Павшая

Остановить ход времени невозможно. Он регулярно, с вынужденным старанием напоминает себе об этом, рассеивая неутешительными выводами туман Тьмы в думах. Есть лишь Сила, вернее ее Темная Сторона. Неизменная спутница шествия Владыки к абсолютной власти. Уже полученной, вдоволь распробованной и начинающей приедаться своим постоянством. Равно, как самовольно выточенные оковы, не имеющие срока действия. У Республики не было шансов, как не было у Ордена джедаев. Все сгинуло вовеки. Рассыпалось прахом, перед его, иссыхающими от старости ногами. Каждый сустав невыносимо ломит, особенно при затянувшейся ходьбе. Будто во вздутых коленях засыпан песок, стирающий изнутри кости. В его власти самые передовые медицинские разработки, позволяющие облегчить агонию и даже ненадолго исцелиться. Сделать пересадку волос, смягчить уродства с помощью пластической хирургии и пошить великолепные наряды, достойные самого могущественного правителя. Дарту Сидиусу можно все и в тоже время не позволено ничего из заурядных житейских радостей, коими наслаждаются чахлые смертные людишки. Самые ничтожные перемены, малейшее возвращение к прошлому себя, любой каприз, не относимый к вечному пути Владыки ситхов, должен расцениваться за угрозу. В обязательном порядке. Темная сторона не дремлет, окружая дряхлое, уставшее тело необходимостью существовать. Быть в кольце превосходства над смертью и всеми, кто ей подвержен. Отбросить любую принадлежность, к ранее слепленной маски чуткого политика. Он достиг того, чего не смог учитель и другие предшественники, став воплощением истинного абсолюта. Грубая ткань тяжелого балахона, без конца раздражает незаживающие струпья на истончившейся коже. Великому ситху нельзя пребывать на открытом солнце, а каждая складка на теле регулярно обрабатывается целебными мазями, облегчающими сухость и зуд. Наманикюренные ранее пальцы с отполированными ногтями, теперь представляют собой узловатые крючки с пожелтевшей ногтевой пластиной. Отвратительное и удручающее зрелище для посторонней оценки, но какое могущество таится на самых кончиках. Достаточно просто захотеть, и Сила предоставит... Боль сопровождает Сидиуса непреклонно, даже на самых мягких, взбитых перинах. В простом глотке воды из-за сгнивших, раскрошенных зубов. В глубоком вдохе, заставляющим раскрываться продырявленные легкие с накопленной слизью, от которой приходится регулярно отхаркиваться. Даже еда плохо усваивается, но теперь его питает Темная Сторона. Единственное, что осталось нетронутым и, пока еще в полном распоряжении, так это короткие передышки на сон с воспоминаниями. Он может контролировать сновидения, но не делает этого, ссылаясь на занятость своего выдающегося разума. Занятость, которую не мешает иногда разбавлять. И так получается, что в бедных моментах, казалось бы упоительного беспамятства, Палпатин отчетливо слышит женские крики. Голос, преисполненный возвышенного, оголтелого бреда о любви, способной сокрушить все невзгоды. Как в старой доброй сказке, на которой взращивается целое поколение инфантильных дегенератов. Богатое звучание, напоминающее больную мольбу и призыв, а еще образ лица. Молодая женщина мучается родовой болью, складка страданий залегает меж бровей, губы дрожат, однако упрямо зовут того, кто погиб, по вине собственной никчемности. — Эни... — так выразительно, но теперь уже впустую. — Любимый, прости меня... — медицинские дроиды беспокойно летают вокруг, подготавливая препарат для стимуляции родовой деятельности. — Просто разрежьте живот и достаньте дитя. — приказывает Император, наблюдая за спасенным сенатором. Ему нужно заполучить, хотя бы наследие избранного, дабы взрастить его, согласно ситхским канонам. Более кропотливо, нежели с павшим джедаем, ибо такие труды, весьма выгодно оправдаются в будущем.