение, что это не конец разговора. Скорее всего, он просто избежал незначительную приятную часть. — Расскажи о нем, — говорит шериф с одобрительной улыбкой, и Стайлз замирает, потому что о нем. Не о ней. Он точно не сказал о ней.       Ох. Ох. Значит, он знает. Стайлз чувствует, как на мгновение его охватывает раскаленная добела паника, когда он задумывается, как много он знает и кто его источник. Кем бы они ни были, Стайлз должен разломать им хлеборезки хотя бы за то, что они втянули его в этот разговор. Наверное, это иронично, думает Стайлз, потому что он может сидеть с отцом и долго обсуждать сверхъестественных существ в его жизни, но с трудом говорит о том, с кем развлекается. Его телефон снова вибрирует в заднем кармане. Жар в ушах становится жарче. — Эм, — Стайлз заставляет себя смотреть отцу прямо в глаза. Его папа дружелюбный, его папа замечательный. Глубокий вдох. — Он, э-э, своеобразный. Как ты узнал?..       Шериф пожимает плечами, явно смущенный тем, что узнал о Стайлзе со слухов, а не от самого Стайлза. Стайлз уверен, что из них двоих он смущен больше. — Миссис Привот рассказала, — говорит он, неопределенно указывая на улицу. — Она сказала, что несколько раз видела тебя с парнем.       Он, вероятно, опускает неподобающее поведение, обжимания во внутреннем дворике с рейтингом R, о котором, по-видимому, упомянула миссис Привот, только укрепляя убеждение Стайлза в том, что нельзя доверять женщине, которая идет копаться в саду в бигудях еще до того, как начнутся утренние мультфильмы. Он предполагает, что это за то, что он целовался с Питером на виду, хоть и питал необоснованные надежды, что у соседей хватит обыкновенной вежливости не шпионить целыми днями, подглядывая через окна за непокорной молодежью. Он дрожащей рукой проводит по волосам. — Слушай, — говорит отец прежде, чем он успевает что-то сказать, хлопая Стайлза по плечу. — Я не против. Я думаю, это хорошо, что у тебя отношения, и можешь не рассказывать, если не хочешь. — Спасибо, пап, — говорит Стайлз и решает, что придется выбрать последнее. Просто не существует хорошего способа рассказать о своем взрослом любовнике-оборотне-серийном-убийце. Да, его нет. — Просто знай, что я не против, чтобы ты привел его на ужин, — предлагает папа. — Обещаю, что не наставлю на него пистолет.       Эта идея чертовски плохая, но ради спокойствия отца он благодарно кивает, будто действительно обдумывает предложение. Но это не так. Он обдумывает способ ослепить любопытную каргу, чтобы не было похоже, что он причастен к этому инциденту. — Конечно, — кивает Стайлз. — Я спрошу, — его телефон снова вибрирует в кармане и обжигает его задницу, как напоминание о том, насколько неловок этот разговор. Он вскакивает на ноги. — Мне пора.       Он указывает на лестницу и уже на один, два, три блаженных шага оказывается ближе к свободе, когда отец останавливает его резким: «Постой».       И боже, он знает больше. Худшие из худших сценариев прокручиваются в голове Стайлза, вызывая у него легкую тошноту; ему не следовало соглашаться делать с Питером что-то такое, из-за чего он не чувствовал бы себя комфортно, если бы его отец за тем наблюдал. Он должен начать жить по другим правилам.       Он оборачивается, совершенно окаменев, и видит отца с протянутыми руками, он хочет завершить разговор похлопыванием по спине и отеческим объятием. Стайлз снова позволяет себе вдохнуть и наклоняется, чтобы обнять его, неловко посмеиваясь через плечо. — Надеюсь, ты знаешь, что можешь рассказать мне что угодно, Стайлз, — говорит отец после трех крепких похлопываний. Он отстраняется. — Я не буду судить.       Стайлз не в настроении проверять это заявление. Он мог бы запросто улыбнуться, похлопать отца по спине и оспорить его слова поддержки фактами о возрасте своего парня, его криминальном прошлом и маленькой загвоздке в том, что на самом деле он не его парень, а просто удобный сексуальный партнер. Однако он кивает, как будто соглашается, и вырывается из объятий. — Я знаю, пап, — говорит Стайлз, а в голове: «Если бы ты только знал…» — И расскажу, — но не об этом.       Он чуть ли не спотыкается о свою же ногу, пытаясь неторопливо подняться обратно в комнату. Забудьте о соли и фаст-фуде, теперь вот что станет причиной сердечного приступа его отца.

