4 день
Он оставил слишком мало, чтобы я к нему захотел возвратиться, но дал слишком много, чтобы я его смог позабыть.
Юнги с утра перелистнул календарь, вгляделся в цифры и обновлял проклятые даты снова и снова, чтобы понять, что сегодня Чонгуку придется уехать. Это было несправедливо! Ему хотелось еще и еще быть рядом с Чонгу, обниматься, целоваться, чувствовать себя в безопасности. Это как в каком-то глупом кино, где кто-то спросил «Продержишься двадцать минут без меня», а в ответ послышалось «А разве такое возможно?». Он понял, мальчишка со вчерашнего дня взвешивал все «за» и «против», потому что Мин должен был что-то сделать, остановить, перенести перелет, убедить остаться с ним рядом, но не покидать его. Где он и Корея? Далеко… Как общаться? Через глупые приложения и созваниваться только лишь на пару минут, ведь график у звезд всегда плотный. Как касаться, когда еще не придумали такого в мире, чтобы ощущать присутствие на расстояние. Ни таблеток, ни реальных голограмм. Ничего.
Ты такой, что у меня не было выбора.
Пока Чон проверял документы по раз сто, наверное, долго говорил по телефону со своими друзьями и одновременно коллегами, с менеджерами, директором и, наконец закончив, ушел в душ, Мин не прохлаждался, а готовил ужин. Любимым блюдом еще с детства у мужчины являлась сочная курочка, правильно приготовленная фунчоза (чтобы была с определенным соусом и некоторыми приправами без которых блюдо не казалось уже блюдом), а также кимчи. Это прекрасно сочеталось с красным сладким вином. И Юн слезно умолял отметить их встречу, раз в прошлый раз Чонгуку нужно было быть трезвым и утром ехать на съемки. Чуть-чуть, пару бокал и спать сразу же. Мальчишка прислушивался к внутреннему голосу, который просил не совершать ошибок, не делать глупостей и здраво рассудить, но сердце не слушало.
Мелочь не знает, что в нем больше взыграло, когда он достал порошок, купленный заранее из верхнего шкафчика, и засыпал его в одну из бутылок. То, что Эл накануне так прозрачно намекнул, что Мин выйдет за него и ни о каких корейцах думать не нужно. Это на самом деле для мальчишки оказалась такая ошеломляющая новость.
Они сидели в машине, лил сильный дождь, что проще было немного переждать и уже пойти не под стену воды — нежели бежать как отчаянный придурок с зонтом, который мог начать гнуться от воды и ветра. Юн тихо топал ногой, осматривая за окном свой подъезд в нескольких метрах, вздыхал и смотрел на время. Немного попереписывался с Хлоей и засмущался от фотографии голого Чона, ну почти голого, который решил отправить фотку мальчишке, чтобы поиздеваться уж точно. Элиот молчал до поры до времени и внезапно они стали обсуждать географию и гражданство. Юнги в стороне не остался, выдал, что хочет за корейца, ведь Чонгу сказал однажды «И когда мы вырастем, то поженимся и я буду тебе каждый день дарить поцелуи в щеки и ромашки», а от желаний вообще-то не отказываются.
Проклятый Эл опять вместо того, чтобы возрадоваться, потому что как бы на заметочку Мин свободный и вот эти ваши «Я люблю тебя, солнце» ни гроша не стоят в данной ситуации, с умным лицом хмыкнул, что Мин Юнги такое не светит точно, а вот с другим человеком, которого даже искать не надо, такое произойдет в скором будущем. Захотелось блевать, кричать и выйти сразу же из машины поплавать в луже, но, наверное, искупать сидящего рядом уебка. Кхм, конечно, у каждого человека есть мечты, но какого хуя? Тут слов не хватало.
Или все-таки взыграла жалость к своему волку, что останется опять один и будет скучать по своей вселенной. Нет, бред, первое подходило намного лучше. Месть и желание доказать, что Эл ничего не значит в юнговой жизни, он не нужен, лишний. Сделать больно этому парню, даже не говоря тому об этом. Пусть сам узнает, расстроится и ошпарится от режущей глаза правды. Бесполезная бумажка, которую выкинуть в урну и пойти со спокойной душой дальше, потому что какая к черту свадьба с Саммерсоном?! Это смешно! А какие у них дети будут ебнутые умники или заторможенные дебилы? Не дай боги вообще о таком думать.
