J1437K~

      Они болтают с Хлоей рано утром по телефону. Подруга приболела и сегодня в университете точно не появится, Мин расстроился, но ничего не сказал. Куда уж этой девчонке с температурой под тридцать девять сидеть на парах и слушать бесполезного философа, а также экономика, английский и дополнительные по китайскому. Хлоя конечно любила последнюю пару, но сейчас мальчишка убедил, что сходит за нее и напишет лекцию, чтобы она потом выучила это. Конечно, он ни черта не понимал в этом языке, но ради подружки грех не постараться выводить эти непонятные слоги, слова и буквы. Чертовы иероглифы!       В университете все как обычно. Пары скучные, а на перерывах Юн играет в стрелялки, лежа на парте головой и пытаясь хоть как-то себя развеселить. Староста — Марки Андерсон залетает в аудиторию, бросает на парту портфель и, включив компьютер, подлетает к Юнги. Ах да, у них же сейчас программирование, на котором мальчишка собирался ничего не делать, но раз Марк проявляет такой интерес и по глазам видно, что хочет развеселить грустную моську, то нужно заняться делами, чтобы не давать повода щекотать себя, обнимать, трепать по волосам и нарушать личное пространство любыми доступными способами.       — Че грустный опять? — ущипнув за щеку, спросил парень, показывая белоснежную улыбку с выбитым зубом, который потерял в какой-то драке за зданием универа. Не поделили они вроде электронку, но это уже слухи. Мин точно не знает. — Пошли лучше я тебе нового одногруппника покажу из нашей второй группы. Он приехал из другого города.       — Не хочется, да и времени осталось пять минут, — пожимает плечами Юнги и, отлепляя свою тушу, заставляет себя сесть прямо, отодвинуться от гиперактивного старосты и прокашляться.       — Убедил, пойдем на следующем перерыве в столовку, там и познакомлю, — Марк хлопает мальчишку по плечу, треплет по волосам и вроде как уходит за компьютер.       Волк в душе вспоминает, что его никогда и никто не видел грустным в университете и мальчишка, натягивая маску радости, выключает телефон. Приподнимает голову, осматривая аудиторию, отмечает, что Элиот опять спит, парни о чем-то там говорят в сторонке, а девчонок на горизонте не видно, потому что скорее всего опять они опоздают со своими обсуждениями в туалете: стрингов, ногтей и мужиков. Мин через силу поднимается и подходит к Андерсону, а затем толкает его стул так, что парень катится в другой конец аудитории под громкое «блять, ну Юна!». Мин смеется, а затем садится на свой стул, и пролетает намеченную дистанцию на коне даже быстрее, чем было запланировано. Он ойкает, когда врезается в Марка и они словно два лося заваливаются друг на друга, падая на задницы и накрываясь этими стульями. Да и слова «словно» и «будто» не подойдут, смотря на этих двоих тут можно со стопроцентной уверенностью сказать, что они два конченных идиота.       — Да какого Юнги, — возмущается староста, ржет и пытается выпутаться из-под юнова тела, которое прилипло к парню, а цепкие ловкие пальчики щекотали бока.       — Это месть моя и она будет страшна, — улыбается Мин и продолжает щипать через желтую толстовку Марка.       Преподаватель откашливается и две пары глаз устремляются на него. Юнги сразу же подрывается с места, поднимает свой стул и поспешно уходит на свое место под осуждающий прищуренный взгляд Элиота, а Андерсон, развалившись на полу, кричит вдогонку:       — Зая, а как же мы? — хихикает, а Мин пытается сдержать вырывающийся смешок. — У меня теперь болит спина и жопа вдобавок.       Преподаватель, молодая девушка, закатывает глаза и помогает встать старосте. Улыбается и совсем не злится. Именно такую реакцию и ожидает всегда Юнги, когда придумывает что-то безумное, чтобы никому не было обидно или кто-то выглядел глупо. Конечно, они валялись как дураки, но никому же не хотелось плакать.       