***

— Мы должны установить некоторые правила, — говорит Стайлз на следующий день, когда добрых двадцать четыре часа и долгий сон стерли из его памяти воспоминание о том, как отец благополучно поздравил его с новым любовником-геем. Два пальца Питера вот-вот скользнут в него на заднем сиденье его джипа, припаркованного так далеко от юрисдикции его отца, что они могли бы добраться до границы с Мексикой, но гордиться тут нечем.       Нависая над ним, Питер хмурит брови. — Что? — он произносит это так, будто правила ему чужды. Вероятно, так и есть. — Нет. Нет нужды в правилах. Это секс. Можно всё.       Он говорит это легкомысленно, как будто этот разговор бессмысленен, поэтому Стайлз собирает в кулак его тщательно зализанные волосы, чтобы привлечь его внимание. — Правила, — повторяет он на этот раз твердо.       Питер поднимает бровь и снова начинает входить пальцами до костяшек. Это ненадолго выбивает воздух из легких Стайлза, а Питер многозначительно смотрит туда, где приподнимает ногу Стайлза за колено и водит пальцами по его члену. — Кажется, поздновато для этого.       Стайлз пытается сосредоточиться, даже когда пальцы Питера выскальзывают, а затем возвращаются обратно, на этот раз целясь в простату. Все вокруг на мгновение расплывается в темной духоте, обуявшей машину; он пытается сосредоточиться на обитом тканью потолке. Точно. Правила. Он хватает Питера за запястье и пытается остановить его, что только побуждает Питера еще больше стараться отвлечь его. Он наклоняется, его язык находит заднюю часть колена Стайлза. — Перестань, — мямлит Стайлз как-то нерешительно. Его бедра подрагивают, когда Питер находит простату, хриплые стоны, в корне противоречащие его требованиям, вырываются из его рта. — У меня было худший... ох... Худший разговор с отцом. — Брр, — произносит Питер, резко скручивая пальцы, отчего Стайлз подпрыгивает и шипит. — Давай в другой раз. Серьезно. Я трахаю тебя пальцами.       Он не тормозит даже темп, раздвигает пальцы и скользит свободной рукой вниз по бедру Стайлза, массируя чувствительную кожу на ноге, когда тот кончает. Слишком жарко, чтобы заниматься этим, слишком жарко, чтобы даже выходить из дома; Стайлз вообще не знает, почему согласился на петтинг в машине, зная, что кондиционер сломался несколько месяцев назад. Питер высосал из него всю логику. — Он нас видел, — выдыхает Стайлз, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание. Питер потянулся, лениво поглаживая его член в такт движениям пальцев. Стайлз борется с одновременным желанием умолять его ускориться и оттолкнуть его руку. Это серьезный разговор. — Точнее миссис Привот нас видела. — Это имя мне ни о чем не говорит, — мурлычет Питер, покусывая колено парня. — Моя соседка, — поясняет Стайлз на одном коротком вдохе, на который хватило его легких. — Настучала на нас и теперь... Божечки, ну, — Стайлз выдыхает в момент слабости, кулак Питера на его члене разочаровывающе разжимается. — Теперь папа думает, что у меня есть парень. — Эта история уже длиннее, чем я хотел, — говорит Питер. Он кажется ужасно скучающим для человека, входящего пальцами в Стайлза и без предупреждения вводящего третий. Он растягивает парня, затем снова подносит кончики пальцев к его простате, на этот раз задерживаясь на ней. Стайлз запрокидывает голову и бьется о дверцу машины, в ответ машина крякает. Если окна начнут запотевать, как в Титанике, он кончит. — Ближе к делу. — Ладно, — сквозь зубы произносит Стайлз. Он уже близок к краю, и необходимость выдавливать слова, прежде чем он совершенно потеряет ход мыслей, почти физически мучительна. — Больше никаких поцелуев в общественных местах.       Питер прищуривается, всерьез обдумывая это, и вытаскивает пальцы, а бедра Стайлза содрогаются, в надежде догнать их. Хейл останавливается, держа пальцы у входа и потирая колечко, и наклоняется. — Хорошо, — соглашается он. — Тогда больше никаких эмоциональных монологов.       Он вводит пальцы обратно, на этот раз грубее. Стайлз считает удивительным достижением то, что в этот момент ему удается говорить. — Эмоциональные монологи? — опасливо повторяет он, а затем сжимает руку Питера в когтистой хватке, чтобы удержаться на месте, когда Питер быстрее задвигает пальцами. — Чо? — Все эти разговоры, — объясняет Питер, закатывая глаза, как будто каждый раз, когда Стайлз открывает рот и вынуждает себя слушать, он стареет на пять лет. — Учись закрывать рот. — Ух, — стонет Стайлз; он отомстит за это, когда придет в себя. Он перемещает свою хватку с руки Питера на его волосы, чуть-чуть дергая, чтобы щипало. Питер отвечает резким, сногсшибательным толчком пальцев в Стайлза, и тот прикусывает губу, чтобы сдержать стон. — Хватит писать мне всякую похабщину, когда ты знаешь, что я тусуюсь со Скоттом, — он двигает бедрами навстречу пальцам. — Или с папой, блять. — Никаких больше разговоров о правилах, когда я пытаюсь заставить тебя кончить, — следом шипит Питер, это единственное правило, которое Стайлз может обойти. Он неуверенно кивает и закрывает глаза, вдыхая жаркий воздух, который почти удушает наряду с безжалостными толчками пальцев Питера, быстрыми и грубыми.       Рука Питера поднимается к его члену, вырывая из него стон, затем мужчина осыпает поцелуями голень Стайлза и резко толкается пальцами, а у парня перед глазами взрываются звезды. Он стонет что-то, что могло бы начинаться с «п» и заканчиваться на «т» и «р», а затем кончает, содрогнувшись в бедрах, которые не останавливают кулак Питера, скользящий вверх и вниз по всей длине, пока он совершенно не выдохнется и почти не потеряет сознание на заднем сиденье. Волна жара окатывает его, напоминая о летней ночи, и когда он открывает глаза, то лениво ухмыляется обивке кресел. — Я помру от теплового удара, — небрежно упоминает Стайлз, а рука с волос Питера скользит вниз, чтобы приземлиться на его грудь, такую ​​же потную, как и его. — Но это того стоило. — Ты ничего не забыл? — Питер кашляет, прочищая горло, упираясь членом в ногу Стайлза. Стайлз, вспотевший и сытый, прилипший к кожаным сиденьям, смотрит на него и протягивает руку, чтобы томно провести ладонью по ноге Питера и погладить по всей длине. — У меня есть еще одно правило, — подхватывает Стайлз, слезая с сидений. — Больше никакого секса в машинах с кожаными сиденьями. Кажется, с меня сполз слой кожи. — Такой сексуальный, — бормочет Питер, упираясь бедрами в руку Стайлза, и тут же забирается на него сверху, толкая обратно на сиденья. — Разве я не говорил меньше болтать? — Может, я решил этого не слышать, — говорит Стайлз, сдерживая смех, который вот-вот вырвется из его рта, когда Питер вдруг смыкает зубы на его плече, кусая самое чувствительное место. Когда Стилински сжимает его член, Питер рычит, хватая его свободную руку и прижимая над головой к окну, влажному от жары. Желание выгнуться дугой и отыскать губы Питера почти непреодолимо, как будто Хейл — наркотик, которого ему нужно больше, нужна еще одна доза, и Питер, кажется, думает о том же, когда наклоняется и касается его губами.       Излишне упоминать, что Стайлз замолкает.

