Абсолютный проводник

Я же тебя никогда никому не отдам — Пело сердечко, и плакали гордые льды. Наши тела бы могли отыскать по следам, Если бы мы не забыли оставить следы. © Порнофильмы

      Перед школой Киллуа подарили энциклопедию, одну из тех, какие с трудом умещаются в детских руках. Огромная и тяжелая, она пахла типографской краской и составляла весь его мир на протяжении года — из-за проблем в папином бизнесе Киллуа запрещалось покидать территорию семейной усадьбы. В книге было про зайцев, бобров, оленей, чьи рога линяют мясными лентами каждую осень, про странное создание ехидну и про медведя, самого крупного хищника и, конечно, самого крутого (после динозавров).       Средний медведь весит пятьсот килограмм, а встав на задние лапы достигает трех метров в высоту. Нюх медведя в сто раз острее человеческого, укус сильнее, чем у тигра, и он способен идти за добычей тысячи верст по толстому снегу. Было здорово сидеть вечерами на веранде и листать хрустящие страницы, представляя, что однажды ты увидишь этого зверя живьем в национальном парке или путешествии, когда вырастешь. Киллуа сглотнул, ясно понимая, что вырос давным-давно. Он отдал бы многое, чтобы детские мечты остались мечтами.       Луна вынырнула из-за туч, роняя свет прожектора на чудовище. Медведь был огромным: каждая лапа превосходила по размеру голову Ника, закаменевшего в ужасе с ружьем наперевес. Влажный блестящий нос медведя двигался из стороны в сторону, пыхая Кролику прямо в затылок.       — Держу пари, он сейчас обделается. — брякнул Фрикс, нашарив чужую руку. Они сделали медленный шаг назад.       — Я тоже. — честно признался Киллуа, глядя, как из медвежьей пасти течет мутная слюна. Их единственный шанс — это аппетитность Ника. Если зверь будет занят едой хотя бы несколько минут, спасение возможно.       — Ты знаешь, что делать. Не бойся, просто прыгай.       Гон отошел еще немного, осыпая в реку груду камней.       — Сразу за тобой. — парировал Киллуа. Он боялся, как бы дурацкий проводник не решил бороться со зверем посредством ножа и собственной глупости. Он хотел даже поспорить, не смотря на курьёзность момента, но Кролик решил дилемму вместо них.       Медведь опустился на четыре лапы, чтобы понюхать его раненую ногу — Ник заорал и выстрелил, не целясь. Пуля обожгла животному бок, не причинив вреда, но изрядно напугав. Остальное заняло секунды: под протяжный басовитый рык Ника ударили в плечо и снесли с дороги, как тряпичный манекен. Воспринимая любого человека угрозой, медведь бухнул передними лапами по земле и побежал на них с Гоном.       Они бездарно потеряли время, пытаясь заслонить друг друга от хищника, но в конце концов додумались броситься врассыпную. Один налево, другой направо. Бог знает почему, но чудище выбрало проводника в качестве мишени. Фрикс, нагруженный вещами, едва успел прыгнуть с берега, когда медвежьи когти мазнули его по виску напоследок.       Киллуа ушел в ледяную воду целиком и долго не мог понять, где дно, а где поверхность. Горный поток крутил его точно игрушку в черном пространстве небытия. Киллуа постарался расслабиться и выровнять тело, чтобы пузыри воздуха изо рта указали ему путь. Холодно не было, скорее наоборот: все клетки организма горели пламенем, сопротивляясь окружающей температуре.       Наконец он увидел мутное пятно сквозь толщу реки и рванул туда, рассекая онемевшими пальцами тугие жилы течения. Как только Киллуа смог дышать, то обернулся в поисках Гона и с ужасом обнаружил, что плывёт один. Сначала он подумал, что мог вынырнуть раньше или позже, что макушка Фрикса наверняка вот-вот покажется над водой, но время шло, а река пустовала.       Киллуа позвал проводника несколько раз. Он вертелся, осматривая склоны и ветки, за которые мог уцепиться Гон, но всё вокруг было нетронутым и враждебным. Тогда он набрал в легкие воздуха и нырнул, отчаянно надеясь на чудо. Внутри реки по-прежнему царила кромешная тьма, такая же холодная как страх под рёбрами у Киллуа, такая же злая, как вся его жизнь. Руки ничего не находили.       Он дважды всплывал за новой порцией кислорода и дважды возвращался ко дну, игнорируя боль в ушных перепонках. Куртка потяжелела, но всё, что Киллуа мог — это искать вслепую. Когда нога упёрлась в нечто мягкое, не похожее на камни и валуны, он вскрикнул, до слез опасаясь потерять находку среди бурного потока.       