Слуга Тени и дочь Мораны. Койот

      Инсталляция. Порочно красивая Мара, великолепная в своём упрямстве, очень смешно на меня обиделась.       Я честно стараюсь не смеяться, когда мы идём по лесу обратно. Но усмешка не желает покидать лица, поэтому я благодарю маску, которая её скрывает. Анна с показательным презрением даже не смотрит в мою сторону. Тени притихли. Мороки бросают укоризненные взгляды. Агата же… просто молчит. Так оглушительно громко молчит, что у меня болят уши.       Когда я первым подал голос и насмешливо заметил: «Отмирайте, дышать можно», мои дорогие братья дружно выругались, а сестра в лице Анны шустро поднялась с места и пошла ко мне. Судя по ее свирепому лицу, королева очень хотела треснуть меня по маске, но замерла, когда зверь шевельнул головой, поудобнее устраивая ее на сложенных лапах.       — Может, хоть теперь ты объяснишься? — ворчливо поинтересовалась невестка, делая осторожный шаг назад под моим снисходительным взглядом.       Это было бы грустно, если бы не было так весело.       Я посерьезнел и покачал головой:       — Пока нет. Хочу, чтобы Северин тоже увидел. — Заметив, что расслабляться окончательно никто даже не думает, я засмеялся, и обрывок тьмы шевельнул ушами на этот зловещий смех из-под маски слуги Тени: — Спокойнее. Койот безопасен. Пока Мороки рядом, он никому не навредит.       Для Теней такого объяснения было более чем достаточно: парни начали переговариваться, облегченно опуская оружие и даже изредка улыбаясь. Медведю и Ястребу явно хотелось вытрясти из меня подробности, но до поры до времени мужчины доверились моему благоразумию. А вот Анна и Агата…       Нет, я знал, что эти женщины страшны в гневе, но даже не думал, что их ярость будет выглядеть настолько забавно.       Анна явно дулась больше для приличия. Я чувствую, что она на меня не злится, хотя стукнуть в назидание была бы очень даже не против. Агата Ласнецова же меня сейчас просто ненавидит. Пока остальные ругались, ворчали и шутили, моя Мара так и осталась сидеть на земле, куда опустилась вместе с сестрой. На немного побледневшем каменном лице невероятно ярко сверкали голубые глаза. Однако услышав, как я смеюсь, девушка отмерла и, больше не смотря на меня, поднялась с места. Пусть не удавить, но придушить меня она явно была бы не против, если судить по тому, как раздраженно среброволосая дочка Мораны отряхивала одежду.       Почему-то от этой картины в душе начинало играть мрачноватое, чуть злорадное веселье.       А не надо было утаивать от меня новости про неизвестную нам жуть.       Ястреб, вернее, Светозар — младший из нас, русый и ясноглазый Морок двадцати трех лет — обладал на редкость строптивым и вспыльчивым нравом. Тень никогда не выбирала на служение мужчин, которые были неспособны поставить дело выше собственных эмоций. Дело было даже не в характере как таковом. Просто человек, способный отправить душу на вечные муки, не должен использовать свою способность без уважительной на то причины — и Мороки выбирались именно среди тех, кто понимал и принимал этот простой факт. Все, без исключения. По этой причине слуги Тени в большинстве своем были сдержанными, мрачными и, как ни прискорбно это признавать, даже занудными людьми.       И по этой же причине Светозар выделялся на фоне нас всех своей порывистостью, пылкостью, раздражительностью и взрывоопасностью в целом. Нет, менее рассудительным и умным он от этого не становился. Однако факт оставался фактом. Помнится, Агата даже не смогла скрыть приятного удивления, а Анна честно пошутила, что из всех Мороков, которых она знает, конкретно этот — самый… живой.       Хотя минусы тоже были. Издержки характера этого чуда заключались в упрямстве, зачастую вспыльчивости и периодически возникающем желании покачать права.       Сумка с вещами была доверена именно ему. Собственно, поэтому, когда Агата, чтобы чем-то занять подрагивающие руки, цапнула ее и закинула себе на плечо, Светозар искренне попытался возмутиться и вернуть свою ношу на место.       Мара посмотрела на него так, что у главного нашего спорщика умерло на месте всё желание скандалить.       Богиня… Нет, мне, пожалуй, действительно стоит потом извиниться, но эта девушка вообще в курсе, что она неподражаема?       — Не волнуйся, — замечаю негромко, убрав маску на лоб, когда мы с девушкой оказываемся совсем рядом. Усмехаюсь уголком губ иронично, мрачно и чуть-чуть снисходительно. Койот бежит трусцой с тихим шелестом черных лап по лесному ковру, по другую руку от меня, и я почти машинально иду, развернув к нему ладонью опущенную руку. — Видишь, как полезно делиться со мной информацией? Чудовище уже не такое чудовище… Или ты жалеешь, что он меня не загрыз?       Агата поджимает губы в ответ на мою мрачную иронию и уводит взгляд, отворачивая голову. Неужели она действительно так за меня испугалась?       — Умрешь ты — умру и я, — прохладно парирует девушка, упрямо смотря куда-то в сторону.       Я улыбаюсь невесело и лениво-самоуверенным жестом снимаю сумку с её плеча. Наклоняюсь к ней, будто бы для того, чтобы было удобнее забрать вещи, и замечаю негромко, иронично и честно:       — Я тоже люблю тебя, моя маленькая Мара.       Щекотно задеваю губами краешек её уха и отстраняюсь, довольный скользнувшей по её телу дрожью. Агата тихо шикает и бьет меня локтем под ребра. Я из вежливости делаю вид, что мне очень больно.