— Как вкусно пахнет, — внезапно произнес Чонгук, заходя в двери и целуя недотрогу в макушку. Волосы влажные, уже примерил костюм, в котором поедет завтра. Рубашка, штаны, золотые запонки… — Ты умница, мелочь.
Юнги хихикает, поправляя халатик, и ставит тарелку перед только что севшим за стол парнем.
— Я не люблю готовить, но для тебя готов изменить привычки, — пожимает плечами, кусая губу, и садится за стол. Это правда. С Чонгуком он старается быть всегда честным.
— Тогда, за нашу встречу, язва, — хмыкает Чон и отпивает красного вина.
Мин смотрит за тем, как глоток за глотком делает его персональный мир, понимает, что пути назад уже нет, незаметно глядит на две открытые бутылки и молится, чтобы в пьяном порыве не перепутать их самому и не глотнуть лишнего. Прости, любимый, но так нужно.
Чонгук поглаживает щеку и нежно целует Юнги, который сидит на его коленях и глядит так невинно, но одновременно с диким огоньком желания. Они пьяны вдвоем, ненормальные, ничего не соображающие, сумасшедшие. Мальчишка прикусывает губу и отстраняется, мужчина смотрит на него затуманено, следя за каждым движением, улыбается, когда Юн вертит задницей перед ним. Тянет медленно завязки на халате и тот легким шёлком спадает с плеч. Поворачивается, крутится вокруг своей оси, слегка покачиваясь и хихикая. Юнги голый, уязвимый и горячий. От него пахнет ромашками, зелеными яблоками, вином. Руки блуждают по телу, оттягивают соски и Юн пятиться, садясь на стол и ерзая попкой по стеклянной поверхности. Оставляет ягодицами пятна смазки и поскуливает от нетерпения. Чон приподнимает бровь, хрипло смеется и сдирает с себя рубашку, бросая на пол.
— «Юнгиша, я приехал», — звякает телефон около стоящего бокала с недопитым красным.
Юнги, не отрывая взгляда от своей вселенной, берет гаджет, ничего не понимая, прочитывает в уведомлениях и не успевает хоть что-то сделать, как Чонгук подлетает, опрокидывая стул, что падает с гулким стуком, выхватывает из рук телефон и кидает на пол так, что стекло трескается, а вибрация становится еще отвратительнее.
— «Что случилось?»
— «Все в порядке?»
— «Мне подняться?»
Чонгук будто озверел, потому что увидел краем глаза сообщения от Элиота и, когда звуки продолжились, схватил бокал, смотря прямо в глаза Юна, и, бросив, попал точно в цель. Мужчина волком рычит и кидается на губы мальчишки, который сразу же обхватывает руками шею, тянет на себя, цепляясь пальцами за волосы и выдыхая в поцелуй остатками мятной конфеты, что жевал до этого.
Не думать ни о чем — просто любить тебя.
— Хочу тебя, — шепчет Мин, ойкает от укусов и откидывает голову, позволяя пометить себе шею и ключицы.
Алкоголь смешанный с виагрой невероятно возбуждают. Мужчина, расстегивает ремень и вытягивая из шлевок, бьет по бедру, вызывая дикий безумно сладкий вскрик. Мальчишка проходится пальцами по краснеющий полосе и шумно втягивает воздух, наблюдая из-под челки за тем, как Чонгук мучается со штанами и боксерами. Заканчивает с одеждой и подходит ближе, хватает за подбородок, не позволяя отстраниться, и шепчет:
— Я солгал тебе, — целует, врывается языком, заставляя выгибаться, стонать в поцелуй и наслаждаться. — Я безумно хочу тебя тоже.
Юн действительно в этот раз перебрал, чтобы ничего не чувствовать, только жар его тела, его рук. Ничего не помнить и говорить люблю столько раз сколько закричит его раненое сердце. Волк преклоняется перед силой Чонгука, перед его карими глазами, перед улыбкой и тихими стонами, которые он подавляет в рычании. Чоновы руки большие и захватывают миновские ладони полностью. Юни пальчиками хватается за его, переплетает их и мурчит, как-то громко и неестественно.
— Блять, — ругается Чонгук, зацеловывает шею и вгрызается в нежную кожу, оставляя пятна.