Теперь следует очень скучная лекция, где максимум как можно себя развлечь это кидать мемы в беседу. Мин общается с Хлоей, которая уже написала ему несколько сообщений. О Намджуне, о Третьяковке, о концерте, о их фильме, который айдолы снимают сейчас и на который друзья обязательно должны сходить. Мальчишка не сомневается, что девушка вытащит где-то билеты на самые первые ряды и они попадут на премьеру, где вроде как по слухам должны находится сами исполнители. Боги, если Юнги увидит там Чонгука смотрящего свой же фильм с попкорном, газировкой и чем-нибудь до безобразия вредным, то умрет на месте сразу же. Ну это же чудеса.       Время летит за перепиской достаточно быстро, и он даже не успевает сообразить, как Марк тащит его за руку в столовую, прихватив миновский портфель и повесив себе на плечо.       — Так кто говоришь к нам перевелся? — интересуется Мин, чтобы не выглядеть грустным чмом, которому на все плевать.       — Этот парень приехал из Сан-Диего. Вроде как не понравился сам университет, и он решил учится тут на той же специальности, — с умным лицом поделился Марки и Юнги кивнул. Будто его это блять волнует сейчас, но так и быть нужно знакомится. — Этот пацан ничего такой, солидный, видный, умный и его перевели во вторую группу к нам.       — Как зовут? — перехватывая свой портфель из рук парня, спрашивает мальчишка и зрачки расширяются от того, кто перед ним встает.       — Это он, — кивает староста, беря поднос и идя за едой, а Юни остается стоять перед очень знакомым незнакомцем. Тот выше его на две головы, шире, сильнее. У него выглаженный пиджак, рубашка, брюки, галстук как бы идеальный, но… Ебаный в рот, по-другому не скажешь. Что за пиздец перед ним?       — Саймон Граймс, приятно познакомиться, Мин Юнги, — тот берет в свою огромную ладонь его маленькую ручку, жмет и идет вслед за Марком.       Они сидят за одним столом. Андерсон рассказывает что-то опять про своих бомжей, кошек, деревья и дерьмо, запихивая параллельно в рот котлету, пюре и запивая это все чаем. Сай смеется с этого, с дебильных шуток, поедая заказную еду из Клаба, а Юнги сидит как на иголках, крутит в руках упаковку сока и не может проглотить и глотка.       — Покажешь мне университет? — спрашивает Сай, а Мин ослепительно улыбается.       — Университет построен в 1990 году, круговым образом и наш корпус единственный, где этажи с номерами кабинетов совпадают, а не раскиданы как попало, — хихикает с лица Марка и, прикусывая губу, морщит носик. — Здесь все довольно просто, везде есть указатели, а также наш университет оснащен современным электронным оборудованием и на первом этаже есть 3D карта.       — Ого, — удивляется парень, староста продолжает смотреть на Мина странным взглядом, а мальчишка молит себя не трястись. — Ты много знаешь.       — Не так много как хотелось бы, а теперь прошу простить, — он встает, шутливо кланяется, смотря краем глаза на телефон. — Мне звонят. Я должен пойти.       Юнги, хватая портфель, зайцем выпрыгивает из столовой, скидывая звонок, забегает в туалет и, закрывая дверь, опускается на крышку трона, громко начиная рыдать. Черт. Черт. Черт! Что он тут забыл? Что? Трясущимися руками открывает заметки: «Ты говорил:       — Ты справишься!       Когда я хотел умереть снова и снова. Я рассуждал на тему жизни, но ты постоянно говорил мне, что я лучший, что все будет у нас хорошо, все те, кто причиняли боль, вызывали слезы все они уйдут, им будет больно, они будут страдать, но не я. Ты говорил мне, что я буду сильным и смелым, все смогу преодолеть и я верил. Я верил твоим словам и делал это.       Все кончено…       Нет правда, какой смысл твоих слов если все идет через жопу? Многие говорят такие вещи, которые обижают, кричат, заставляют делать что-то, что не нравится. Они все против меня и знаешь…       Все это отгораживает меня от тебя. Они поставили стену с проволокой, а я не могу выбраться и прийти к тебе. Ты не можешь меня защитить, угас прямо передо мной, в моих глазах, а я забыл тебя. Прости, подвел. Ты всегда мне говорил идти до конца, несмотря ни на что, ни на какие трудности, а я запнулся, упал, разодрал коленки и больше не смог подняться.       Смешно получается…       Замок, стена, решётка, клетка,       Поводок, ошейник, ключ.       Прости, родной, я тут останусь       К тебе я больше не вернусь.       Они пытали, заточили и стены белые кругом,       Я потерял источник веры, ты вмиг угас, прости, потом.       