***

      Прошло всего несколько недель, а Стайлз уже привык к весу чужого тела в своей постели.       Признаться, забавно, потому что жаркий июль приближается к концу, а добрых три месяца назад любовником Стайлза была его права рука. Иногда, если хотелось разнообразия, и левая. Он привыкает слишком быстро, к чему эволюция, вероятно, не была готова. Он, уже совершенно проснувшись, лежит, растянувшись на простынях и уставившись в темноту своего потолка. Кровать кажется слишком теплой, постельное белье слишком горячим для кожи, и хотя его конечности измучены после целого дня борьбы с палящим солнцем, разум ясен, как никогда. Он моргает, наблюдая, как движутся пятна света, когда машины медленно проезжают по окрестностям.       Дело даже не в том, что Питер так часто спит. Неимение места — одна из их проблем, а единственные решения — либо спать на полу, либо лежать, сплетясь в единое целое осьминогом и раскинувшись на полуметровом пространстве. Эти варианты Стайлзу не по нраву. Мысль о том, что шериф нечаянно услышит их или, что еще хуже, ничего не подозревая, забредет в комнату Стайлза, который забудет, как важно запирать дверь, — еще одна проблема. Последняя проблема (или самая важная, или самая мелкая, Стайлз не определился) — это избегать сближения, которое возникает, когда проводишь ночь в доме любовника. У них строгая договоренность, как у десятидолларовых проституток.       Он пялится в потолок, тщетно притворяясь очарованным тенями, мерцающими точками. Единственное, к чему он не был готов, соглашаясь на регулярный секс, так это к тому, что мастурбация начнет меркнуть по сравнению с ним. Хороший оргазм, наверное, закрыл ему глаза.       Он шесть минут обдумывает в голове идею позвонить Питеру, представляя, как будет смеяться Хейл, если он признается, что не может уснуть, пока тот не доведет его до оргазма. Раньше помогало считать овец. Стайлз из последних сил пытается представить пушистых тварей, скачущих над головой, пока это не приводит к тому, что в его голове появляется больше вопросов об образе жизни овец, и он начинает подумывать о том, чтобы открыть Google и провести какое-нибудь образовательное исследование. Хорошо, ладно, он позвонит Питеру.       Он смотрит на часы у кровати, когда набирает номер, яркие неоновые цифры 2:11 ночи отсвечивают ему в ответ. Если Питер будет ворчать на него за то, что он его разбудил, он просто швырнет в него шутку про стариков. Питер проснулся сразу. — Разве тебе не пора спать? — Питер отвечает три гудка спустя, и, кажется, он научился шуткам про возраст раньше, чем Стайлз. — Я хотел сказать то же самое. — Чего тебе, Стайлз? — спрашивает Питер, стремясь поскорее покончить с формальностями. — Я не могу уснуть, — говорит он в трубку ласковее, чем хотел. Он не собирался быть ласковым с Питером. Стилински делает усилие, чтобы казаться жестким, но вдруг легкий ветерок проносится сквозь темноту по другую сторону окна, и ночь, кажется, убаюкивает его, возвращая к чему-то спокойному и тихому, что редко бывает днем. — И ты хочешь, чтоб я спел тебе колыбельную?       Стайлз пристально смотрит в потолок и думает, не будет ли лучше повесить трубку сейчас. Вероятно, так оно и было бы, но в его животе что-то шевельнулось, что-то юное, что нельзя игнорировать, что Стайлз хочет насытить. Так начинается все, что он делает: он идет на поводу своих желаний, пока это не превращается в полный хаос, будь то блуждание по лесу в поисках тел или секс с Питером Хейлом. — Нет, — отвечает Стайлз. Он делает паузу, чтобы поиграть с ниткой, свисающей с пояса его пижамных брюк. — А если бы я сказал «да»? — Узнал бы, что у меня потрясающий голос, — тут же, но неторопливо произносит Питер. Стайлз борется с желанием улыбнуться и закатывает глаза. Вот, что он ощутил в одно мгновение к Питеру, что все же лучше, чем дрожь ужаса, которую он вызывал раньше. Возможно, это и есть рост, думает Стайлз. — Я уже считал овец, — говорит Стайлз. Он слышит, как дышит Питер на другом конце провода (доносящиеся по линии едва слышные выдохи) и понимает, что даже не знает, зачем позвонил. Может, это после-полуночное безрассудство. Есть какая-то сокрушительная сила в глубокой ночи. — Я просто не могу заснуть.       Наступает тишина. Стайлзу кажется, что Питер потерял интерес к разговору и он окончен, а затем слышит: — Тогда не надо. — Что? — Не спи, — подчеркивает Питер. — Где твои руки?       Пальцы, не сжимавшие телефон, вздрагивают у бедра. Он стягивает хлопчатобумажные брюки. — Прилеплены к плечам, — отвечает Стайлз и клянется, как в трубке раздается секундный смешок. Он скользит ладонью вниз, поглаживая бедро, и на этот раз прикосновение вызывает покалывание. — А твои нет? — Ты будешь слушаться моих приказов, Стайлз? — спрашивает Питер, и в его голосе слышится нотка, в которой Стайлз распознает намерение обуздать. Он слышал это лишь несколько раз, но не тогда, когда такие люди, как Питер, потворствуют каждой своей прихоти, будь то ночной перекус или убийство соседа, но когда это происходит, Стайлз сразу понимает. Это пронзает телефонную линию, как лезвие, как предупреждение. — Зависит от обстоятельств, — говорит Стайлз, ерзая на простыне. — Ты не хочешь спать? — спрашивает Питер, и Стайлз кивает. Кажется, Питер понял. — Коснись себя. — Прикоснуться к себе? — невнятно повторяет Стайлз, но все равно позволяет пальцам скользить по торсу. Они задерживаются у его бедра, и шов его пижамных брюк касается его руки. — Совсем немного, — бормочет Питер. — Не хочу, чтобы ты слишком быстро возбуждался.       Стайлз слушается, может быть, потому что склонен к самоубийству, и через боксеры прижимает ладонь к члену.       Он выдыхает, и еще один порыв теплого ветра проносится над ним через окно, когда он пробегает рукой по шву брюк, чтобы обхватить твердеющий член. Он прикасается к бедру, мягко сжимая. — Ты трогаешь себя? — спрашивает Питер, словно захваченный мыслью, что где-то в Бейкон Хиллс Стайлз удовлетворяется собственной рукой. — Ага, — отвечает Стайлз. Он задается вопросом, странно ли разделять эту близость без физического касания, наслаждаясь лишь через телефон голосами, или же это нечто такое, что делают только он и Питер, и чего никто не понял бы, если бы пришлось объяснять. — Через штаны. — Хорошо-хорошо, — бормочет Питер. — У тебя уже встал?       «Мне уже стыдно», — думает Стайлз. Что-то в этом кажется гаже, чем все остальное, что они делают. Может быть, это потому, что они обходились исключительно пылкими прикосновениями и грубыми пальцами, оставляющими синяки, словно собственнические следы от губной помады, а не представляли друг друга за закрытыми веками, заставляя кончить от голосов друг друга. Во что бы то ни стало Стайлз должен представлять хорошенькую официантку с нежным цветом лица, которую он видел вчера, или красивую няню, которую он мечтал целовать, когда ему было семь, но никак не Питера, нависшего над его телом и вылизывающего влажную полоску на шее, неторопливо лаская. — Да, — признается Стайлз, снова сжимая член сквозь фланелевый барьер брюк. Он раздвигает ноги всего на дюйм, и из его рта вырывается тихий стон. — Можно снять штаны?       Он даже не знает, зачем спросил. Может, ему больше нравится Питер, нашептывающий в трубку приказы, чем ему казалось, поэтому он с нетерпением ждет ответа. Он рад, что не лег спать, и еще больше рад, что сдался и позвонил Питеру. — Сними, — говорит Питер, и Стайлз принимается стаскивать их. Воздух внезапно кажется душным, горячим, слишком теплым при открытом окне в июльскую ночь. Боксеры следуют за брюками, Стайлза их присутствие прямо сейчас совершенно не интересует, и он обхватывает рукой свой оголенный орган.       Он проводит большим пальцем по головке члена, бедра вздрагивают в такт прикосновений, и Стайлз позволяет своим глазам закрыться. Так он почти может представить, что это Питер ласкает его, хотя у них разные руки. Стайлз впервые почувствовал это, когда рука другого мужчины коснулась его члена: руки Питера были грубее, пальцы не такими длинными, а техника временами менялась от неторопливой до остервенелой.       Раскатистый голос Питера в трубке напоминает ему о теплом прижатом к уху телефоне. — Продолжай говорить для меня своим красивым ротиком, Стайлз — Я представляю, как твои руки касаются меня, — говорит Стайлз. Он чувствует, как фантомная дрожь пробегает по его ногам при воспоминании о том, как Питер дотрагивается до него, как кончики пальцев проскальзывают вверх по его бедрам, а ногти слегка царапают спину. Его руки были повсюду, касались всего. Парень задается вопросом, сможет ли когда-нибудь позволить другой руке коснуться себя, помня, что Питер был его первым и, возможно, лучшим. — И как тебе? — выпытывает Питер. — Отличается от моих, — фыркает Стайлз и смеется. У него перехватывает дыхание, когда он сжимает член, ускоряя темп, хотя в жаркой ночи есть что-то, что соблазняет его двигаться плавнее, как и тепло, омывающее его с каждым ленивым дуновением ветерка.       Семнадцать лет своей жизни Стайлз считал, что знает, как кончить от рук, но, по-видимому, тридцать с лишним лет Питера подарили ему опыт, который рука Стайлза еще не постигла. — Я прекрасно представляю себе тебя, — шепчет Питер в трубку. — Тонкий слой пота, открытый рот, ты трогаешь себя тонкими руками и представляешь, что это я. Ты же представляешь?       Стайлз играет с предэякулятом, усеявшим головку члена. — Да-да. — ...как бы я забрался на тебя и прошептал на ухо, что поставлю раком и буду трахать, пока не выдохнешься, — слова Питера такие грязные, что идеально подходят для того, чтобы утолить жажду воображения Стайлза. — Ты бы дразнил меня своими бедрами, а затем отсосал бы. Твои розовые губки взяли бы мой член в рот и вылизали, а я потом вошел бы в тебя.       Что-то в голосе Питера такое мелодичное, такое убаюкивающее, как якорь, тянущий ближе к приливу, который захлестывает его волнами удовольствия. Он чувствует, что приближается еще на дюйм, очень близко, еще чуть-чуть… — А теперь остановись, — резко произносит Питер, и Стайлз чувствует, как его руки вздрагивают, обхватывая член. — Убери руку. — Питер, — первое, что произносит Стайлз, скуля от желания. Его пальцы подрагивают у бедра, ему отчаянно хочется вести себя плохо. — Еще рано, — говорит ему Питер. — Насколько у тебя твердый, Стайлз? Ты скоро?       Его голос стал резким, тягучим, как мед, низким и грязным, зазвучал музыкой для ушей Стайлза. Его член болит, и желание кончить скручивается в животе, ах если бы только Питер был здесь… — Очень, что болит пиздец, — говорит Стайлз. В темноте он разглядывает небольшое количество поблескивающей влаги на головке своего члена, и его пальцы хотят размазать ее по основанию, но что-то удерживает его. — Я хочу прикоснуться, пожалуйста. — Еще минутку, лапушка, — шепчет Питер, и Стайлза прошибает, словно электричеством, он даже не ругает Питера за прозвище, которое он терпеть не может. — Я хочу, чтобы ты сказал. Скажи, чего хочешь.       Стайлз в этом не мастак. Каждый раз у него заплетается язык, теряются, звучат неуверенно и нелепо слова. Питер чуть ли не мурлычет на другом конце линии, уговаривая его сказать, и Стайлз сдается. — Я хочу кончить, — говорит он ему, его пальцы жаждут снова приблизиться. — Хочется, чтоб ты прикасался ко мне, ты всегда дразнишь. — Тебе нравится, когда тебя дразнят? — Может быть, да, — шепчет Стайлз и приподнимает колени. — Разреши потрогать, пожалуйста. — Хорошо. Но сначала засунь пальцы в рот, — говорит он. Стайлз выругивается себе под нос, прекрасно зная, что Питер слышит.       Он делает, как ему велено, просовывает два пальца в рот и обхватывает языком. Питер бы задохнулся, если бы мог сейчас увидеть Стайлза и то, как он засовывает костяшки пальцев в рот и обсасывает их, сохраняя зрительный контакт. У него всегда была эта тяга засовывать что-то в рот, будь то ручки или сосание леденцов в начальной школе или члены теперь. — А теперь двигайся ниже, — говорит Питер, и сердце Стайлза замирает. Интересно, услышит ли Питер это по телефону. — Прикоснись к дырочке.       