***

      Когда мы возвращаемся, я по дрожи в воздухе понимаю, что что-то не так. Хмурюсь, опускаю маску на лицо и решительно прохожу в замок. Койот, Мары и Мороки, переглянувшись, — за мной. Отпускаю Теней небрежным жестом, не глядя на них. Чувствую, как что-то внутри начинает подрагивать. Однако когда одна из служанок перехватывает меня в коридоре и с дрожью в голосе говорит, что состояние короля ухудшилось, у меня темнеет в глазах.       Северин.       Медведь, которого по иронии судьбы зовут Михаил, что-то тихо и как может успокаивающе говорит сначала мне, потом ей, но я не слышу. Тело немеет. Я делаю шаг, потом второй. Слышу, как от них расходится эхо — и дело тут было не в акустике, а в человеке, шагающем в такт следом за мной. В голове на грани абсурда мелькает мысль: «Главное — не подраться с Анной за проход спальни».       Выдыхаем мы с девушкой также синхронно, замирая в дверях и ослабленно прислоняясь каждый к своему косяку, когда видим, что правитель, сидящий в постели, жив, и с ним всё хорошо.       Проходит минут десять объятий, короткого отчета врача и усталых успокаивающих улыбок больного, прежде чем мы приходим в себя. Агата и Мороки молчат, наблюдая за нами. Я отрешенно выдыхаю, скрещивая на груди руки и поднимаясь с края кровати, куда уложили брата:       — Ты абсолютно безответственный, не следящий за собой и своим здоровьем, глупый, наивный ребенок.       — Поддерживаю. Прямо сейчас — поддерживаю… — Королева сидит с другой половины кровати, держа мужа за руку, но смотрит на него также. Кажется, в голубых глазах света сейчас даже меньше, чем в моих. Северин тепло, немного утомленно, но честно улыбается:       — Александр, Анна, послушайте, всё хорошо. Это была ложная тревога. Вы же слышали, лекарь сказал, что у меня просто подскочило давление на почве изменения погоды и недосыпа. Я отосплюсь и буду в порядке. Честно.       Я качаю головой, не зная, обнять его еще раз, обругать, отмахнуться или дать брату подзатыльник.       До того, как меня забрали в Мороки, этот мальчишка был роднее и ближе всего остального мира. Годы обучения разорвать эту связь не смогли. То, как я изменился, разорвать эту связь не смогло. Молодой мужчина всегда был и навсегда останется частью, прямым продолжением моего сердца, и это самое сердце рвётся от мысли, что я могу однажды потерять его навсегда. Последнего родного и душой, и кровью.       Он не должен умереть слишком рано. Не из-за такой глупости.       Атмосфера, его стараниями, сменяется резко, и на лице Северина застывает комически невинная и искренне паникующая улыбка. Я хмурюсь и оборачиваюсь за его взглядом. Зверь, пусть и чуть запоздало, входит следом за нами, любопытно обнюхивает изножье кровати и по-хозяйски устраивается на ковре. Брат поднимает на меня круглые, как блюдца, глаза и чуточку нервно, подозрительно позитивно уточняет, старательно подбирая слова:       — А… Э… Александр… я прошу меня простить за… э… прямоту… но… ты привел к нам домой тв… животное, которое пыталось уби… сделать нашим девочкам нечто нехорошее… а безответственный ребенок почему-то всё равно я?       — Отправить бы тебя в Тень за такие замечания.       Я мрачно качаю головой, но оставляю его настороженную иронию без ответа. Делаю шаг ближе к брату, откидываю маску на лоб, пользуясь тем, что никого из чужих в комнате уже не было, и наклоняюсь, внимательно и требовательно вглядываясь в знакомое лицо.       В глазах брата светится хвоя. В скользящем сквозь расстояние между шторами свете солнца золотые искры посверкивают в его радужках. Смотрит в ответ немного виновато, но честно, с такой подкупающей, обезоруживающей невинностью, которая с детства заставляла меня прощать ему все.       