Сейчас бежать мне надо снова, не вспоминая о тебе, ведь после нашей сильной ссоры я очутился в пустоте.       Я плачу ночью и вздыхаю, держу в горячих пальцах плед и никогда не забываю, как ты любил меня в ответ.»       И Юнги встает. Вытирает слезы, загоняет истерику словно непослушного малыша в комнату, запирает, ударяет волка наотмашь, приказывая заткнуться, и выходит. Открывает с ноги дверь, закидывая портфель на плечо, и подходит к зеркалу, чтобы умыться, как в туалет заходит кто-то.       — Кто-то звонил, милый? — слышится голос от которого все внутри переворачивается, волосы дыбом встают на затылке и Юн разворачивается резко, почти садясь на раковину, ведь Саймон своим телом забирает все свободное пространство. — Настолько важно, что нужно было сразу уйти? А?       Мальчишка хлопает ресницами, ничего не говорит и смотрит прямо в глаза. Никогда так не делал, а тут молнии метает в напротив щурившиеся подозрительные серые изумруды. Сука! Мин просто так не сдастся, утрет нос этому амбалу. Вымахал, расширился, что скоро грудью сносить будет косяки в проемах, но хрен там он сдвинет Юнги.       — Что соскучился? — ладонь ударяет по бедру так, что через джинсы начинают жечь чужие отпечатки. — Если в первый раз не получилось, не думай, что я отступил сейчас, — скалится, а мелочь сглатывает и зло зыркает. — Че молчишь, блядь? Язык откусил или понял кому сосать должен был всегда?       Внутри все бурлит и ломается. Робость переламывается с хрустом, трещит и Юнги, резво вытащив перцовый баллончик, брызгает в лицо. Пинает промеж ног так, что Сай сгибается пополам, а затем Юнги метит в коленную чашку отчего парень лбом прикладывается об умывальник.       — Ты охуел совсем? — орет на весь толчок Граймс, корчась, а Юнги выплевывает со всей своей ненавистью, жестко и холодно:       — Пошел нахуй, ублюдок! — рычит его волк, скалится, хозяина защищает. — Не смей ко мне вообще подходить, звонить и писать. Только если это не будет сообщением о твоей смерти.       — Думаешь он вернется? — смеется Саймон, протирая лицо водой и промаргиваясь. — Наивный идиот! Этот мудила грезил своей мечтой, о которой ты не знал и ему было срать на тебя.       — Заткнись! — истерично визжит Юнги. — Ты лжешь!       Ау, а слова и правда очень больно могут сделать.       — Правда режет слух? — усмехается, прокашливаясь и опираясь об тумбу. Потирает бедро в которое отдает после удара тянущей болью. Чертов щенок! — Будешь со мной — получишь все, выберешь его — гореть тебе в аду, сучка.       — Даже если так, он трахает сто процентов лучше, — прикусывает губу и фыркает, морща нос от того, как корчится от злости лицо обидчика. С козырей пошел. Так его. — Правда режет слух?       — Котенок коготки показывает, — улыбается, обнажая зубы и проводя языком по верхнему белоснежному ряду. — А если обломаю?       — Тогда я буду до последнего когтя драть тебе глотку, — победно разводит руками, показывая, что разговор окончен и уходит, захлопывая дверь.       Он победил. Он смог, а все, потому что Чонгук сказал «Представь, что сзади буду я с мечом и никогда не бойся». За ним гора, за ним рыцарь любимый, который стоял с сверкающими уничтожающими глазами, за ним зверь. Сила не в оружии, сила в пуле в нем, а у Юнги пуля его больной измотанный волк, который может, разозлившись, сожрать всех без разбора, извозить в грязи и, наступив на горло, задушить. Саймон на самом деле очень опасный и если одну битву он проиграл, то не войну и нужно быть осторожным. Юнги кивает сам себе и с серьезным лицом заходит на последнюю пару. Сейчас нужно будет конспектировать китайский подруги и хоть что-нибудь понять, чтобы объяснить. И вот почему она не может попросить тех ребят с кем ходит сюда, а не бедного мальчишку, который в шоке от этих ваших иероглифов.       На улице хорошо после душной аудитории. Он бредет по улице к дому Хлои, чтобы отдать исписанные листочки, немного поговорить, передать шоколадки, печенье, апельсины и манговый сок в виде подарка, чтобы поскорее поправлялась и не кидала его так надолго. Конечно, день он пережил, а завтра будут выходные, ну, а если бы это был понедельник. Что прикажите делать? Юни загнулся бы точно.       