Он зацепил рюкзак, и один из стропов совершенно случайно примотался к липучкам ботинка. Как будто судьба пожалела Киллуа.       Или наказала.       Потому что человек с рюкзаком в реке не двигался.       Киллуа хотел подхватить того и вытянуть на плечах, но река толкала его вперёд, унося прочь от Гона. Он еле успел нащупать жесткие пряди волос и стиснуть их в кулаке как последнюю надежду.       Нет ничего более податливого и гибкого, чем вода, но попробуй оказать ей сопротивление. Вода была везде: в ушах, в носу, во рту, в глазах, которые едва различали линию берега. Киллуа грёб одной рукой, а второй волок Гона, молясь всем известным небожителям сразу.       Должно быть, медведь вырубил его ударом по голове. Если Гон потерял сознание до падения в реку, он выживет. Киллуа заставит его выжить.       На излучине река мелела и прилегала кромкой к пологому песчанику. Оставшиеся силы пришлось потратить на то, чтобы добраться туда. Мышцы заиндевели, не желая выполнять никакой работы, поэтому Киллуа не вышел, а выполз на берег подобно умирающей черепахе. Он прокашлялся, уперся спиной и пятками, и со скрежетом в зубах затащил тяжеленного Фрикса, отцепив рюкзак.       В свете ночного неба Гон выглядел белым как лёд, белыми были даже его губы, а ресницы уже покрывал тонкий налёт инея. Киллуа обтёр ладонями всю его шею в поисках пульса, но ничего не нашёл — после моржевания его самого начала бить крупная дрожь, больше похожая на разряды тока. Это ледяная кровь из конечностей ринулась к сердцу.       — Г-гон, ты м-меня слышишь? П-пожалуйста, очн-нись…- едва ворочая языком, Киллуа прислонил ухо к его груди и ничего не услышал.       — Г-гон, твою м-мать! Ты н-не можешь так п-поступить со мной!       Руки тряслись как у паралитика. Он сел на колени и наклонился к лицу Гона, чьи черты словно заострились после речного купания. Он слышал, что так случается перед смертью.       Киллуа запрокинул Фриксу голову, нажав на лоб. Во рту не было воды, поэтому оставалось только выдвинуть челюсть, зажать нос и обхватить его губы своими. Сделать два коротких, мощных выдоха, чтобы грудная клетка видимо приподнялась.       Выпрямиться. Положить основание ладони на грудину, упереться второй рукой и сделать тридцать нажатий с прямыми локтями.       Раз-и-два-и-три-и…       Проверить пульс. Повторить дыхание. Снова тридцать нажатий, как по учебнику неотложки. На неизвестном по счету заходе у Киллуа подломилась рука, и он рухнул поперек Фрикса, равнодушного к любым усилиям. Равнодушного к нему.       Если персональный ад существует, то для Киллуа он будет выглядеть как бесконечное сегодня. Он уткнулся в песок локтями и коленями и беспомощно зарыдал, позволяя голосу рваться до хрипоты.       С него хватит. Он решил: если Гон умрёт (не хотелось говорить — умер), то эта невыносимая борьба закончится здесь. Он ляжет рядом, под звездами, и подождет, пока первый снег не засыпет их обоих.       Пальцы коснулись запястья проводника, и Киллуа вдруг ощутил, что оно потеплело. Потеплело! Массаж сердца работает! Киллуа выпрямил спину и улыбнулся как человек, переживший абсолютный катарсис.       — Будет больно, говнюк.       Две руки, сцепленные в замок, обрушились на грудь Фрикса молотом. Это подействовало лучше, чем ожидалось: механический тычок запустил систолу и сломал недавно зажившее ребро. Гон распахнул глаза и с воем согнулся, исступленно кашляя.       — С днем рождения… — просипел Киллуа. Его голову, как Сатурн, кольцами окружали яркие пятна. То, что Фрикс больше не выглядит трупом, еще не значит, что он в порядке. Им нужно найти укрытие.       Встать удалось не сразу, ноги гнулись точно резиновые. Пьяным полукругом Киллуа обошел берег и собирался было подняться наверх, когда приметил за дикой лозой небольшую пещеру. Вход надежно скрывала растительность, а сам каменный грот уходил вглубь берега почти на два человеческих роста. Внутри оказалось холодно, но это было безопасней, чем ночевка на осеннем морозе после утопления.       Гон не мог ждать долго. Киллуа натаскал лапника, чтобы укрыть пол в пещере, примял его нетвердыми ногами и раскатал спальник — благодаря горной привычке фасовать всё в «непромокашку» он остался сухим.       