— Ее жизнь не имеет ценности. — стоит, подле кушетки с Амидалой. Замечает следы от пальцев, проступившие на коже ее шеи. Довольно улыбается и пробует повторить захват несостоявшегося ученика с маниакальной точностью. — Есть риск, что плод не выживет, после таких серьезных манипуляций. — извещает дроид, сделав внутривенную инъекцию. — Лучше ускорить процесс естественного деторождения, пока температура сенатора не поднялась до опасной отметки. — Я не сказала тебе... — продолжает нежно бормотать Падме, приняв тень Палпатина, рядом с собой за ожившего мужа. — Их двое. У нас сын и дочь. Мой сюрприз... — срывается на крик от внезапной схватки, поднимает руку и неожиданно плотно хватается за старческие пальцы ситха. — Не уходи. Мы будем вместе... обещаю. — вертит головой и выгибается от новой волны скручивающей боли. Еще один громкий крик, охрипшее дыхание и запотевший лоб. — Вернемся в Озерный Край. Я рожу еще... ты счастлив? — упрямо держит ладонь палача джедаев и всей Республики. Наивный, тривиальный вопрос в застенках мрачной медицинской лаборатории. Адресованный тому, кто никогда не нуждался в олицетворении тупого, возвышенного блеяния. Он впервые слышит подобное и странным образом, даже не испытывает ярости или желания причинить этой дурехе еще больше страданий. — Начинаются потуги, приступаем к эпизиотомии*. — докладывает второй дроид. Прихватывает скальпель с боксом обезболивающего, пока сенатор кричит и стонет, призывая богиню из культуры родного мира. — Ширайя... молю... — Без анестезии. — кратко царапает Сидиус и, зачем-то продолжает наблюдать. Не по причине возмущения или вполне закономерного любопытства. Нет, он просто хочет увидеть конец, дабы потом грубо разорвать момент смехотворно-откровенного, вопиющего для его статуса единения. — Я люблю тебя... — без стыда сообщает Падме чистую правду, исходящую из глубин своего настрадавшегося сердца. — Больше жизни. Больше всего. Люблю... — столь чувственный посыл накрывает ослепляющим фоном тепла узорные нити Силы в пространстве. Прогоняет загустевший холод Темной стороны. Осторожно касается лучиками ауры ситха, как растущее на горизонте, рассветное солнце. Ласково, ярко, по-человечески приятно и, к поднятым глубинам давно задремавшего волнения желанно. — Я все выдержу, не бойся. Ради нас... Первый окровавленный комок синюшной плоти, так и не смог задышать. Как и второй, сквозь неопределенное время. Их бесполезный отец, даже не попытался вовремя предотвратить смертельный захват Силы. Вместо богатого урожая, на которое так рассчитывал Император, осталась распотрошенная туша с неподъемным мешком слезливых надежд. — Эни... наши дети... — из последних сил просит Амидала, следуя зову нехорошего предчувствия. Ведь новорожденные должны уже закричать и ощутить грудь матери. Скрепиться нерушимой связью, идущей от истоков времён. Пробует раскрыть, затопленные слезами глаза. Женская ладонь слабеет, однако ситхские пальцы больно сжимают ее, почти ломая кости. — Теперь живи с этим. — медленно скрипит Сидиус, не поленившись склониться над роженицей и явить свое уродство, максимально близко. Будто намеревается оставить предсмертный поцелуй, навсегда закрепляя в памяти каждую черточку измученного женского лица. После этого, она кричит еще громче. Не прерываясь, пока не теряет сознание от шока и горя случившегося. Тепло солнца улетучивается, оставляя пустынную, пресыщенную горем ночь. Сновидения повторяются. Каждый раз, настойчиво вдалбливая в разум Владыки детали мрачного события. Да так ощутимо, что он просыпается по утрам с громко бьющимся сердцем и повышенным давлением. Совсем, как живой, взволнованный чувствами человек. Из всех ипостасей, Сидиус больше всего ненавидит прошлое. Лишь оно способно вволю понурить, возвратить разгулявшиеся думы к совершенным