Стайлз кивает, скользя мокрыми пальцами вниз, мимо члена, до самого входа. Он, слегка дрожа, раздвигает ноги на несколько дюймов и кончиком пальца обводит свою дырочку. Он делает это медленно, как это любит делать Питер, когда пытается заставить Стайлза умолять. Он чувствует мышцу, чувствует, как она пульсирует от его прикосновения, и входит одним пальцем. Он вспоминает, как они в последний раз трахались, как Питер не торопился, медленно и уверенно растягивая его пальцами. — Скажи, что ты чувствуешь? — бормочет Питер. Стайлз смутно улавливает звук шелестнувшей ткани, как будто Питер выскользнул из брюк или сжал член через боксеры, и издает невольный стон от этой мысли, смешанной с ощущением скользнувшего на еще одну костяшку пальца. — Скажи, что представляешь, что это моя рука. — Ясное дело, — выдыхает Стайлз, поперхнувшись смехом. Он практически видит Питера перед собой, устроившегося меж его ног, скользящего палец за пальцем внутрь и с восторженным вниманием наблюдающего за каждой реакцией Стайлза. Взгляд Питера никогда не дрогнет, когда он раздевает распростертого пред ним Стайлза; взгляд прикован к его глазам, губам, вздымающейся груди, когда парень все ближе и ближе подходит к оргазму. — Я могу представить тебя, — бормочет Питер. Его голос звучит низко и с придыханием, точно так же, как если бы он наклонился к уху Стайлза, чтобы поддразнить. Стайлз знает о Питере такое, чего, вероятно, никто другой не знает. — Дрожащие бедра, голова запрокинута. И как ты трахаешь себя моими пальцами. Издаешь эти грешные звуки, от которых мне хочется оттрахать тебя раком.       Стайлз ничего не может с собой поделать, он стонет. У Питера грязный рот, Стайлзу очень хочется ударить по нему, когда он в одежде, и поцеловать, когда ее нет. Его непреодолимое желание украшать речь оказывается кстати, когда он описывает Стайлзу, как именно будет трахать его, как будет вылизывать его и растягивать пальцами, пока Стайлз не зарыдает от желания. Он рисует такие картины, которые могли бы вечность помогать Стайлзу мастурбировать. — Продолжай, — выдавливает Стайлз. Он вставил еще один палец, скользнув еще костяшками, и тихое шипение вырвалось из него. — А тебе невтерпеж, — смеется Питер. Даже от его смеха Стайлз возбуждается и не совсем понимает, что это значит. Он хочет прикоснуться, хочет провести рукой по своему члену, но Питер никогда этого не разрешит. Питер хочет, чтобы он кончил только от пальцев, только от игры с дырочкой. — Сначала ты. — Ладно, — соглашается Стайлз и вытаскивает пальцы. Он толкает их обратно и с дрожащим стоном выдыхает. — Теперь два пальца. Мне этого мало. — Да неужели? — шепчет Питер. — С чего бы это? — Из-за твоего члена, — говорит Стайлз. Он весь горит, от щек до ног, от ночной влажности лишь больше краснеет лицо. Одному богу известно, что Питер сделал такого, чтобы заставить Стайлза согласиться говорить всякие пошлости по телефону. — Хочу, чтоб ты трахнул меня.       На этот раз Питер выдыхает очень медленно, словно Стайлзу удалось задеть нужную точку. Стайлз ухмыляется сквозь одышку, ритм его пальцев сводит запястье судорогой, а рука устает, но он не осмеливается даже подумать остановиться. — Как бы ты хотел, чтобы тебя трахнули? — спрашивает его Питер низким и вязким, как мед, голосом. Стайлз делает еще один вдох. — Я хотел бы скакать на тебе, — говорит он. — Пока не станет слишком, и ты… перевернешь меня и выебешь. — Ммм, — это всего лишь один тихий звук, но он звучит благоговейно и завороженно, как будто лишь с ним Питер хотел сидеть в два часа ночи, болтать о сексе и дрочить. Это чувство взаимно, но Стайлз не скажет это вслух. — Ты вспотевший, кладешь руку на мое бедро и берешь мой член. Идеально.       Звучит и впрямь идеально, будто самый идеальный субботний день после восемнадцати лет переживаний, ожиданий смерти и неприятных смертельных столкновений, не говоря уже о том, что они происходили с мужчиной, склонным к убийству и вдвое старше его. Их тела вторят движениям друг друга, предугадывая желания после нескольких месяцев «тебе нравится?» и «да, продолжай». Питер точно знает, чего Стайлз хочет, даже если не просит об этом вслух.       Он проталкивает пальцы внутрь и скулит, его член жаждет влажной руки, а дырочка — чтобы ее хорошенько выебали. Он кладет телефон между ухом и плечом и молит: — Пожалуйста, я хочу… мне нужно прикоснуться… — Сделай это, — сразу же говорит Питер. Стайлз, не теряя времени, протянул свободную руку вниз, чтобы скользнуть по члену. Он стонет тут же (получается слишком громко в ночной тишине) и откидывает голову на подушку, подложенную под шею. Пальцы его ног подгибаются, ощущения от руки и пальцев сливаются во что-то жесткое, ошеломляющее.       Стайлз кончает с криком, который срывается с губ без разрешения, а его бедра трясутся от удовольствия, когда он доходит до грани. Белые точки пестрят перед глазами добрых несколько секунд, и ему начинает казаться, что его тянет к жемчужным вратам рая, а затем низкий смешок Питера прерывает его неземное удовольствие. Он открывает глаза и видит, что на бедро и большую часть простыни брызнула сперма. — Я знаю, что ты жив, — говорит Питер по телефону. — Я слышу, как ты дышишь. — Значит, чуть не помер, — говорит Стайлз, еще задыхаясь. — Мне кажется, я на секунду увидел умершую бабулю. — Впечатляет, — бормочет Питер. Стайлз должен перестать подпитывать его эго, пока он не раздулся от похвалы. Голос Питера звучит вполне спокойно, чересчур для того, кто кончил. Стайлз хмурит брови. — Ты кончил? — спросил он. Наверное, ему должно быть все равно, но он рос не в джунглях, а несколько вежливых вопросов еще никого не убили. — Нет, — говорит Питер. — Зная, как ты себя растянул… Я лучше нагну тебя над столом и трахну, чем кончу сам.       Стайлз чувствует, как пересыхает в горле, а член у бедра слабо дергается. — Серьезно? — Нет, я просто дразню, — нетерпеливо рычит Питер. Стайлз улавливает шорох одежды. — Приходи. — К тебе? — спрашивает Стайлз. — Переночевать? — Можешь остаться, если не собираешься спать.       Спать? Мысли о Питере, все еще возбужденном и жаждущем трахнуть Стайлза в ту же секунду, как он войдет в дверь, достаточно, чтобы подтолкнуть его взлететь на Луну. Он прикидывает, как быстро сможет постирать белье или, наоборот, засунуть испачканные спермой простыни под кровать, где они будут в стыде валяться и прятаться от отца, и бросает взгляд на мигающие часы на тумбочке. Он усмехается. — Договорились, — говорит он, вскакивая на ноги и зажимая телефон между ухом и плечом. — Приди и забери меня, — когда Питер фыркает, будто никогда не соглашался быть личным шофером, он добавляет: — Насколько сильно ты хочешь снова трахнуть меня?       Питер делает паузу. Стайлз практически слышит его ухмылку. — Подкупаешь меня? — бормочет мужчина. — Я впечатлен. Еду. — Еще и по-всякому, а? — многозначительно говорит Стайлз, непристойно шевеля бровями, и смеется своей же шутке, и звонок обрывается. И пусть, Стайлзу все равно смешно.