Хлоя слегка похудела даже, с трудом призналась, что не ела целый день из-за больного горла, а Юни смачно шлепнул ее по заднице и отправил в кровать. Нечего тут разгуливать босыми ногами по холодному полу. Приготовил чай с мятой, разложил аккуратно печенье на тарелку и понес все в спальню пока Хлоя устраивалась, копошилась в одеяле и бурчала что-то про то, что тут применяется рукоприкладство.       — Как в университете? — спрашивает будто не замечает по виду Мина, что все не очень хорошо, хуево даже можно сказать.       — Более-менее, — пожимает неоднозначно плечами, пытаясь отвертеться от пронзающего насквозь взгляда. О Боги. На самом деле скрывать не было смысла, да и подруга точно поможет в его проблеме. — А еще к нам перевелся новый ученик во вторую группу, и я с ним жестко посрался в туалете…       — Реально? А почему? Что случилось? Он приставал? — затараторила, трещетка хренова. Юнги улыбнулся, расслабляясь и позволяя себе принять позу словно он находится у себя дома.       Он рассказывает все с самого начала. Как они с Марком пошли в столовку, как его познакомили с парнем приехавшим из Сан-Диего, а они уже были знакомы и расстались в прошлый раз не на самой звучной ноте, хотя и этот раз удачным назвать нельзя. Юнги фыркает, кривляется, шипит, обзывается, материт, переводя режим в голове на себя настоящего.       — И я этого Саймона Граймса назвал чертовым ублюдком, — смотрит на вытянутое лицо Хлои, что склонила голову набок и что-то обдумывала.       — Прикольно, а как он на это отреагировал? — дергает носиком, отпивает чай из кружки и, засовывая две печенюшки сразу в рот, с усердием начинает жевать.       — До этого я брызнул ему в лицо перцовкой, дал промеж ног и в коленку, а еще он лбом прям об раковину, — делится Юнги, крутя чай в руках и ставя посуду на стол, неловко ежится с того как у подруги буквально крышу сносит.       — Нихуя себе! — восклицает так, что у нее крошки аж летят изо рта. Она закашливается, хрипит, отпивает еще горячей спасительной воды и, плюхаясь на подушку, ржет. — Я хочу это видеть. Ты бьешь парня по яйцам, и он бамс лобешником, — заливается в приступе истерики, хохочет и резко садится на кровати. — Теперь я хочу поскорее поправится и увидеть этого черта, кто смеет обижать и оскорблять ангелочка, сама ему может даже врежу.       — Он выше и шире меня, — сомневается Юнги и хихикает, представляя как Хлоя будет прыгать и пытаться ему зарядить хотя бы пощечину.       — Вот кабан, — и Юнги, не сдерживаясь, смеется вместе с ней. Омо, она самая лучшая девушка, что может быть. — Кстати, какие блюда ты знаешь из кабаньих яиц.       — Фу, Хлоя, — а та кривляется и уже ищет что-то в своем телефоне. Дурочка. Любимая дурочка.       Они общаются еще немного пока Юнги не спохватывается, глядя на время. Автобусы достаточно рано перестают ходить и Мину немного не хочется морозить жопу в своих укороченных красивых белых джинсах. Подруга долго обнимает друга, но расстаются они только тогда, когда мама Хлои возвращается домой, чтобы выслушать советы мальчишки о том, что Эванс лучше всего надевать теплые носочки и лежать в кровати, не вставая, а также кушать супчик и поправляться скорее. Мама усмехнулась, чмокнула Юни в щеку и пожелала хорошего вечера.       Выйдя на улицу почему-то снова наваливается какая-то тоска и в груди стягивается неприятный комок. Он идет в тишине, не замечая вокруг людей, и думает о том, что уже не успеет на автобус, нужно будет снова готовить что-то на ужин, а также как же он скучает по тому, что было раньше.       В блокноте холодными пальцами выводится окончание той записи, что он не закончил днем, сидя на крышке туалета и рыдая: «Я действительно бездарность. Эгоист. Ни на что не способный и никому не нужный. В меня никто не верит кроме Хлои и всем на меня плевать кроме Хлои и мамы. Я никто. Я не живу, а просто существую…»       — «Как ты?» — пишет Элиот и сообщение вылазит на экран уродливым прямоугольником, который видеть в этот поганый вечер совсем не хочется.       