Абсолютный проводник

      Оставив позади удобный грот, они полдня пробирались через болота, бобровые хатки и затянутые мхом бочажины с рыжей торфяной водой, каких в лесу было не счесть. Кислая почва под ногами хлюпала и колыхалась, и за несколько часов им с Гоном удалось перейти всего два километра. Проводника лихорадило. На его исхудавшем лице с жёсткой щетиной проступили линии скул, а губы растрескались, похожие на слоистую кору мачтовых сосен. Киллуа нёс рюкзак и нёс Гона, перебросив его левую руку через плечо. О том, насколько плохи дела, говорило смирение: Фрикс не пытался геройствовать или казаться сильным, лишь угрюмо смотрел перед собой, выискивая безопасную дорогу.       — Снег не прекращается… — Лямка рюкзака противно жала сустав, но Киллуа боялся ёрзать, чтобы не тревожить Гона. Сизые облака застыли высоко — хотелось верить, что ветер разгонит их, но лепкие хлопья сыпались на землю без конца, оседая на ветвях деревьев. Гон нахмурился.       — К вечеру будет метель.       — Сколько у нас времени?       Вне зависимости от ответа Киллуа знал: они не успеют. Вторые сутки без еды и сложность перехода ослабили организм, в животе урчало, а в глазах расходились мутные кольца, как круги на воде.       — Часа три, может, четыре. Когда снег валит стеной, легко заблудиться. Да и я сегодня не лучший компаньон.       Киллуа сжал зубы, перетаскивая Фрикса через узкую дождевую расселину. Голодная тошнота мучила длинными спазмами.       — Если ты собираешься ляпнуть какое-то дерьмо, вроде «брось меня и иди», то сам иди. В жопу.       — Ох, как всегда любезен.       Где-то вдалеке за их спинами раздался хор волчьих голосов и крик человека. Это стая, что шла от хижины по кровавому следу, звала друг друга к старой иве у реки. Киллуа посмотрел на Гона, но тот не дрогнул. Каждый мускул его лица оставался каменным, словно звуки чужой агонии были естественными звуками природы. Механизм отбора, в котором чьё-то участие не так уж важно по масштабам эволюции.       Следы троса на пальцах проводника до сих пор горели, потому что он привязывал Ника лично, не смотря на боль и температуру. Киллуа хорошо запомнил его глаза в тот момент. Должно быть, только рысь видела их такими.       — Как думаешь, зачем Кролик тащился следом? Мы могли умереть, он мог умереть. Я не вижу смысла.       Проводник задрал голову, чтобы посмотреть в небо: оттуда сыпались комья снежинок, поломанных и склеенных между собой.       — Ник не умел сдаваться. Скорее всего, он думал, что река вынесет наши трупы на излучину и озолотит его до конца жизни. А может, ему не давала покоя мысль, что он упустил свою добычу впервые за долгие годы. Что он стареет.       — Попытка доказать себе свою же профпригодность?       — Скорее, попытка не уронить достоинство, в чем бы оно ни заключалось для Ника. Это грустно — понимать, как теряешь форму, и как вещи, что прежде выходили легко, больше тебе не по силам.       Киллуа промолчал, размышляя, откуда у Гона взялась такая солидарность. Вероятно, он чувствовал себя обузой, мешком костей на попечении здорового человека, но правда была в том, что Киллуа тоже начинал ощущать последствия холодной воды и ночёвки в каменном гроте. Если болезнь свалит его, они умрут.       Местность вокруг белела на глазах, и подошвы ботинок скользили по мокрой траве.       — Что ты собираешься делать с братом? Ну, когда выйдешь отсюда? — Гон неожиданно уколол его вопросом, как будто расковырял старую ссадину.       — МЫ выйдем. Ты говоришь так, будто хочешь остаться в лесу.       — Это ведь были не первые и не последние наёмники?       Киллуа горько усмехнулся, отмечая, как мастерски его заставили перевести тему.       — Да, я же говорил, я в бегах около полугода. Наверное, дальше поеду на юг, через океан. Или куда-нибудь в Азию.       — Иллуми тебя найдёт. Когда-нибудь он явится за тобой лично, и бежать будет некуда, разве ты не понимаешь…       — Я понимаю! Но что я могу, а? Встать один против всей его охраны, денег, и влияния? Положиться на удачу? Скажи!       Гон затих. Он повис на плечах куда ощутимее, чем утром, и тени под его глазами отдавали синевой.       Киллуа понимал, зачем проводнику эти разговоры: он пытался решить проблему, он хотел помочь, пока ещё способен. Пока он ещё здесь.       Мысли о смерти Фрикса лезли в голову как назойливая мошкара, и вместо ужаса Киллуа почему-то испытывал гнев, который лился наружу. Он не мог представить и понять такой исход, он настойчиво верил, что смерть — это не про Гона. Это то, что бывает с другими, менее нужными для мира людьми.       Приступ кашля у проводника вынудил их сделать привал под низкорастущей лиственницей, где они выпили немного ягодного чая из термоса, чтобы обмануть желудок. Следовало раздобыть еды, и Киллуа как раз думал над вариантами, когда Гон сунул нож ему в руку.       — Убей его.       — Что? Ты чего вдруг?       Шлифованная рукоять из дерева лежала на ладони приятным теплом. Нож был последний.       — Когда Иллуми придёт, а я… а меня не окажется рядом… Убей его, и станешь свободен.       — Эй, ты говорил, эта штука дорога тебе как память!       — Не дороже тебя.       Слова замерли в горле на полпути, и Киллуа беспомощно проглотил их. Теперь он не решился бы вернуть подарок, хотя думал об этом всего секунду назад. Вдвойне пугала решительность проводника, для которого чужие смерти всегда давались тяжело. Киллуа коснулся сердца, где сидело зубастое чувство вины.       — Извини. Я принес только проблемы.       — Неправда, ты… — Гон закашлял, хватаясь рукой за повреждённый бок — Когда ты пришел в бар со своим безумным планом, и я понял, что один подхожу для этого… Я почувствовал себя живым, впервые за много лет.       Хлопья снега измельчали, крупой засыпая траву, серые камни и лоскутное одеяло опавших листьев.       — И сейчас чувствуешь? — грустно спросил Киллуа, трогая ладонью горячий лоб проводника. Гон улыбнулся ему одной из своих самых легкомысленных и беспощадных улыбок.       — Сейчас особенно.       — Тогда поднимай задницу. Мы дойдем до деревни, даже если тебя придется тащить на руках.       Они миновали шумный горный родник, долго поднимались по тропе через поля борщевиков и хрупкого рододендрона, через луга, стремительно белеющие; постояли под сизым небом, что набухло гроздьями от мёрзлой воды, и услышали, как лавина лижет гору где-то за поворотом хребта. Чай кончился. Киллуа вытряс последнюю каплю и обречённо подумал, что ночью им придется топить снег. Больше тревожила мышечная слабость, рези в глазах — болезнь брала своё, медленно, но верно. Хоть Гон и потерял некоторую часть веса, нести его на плечах становилось всё трудозатратнее.       — Киллуа, ветер усиливается.       — И что? Мы сможем пройти ещё немного.       Это не было упрямством, это был страх: если они остановятся, то едва ли смогут подняться. Только адреналин держал их на плаву.       — Киллуа…       — Ещё чуть-чуть.       — Мы не сможем. Скоро метель, а в лесу нет удобной пещеры, надо сделать укрытие до темна. И меня тошнит.       — Чёрт. Давно? — он помог Гону сесть, прислонив того спиной к широкому дереву. Проводник снова закашлял, но на сей раз приступ оказался куда длиннее предыдущих. Вместо мокроты на снег упали красные брызги.       — Да блять! — выругался Киллуа, сгоряча отвесив ботинком на орехи ближайшему пню. Вид крови проводника вызвал в нем ужасающий резонанс, пробудив воспоминания об асфальте цвета ягодного суфле. Гон смотрел с ледяным спокойствием.       — Послушай, у нас правда мало времени.       Киллуа выпустил пальцы из собственных волос. Он не мог и не хотел выглядеть благоразумным. Что он сумеет, нагреть воды? Заварить какую-нибудь траву со смутными лечебными свойствами? Перевязать ребра? Всё это вряд ли поможет.       — Я не… Не знаю, что делать, Гон.       — Я знаю. Ведь для этого я с тобой и пошёл. Найди два дерева с развилками, чтобы положить на них крепкое бревно — это будет опорная балка. Прислони к ней ветки потоньше, и получится каркас шалаша. Каркас накрой лапником внахлёст, как тогда мы накрывали палатку, помнишь? — иногда голос Гона был едва различим среди хрипов, и Киллуа приходилось подносить ухо к его лицу. Он помнил, он всё понимал, но испытывал странное бессилие.       Снег налип плотным сантиметровым слоем, поэтому каждую палку и каждую еловую ветвь приходилось чистить с помощью перчаток. Завершив каркас, Киллуа сделал изоляцию из небольших прутиков и травы, а так же крупных кустовых листьев, которые способны удерживать тепло. Он накладывал хворост в порядке уменьшения размера, чтобы получилась толстая надёжная стена. Без дождевиков любая щель представляла опасность.       Когда зелёная «палатка» была готова, Киллуа натаскал травы и лапника внутрь, чтобы застелить пол в шалаше. Гон по-прежнему сидел возле дерева, задремав под его курткой. Будить проводника было жалко, к тому же, на повестке дня оставался костёр.       Последние дни Киллуа сильно поднаторел в разведении огня (чем по праву гордился), но мокрый холодный лес мигом свёл его самоуверенность к нулю. Одно дело — развести костёр летом, в сухую погоду, и совсем другое — проделать такой фокус в снегу. После чистки веток руки не слушались, а все найденные дрова отсырели. После некоторых раздумий Киллуа решил поискать сухостой где-нибудь под навесом других, более крупных деревьев. У подходящей кривой сосенки он срубил ветки, содрал влажную кору и принялся методично скрести луб для растопки — нож Гона облегчал задачу. Сухая щепа со стружкой должны хорошо разгореться, если он постарается.       Местом для костра был выбран пятачок под елью, с нижних лап которой Киллуа предусмотрительно отряхнул всю снежную наледь. Тепло пламени могло растопить снег на ветках и обрушить его прямо на костёр, и тогда они остались бы и без огня, и без ужина.       Кстати об ужине: по пути за дровами он собрал кое-какие ягоды, круглые красные и черные с налетом, а также пару примороженных белых грибов (только их Киллуа мог опознать безошибочно). Следовало разбудить Гона, чтобы убедиться в съедобности находок. Но Фрикс уже не спал. Когда Киллуа подошёл, его руки мастерили из тонкой веревки что-то вроде петли со скользящим узлом.       — Развлекаешься?       — Это силок. Надо повесить несколько у тропы, вдруг повезёт.       Киллуа посмотрел на багрово-синие кровоподтёки, на ссадину возле виска — вкупе со щетиной и красным от лихорадки лицом всё смотрелось пугающе, просто ужасно.       — Тебе надо отдохнуть. Я разложил несколько горячих камней в шалаше, там тепло и можно снять тяжёлые вещи.       — Спасибо, Киллуа. Ты молодец, отлично справился даже без меня. Киллуа подставил плечо и помог проводнику подняться. Эта похвала ранила как лезвие, так что хотелось кричать.       Гон всё перепутал. Не без него, а из-за него — Киллуа до сих пор на ногах лишь благодаря Гону, его сердце бьётся благодаря Гону. Этот черт решил, что работа окончена?       — Зря нахваливаешь. Я вполне могу отравить нас волчьей ягодой вместо морошки. Загадим все кусты в радиусе километра и помрем со спущенными штанами, нас даже медведи жрать не станут.       — Достойная смерть. — хохотнул Гон, как будто в их ситуации ещё оставалось место юмору.       Горячие камни от костра действительно помогли согреть воздух в укрытии, так что Киллуа без опасений оставил Фрикса внутри, чтобы заняться пережаркой грибов и силками. Даже небольшая белка была бы праздником.       Забавно, как поход меняет предпочтения человека: сначала ты говоришь, что не завтракаешь и не любишь жирное, а потом лупишь бутерброды со сливочным маслом и свиной колбасой, запивая ядреным кофе на сгущенке. Ещё позже наступает момент, когда ты думаешь про любую еду. Буквально любую, будь то вареная пресная рыба или сырые яйца куропатки, случайно найденные в траве.       Подвешивая третью петлю, Киллуа вдруг услышал отдаленный рокот. Этот гул казался ритмичным и знакомым, но определить его природу было нелегко из-за ветра. Выбежав к лагерю, он увидел, что проводник стоит на высоком пне и провожает глазами крохотную точку, определенно похожую на спасательный вертолет.       — Эй! Ты чего? Надо знак подать! Они нас увидят и… — Киллуа схватил еловую лапу, чтобы запалить ее в костре, но Гон обернулся с видом тихой обречённости.       — Не увидят. Они слишком высоко, да и дым потеряется среди снега. Вертолет летит в деревню, как мы и договаривались. Я такой дурак… — его широкая пятерня проехалась по лбу и запуталась в волосах.       — То есть, нас не будут искать?       — До конца недели вряд ли.       Киллуа зажмурился, припоминая, как самонадеянно они отвергли помощь Морриса. Они думали, что перевал был последним испытанием на пути. Два заносчивых идиота.       Пошатываясь, Гон соскочил на землю. Он не успел накинуть куртку, когда услышал звук лопастей, поэтому стоял весь усыпанный снегом точно сахарной пудрой.       — Ничего, сами дойдем. Только отдохнем немного.       Пришлось изобразить согласие, переступая через внутреннюю безысходную тоску. Киллуа чувствовал своё сердце, тяжелое, словно кусок каменной глыбы. Глыба тянула его вниз, к земле, чтобы он упал на колени и зарыдал от ужаса, но он выстоял. На этот раз.       — Конечно. Утром погода наладится, тебе станет лучше, а там и до деревни рукой подать.       Гон улыбнулся и первым пошел в укрытие. Они оба понимали, что лгут друг другу.       К ночи ветер понес крупу, мелкую и твердую — она билась о стены шалаша, кружила на входе и выла меж деревьев, которые теперь едва ли можно было различить в ледяном буране. Сплошная белая мгла заметала их временный приют с головой. Заставив Гона прожевать несколько ягод с печеными грибами, Киллуа уложил его на спину и привычным жестом проверил температуру. Лоб, щеки, шея — всё было горячим, так что пришлось вновь избавляться от свитера. В абсолютной темноте пальцы брели наощупь, пока не встретили тонкий рубец, который тянулся линией от запястья к локтю. Киллуа провел по нему подушечкой.       — Почему ты сделал это? Ты хотел умереть?       Фрикс не спешил с ответом, позволяя исследовать выступающую нитку неровной кожи. Чернота скрывала лица, уничтожая рамки неловкости.       — Не знаю. Я смотрел на себя в зеркало и чувствовал тошноту. Отвращение. Любая еда отдавала гнилью, как будто я сам портил всё, к чему прикасался. Я ходил по горам и не возвращался в деревню неделями, но легче не становилось. И однажды утром у костра мне показалось, что я могу выпустить тошноту из тела.       — Ножом?       — Да. К счастью, Моррис нашёл меня на обходе.       Ощущать шрам под пальцами было непривычно: до этого Киллуа только смотрел со стороны. Он не знал, имеет ли право пересекать черту, но границы теряли значение с каждым часом.       — Мне это понятно. Иногда я думаю, что жизнь требует от нас слишком многого. И когда я устаю от беготни, от проблем, которые не кончаются, от людей, от себя самого, я хочу перестать быть. Не умереть даже, а просто исчезнуть как…       — Мыльный пузырь. — закончил Гон, будто прочёл его мысли.       Помолчали, слушая ветер и снег. Киллуа осознал, что продолжает водить рукой по чужому предплечью — эти движения успокаивали его, заглушая страх.       — Тебе правда приснился наш поцелуй?       Проводник сжал его пальцы ладонью, подгадав момент спуска.       — Мне так показалось, ведь твои губы были прижаты к моим. Знаешь, что еще мне снилось, Киллуа? Шале из сосновых бревен. Открытая веранда, кресло-качалка, камин. И будто я иду по лугу, по лесу домой, и под ногами у меня васильки, чабрец и папоротник, а в горах закат, и ты стоишь на этой веранде и ждешь меня с кружкой чего-то горячего.       — Звучит неплохо. Типа… наш общий дом?       — Ага. И собака. И кухня с видом на сад, где растет можжевельник и кусты жасмина.       Свободной рукой Киллуа прикоснулся к его голове: так и есть, лихорадка. От капель пота вымокли даже волосы у висков.       — Ты снова бредишь, Гон.       — Может быть. Я хочу, чтобы ты остался. Что я должен делать для этого?       Киллуа нашел ухом сердце проводника, думая, как бы скорее раздобыть снег на компрессы. Всё, что говорил Гон, звучало сказкой, но звучало знакомо — словно этот сон видели сразу двое где-то между будущим и прошлым. Или прожили, или проживут.       — Не умирай. Пожалуйста, не умирай, а больше ничего не надо.       Метель затихла только поутру, когда наносы снега облепили горный лес небольшими холмиками. Шалаш покрылся белой коркой, и Киллуа пришлось выбивать дверь ногами, ломая глазуревый наст. Солнце встало давно, но его блеклые холодные лучи едва пробивались сквозь пасмурную завесу.       Следовало проверить силки.       Киллуа натянул куртку и взял подаренный нож (на случай, если потенциальная еда окажется живее, чем нужно). Он всю ночь занимался компрессами, которые ни черта не помогали. Он смертельно измучился.       Чувство голода, ещё вчера особенно жгучее, почти притупилось. Вернее, Киллуа больше не определял его как дискомфорт желудка, скорее как психологическое давление. Большинство людей без проблем переносит суточный провал в питании, но мозг начинает требовать еду уже через три-четыре часа после недавней дозы питательных веществ. Учитывая экстремальную ситуацию, для него любой шаг и любое решение — это каллории, утекающие из тела. Например, если полдня пытаться поймать небольшую рыбку, стоя в холодной воде, ценность добычи многократно перекроется затратой энергии, а он не мог позволить себе такой расклад.       Ботинки месили бурую слякоть, так что Киллуа волок их по земле как лыжник, даже не пытаясь выдернуть ногу из очередной колеи. Две петли оказались пустыми, но в последней (слава лесным Богам) запуталась небольшая птица. То ли куропатка, то ли самка тетерева, она лежала кулем в грязном снегу и была уже мертва от мороза. Киллуа взял тушку за лапы, отрезал верёвку, после чего радостный побрел к лагерю, практически ощущая вкус жирного мясного бульона на языке.       В мысли пришел проводник и его сон. Дурацкая, милая, потрясающая утопия, где они живут среди гор, готовят ужины из дичи, ходят за ягодами, за лососем, готовят на зиму дрова — до этого Киллуа не хватало смелости представить нечто подобное, а теперь он видит всё как наяву, стоит закрыть глаза.       Птица промерзла, из-за чего нужно было греть лишнюю порцию воды, чтобы ошпарить и ощипать перья. Гон следил за стараниями Киллуа, сидя возле костра.       — Теперь надо ее выпотрошить. — сказал он, будто не видел проблемы. Нож болтался у птицы в заду как вымпел. Даже труп наемника не вызывал у Киллуа подобных сложностей, но ему удалось справиться благодаря указаниям и приятной похвале. Жаль, что к обеду Гон уже не мог есть: измученный организм сразу отверг белковую пищу, и проводника вывернуло. Он рвал долго, с приступами кровавого кашля, отчего Киллуа тоже перемешало изнутри.       Стало ясно — ждать больше нельзя.       Армейский опыт подсказывал, что носилки им не помогут, ведь для транспортировки в горизонтальном положении нужны как минимум два здоровых человека, а Киллуа был один. К тому же, его собственный лоб тоже подозрительно теплел не смотря на заморозки. Как вариант оставался только вынос на спине.       — Гон, сколько километров отсюда до деревни? — Киллуа обхватил его лицо, чтобы быть услышанным. Глаза проводника заволокла сетка капилляров.       — Десять, может, пятнадцать. Но есть подъём, порожек…       — И хер с ним. Встать получится? Надо, чтоб ты сел повыше, а я тебя подхвачу.       Гон кивнул и приложился к бутылке с водой, ополаскивая рот. Он был явно не в силах идти самостоятельно. Он ничего не спрашивал, только делал и молчал.       Киллуа усадил Гона на высокий пень, после чего развернулся к нему спиной и опустился на одно колено. Теперь оставалось завести свои руки назад, взять проводника под бедра и вместе с ним подняться. Интуитивно понимая, чего от него хотят, Гон обхватил Киллуа за плечи.       — Я тяжёлый.       — Ничуть.       — Ты мне врёшь.       — А ты меня недооцениваешь… — парировал Киллуа, прихватывая целую флягу и компас — Никто из нас не идеален.       Они бросили всё: посуду, рюкзак, спальник, даже тлеющий костёр, над которым ароматно томилась куропатка. Каждая минута казалась драгоценной, и Киллуа было страшно, что ноги подведут его. Спустя пару часов пришла изможденная усталость, от которой искрило в голове и стучало в затылке. Киллуа потрогал щеки тыльной стороной запястья, не понимая, есть ли у него жар. Гон ощущался куда горячее.       На западе небо провисло серым тряпьем, и рваный обод туч у горизонта встал ярко-красной пожарной дугой. Глубины леса сумрачно посинели, но это был не тот дремучий лес, какой рос стеной около горной хижины: ели были пушистее, сосны ниже и развилистее, попадались березняки и осинники целыми островами. На прогалинах таял снег, отчего ноги то и дело скользили по тропе, совершенно залакированной налётом воды. Киллуа старался идти боком, чтобы не соскользнуть. Вес целого человека за спиной согнул его почти вдвое, и они с Гоном сопели от напряжения точно паровой локомотив.       Как-то проводник сказал, что горы проявляют характер, обнажают самую суть души не только для твоих товарищей, но и для тебя самого. А ещё в горах нет компромиссов — Киллуа понял это, когда руки окончательно занемели. Не чувствуя пальцами ничего, он боялся уронить Гона где-нибудь на подъёме или упасть вместе с ним, пересчитывая ребрами каменную крошку. День медленно затухал за кронами деревьев и там, вдали, становился все меньше и пепельно-лиловым.       Основную часть пути проводник дремал, но ближе к сумеркам вдруг зашевелился, закашлял, уткнув лицо в капюшон куртки.       — Ты в норме? Может, сделаем привал? — Киллуа старался добавить голосу убедительную твердость, но горло все равно дрогнуло как струна.       — Только если тебе нужен отдых.       — Хм. Нет, не нужен. Нам бы успеть в деревню до темноты.       Ветер гнал по лесу мертвую листву, рождая странное убеждение, будто они находятся вне мира людей. Гон крепче стиснул замок из рук на груди и глухо произнёс:       — Киллуа, я тебе нравлюсь?       