***

      Питер объявляет о своем приезде в дремлющем переулке Стайлза примерно через два часа после полуночи, прямо во время третьей стадии сна миссис Приво, но не вежливо постучавшись в окно или забравшись вверх по водосточной трубе, как самая настоящая обезьяна, которой себя зарекомендовал, а включив громкую, взрывную рок-музыку в автомагнитоле. Кажется, она, начав играть, сотрясает весь район, вырывая Стайлза из посторгазмического перерыва, которым он наслаждался, засовывая на всякий случай несколько тюбиков со смазкой в задний карман своих спортивных брюк. — Ты чо, ебанулся? — шипит Стайлз, забираясь на пассажирское сиденье, и трясущимися руками убавляет звук. — У меня есть подтверждающие это характеристики, так что да, — совершенно невозмутимо бормочет Питер, даже когда Стайлз бросает настороженные взгляды в окно в поисках мерцающих огней в спальнях и недовольных семей в тапочках, вышедших из-за шума на крыльцо. — Но мне было просто лень.       Лень. Стайлз не знает, должен ли быть впечатлен или обеспокоен. Он пассивно-агрессивно пристегивается. — Езжай уже, — нетерпеливо требует он, и Питер слушается и выезжает из района, изящный автомобиль исчезает в темноте.

***

      Несмотря на свое обещание, Стайлз засыпает по дороге в центральную часть города, где его ждет квартира Питера. Здесь так тепло, а поездка на машине такая убаюкивающая, чтоб не провалиться в сон. Конечности еще вялы после того, как он кончил двадцать минут назад, а ласковое тепло, проникающее через окно ведомой Питером машины, усыпляющим бризом ерошит его волосы; остается только прислониться головой к окну и закрыть глаза.       Через пятнадцать минут, когда Питер толкает его в бок, он просыпается, и ему требуется еще тридцать секунд, чтобы вспомнить, где он. Верно, секс в квартире Питера. Ночной секс-марафон. Он вспоминает и кивает себе. Его взгляд затуманивается, когда он пытается проснуться, и Питер фыркает от смеха, наблюдая, как он пытается сориентироваться. — Не смейся, я не сплю, — уверяет его Стайлз, потянувшись к дверце машины и выходя наружу. Мир темен и тих даже в оживленных частях города, Стайлз все никак не может проснуться. Питер появляется рядом с ним и поддерживает, положив руку ему на плечо.       Они поднялись наверх, Стайлз по пути щипал себя за предплечья, чтобы взбодриться и прогнать остатки сна. Питер отпер дверь, тогда Стайлз шлепнул себя по щеке и вошел первым. Он схватил Питера за запястье и втянул внутрь, как только за ними закрылась дверь, прижавшись грудью к его груди. — Ну чо, погнали, — произносит с энтузиазмом учителя физкультуры Стайлз, обнимая Питера за плечи и наклоняясь, чтобы прикоснуться к губам и начать веселиться. Питер балует его неторопливым поцелуем с переплетающимися языками, заканчивает его мгновением позже и стягивает руки Стайлза со своих плеч. — Ложись в постель, — бормочет Питер, и когда Стайлз кивает, он хватает его за запястья, чтобы остановить. — Спать. — Чего? Нет! — Стайлз раскачивается взад-вперед на носочках, демонстрируя, насколько он бодр и готов. — Ты не хочешь? — он поджимает губы и двигается всем телом (возможно, он не в самом соблазнительном виде в своих спортивных брюках и потрепанной футболке, но все же он привлекателен). — Обычно я бы настаивал, — уверяет его Питер, подталкивая к кровати. — Но я не совсем уверен, что готов трахнуть тебя, зная, что ты уснешь в процессе. Такое может ударить по мужскому самолюбию. — Сможешь оставить засосы, где захочешь, — шепчет Стайлз ему в шею, а затем его колени ударяются о кровать, и он неграциозно падает навзничь на матрас Питера. Его мягкие и прохладные простыни соблазняют снять брюки и отключиться на следующие десять часов, но Стайлз не сдастся без боя. Он садится. — С каких это пор ты заботишься о моем здоровье? — Мне нужно, чтобы ты хорошо отдохнул, — с ухмылкой говорит Питер. — Я трахну тебя завтра. — Это скользкий путь, — ворчит Стайлз и начинает стаскивать рубашку с головы и натягивать простыни на колени. — Не успеешь оглянуться, как мы будем заниматься сексом всего три раза в неделю. — Ненасытный, — шепчет Питер и ставит одно колено на матрас, наклоняется и касается губ, обещая грядущую страсть. Стайлз продолжает ворчать, но он совершенно измотан, а сон подзывает ближе в распростертые объятия, и Стайлз прекращает спорить. Он стягивает брюки и вместе с нижним бельем. Скромность, наверное, уже отвалилась от него. — А теперь уложи меня, — раздраженно говорит Стайлз, когда Питер выскальзывает из своих брюк и включает прикроватную лампу. — Хочу, чтоб меня запеленали, как буррито, и прочли сказку на ночь, и чтоб не меньше пятидесяти страниц.       Питер что-то тихо фыркает, забавляясь выходками Стайлза, которые не перестают доставлять удовольствие даже в три часа ночи. Он складывает брюки в стопку, а Стайлз наблюдает за изгибом его спины, когда золотистый свет лампы скользит по позвоночнику и оттеняет мышцы мужчины, словно академический рисунок. Со стороны Стайлза, на прикроватной тумбочке, стоит бутылка с водой, неоткрытая и манящая, и кажется, что ее поставили туда для него.       Мгновенье он чувствует необходимость протянуть руку и поблагодарить Питера за то, что он позволил ему остаться, потому что они лежат, оба голые и укрытые одеялом, но совсем не прижимаются друг к другу, и совсем не похоже на первоначальные условия Питера. Секс всю ночь, и ни на минуту не стать жертвой чего-то скучного, вроде сна. В конце концов, сон для слабаков. — Так что, даже не чу-чуть-чуть чего-нибудь под одеялом, а? — спрашивает Стайлз, понизив голос, когда Питер выключает свет, и в квартире воцаряется безмятежная тишина. — А ты настойчивый, — бубнит Питер, переворачиваясь на спину, и на этом останавливается. На мгновение все это кажется очень интимным: лежать в темноте рядом с Питером в его постели, завернутым в одеяло, которое пахнет его лосьоном после бритья. Секс кажется привычным занятием, тем, чем они обычно занимаются уже несколько недель, когда остаются вдвоем, но, как ни странно, сейчас это расслабляет точно так же, хоть и без обмена телесными жидкостями. Просто вот так лежать. Не думать о том, где должны быть руки или к чему прикасаться. — Хорошо, я подожду, — в тишине произносит Стайлз. Он бросает взгляд в сторону Питера, взгляд падает на линию его силуэта. — Чтоб ты знал, я люблю поспать. — Я мог бы догадаться, — говорит Питер. — Пора начать задавать больше вопросов людям, которых я затаскиваю в постель. — Составь анкету, — бормочет Стайлз, зевая. — А то никогда не узнаешь, каких дебилов сюда приведешь.       Питер усмехается, тише, чем обычно. — Рад, что на этот раз увернулся от пули.       И, если он скажет что-то еще, Стайлз не услышит, потому что его тело жаждет уснуть.