Юнги не обращает внимания, сжимает кулаки и бредет к ближайшему алкомаркету. Ему срочно понадобилось пиво, а может быть бутылка хорошего вина и, кажется, без этого он точно загнется. Нужно повышать настроение.       — «Я приехал к твоему дому, но у тебя выключен свет, » — приходит минут через двадцать сразу после того, как терминал сообщает об успешном завершении платежной операции.       На самом деле Юна иногда пугает такая точность Элиота. Когда Мину плохо, а волк орет как сумасшедший и просит полить слезы, Саммерсон сразу же пишет «Что случилось?» или «У тебя все хорошо?». Иногда кажется, что этот чертов хакер взломал его телефон и каждый вечер читает про то, что Юнги никому не позволяет видеть, все записи, все изливания души. Он не простит. Не простит за то, что тот и так всегда лезет в его жизнь незаконным путем, а тут если когда-нибудь выяснится что гребаный Эл зашел дальше положенного миновскому волку придет конец.       Юнги не хочет вывозить, показывать, размазывать всю ту грязь, что он хранит в себе и на страницах блокнота. Никто не должен знать прошлое Юнги, а Элиот тем более. И мальчишку тот не сможет вывести своими милыми фразочками на правду, не заставит доверится слащавым речам по типу «Люблю тебя, солнце», «Ты умница» или «Как скажешь, дорогой». Достало, но не мешало одновременно.       — «Напиши мне, я волнуюсь», — гудит телефон, а Юн открывает в этот момент бутылку Каберне Совиньон, усаживается задницей на холодную чуть влажную скамейку на площади и смотрит вдаль.       Ему все равно, что Элиот сейчас торчит у него под окнами его квартиры. Плевать, пусть мерзнет, переживает и вообще делает что хочет, потому что Мин не зависит от него. Он сидит, делает первые два глотка, морщится и улыбается, когда включаются экраны с рекламой предстоящего фильма от Третьяковки. Там Чонгук такой яркий, красивый. Юнги буквально умирает, боится потерять глазами мелькающую картинку, боится, что он не услышит его слов, не увидит действий будто сейчас Чон пропадет, исчезнет, сотрется, оставит, бросит и не вернется.       Люди торопятся куда-то, бегут домой к родным, к семье, любимым детям, а мальчишка, натягивая на лоб черную шапку, чтобы согреться, глотает взглядом движения, каждый шаг словно воздух. Хватается пальцами за скамейку, чтобы не упасть в пропасть, в пучину манящих образов. Чертов Чон Чонгук. Самое время написать еще одну запись, пока он не настолько пьян и соображает достаточно. И он начинает «Если бы в нашем городе сделали огромные экраны с тобой я бы сидел около них и мечтал днями напролёт. До того самого момента пока меня бы не выгнали. Я оградился бы от людей, вообще от всего мира и смотрел только на тебя вечность и еще немного, потому что люблю, потому что ты единственный человек кто значит слишком много для меня и моего сердечка, для слабого волка и моей раненой души, » — слегка усмехается, делает еще пару глотков вина и, сжимаясь в комочек, пишет дальше. — «Ты исцеляешь. Ты делаешь моего зверя сильнее, душу крепче и раны меньше. Оживляешь. Моя любовь словно море, целый океан, что плещется и выходит за берега, переливается за отметку финиш и идёт дальше. Моя любовь окрыляет, моя любовь и куча звёзд. Бесконечный космос. Его начало и конец».       Почему жизнь такая несправедливая штука? Почему Юнги опять больно и глядя на Чонгука не становится легче? Иногда такое бывает, но сейчас это происходит скорее всего потому, что парень находится в этом городе, но ему абсолютно плевать на то, что между ними было. Ему неприятен Мин, ему не хочется разговаривать, перебирать снова и снова в голове тот день. Он забыл и ему легко от этого, а Юнги так и живет с чувством вины на душе и сердце. Прошлое не должно настолько сильно губить, ведь пролетело столько времени, а говорят время лечит. Черта с два оно лечит. Притупляет, да, но не освобождает бедного миновского волка от цепи на шее полностью.       На улице начинает дуть неприятный ветер. Весна точно не радует погодой. Юнги стучит зубами, глотает еще красного и, поджимая губы, дописывает «Мои татуировки и шрамы, что вырезал я ночами, жалуясь на жизнь и понимая, что не смогу без тебя, не смогу без твоего запаха, без твоего тела и души. Я будто наркоман, что каждую минуту хочет забыться, а если не сделает этого, убитый, извивающийся, сжираемый воспоминаниями, слезами и ломкой упадёт безмолвно на колени…».       