Проводник то дрожал от холода, то проваливался в сон, доводя Киллуа до нервной икоты своей мраморной бледностью. Наконец Гона удалось перетянуть в пещеру, поближе к пламени костра. Если человек побывал в ледяной воде, его следует освободить от одежды. Мокрая ткань на теле пострадавшего хуже, чем ее полное отсутствие, потому как влажность и мороз всегда ведут за собой пневмонию.       Киллуа бросил куртку на камень неподалеку и тяжело вздохнул, принимаясь за Гона. Хлюпающие ботинки, носки, пуховик и верхний свитер он убрал, точно шелуху, без лишних эмоций. Но когда пришла очередь водолазки, он вдруг почувствовал себя мальчишкой, что занят непристойным делом. Вроде просмотра кассет из запретного родительского ящика.       Гон дышал редко и глубоко — его грудь едва поднималась на вдохе, как пробитая камера. Киллуа шарил по ней в поисках раны, в поисках жизни, он прикладывал ухо к этой груди и зачем-то лоб. Он вспомнил, как обжег себе пальцы, глядя на мужчину, которого не понимал. Его пальцы и теперь горячие, но не способны ни на что, кроме возни с молниями да замками, кроме дрожи.       Киллуа раздел проводника и застегнул на нем спальник, стараясь не думать о трупных мешках, какие были так же застегнуты на всей его родне.       Он сел на колючий лапник, задыхаясь от усталости. Пахло речным илом, водорослями и смолой.       Один спальник, одна ночь, один шанс из тысячи, что двое в пещере доживут до рассвета. Впрочем, утро их не спасет: рация испорчена водой, помощи ждать неоткуда, нет лекарств, нет еды, нет надежды. Если они не смогут идти, то погибнут от голода или инфекции, или просто замерзнут как сотни туристов до них, что пропали без вести на горном маршруте.       Киллуа сунул руку за ворот спальника, с ужасом обнаружив, что Гон по-прежнему ледяной. Ткань мешка, рассчитанная на отражение и сохранение естественного тепла, не грела. Фрикс замерзнет, если всё оставить как есть.       Киллуа поднялся, хватаясь ладонями за острые выступы стен. Узловатый и неуклюжий, он путался в ногах и чуть не разбил голову, снимая брюки. Единственный способ согреть Фрикса — его собственное тепло. Его тело.       Холод атаковал кожу, и Киллуа снова затрясло, даже растирания руками были бесполезны. Став абсолютно нагим, он лег параллельно спальнику и в нерешительности замер, глядя на черную вуаль ресниц.       Это вынужденная мера.       Он хотел бы, чтобы всё произошло не так. Он предполагал вовсе не такие «поцелуи» и раздевания между ними.       Сперва пришлось оттянуть молнию, засунуть одну ногу, потом вторую, и попытаться протиснуться как карандаш, по левому боку. Швы на мешке затрещали от такого нерационального обращения — Киллуа понял, что должен лечь плотнее. Он и сам вымерз до синих губ, но проводник под его руками казался совсем ледяным. Гон, который купается в ручьях и топит лед жаром ладони, Гон, смеющийся от дождя, способный добыть пламя из камней и соломы, сильный, быстрый и выносливый Гон лежал и не двигался, и выглядел так, будто яркое солнце уходит из него по капле.       Когда их животы соприкоснулись, Киллуа зажмурился, все еще удерживая себя на весу. Одно из коленей попало Гону между бедрами, и он почувствовал слабый пульс — лучше, чем ничего. Нужно расслабить мышцы, стать живым одеялом, укрыть его и спасти.       Впадина над ключицей да выемка шеи — замена подушки на эту ночь. Вопреки пережитому Киллуа вдруг понял, что испытывает нежность: мягкое томление на грани слёз и улыбки, словно кто-то невидимый щекочет тебя изнутри.       Он смог отыскать Гона в черной реке, вытащить на берег и завести его сердце, значит, сумеет и отогреть. Он обязательно расскажет ему, что влюблен, когда они выживут. Если выживут.       Костер совсем догорел, и тлеющие угли светились на ветру. Киллуа засыпал, просыпался и снова засыпал, тревожно слушая дыхание человека под собой. Он падал в сон как в глубокую яму, в яме было страшно и одиноко, пока чьи-то объятия не вырвали его из темноты.       — Киллуа… Ты в порядке? — хриплый шепот разбил тишину, и Киллуа вздрогнул, чувствуя ладони на линии крестца. Выше не позволял спальник.       — Да. А ты?       — Не знаю, я очень устал. Ты грел меня всё это время?       — Угу. — Их интимная близость стала не такой комфортной, так что Киллуа постарался отодвинуть пах на безопасное расстояние. Гон потеплел, везде.       — Снилось, ты целовал меня.       — Я тебя откачивал, дурак. Всякий раз, когда мы далеко друг от друга, ты пытаешься двинуть кони. Может, хватит?       — Может… — Гон прикрыл глаза, устало выдохнув. Киллуа вдруг осознал, что проводник не просто согрелся, он становится всё горячее, как печка. Только лихорадки им не хватало.       Снаружи занялся рассвет, розовый, морозный. Чужие руки на теле Киллуа горели как тавро, и он боялся, что загорится тоже — в тесноте мешка этого не скрыть. Словно зеркала, они были противоположны и похожи одновременно, они отражали и впитывали, и всё в Гоне напоминало Киллуа его самого. Та же боль, тот же поиск неясного смысла.       Когда проводник засопел, Киллуа выпростал руку из спальника, чтобы потрогать его лицо — ну конечно, температура. Организм перешел из стадии угнетения в стадию активного иммунитета, планируя жечь всё на своём пути. Через пару часов жар перешел на уровень испепеляющей лавы, и Киллуа потратил целое утро, бегая к реке за холодными компрессами.       Невыносимо хотелось спать. Голод вязал узлы на желудке, но думать о еде было некогда: он с трудом закипятил воды, чтобы выпаивать Гона, терявшего жидкость через пот. К середине дня проводник начал бредить и хватать его за руки, как будто Киллуа мог исчезнуть в любую секунду. По-детски наивная мантра «не уходи» поселилась на его языке и звучала непрерывно, пока Гон не забылся тяжелой горячечной дремотой. Киллуа встал, чтобы размяться, когда услышал грохот камней.       Кто-то шёл по обрыву в их сторону.       Его охватила злоба, яростная и слепая — на судьбу, на весь Мир, на то, что испытания никогда не кончаются. Киллуа вытащил пистолет из кармана, готовый прикончить любое смертное существо собственными руками, если оно будет хоть сколько-то опасно. Он выставил пушку перед собой и стал ждать на берегу, перекрыв подступы к пещере.       Из-за поворота спустился человек. Хромой, сгорбленный, тот волок ногу, опираясь на нечто вроде костыля. Если бы не близкое знакомство накануне, Киллуа едва бы узнал в этом грязном кривом оборванце грозу деревни. Кролик Ник выжил, а костыль у него под мышкой был ружьем, из которого тварь чуть не убила Гона. Тварь не умеет сдаваться.       Киллуа выстрелил, целясь между глаз. Мокрый ствол дал осечку, вхолостую щелкая затвором снова и снова, и он бросил его как снаряд, подбив Нику здоровый голеностоп. Чёрт знает, на что надеялся одержимый ублюдок, но повалить его с ног не составило труда.       — Ну, вот он я, ты доволен? Ты ведь хотел узнать меня получше? — кулак врезался в щёку, но тут же был остановлен прикладом. Ник ударил под дых, хохоча от удовольствия. Самые болезненные тычки вызывали в нем эйфорию, близкую к помешательству, и в конце концов Киллуа сжал ему горло, наблюдая, как сознание покидает глаза ублюдка.       Чего он хотел, смерти в бою? Или надеялся выполнить заказ?       Плевать, сейчас Киллуа навсегда выдавит жизнь из его пластилиновой шеи, навсегда обезопасит Гона, себя и всех жителей гор на километры вокруг. Кролик захрипел, истекая слюной.       — Киллуа, хватит.       — Не хватит. Мразь заслужила смерть.       Гон стоял у пещеры, смяв лиану плечом, и его голос был едва слышен на фоне ветра. Из одежды — только штаны и куртка. Он просто надел то, до чего сумел дотянуться и на что хватило сил. Смотреть в его сторону было почти невыносимо.       — Я не спорю. Но это… слишком легкая смерть.       Руки разжались сами собой. Киллуа поднялся, наградив Кролика пинком в печень. Подумать только, он пережил нападение медведя и целой стаи волков, он плёлся за ними вдоль реки со сломанными костями — видимо, сумма награды действительно велика. Так же, как его безумие.       — Согласен. Что делать будем?       — Привяжем к дереву.       Босые ноги Гона ступали по гальке почти беззвучно, и сам он казался призраком. Ник ощутимо заерзал на песке.       — Вы больные. Меня же съедят!       Они переглянулись, не чувствуя потребности в обсуждении. Фрикс молчаливо распутал браслет, целиком состоящий из плотного паракорда. Кролик заголосил, сбиваясь на маты и мольбы, но никто не собирался его слушать. Старая ива на пригорке как позорный столб приняла Ника вместе с верёвкой.       — Прекратите! Отпустите меня! Да вы сами подохнете! Проводник-то уже не жилец, погляди…       Киллуа вытащил шапку и затолкал ее Кролику в рот, прерывая поток речевых излияний. Он сам видел, насколько плох Гон, потерявший десяток килограмм за сутки. Он не нуждался в диагнозах.       Пепельное небо сомкнулось над рекой ватным куполом, сея белоснежные, девственные хлопья.