Он давно хотел по любви, признаться в том, что все это показуха, что он действительно скучал, а вот этот долбаный мальчишка споил его, да еще и подсыпал возбудитель. Чон шумно вдыхает, вторая рука поглаживает дырочку, заставляя Юна извиваться, но после одного рыка тихо скулить пожалуйста. Невоспитанный, шумный, непокорный, вольный ребенок. Чонгук именно такого всегда любил, всегда хотел, с самого детства воображал, что они поженятся и тогда он точно заткнет крошку, каждый день будет трахать и учить как правильно обращаться к папочке, как правильно свой ротик открывать — не грубить, не перечить, не делать ничего из-за чего можно точно огрести по шапке от других парней. Юнги постоянно нарывается, язвит, кусается, но с ним почему-то становится ласковым, покорным и мягким. Играет ведь, но ничего, сегодня Чонгук покажет, как правильно вести себя.
Юнги держится в сознании только благодаря рукам Чонгука. Готов свалится со стола прямо сейчас из-за перевозбуждения. Он весь течет, там горит и хочется уже хоть что-нибудь с этим сделать. Мальчишка обезумел от Чона, ничего не стесняется, ничего не скрывает, ни эмоции, ни свое тело, потому что пьян и счастлив, что перед ним он. Ему абсолютно насрать, что под окнами Элиот стоит и пишет на поломанный телефон, волнения выписывает. Если бы мог, поднялся бы, а не спрашивал разрешения, захотел бы смог и дверь взломать, но ему постоянно все нужно говорить. Плевать, сейчас так плевать, потому что перед ним не долбаный Эл, а именно тот которого так хотелось до дрожи в коленях, до сорванного от истерик голоса и до исполосованных рук. В данный момент его целует Чонгук, отметки оставляет Чонгук и трахать его будет тоже Чонгук. Личная вселенная.
Чон не оставляет живого места на плечах, шее, ключицах, но себя трогать не позволяет и после очередного облизывания его шеи, сдергивает Юнги со стола, шлепает по заднице и нагибает, заставляя животом упереться в стекло. Коленом раздвигает ноги и опускается к дырочке. Руками проводит по двум сладким половинкам, кусает и языком проникает, вылизывает. Юн лбом чуть ли не бьется, пальцами хватается за противоположный край стола и всхлипывает. Он весь вспотел, ножки трясутся, а Чон только дразнится.
— Чонгу, — стонет протяжно, дрожит, когда пальцы проникают внутрь и входят полностью вместе со всеми кольцами, что носит мужчина. Они царапают нежные стенки, заставляют извиваться и вскрикивать от резких движений.
— Что? — улыбается, продолжая усиленно трахать пальцами, наклоняется, чтобы слышать приглушенный крик.
Я чертов девственник…
— Пожалуйста, я прошу тебя, — пальцы выскальзывают из горячей дырочки, Чонгук отстраняется и присаживаясь, дует туда, гладит, но не входит лишь краешком, подушечкой пальца иногда дотрагивается.
…К черту!
— Ответь мне на один вопросик, — рычит, поднимаясь и хватая Юнги за горло, приподнимает, заставляет запрокинуть голову и судорожно пальчики на ножках поджать от возбуждения и нехватки воздуха.
Чонгук весь вспотевший, растрепанный, горячий и сердце учащается, зрачки расширяются от того, кто перед ним стоит, от того, как он дышит. Юнги смотрит затуманено, кусает губу за что отхватывает два шлепка и дрожит. Чоновы пальцы сжимаются на горле сильнее, и мальчишка выдавливает:
— Хорошо…
Что угодно… Я сделаю для тебя что угодно…
— Кто тебя трахает? — слегка ослабляя хватку, опаляет жарким дыханием загривок, прикусывает мочку уха, заставляя кожу покрыться мурашками.
— Ты, — выдыхает, судорожно сглатывает от горящих диких глаз. — Чон Чонгук! — вскрикивает от того, как член входит только наполовину и не двигается. Хнычет и пытается сам, но мужчина доминирует и не позволяет вольности.
— Правильно, котик, — шипит и, отпуская Юнги, входит до упора, быстро, жестко, с больным шлепком, так, что у Юна звезды перед глазами появляются. Мальчишка ртом воздух заглатывает и сразу же выпускает с громким криком, что на всю кухню раздается. Как будто он и был тем самым бокалом, что звоном разбился о пол, выпуская наружу красное, сладкое вино.