***

      Верный своему слову Стайлз просыпается с закинутыми на Питера ногами и прижавшись ртом к его шее. Эта причудливая привычка была одной из причин, по которой его отец посчитал ненужным покупать ему двуспальную кровать, поскольку никто никогда не осмелится делить с ним постель дважды. Удивительно, что он просыпается не оттого, что его скидывают на пол за то, что он распустил руки во сне, а только от нетерпеливого фырканья Питера, пытающегося вырваться из лап Стайлза. — Хорошая попытка, — говорит Стайлз сквозь сонную улыбку. Его члены невероятно вялы, а мышцы слабы, он не хочет двигаться больше, чем необходимо. Матрас Питера волшебен. Ну или это грудь Питера особенно мягкая. — Когда я на тебе, ты никуда не денешься. — Мне жаль всех, кому когда-либо приходилось сталкиваться с такой ситуацией, — сухо бросает Питер, отрывая Стайлза от шеи за пучок волос на затылке. — Напомни мне, почему я позволил тебе остаться на ночь? — Чтобы трахнуть меня утром, — говорит Стайлз, его улыбка становится шире. Его рука соскальзывает с груди Питера, чтобы пощупать его сквозь тонкое покрывало, утыкаясь в его в пах и чувствуя заметное присутствие утренней эрекции. Питер останавливает блуждающую руку на запястье. — Сначала почисти зубы, — требует Питер, не оставляя возможности для возражений. Стайлзу не стоит удивляться его прямоте. — Ой, да ладно, — стонет Стайлз. — Необязательно целоваться. — Ты всегда это делаешь, — Питера это не убедило. — Значит, я могу воспользоваться твоей зубной пастой и щеткой? — спрашивает Стайлз. Питер морщит нос от мысли делиться средствами личной гигиены. — Я куплю тебе личную, — обещает Питер, скользя рукой по его плечу вниз, чтобы шлепнуть по заднице. Это, конечно, не подавляет рвения к утреннему сексу. — Ты купишь мне туалетные принадлежности? — Ты не переезжаешь, — уточняет Питер, щипая его за бедро. — Я просто предпочитаю, когда у тебя свежее дыхание. — Романтично, — сухо произносит Стайлз. Странно забавно, сидеть здесь с Питером и препираться из-за требований заняться сексом перед завтраком. Если бы он мог вернуться назад и сказать самому себе из прошлого, что однажды, когда он будет лежать обнаженным на груди Питера Хейла, ссорясь из-за нечищеных зубов, тому, вероятно, придется присесть и потянуться за ингалятором.       С другой стороны, он не помнит, чтобы было так комфортно несколько недель назад, когда всё только началось. Секс был беспорядочным, никаких слов не требовалось, кроме тех, которые вырывались в пылу мгновенья, и то это случилось лишь после того, как Стайлз прошел фазу неуверенности и незнания, как прикоснуться к мужчине и как снять его одежду. Первые несколько минетов произошли только в темноте его черной как смоль ванной, и даже тогда каждую секунду хотелось обернуться и убедиться, что его родня не появилась из ниоткуда только для того, чтобы высказать свое мнение. — Ну так, — бормочет Стайлз, растянувшись на груди Питера. Ему вдруг представилось, что он морская звезда, его теплая кожа сжималась с каждым вздохом. — Как убийства повлияли на твою совесть?       Пальцы Питера, ритмично проводящие вверх и вниз по боку Стайлза, замирают. — Поверь, я очень хорошо сплю по ночам, — невесело отвечает он. — Тебе стоит попробовать.       Стайлз отвечает сухим смешком, который, вероятно, был бы длиннее, если бы только грудь Питера не отвлекала так сильно. Боже, эту дорожку, едва прикрытую одеялом, наверное, можно было забрать в армию как пыточное орудие. — Значит, никаких угрызений совести? — Ты же не испытываешь угрызений совести, когда наступаешь на насекомых?       Стайлз опирается о грудь Питера, сдвинув брови. Это звучит так просто, и так он это заворачивает, будто они со Стайлзом — родственные души, или, может быть, всему человечеству суждено принять свои первобытные позывы. Питер наблюдает за ним, в любопытстве скривив рот, что, к сожалению, отвлекает не меньше, чем его грудь. — Ты сравниваешь людей с жуками? — Жизнь есть жизнь, — прямо говорит Питер. — Люди, которые считают себя ни в чем невиновными, пока перемалывают жуков ботинками… — он усмехается, — ...живут в очень хрупком душевном состоянии. Они склоняются лишь к одному представлению о том, что такое убийство. — Это не то, — Стайлз пытается подобрать подходящее слово. — Перевернул мысль. — На самом деле нет, — с тяжелым вздохом говорит Питер, вытягиваясь и кладя голову на руки. Он выглядит совершенно непринужденно, каким Стайлз не может назвать текущий разговор. — Только потому, что муравьи и мушки не кричат, ты думаешь, они не чувствуют боли? По-твоему, они заслуживают смерти?       Стайлз пытается это переварить. Он наконец садится, отказываясь от утренних ласк под покрывалом. Он скрещивает ноги и старается держаться на расстоянии, чтобы Питер не попытался отвлечь его, проводя ногтями вверх и вниз по спине, пока тот не успокоится. — Когда ты стал борцом за права насекомых? — Я не становился, — пожимает плечами Питер. — Ничьим. В том-то и дело. — Подожди, — говорит Стайлз. — Значит, ты хочешь сказать, что, если бы ты мог снова убить всех тех людей, которых убил, ты бы это сделал? — Они это заслужили, — говорит Питер. Его глаза пробегают вверх и вниз по Стайлзу, словно он читает его оборонительный язык тела и, кажется, отправляет последние надежды на медленный утренний трах в окно. Он садится со вздохом, отбрасывая одеяло, и идет на кухню, лениво почесывая живот, когда голый подходит к холодильнику. — Хочешь кофе?       