Он не знал, что ответить, он упустил момент, когда Гон стал таким прямым и отчаянным. Или всегда был?       «Горы любят сильных и бесстрашных, горы любят тех, кто любит горы.»       — Ну, мы спали в одном мешке, пили с одной кружки и несколько раз спасали друг другу жизнь, а теперь я тащу тебя на спине, чтобы ты не откинулся без медицинской помощи. Конечно, ты мне нравишься, дебил.       Гон немного помолчал, хрипло выдыхая облака теплого пара Киллуа в шею.       — Ты понял, о чем я. В озере что-то произошло между нами, могло произойти. И потом в гроте, в спальнике, когда ты меня грел…       — Ладно, хватит!       — Просто скажи.       Киллуа насупился, перехватывая удобнее чужие скользящие бедра.       — Что, если так? Если ты прав? –уши у него загорелись, а сердце подпрыгнуло. Бежать было некуда и нельзя.       — Тогда… Я попрошу тебя кое о чем. Обещай, что сделаешь.       Странный холодок пробежал у Киллуа по спине и поселился в темени, точно гвоздь — предчувствие беды. Язык прилипал к нёбу как резина.       — Сначала условия.       — Нет. Обещай.       Он вздохнул, глядя снег, укрывающий ленту тропы под ногами. Это была наглость, с которой Киллуа никогда не мог совладать.       — Я обещаю, черт тебя дери. Так что за просьба?       — Погляди направо и вверх.       В указанном направлении горная стена шла слоистыми ярусами, похожими на ступени для великана. В самом низу виднелись остатки лестницы, вероятно, вырубленной в скале десятки или сотни лет назад: горные обвалы уничтожили её почти до основания, но подъём был возможен. Для тех, кто здоров и имеет нужную снарягу.       — Это хреновый путь.       — Это Порожек, единственный путь. За ним деревня.       Киллуа остановился, чтобы унять дрожь в коленных чашечках. Гора смотрела исполином, каменным богом Вечности, непостижимым и незыблемым.       — Гон, ты шутишь?       — Сейчас юмор был бы роскошью. Я останусь у подъёма, а ты пойдешь вперёд.       — Чего?! Нет! — хотелось зарядить проводнику по морде, но вместо этого Киллуа вцепился ногтями в его штаны. — Даже не думай! Мы так не договаривались.       — Ты ведь обещал.       — Да иди ты со своими обещаниями знаешь куда? — звонкое эхо прокатилось по лесу как упругий мяч. Киллуа чувствовал, что стоит на грани истерики.       Проводник прислонил щеку к его спине.       — В том то и дело, я не могу идти. Ноги меня не держат, перед глазами всё красное. Лезть через гору без страховки с сотней килограмм на плече — самоубийство. Ты не сможешь…       — Не говори мне, что я могу, а что нет! — силой упрямства Киллуа заставил тело двигаться. Гора терпеливо ждала их. Последнее препятствие на пути к спасению.       К тому времени Киллуа понял, что тоже болен: мышцы затылка и рук ломило от крепатуры, голова раскалывалась, дыхание стало горячим и трудным. Хотелось лечь на дорогу, на влажную землю и подождать, пока кто-то решит проблемы вместо тебя. Но Киллуа знал, что такого человека не существует. Он продолжал переставлять ботинки шаг за шагом, пока щербатые зубы ступеней не показались на расстоянии вытянутой руки.       — Слушай, Киллуа. Ты должен меня оставить.       — Опять эта пластинка? Я сказал нет.       На первом же уступе порода обломилась под весом, засыпая их дробью камней. Пальцы хватались за трещины, выдирали клочками оранжевый мох, но поднять два тела на высоту полутора метра не могли. Киллуа разозлился и ударил бесполезными отростками по скале.       — Ты же понимаешь, мы застряли тут. Нет карабинов и троса, нет крючков, а я похож на инвалида без способностей к передвижению. Я мёртвый груз.       — Не говори так!       — Но это правда. Скоро ночь, мы замёрзнем ночью.       — Должен быть другой выход. — пробормотал Киллуа, опуская Гона на траву, чтобы передохнуть. Небо снова затянули тучи, и снег сыпался хлопьями как попкорн.       — Он есть. Ты сам найдешь деревню и вызовешь помощь. Или мы умрём на расстоянии трёх километров от цивилизации.       Проводник зашелся кашлем, плюя кровь на тонкую снежную вуаль. Киллуа сел рядом, удерживая его от падения. Внутренности скукожились в неуютный вибрирующий клубок.       — Я тебя не брошу.       — Так не бросай. Иди к людям, Моррис и ребята уже на месте, у них вертолёт, помнишь? Я подожду вас тут.       Если смотреть в небо, когда идёт снег, то можно подумать, что сидишь под стеклянным куполом. Часть рождественской игрушки в глицерине, где плавают куски пенопласта, взболтанные детской рукой на потеху зрителю.       Киллуа прижал голову Гона к своему плечу. Он понимал, что не имеет выбора. Разделение единственный шанс на жизнь для них обоих.       — Не смей умирать, пока меня не будет.       — Хочешь обещание?       — Просто имей ввиду, я тебя на том свете достану. Даже из-под земли.       Проводник засмеялся, вернее, захрипел, чем немедленно вызвал новый приступ кашля на несколько минут. Когда его дыхание успокоилось, Киллуа всё решил.       — Мне пора. Но перед этим… Знаешь, у реки в спальнике я правда хотел поцеловать тебя. И в озере тоже. И в хижине, и…       Гон протянул ладони, чтобы коснуться его лица. Сухие огненные губы мазнули по губам Киллуа, и Киллуа понял, что цепляется за них как утопающий за края спасательного круга. Это принесло нежность и боль, самую сильную, какую может вообразить человек.       Гон оторвался, но по-прежнему держал его в руках.       — Иди. И будь осторожен.       — Я вернусь за тобой, я тебя спасу! — громко зашептал Киллуа, чувствуя, как дрожит подбородок. Он снял свою куртку и накрыл ею Гона, странно улыбчивого в подступающей вечерней синеве.       — Я знаю. Удачи, Киллуа.       Ресницы были слишком мокрыми, чтобы рассмотреть дорогу, и он вытирал их рукавом, карабкаясь по песчанику, по скале, оставляя кровь от порезов. Чем выше он лез, тем сильнее кололо под ребрами. На полпути Киллуа обернулся вниз, чтобы увидеть Гона, но густые хвойные шапки скрывали его крохотную фигуру в пене снежно-зеленого.       Когда силы подходили к концу, Киллуа думал о проводнике: о том, как Гон сидит под скалой и ждёт, измученный пневмонией, как снег заметает ему капюшон, как осенний мороз жжет его руки, лишенные перчаток. И тогда сил становилось очень много.       Гора закончилась внезапно — Киллуа подтянул себя на широком выступе и вдруг осознал, что стоит на равнине. Впереди белело поле снежной травы, а за полем горела огнями жёлтых окон маленькая деревня. На площадке возле домов виднелся вертолёт.       Он дошёл.       Тело, что держалось на упрямстве и выбросах адреналина, тут же ослабло. Ноги у Киллуа подогнулись, и он рухнул в снег, загребая ртом холодную мерзкую кашу.       Что он делает? Нужно идти. Если потерять сознание, никто не увидит его в густых сумерках, а Гон погибнет.       Киллуа поднял голову над травой и закричал. Ничего не вышло, его голос был слишком тих для такого расстояния. Тогда Киллуа начал переставлять локти, волоча себя по-пластунски. Темя разрывалось гвоздями, и он продолжал кричать, пока люди из ближайшего дома не высыпали на улицу. Какой-то мальчишка в лисьей шапке с хвостом сунул ему воды во фляге, и Киллуа пил, а вода все не заканчивалась.       Сквозь мутную рябь лихорадки он увидел, как Моррис спешит через траву, забавно переваливая своё коренастое квадратное туловище. Он схватил старика за ворот одежды и успел простонать последнее, на что хватило сил:       — Гон под скалой, больной, раненый. Спасите его.