— Не Элиот сейчас тебя нагибает, не тот парень с общаги, не староста и не долбаный иностранец, с которым ты флиртуешь каждое утро, — злится, вдалбливается в хрупкое тело и, наваливаясь на спину, переплетает пальцы, заставляя отпустить проклятый стол. Откуда. Он. Узнал? Держаться можно только за него, кричать можно только для него, кончать только от него. — Запомни, пушистик, тебя трахаю только я. Здесь и сейчас. Везде и постоянно, понял?
Юнги стонет от зубов Чонгука, от его жаркого живота, что прижался сейчас к его спине и только от представления восьми ровных кубиков хочется кончить. Верещит от того, как входит глубоко член, задевая все нужные точки, никто бы так не смог кроме него. Трясется, шипит, вжимается сильнее и хрипит, понимая, что сорвал голосовые связки.
— Да, папочка, — сладко и волк внутри задыхается от преданности, от нежности, от безумной любви. — Только Чонгук, — понимает, что сейчас кончит. Сжимает внутри член от чего Чонгу, закатывая глаза, гортанно стонет, целуя сразу же загривок и затыкая себя. — Мое тело и душа принадлежат тебе, — продолжает. Чон приподнимается, размашисто двигается и ускоряется, откидывая голову назад. Юнги едва ли может говорить от такого, его тело трясется и после того, как член дергается он, кончая, орет:
— Только Чон Чонгуку!
Я глотал его слова как воздух, хватался за выступ, стараясь держаться и не падать, а также с каждым чувственным поцелуем, вздохом у шеи и взглядом сгорал. Заживо горел в душе. Мне нужны были его действия, его касания, он сам… В общем и конкретном. Я видел в этот момент его и жил. Надеясь, что это будет продолжаться бесконечно.
Обессиленно падает на стол, содрогаясь всем телом. Чонгук продолжает входить снова и снова в податливое, ослабленное после долгих ласк тело, кончает, быстро выходя из Юнги, стискивая пальцами бока до синяков и рыча оглушительно, так, что Юн хрипит:
— Люблю тебя, Чон Чонгук. Люблю. Люблю. Люблю.
— А ты знал, что если говорить много раз люблю, то это обесценивается, — тяжело дышит мужчина, хватает полотенце и вытирает с юнговой спины сперму, обтирает себя и выкидывает грязную вещь в общий беспорядок. — Лучше помолчи.
Его (Мина) будто не слышат. Не слушают. Не хотят слышать.
Я не видел конца лишь настоящее, лишь сейчас и в данный момент. Мне было так хорошо с тобой.
— Я просто не хочу терять время, каждую минуту и секунду, в которую могу сказать, что люблю тебя и скучаю, — поднимается, еле стоит на трясущихся ногах, разворачивается и опираясь на стол, смотрит в карие.
Чон рассматривает свою работу, глядит на то, как Юнги снова облизывает и кусает губы, ежится от влажного холодного стеклянного стола и трясется. Смотрит как его коленки подрагивают, как расцвела полоса от ремня на бедре, как засосы начинают проявляться большими красными пятнами по всему телу. Член дергается и снова твердеет от одного только взмаха ресниц, от выпирающих ключиц, от молочной кожи, покрытой синяками. Чудесное затраханное личное искусство.
— Блять, — тянет Чонгук, хватает за руку Юнги, дергая на себя и целуя в губы. — Продолжим, — не спрашивает, констатирует и тащит мальчишку в спальню.
Юнги не сопротивляется, спотыкается о сваленные вещи, еле перебирая ногами, глубоко дышит и понимает, что чертов возбудитель был лишний, да еще и в таких количествах, но мысли трахаться всю ночь нисколько не пугают. Его кидают куклой на кровать, вдавливают в подушки и, выставляя задницу, входят снова. Он смотрит на сильные большие руки, что сжимают простыни около его головы, чувствует, как Чонгук заполняет его полностью и, если честно говорить, ничего не понимает. Шепчет слова любви, орет имя своей вселенной, своего демона, иконы и кончает заново, не чувствуя тела, ног лишь волка, что с ума сходит и с каждым вздохом Чона, еще безумнее становится.