ошибкам, даже у такого выдающегося стратега. Что говорить про окружение, от которого несёт паленой, тошнотворно-кислой вонью. Однообразное, не имеющее ценностей, кроме личного, сокровенного благополучия. Где мораль искажена до скверны, сопоставимой с испражнениями на нижних уровнях Корусанта. Он опять осторожно ступает. Знакомый прямой путь в окружении личной охраны. С гробовой тишиной наперевес и визгливыми воплями в Силе от эмоционального накала собравшегося сброда. Ничего не меняется и не должно. Впереди трон. Впереди тоскливое лицезрение с высоты своих достижений, а еще боль в пояснице от слишком резкого подъема с кровати. Мочиться под себя не так унизительно, как терпеть потные физиономии лицемерных ублюдков. Откормленные, будто скот на бойню. Самонадеянно уверенные в благоволении повелителя к их безмозглым, дрожащим головам. Неотвратимость, с самого начала пути. Дворянин, сенатор, канцлер, победитель а теперь Император. Такова несгибаемая прямая Великого Плана. Парадоксально, что во всей этой треклятой убежденности, забитой наглухо молотом судьбы, на дне все равно остается просвет для сомнительного вопроса, к которому, так или иначе возвращаешься, как нерадивый мелкий паршивец к суровому наставнику. Что, после свершенного? Что после? Что?.. Смысл не сотрется от перебирания слагаемых, поэтому он с дотошной старательностью отвечает самому себе. Каждый раз одним, допустимым ответом. «Дальше, только вечность.» Сидиус еле волочит трясущимися ногами, опираясь на трость для лучшей опоры. Мышечная атрофия не дает ускориться, но ему нравится оттягивать время. Сминать и рвать, как вздумается. Под терпеливые рожи склонившихся «верноподданных». Однако, к чему правитель не оказался готовым, невзирая на звенящую дрожь нитей Силы и холодного нашептывания Темной Стороны, так это к случайности. Той самой, что назревает упрямым ростком на выжженной почве, без подпитки и заботы внимательного фермера. Чистый женских смех будоражит тишину. С треском отскакивает от узорных стен и колонн. Проносится над столами с пирамидами из фужеров шампанского и замершими спинами наряженных гостей. Громкий, настоящий, без налета фривольной игривости. Ужаленная неожиданностью толпа, следует пресловутому инстинкту. Торопливо разбредается в стороны, будто стайка пугливых, копошащихся тараканов за трапезой. Ему не нужно гадать над личностью бунтарки, вероломно нарушившей окаменевший покой дворца. Слышать ее смех, все равно что вернуться по временной спирали назад, когда клонам еще не был отдан заветный приказ. Тогда молодая женщина щеголяла в плотных, многослойных нарядах, скрывавших выпуклый живот. Тогда она цвела и пульсировала Светом в Великой, как назревающий, драгоценный плод, оберегаемый для посева полей. Здоровый румянец, просящие глаза, сверкающие волнением и дурная, фанатичная преданность демократии. Сейчас она не дрожит, но немного шатается, как ветвь ивы на ветру. Выпивает вино, непристойно большими глотками. Смотрит прямо, сквозь алые мантии гвардейцев. — Сенатор Амидала. — Палпатин дает команду стражникам разойтись. — Приветствую вас. — детально проходится по ней тяжелыми очами. С пристрастием. Впервые. Хотя срок их знакомства отмечен, весьма солидной датой. — Император, — выдыхает она не своим голосом. С точно определяемой интонацией ненависти. — Ваше здоровье. — ироничный плевок с жадным опустошением бокала. Тот падает вниз и разбивается, пока ее губы блестят, обильно смоченные алкоголем. Ситх понимает, как лучше завершить трагедию, которую сам же затянул на пустом месте. Достаточно короткого, немого приказа. Вот только ощущает внутри себя воскресший отклик интереса. Удивительного, настаивающего и несказанно бодрящего. — Не желаете посетить мой сад? — внезапное предложение так ново для него, как и ожидание согласия.