Чего он хочет, так это стереть этот разговор и свое желание заводить его из своей памяти, гораздо больше, чем горький кофе, который Питер настаивает подавать без сливок и сахара. — Значит, ты убил только тех, кто участвовал в пожаре, — пытается пояснить Стайлз, наблюдая, как изгибается спина Питера, когда он достает свою кружку с одного из верхних шкафов. — Так? Сколько людей ты убил на самом деле? — Хочешь список? — бросает Питер через плечо — воплощение беспечности. Стайлз не хочет видеть чертов список. Внезапно он прекрасно осознает, насколько он обнажен в квартире убийцы, и почему Питер хотел, чтобы между ними был исключительно секс. Без разговоров. — Было чудесно, — сухо произносит Стайлз, не удосужившись ответить на вопрос, изо всех сил пытаясь влезть в свои спортивные брюки. Он смотрит на часы на своем запястье, еще достаточно рано, но слишком поздно, чтобы сидеть в резком утреннем свете квартиры Питера, и натягивает футболку через голову. — Но мне лучше уйти, пока отец не начал что-то подозревать. — Как бы ни было приятно, что ты лжешь ради меня, — говорит Питер, и Стайлз очень хочет, чтобы он оделся, чтобы облегчить эту перепалку, — я чую запах твоей неловкости отсюда.       Он идет к Стайлзу с дымящейся чашкой кофе в одной руке, а другой тянется, чтобы схватить его за подбородок. Стайлз смотрит на него, как всегда с превосходством, и задается вопросом, есть ли что-нибудь под панцирем убийцы, кроме таких пошлостей, как поедание лапши, наматываемой на вилку, и сна голышом даже зимой. Вероятно, есть что-то тревожнее, чем то, что он видит на поверхности. — Ты расстроен, потому что в моих словах есть смысл, — говорит Питер, — И ты не хочешь, чтобы это было так. Ты, наверное, не хочешь понимать ни единого моего слова, потому что их осознание означает, что мы с тобой похожи.       Похожи, если бы. Даже эта мысль смехотворна. Стайлз молод и неуклюж, обладает чувством юмора, и как бы много у них ни было общего, Стайлз еще не впадал в ярость, которая закончилась бы тем, что он перерезал полгорода, а это, как он думает, важнее, чем все их сходства. С другой стороны, Питер смотрит на него с той самодовольной ухмылкой, которая говорит, что он знает больше, чем Стайлз, и готов поделиться информацией только за плату, и это заставляет Стилински задуматься, считает ли Питер, что он уже прочёл Стайлза. Что однажды тот устроит себе катарсическую серию убийств, вроде сеансов йоги для некоторых людей, и они с Питером станут родственными душами, после чего Питер завербует его в свою аморальную группу коррумпированных преступников. — Что ты хочешь этим сказать? — довольно жестко спрашивает Стайлз. — Что тебе следует расслабиться. В особенности со своей моралью.       Стайлз открывает рот, чтобы что-то сказать, вероятно, о том, что мораль и так слишком свободна, учитывая, что он согласился переспать с Питером, но тут Питер прижимает кружку с кофе к губам Стайлза и опрокидывает ее ему в рот. Капля горячего несладкого кофе падает ему на язык, и Стайлз изо всех сил пытается не опрокинуть его себе на грудь от удивления. — Ты зачем это сделал?!       Питер невозмутимо пожимает плечами, даже когда Стайлз высовывает язык наружу, чтобы попытаться охладить его после того, как неожиданный глоток кофе обжег его вкусовые рецепторы. — Подумал, что тебе не помешает глоток кофеина перед уходом. Ты же уходишь?       А иногда Стайлза бесит, что Питер может считать каждую его эмоцию, лишь небрежно принюхавшись к воздуху. Кое-что он хочет держать при себе, например, вопиющий дискомфорт, даже если Питеру придется начать узнавать, какие разговоры вызывают его у широкой публики. Он думает солгать, придумать удобное оправдание про домашнюю работу на лето или про обещание сегодня помыть машину, и решает, что Питера не стоит разочаровывать. — Да, я ухожу, — объявляет он, влезая в свои ботинки. — Возьми ключи и отвези меня домой.       Питер вздыхает. «Опять двадцать пять», — наверняка думает он. Стайлз хочет его ударить. Ему хочется начать ездить самому, а не полагаться на Питера, как двенадцатилетний ребенок, которого нужно подвезти в школу, даже если исчезновение его джипа со двора в шесть утра может показаться подозрительным. — Отлично, — говорит Хейл, но не дергается, чтобы одеться или схватить ключи. Он делает еще один неторопливый глоток кофе из кружки. — Мне прийти в понедельник?       И он должен сказать нет. Человек с чувством собственного достоинства поступил бы так. Стайлз пытается понять, когда именно Питер увидел расписание его отца и запомнил, что в понедельник он будет работать всю ночь напролет.       Он, кажется, не отвечает достаточно быстро, как это нравится Питеру, тот допивает остаток напитка с недовольным вздохом из-за молчания парня. — Ладно. Если задвижка твоего окна будет открыта, я войду, несмотря ни на что. — Ладно, — выплевывает в ответ Стайлз.       Он подумывает запереть окно, чтобы преподать ему урок, но, возможно, оставит дверь крыльца открытой. Небольшое усилие Питера не убьет.

***

      В тот день Стайлз идет пешком после того, как Питер высаживает его за квартал от дома, и очень старается не наступить ни на одного жука.