Чонгук продолжает жестко, меняет темпы и не может насытиться. Волк Юнги довольный, опьяненный только Чонгуку преклоняющийся и тот это понимает. Мужчина зацеловывает тело, руками все изучает, оставляя отметины и, когда в дверь звонят, слетает с катушек. Втрахивает сильнее, заставляя Юнги орать из последних сил, хрипеть и закашливаться от нехватки воздуха, от того, как рука оборачивается вокруг горла, сжимает, выдавливая последние звуки.
Я выл, молился, радовался и откидывал голову, безумно крича, чтобы он продолжал и никогда не останавливался.
Они не выключили свет на кухне, а в спальне горит светильник, но от этого внутри все еще сильнее разгорается. Чонгук видит Юнги всего и полностью, а Юну наконец разрешают перевернуться, вглядеться в сведенные брови, пьяные глаза, взмокшую челку и ведь мальчишка зараза такая успевает куснуть в район плеча, но не сильно остатками сознания понимая, что Чону может влететь за это. Ногами обхватывает торс, прижимается ближе и на ухо молится, упрашивает не останавливаться, потому что хорошо, потому что с Чонгуком по-другому не бывает. Звонки стихают, как и дикие крики Юнги, что теперь без задних ног в обнимку с мужчиной спит, пуская слюни и сквозь завесу сна не перестает шептать проклятое люблю.
Юнги просыпается весь разбитый, но такой счастливый. Шарит руками по еле теплой половинке и не находит горячего тела. Распахивает глаза, садясь на кровати и морщась от новых ощущений. Вскакивает и накидывает на плечи рубашку, что валялась уже какую неделю на этом стуле, любимые тапочки и вылетает поспешно из комнаты.
— Чонгу, ты где? — зовет и, заходя на кухню, облегченно для себя вздыхает.
— Что хотел? — холодно бросает мужчина, допивая какую-то бурду в стакане, похожую на полезный напиток, который делают из шпината, салата и другой ерунды. Юн фыркает и охает от хаоса на кухне.
Весь стол заляпан белесой жидкостью, сейчас уже высохшей, но все же. Стул один валяется на полу, который Чон не удосужился поднять, хоть и сидел на другом. Одежда, осколки бокала, грязный миксер и разбросанные продукты на столешнице. Не закрытый чайник, который так и не вскипел, бутылка с вытекшим на пол вином нашла себе место около цветка.
— Боги, какой беспорядок, — восклицает мальчишка и кидается к разбитому телефону, из которого вытекают остатки красного, режется о стекло пальчиком и пытается нажать на кнопку, но все бесполезно. — Черт, телефон, — вздыхает и точным броском кидает в урну. Уже не починить. Морщиться от хруста под ногами, благо любимые тапочки имеют толстую подошву и осколки не могут впиться в ноги. — Ты куда? — обращает наконец внимание на Чонгука, посасывая порезанный пальчик.
Не уезжай. Не уезжай. Не уезжай.
У Чонгука влажные волосы, выглаженная рубашка и брюки аналогично приведены в приличный вид. Мин, поднимает стул, садится и смотрит на дорогие часы Чона, замечая всего четыре утра, приподнимает брови вопросительно глядя на мужчину, а тот раздраженно бросает:
— Ты блять понимаешь вообще что сделал?
— Что? — Юнги растерян, прикусывает губу и ерошит волосы, из-под челки глядя на Чона.
— Споил меня, так еще и что-то подсыпал! — сокрушается Чонгук, встает, смотря на время, шарится в шкафчиках и достает упаковку обезболивающего. — Придурок, у меня рейс через два часа!
— Ты не останешься? — а внутри от резких фраз все рушится будто песочный замок высыхает и рассыпается в некрасивую кучку.
Я просчитался… Идиот!
— Издеваешься надо мной? — вопросом на вопрос, повышая голос, и Юн весь сжимается, волк скулит, плачет, но мальчишка не слушает его, не хочет раньше времени рыдать и верить в худшее. Не позволит.
— Я думал…
— Вот именно думать ты так и не научился, — огрызается, запивая таблетку водой. Подходит вплотную к сжавшемуся ребенку и с силой тыкает в лоб пальцем. — Тебе с самого детства что-нибудь да прилетало сюда видимо со временем все-таки отшибло самую главную функцию твоего мозга.
Слова больные, но Юнги никогда не обращал на такое внимания, научился, но теперь не может стерпеть, потому что Чонгук их говорит, Чонгук больно делает. Не глупые одноклассники, мать или бывшие друзья, а он.
