Любовь, на которую мы способны

Серый собирает волосы в пучок, и Олег застывает, цепляя в отражении зеркала красную россыпь засосов на бледной шее. В груди стягивает тугим узлом, пальцы с силой сжимают тюбик — Олег выдавливает слишком много пасты, та сваливается со щетки и мажет синим раковину. Ему отвести бы взгляд, перестать всматриваться и унять темной волной поднимающуюся изнутри злость, но он все продолжает смотреть, пока Серый не поворачивает голову. Перехватывает его взгляд, поджимает губы, с вызовом дергает подбородком. В желтых глазах вспыхивает что-то упрямое, вздорное, неспокойное. Мол, давай — только скажи что-нибудь, скажи, и я тут же напомню, что у тебя нет ни малейшего права на ревность. Проебал Олег это право уже года полтора как. А может, раньше. Он опускает голову и чистит зубы. Слышит, как Серый в гнетущей тишине скидывает на мраморный выступ халат и босиком выходит из ванной. Олег выдыхает. Он не следит за новостными сводками, почти не обращает внимания на провокационные заголовки желтушников, последний год только и пишущих о насыщенной личной жизни восходящей питерской звезды IT-индустрии. Это не сложно, Олег в вечных разъездах — чаще всего по таким местам, где ни журналов, ни интернета нет. Удача, если хоть связь есть. Гораздо сложнее игнорировать происходящее в те редкие дни, когда Олег возвращается в Питер. Вряд ли Серый устраивает демонстрации намеренно — у того кожа просто такая: чуть не рассчитаешь силу, с которой сожмешь бедра или укусишь плечо, — и сразу следы остаются. Иногда у Серого на теле только веснушки, родинки и синие дорожки вен. Тогда Олег позволяет себе ненадолго забыться, представить, что все, как раньше. А иногда Серый раздевается, и Олег не знает куда деть глаза, лишь бы не видеть засосов и красных полос от чужих ногтей. Паршиво. Паршиво, блядь, до ужаса, потому что у Олега теперь наконец есть деньги, но жизнь ему такая — без Серого — нахер не сдалась. А уже ничего не вернуть, не исправить. Разве что найти машину времени и сказать себе, восемнадцатилетнему идиоту, чтобы засунул в жопу ненависть к универу и экономике, учился нормально и не бросал все к хуям после первой же сессии. Вот только Олег не уверен, что при таком раскладе был бы счастливее. Наверное, кому-то тупо не суждено найти вариант, чтобы сразу и деньги, и с любимым рядом, и в петлю от тоски не хотелось. Что ж. Олег пересекает коридор, заходит в комнату и останавливается у узорчатого бортика. Серый лежит, откинув голову на край джакузи, глаза прикрыты, в руке бокал с вином. Уставший, замученный, будто едва вывозит свою новую блистательную жизнь. С каждым его приездом Серый выглядит все хуже, а Олег и сказать-то ничего не может — право на заботу и советы полетело туда же, куда и «Конечно, буду ждать, Волч. Кроме тебя, мне никто и не нужен», которое Серый с покрасневшими глазами прошептал ему накануне призыва. Олег залезает в джакузи, садится рядом, вглядывается в лицо. Светлые ресницы чуть вздрагивают, Серый, не открывая глаз, делает глоток вина. Олег осторожно проводит костяшками по скуле, мажет большим пальцем по подбородку. Серый не отталкивает — тянется за рукой, подставляется ласке, и Олег гладит по щеке, по виску. Такой красивый, хороший, родной. Только уже не его. Взгляд скользит ниже, по следам на шее и веснушчатых плечах. Олег смотрит несколько долгих секунд и убирает руку. Они ведь еще в том году обо всем договорились: никто больше никого не ждет, встречаются по возможности, друг другу не навязываются. Ну почему, почему, блядь, Олега каждый раз выкручивает изнутри с дикой болью, словно в первый? Серый поворачивает голову, открывает глаза. Наконец без ненавистных линз, голубые. Олега плавит нежностью и воспоминаниями, рука непроизвольно тянется обратно к щеке. Прошлого не вернуть, но Олег все равно придвигается ближе и целует, потому что иначе не может. Он скучает безумно, постоянно. Думает о Сером, хоть и не должен, ведь от этого лишь хуже. Все еще любит и, наверное, до конца жизни любить будет. Именно поэтому всякий раз до дрожи в руках хочет припасть губами к каждому миллиметру Сережиного тела, поцеловать все чужие отметины — перекрыть, обесценить. Хоть и знает, что после его отъезда появятся новые. Олег забирает бокал, выключает гидромассажный режим, избавляясь от раздражающих пузырьков, и скользит ладонью Серому вниз по животу, оглаживает бедро, чуть сжимает колено. Второй рукой зарывается в волосы, массирует голову. Серый снова прикрывает глаза, шумно выдыхает и разводит колени шире. Олега прошибает болью, но как же сладко. Серый всегда под его руками расслабленный, абсолютно раскрытый. Олег в жизнь не поверит, что тот кому-либо еще может так доверчиво, с закрытыми глазами подставиться. Он перемещает ладонь на внутреннюю сторону Сережиного бедра, кончиками пальцев будто невзначай задевает привставший член и целует Серого за ухом. Касается языком мочки, на мгновение замирает, а затем мягко припадает губами к багровеющему засосу. Пусть Серый хоть с половиной Питера трахается, все равно того никто так, как Олег, касаться не будет, с мрачной решимостью думает он, выцеловывая Серому шею. Потому что он знает Серого вдоль и поперек с детства, потому что родные друг другу, потому что у Олега, кроме Серого, ни души, и вся любовь, на которую он способен, — все для одного, для Серого. Даже сейчас, когда они далеки друг от друга, как никогда прежде. И через пять лет, и через десять. Что бы ни случилось, хоть их по разным континентам разбросает. Олег мало за что в жизни может без раздумий поручиться, но за это — точно. Это единственное, в чем он уверен.