Цзышутки

      Вэнь Кэсин ощущал холод. Жуткий холод на грани с полным забвением. Он пытался разогнать морок, открыть глаза, но сила, удерживавшая его, была непомерной. Вэнь Кэсин чувствовал, что по сравнению с ней, он был не более чем опавший лист на поверхности водной глади. Куда подует ветер – туда он и направится, куда отнесет течением – там ему и быть. Но что-то или кто-то удерживал его руки, в его пальцах держался остаток тепла, удерживавший от того, чтобы быть снесенным ветром небытия.       Иногда обрывки памяти возвращались, и он вспоминал последние мгновения, перед тем, как опустился во мрак, вспоминал, как соприкасаются его ладони с ладонями самого дорогого человека, ради которого ничто более не страшно. Ради которого стоило оказаться у реки, поросшей по берегам алыми цветами паучьей лилии. И не впервой ему будет испить суп Забвения. Лишь бы А-Сюй смог жить, лишь бы даровать ему шанс на счастье. Вэнь Кэсин подождет. Сколько угодно: он будет ждать перед мостом Беспомощности хоть все эпохи этого мира.       «Когда я уйду, не жги по мне ритуальных денег, не воскуряй благовоний,       Ибо по призракам не плачут, и нет по ним памяти в мире живых.»       Вэнь Кэсин повторял эти слова, как мантру, плывя во мраке и безвремении. Он смутно помнил чистый лист и как поправлял одежды, садясь за стол.       «Когда я уйду, помысли обо мне, как о дыме,       Как о тумане ночи, что развеется с приходом рассвета,       Ибо призракам нет места под солнцем.»       Изящные пальцы легко удерживают кисть, ровными строками ложатся слова последнего прощания. Возможно, Вэнь Кэсин слишком горд, чтобы позволить кому-то испортить неблагозвучием свою эпитафию, которую он адресует единственному человеку в этом мире.       «Когда я уйду, не храни обо мне памяти в глубине сердца,       Но пусть мой образ привидится тебе во сне и рассеется с пробуждением,       Ибо такова судьба любви призрака…»       - Лао Вэнь! – словно ударом молота по гулкой бронзовой пластине раздается оклик. Вырванный из пучины небытия, Вэнь Кэсин чувствует, как отступает сковывающий холод. Боль острым клинком прошивает всё тело. Точно, тело, у него есть тело. Вздрогнули в легкой судороге мышцы, а легкие наполнил морозный воздух от резкого вздоха. Веки так тяжелы, но чувства возвращались одно за другим. Вэнь Кэсин не знал, сколько ещё времени прошло, но постепенно ощутил под собой худощавые колени, на которых лежал, а на щеке – теплое дыхание. Пряди волос слегка щекотали лицо.       - Лао Вэнь…       Как же он любил этот голос… Зов на этот раз оказался тише и мелодичней. Пальцы Вэнь Кэсина непроизвольно дрогнули, и он понял, что тепло, что он ощущал всё это время, исходило от рук, удерживающих их.       - А-Сюй, - на грани слышимости выдохнул он. Это далось с огромным усилием, но Вэнь Кэсин открыл глаза, только чтобы увидеть родное лицо, так близко от его собственного, - А-Сюй, - легкая улыбка тронула губы.       - Вэнь Кэсин.       Ну вот, наконец-то родные раздраженные интонации в голосе. Кэсин не думал, что настолько будет рад их услышать. Тело пронизывала чистейшая Ци, разливаясь ровным потоком, разгоняя кровь и остатки сумрака.       - Вэнь Кэсин. В жизни не слышал стихов, хуже этих!       Он распахнул глаза шире, это далось с трудом, но удивление было слишком сильным.       - Но я сжёг, - горло было таким сухим, что Кэсин закашлялся. Тут же аккуратно отняв одну руку, Чжоу Цзышу поднес к его губам воду и Кэсин выпил. Студёная, холодная, как всё пространство вокруг, от воды сводило зубы и трезвел рассудок, - Я сжег ту бумагу…       - Слишком много болтаешь, - фыркнул Цзышу, - Вот уж не думал, что ты даже на границе жизни и смерти будешь языком трепать… Тоже мне, поэт недоделанный…       Вэнь Кэсин закрыл глаза в качестве доступного для него на данный момент способа выражения крайней обиды и оскорбленности. На щеку вдруг упала капля влаги, теплой, почти горячей.       - Не смей, - раздался шепот, - Не смей больше писать таких стихов. Не смей прощаться со мной, слышишь?       Вэнь Кэсин сглотнул и нашел в себе силы придвинуться, прижаться щекой к чужой щеке, к теплым губам.       - Хорошо, - тихо ответил он, - Обещаю. Я напишу что-нибудь другое. Что ты хочешь, чтобы я написал?       Тихий вздох раздался совсем близко, дыхание согрело кожу и губы. Вэнь Кэсин снова улыбнулся. А после легкий, почти невесомый поцелуй затмил все мысли Вэнь Кэсина, лишая всех слов на свете.       - Напиши стихи о любви.       - Для чего они тебе вдруг понадобились? – легкая улыбка не оставляла губ Вэнь Кэсина, когда он снова открыл глаза, чтобы встретиться взглядом и утонуть в родной глубине взора его А-Сюя. Он поднял руку и очертил кончиками пальцев контуры лица. Острые скулы, линию подбородка, точеную шею, приблизился к губам, но не осмелился их коснуться.       - Мне признались в любви, - ответил А-Сюй, - А я не столь красноречив, чтобы достойно ответить на признание. Сочини для меня стих, чтобы я мог его рассказать и открыть свои чувства.       Вэнь Кэсин замер на миг, одновременно рассчитывая силы, постепенно к нему возвращавшиеся. Наконец решившись, он ухватился рукой за худощавое плечо, притянул к себе А-Сюя и поцеловал, вкладывая в поцелуй всё, что чувствовал, всё, о чём мог бы слагать стихи так долго, что и столетия не хватило бы, чтобы записать. И когда на его поцелуй ответили с тем же чувством, с тем же желанием и надеждой, он понял, что всё самое важное уже услышал.       - «Когда говорит любовь, все слова излишни» - тихо ответил Вэнь Кэсин, отстранившись только для того, чтобы сказать это, глядя в темные глаза А-Сюя, глядя в глаза человека, ставшего самым дорогим для него в целом мире.