— За что ты так со мной? потому что заслужил… — не хочет слышать ответа, говорит просто так и смотрит не на мужчину, куда-то в район живота, не поднимая головы, потому что понимает, что лишь встретится с глазами, в которых лед застыл, а за ним чернота непроглядная, такая же холодная как во снах Юнги. Большего не получит. — Я ведь люблю тебя, — выдавливает и вздрагивает от смеха.
Чонгук осматривает сжавшийся комочек, голые ноги и плохо застегнутую рубашку, где синяками проглядываются вчерашние отметины. Смотрит на фиолетовые запястья, отчетливо проступающий такой же цвет на бедрах и лодыжках.
— А может я тебя вообще никогда не любил, Юнги, — приподнимает за подбородок и насмешливо смотрит на Мина, у которого на ресницах капли слез застыли. Отпускает и поправляет рубашку, продолжая взглядом голые коленки пожирать и эмоции мальчишки ловить, каждый всхлип, вздох и вздрагивание. — Номер карты и модель телефона скинешь на этот номер, — хватает ручку с полки, руку Мина и пишет огромными уродливыми цифрами прямо до самого локтя номер. — Менеджер оплатит все убытки.
Юн дергает рукой, смотрит мокрыми глазами на испачканную в пасте кожу и, загоняя влагу обратно, хватает положенную ручку на стол и, вскакивая на ноги, кидает в спину Чонгуку, что направился в коридор. Ненавижу, но так люблю.
— Мне не нужны твои деньги! — кричит, топает ногой и с опаской глядит, как Чон разворачиваясь, скрещивает руки и ухмыляется с такого мальчишки. Ощетинившийся, униженный, обиженный и уязвимый.
— Ах, простите, бедняк не может помогать богатому, — кланяется как в кино и смеется, обнажая зубы и смотря на Юна как дикий зверь на добычу.
— Чонгук, прекрати, — стоит на месте, не двигается, не видит ничего кроме него. Юнги задыхается, хочется на колени встать перед ним, молить о прощении, о словах, сказанных ранее. — Это все в прошлом…
«Пожалуйста, я прошу тебя, прости», — не может выдавить из себя, гордый до сих пор, но кажется Чонгук ломает это, на пазлы, на кубики, на детальки из лего разбирает.
Чертова гордость, да пропади она пропадом.
— Правильно Юнги, — кивает, смотрит прямо в глаза без намека на веселье, на прощение. — Все в прошлом, собственно, как и ты.
Дверь закрывается за ним и Чонгук не видит, как Юнги рассыпается на осколки, как трещит снова его душа и только дикие нечеловеческие вопли словно раскат грома слышаться в глубине квартиры.
Юн хватает проклятую ручку, тетрадь по математике с несделанной домашкой, что валялась раскрытой под столом и казалась такой ненужной со вчерашнего вечера. И пишет черной гелевой, что дрожит в руке неестественно сильно, не позволяет выводить ровные буквы, соединять в предложения «Я думал все забудется. Чистый лист. Я впервые показал себя настоящего. Не хочу об этом думать. Не хочу говорить. Хочу забыть, как страшный сон. Начать жить заново, отпустив все обиды и боль, но не могу. Ненавижу всех. Ненавижу…» — воет, задыхается, мочит тетрадь и перед глазами все расплывается. Падает на пол, позволяя осколкам стекла впиться в колени, поранить, пустить кровь. Несмотря на это продолжает, остановится не может. — «Его слова разбили меня, вернули в тёмную комнату с колючей проволокой и множеством замков, где я не могу мечтать и прижаться к его теплой груди, поговорить, посмеяться, поцеловать и чувствовать себя в безопасности. Не могу дотянуться до тебя, дотронуться. Мне снова придется обрабатывать и сшивать эти огромные кровоточащие раны на груди, зализывать годами и снова удерживать своего волка внутри, чтобы он не сорвался и не разорвал меня изнутри в клочья. Я никогда бы не подумал, что ты тоже умеешь причинять боль…».
— Дурак, я снова не попросил у него прощения за все, что сделал… — шепчет и, расцарапывая ладони, мажет тетрадь кровью, садится ближе к стене, обхватывая себя руками, обнимая и беззвучно крича в пустоту. Люблю и ненавижу.
Волк сорвал голос почти задохнулся от юнговой петли и прекратил дергаться. Юнги добил.