Этот раз не стал исключением.       Я поверженно опускаю голову, распрямляюсь, тру переносицу пальцами и выдыхаю. Мысленно прошу у Богини терпения. Снова опускаю маску на лицо, чтобы Северин не понял, что только что ему удалось безнаказанно свить из меня не то, что веревку, а целый канат. Хотя, кого я обманываю, он прекрасно это понимает. Мягко, размеренно шагаю к существу, начиная говорить — койот поднимает голову, но я даже не дергаюсь, почти уверенный, что голос из-под маски его не напугает: как раз наоборот.       — Агата говорила о том, что коснуться нитей жизни этого животного не получилось ни у нее, ни у Анны. И это при том, что Марам в принципе не нужно прилагать для касания к ним каких-то усилий, — они сами проявляются под вашими руками, когда это нужно. — Я касаюсь взглядом сначала притихших девушек, брата, потом — стоящих у стены Мороков. Продолжаю очень серьезно: — Первым было предположение, что у него нитей жизни нет вовсе. Но это противоречит всем законом жизни как таковой. Нити есть у всех… одушевленных, назовем это так. И если койот — не камень или дерево, у него они тоже должны иметься.       Опускаюсь на колени рядом с порождением Тени и мягко треплю его по черным ушам. Зверь не вырывается, напротив, довольно жмурится от ласки.       Моя Мара коротко кивает, подтверждая правоту сказанного. В призрачных голубых глазах по-прежнему читается тихая тревога, однако вера мне и разумности моих решений удерживает её. Я слабо успокаивающе ей улыбаюсь, пусть и знаю, что под маской она этого не увидит. Сосредоточенно продолжаю:       — Однако у меня возникла еще одна… теория. Я ещё не уверен в ней до конца, однако реакция существа на Мороков — меня в частности, — её только подтверждает.       Убаюканный зверь под спокойными мягкими поглаживаниями моей ладони в перчатке опускает голову на лапы, больше напоминая домашнюю собаку, чем загадочное чудовище. Я поднимаю маску, не снимая её, чтобы на всякий случай оставить на месте плащ, внимательно оглядываю собравшихся. Задумываюсь… и качаю головой. Поясняю:       — Не уверен, что смогу правильно объяснить свою догадку, однако многое за меня может сказать одна показательная демонстрация. Агата, не поможешь мне?       Девушка поднимает настороженный, опасливый взгляд, оглядывает нас — меня и койота. Но все же кивает, делая в нашу сторону осторожный шаг.       Мне не нужно ей ничего говорить. Она все понимает сама по моему короткому взгляду на спину животного, и опускается рядом, на всякий случай машинально ближе ко мне. Изящные тонкие руки сначала осторожно, после — решительнее и спокойнее проводят вдоль тела смирно лежащего задремавшего животного. Один раз. На второй уже смелее, от макушки по спине, не касаясь шерсти, пытаясь выявить то, чего, как считала сама Мара, нет.       Однако Агата не остановилась, со спокойным недоумением, но упрямой верой в меня и мое предчувствие.       …она не ошиблась.       Сначала неярко, едва заметно — так, что мы сначала подумали, будто нам показалось. Потом ласковым, красивым мягким перламутром, скорее искрясь, чем светя полноценно. А после — сиянием. Таким, которое отражалось на дрогнувших от неожиданности руках маленькой Мары, на светлых серых локонах, лице, одежде. Таким, которое просветило насквозь хрусталики висящей на потолке изящной люстры, отскакивая от украшений на мебели и стенах, на металлической полоске меча Светозара, не до конца вставленного в ножны.       Нити жизни переливались. Все три. Целые. Толще, чем у обычного человека. Точно передразнивая солнце в контраст лунным, серебристым, холодным светом.       Словно белое золото.       Я иронично, как-то невесело хмыкаю, не хуже других понимая, что значит это серебристое сияние.       Я оказался прав.