Проклятый драматизм!       Юнги хочется обнимать себя руками, сжимать до боли в ребрах от того, как больно и тошно там внутри и, может быть, этими объятиями можно попытаться сделать себе легче, но ничего давно уже не помогает. Как обезболивающее, как успокоительное, что приходится пить огромными порциями, чтобы не дрожать при касаниях другого, чтобы не умирать каждый раз от чужого присутствия вместо такого родного и нужного, нежного и трепетного чонгуковского тела в ромашковом поле, запаха хвои, сладких цветов и дыма от костра.       Когда-то Элиот твердил Мину о том, что первое сентября не праздник, он никогда не сможет отмечать его и такие бесполезные дни не имеют для него важности, ценности. У мальчишки негодование от таких слов, хотя тому не понять, он не знает, что в этот день вселенная родилась, все звезды мира собрались над одним домом и устроили бешеный танец на небе, околдовывая, завораживая и ослепляя.       Мин никогда не понимал значение дат, таким местом можно праздник и каждый день устраивать. День пиццы, день черепашек, день каких-нибудь макарон, но у мальчишки самые важные даты, самые значимые числа — все что связано с Чонгуком и Новый год, конечно же День рождения Хлои и Амиэля. Первое он будет праздновать до тех пор, пока боль не утихнет, оставляя его с концами, обесценивая, обнуляя бесполезное первое сентября, делая его глупым днем знаний и не более. Позволит вздохнуть полной грудью, набрать воздуха в лёгкие и не испытывать жжения внутри, не кашлять мёртвыми бабочками и не вспоминать ничего, что связано с ним. Закрыть в памяти, завязать прочным узлом, стереть.       Юнги понимает, что не избавиться от воспоминаний, не сможет перекрыть Чонгука Чонгуком, окунуться полностью и забыть как и всегда, ведь Чон сам ходячие больное воспоминание, поэтому мальчишке никогда не избавиться от собственного, личного круга ада, который пожирает душу, не выпуская из уродливых когтистых лап. Когда это прекратится? Никто не знает. Юн надеется, что скоро.       Бутылка отправляется в урну, штаны извозились в чем-то, а Мин не собирается никуда идти. Саммерсон прекращает писать, а со звонков мальчишка так и не снял блок, поэтому даже если бы и хотел тот бы не смог дозвонится. Да, Юнги определенно доволен собой.       Фонари моргают, люди полностью пропадают и скоро должны выключить эту рекламу, что крутили на протяжении трех часов подряд. Телефон вибрирует и Юнги в раздражении хватает гаджет. Хоть бы не он, кто угодно, но это чмо уже надоело. Пойдет он скоро домой, ляжет спать под легкую музыку и выспится, встав только после обеда. Ну хоть несколько минут спокойствия. Что так сложно?       — «Недотроге пора домой, не детское время, чтобы гулять принцессе без охраны».       После прочтения странного сообщения, Мин сразу же выпрямляет спину будто суслик, моргает непонимающе и, вскакивая со скамейки, оглядывается назад, замечая родную фигуру.       Мир будто бы замер, когда я впервые увидел тебя.       Чонгук стоял посередине площади в свете фонаря, засунув руки в карманы огромной куртки, черной маске, любимой такого же цвета панамке и, как всегда, выглядел горой, накаченным огромным шкафом. У Юнги затряслись коленки, и он сорвался с места.       Я выберу тебя во множестве своих жизней, в миллионах миров, в любой версии реальности, я найду и выберу тебя.       Мальчишка не разбирает дороги, не видит ничего, потому что перед глазами кроме чонгукова образа ничего больше нет. Он несется, летит, марая новые кроссовки, перепрыгивая лужи, грязные кучки снега и пролетает все светофоры на красный.       — «Не сломай шею, язва!» — прилетает вдогонку насмешливое, а мальчишка понимает, что еще чуть-чуть и точно задохнется от переизбытка чувств.       Волк безумно рад. Юнги до чертиков счастлив и, кажется, щеки треснут, а горло сводит в пищаниях непонятного зверька, что изображает Мин, когда радуется.       Люблю. Люблю. Люблю. Скучаю. Ты мне нужен рядом. Ты изменил мою жизнь.