Павшая

Уже пятая по счету арка, возведенная из плетеных клематисов с распустившимися бутонами насыщенного, синего цвета. Искусственно воссозданный ландшафт, вмещающий в себя фонтаны причудливой формы и беспрестанно журчащие ручейки с каменистыми мощеными дорожками. Территория императорского сада огорожена защитным энергетическим куполом, мерцающим замысловатыми волнами голубого света. Воздух насыщен свежестью и сладким ароматом цветов, большинство из которых завезено с Набу. Падме медленно проходит вперед, в сторону террасы с потрясающим видом на бесконечный город. Ненадолго задерживается у полянки с ковром распустившихся незабудок. Полотно голубых и фиолетовых лепестков, подобно небесам из фэнтезийной сказки. Яркость живой природы потрясает, внушая стойкое неверие в происходящее. Ибо сей прекрасный островок цветущего великолепия существует вне времени, вне суровых тягот реальности и так не вяжется с вечной суматохой Корусанта. Молодая женщина глубоко вдыхает аромат, распознает знакомые нотки из давнего прошлого. Присматривается к террасе с узорным шатром из золотой ткани. В его тени находится скамья с узорной спинкой и маленький круглый фонтан из зеленого мрамора, окруженный ее любимыми, белоснежными фрезиями. Еще будучи королевой Набу, Амидала часто любовалась ими в королевском саду дворца. Наслаждалась красотой и наивными мечтами о светлом будущем... — Они привычны моему взору. — раздается позади голос Палпатина. Он идет следом. Как всегда неторопливо, дабы гостья воочию оценила подлинное совершенство его драгоценных владений. Женщины любят цветы и любят окружать себя красотой, в качестве собственного продолжения. — Ложь. — фыркает Падме, держа у лица новый бокал с вином. Оборачивается к правителю, отмечает отсутствие алой стражи поблизости. Только несколько летающих, маленьких дроидов, отслеживающих строгое расписание полива драгоценных растений. — Они разбавляют привычность вашего взора. — смешливо дополняет ответ, указывая пальцем на фрезии. Дарт Сидиус, рассчитывавший на спокойную, непримечательную и обыденную беседу с давней знакомой, неожиданно для себя, начинает размышлять над странностью их спонтанного уединения. Дело вовсе не в намеренном отдалении гвардейцев и любых живых свидетелей этого разговора. Не в твердой уверенности, что она не причинит никакого вреда. Не сможет, не собирается и даже не попытается, учитывая размеренный покой в нитях Силы. Он впервые за долгое время наедине с женщиной. Достаточно привлекательной, чтобы заинтересоваться. Форма тет-а-тет, несущая романтический, личный посыл, подразумевающий жаркую интимность диалогов. Когда в последний раз подобное случалось? Когда он вообще позволял себе наслаждаться женским обществом? Без мыслей о Тьме, грядущих переменах, связанных с Новым Порядком и сладостно-кровавой, долгожданной мести? Вновь незыблемые глубины прошлого, в которых находится кусочек ответа. Почти стертый из воспоминаний за ненадобностью. В первые годы избрания на посту Канцлера. Завидное число самых ярких фавориток, блистающих красотой, искусством обольщения и опытом изощренных ласк. Уже тогда, их существование воспринималось за должное, поэтому не могло долго удерживать внимание ситха. — Знаете, что это? — в руке Падме оказывается тонкая косичка из русых волос с парой синих колец на кончике. — Энакин подарил мне, когда прошел испытание и стал рыцарем-джедаем. — говорит с гордостью, любовно поглаживая пальцами тугие переплетения. — Не Оби-Вану, не вам... — сжимает ее в кулаке. Отходит к самому краю ограждения, не боясь раскрытого чрева глубокой пропасти внизу. — Он подарил мне. Я столько раз переплетала ее и молилась за его жизнь... — горько усмехается, покачивая головой. Кулак расслабляется, и даренный символ пройденного падаванства медленно кружится, улетая вниз. — Молилась богам, Силе. Но те оказались глухи. — опять демонстрирует собеседнику спину. Покатые бледные плечи, ровная линия позвоночника, открытая за счет выреза платья. Пара родинок и тонкие полосы шрамов, оставшихся от хищника нексу, ранившего ее на арене Джеонозиса. Император помнит рассказы Тирануса о пошлом довольстве Ганрея при лицезрении этого события. Оранжевые глаза пытливо обводят лопатки и затылок сенатора. Изящество в каждом движении не утрачено, хотя навалившееся горе должно было оскорбить несчастную, подавить волю к жизни, ввергнуть в объятия смерти и даровать наконец покой. Но все же, она легко продолжает оставаться в рамках дорогой эстетики, которой можно любоваться, точно свежими бутонами в саду. Вернее, всегда останется. Только сейчас, вместо воздушной, пресыщенной сладкой наивности, неумолимо возводятся стены зрелого цинизма, наделяющие той самой искоркой опасной привлекательности. Искренность подразумевает доверие, а искренность, обожженная горечью реализма, становится песней неотвратимости. — Я знала с самого начала, — продолжает говорить Падме. — Знала, что наша любовь обречена, но все равно приняла ее. — смотрит на бокал, покручивает его. — Смерть регулярно подводила нас к краю пропасти, сближала отчаянным желанием бороться за счастье. — делает пару глотков вина и выдыхает. — Вы когда-нибудь испытывали подобное? — задает вопрос, не уместный по возрасту, статусу, времени и происходящему фарсу. А фарсу ли?.. — Всегда. — отвечает Сидиус, продолжая стоять и опираться рукой на трость. Скамья совсем рядом, буквально в двух шагах, однако он упрямствует перед собеседницей. Амидала разворачивается и взирает на правителя с приподнятыми бровями. В карих глазах пляшут смешинки, точно их обладательница ни капельки не верит сказанному. — Я ситх и всегда буду на краю. — милостиво поясняет старик. Больше самому себе. — Но вы один, — уточняет она, без толики сочувствия. Склоняет голову набок в естественном, привычном очаровании. — Со мной Темная Сторона Силы,— предупреждает он скрипучим голосом, от которого у любого по спине расползаются мурашки. Но не у нее... — Ее здесь нет. — уверенно заключает Падме, будто внезапно оказывается одаренной и чувствует незримые переплетения узорных нитей Великой в пространстве.— В саду слишком много жизни и возвели вы его, далеко не в ее честь. — вновь прикладывается к бокалу, слизывает алую каплю с губ кончиком языка. — Как и не в свою. — медленно приближается. — Я распоряжаюсь судьбами миллиардов существ. — довольно рассуждает ситх. — Могу лишить жизни всех разом, если захочу, а вы беретесь защищать цветы, подле моих ног. — заканчивает фразу хриплым, влажным смехом с последующим звучным воем, изрешитированных болезнью легких. — Забавно. — Вы похожи. — спокойно выдает молодая женщина, продолжая приближаться. Открыто смотрит на изуродованный лик, без всяких ужимок. — С Энакином. — добавляет на выдохе, а взгляд преисполнен тоски. — Я давно отметила это, но сразу посчитала глупостью. Та же решимость, непримиримость с мнениями других и повальное желание изменить привычные устои, — неторопливо проговаривает чарующим голосом. Сейчас он другой. Лишенный трепета, осторожности и девичьей легкости, как было раньше, даже за напудренной маской строгой королевы. Более густой, плывущий по мирному течению реки, берущей начало с ледяных горных вершин. В ауре колдовской зрелости, способной парализовать любого слабовольного дурака в зале. Они рассматривают друг друга в молчании, словно обоюдно выжидают ответ, зародившийся в тишине, изредка нарушаемой звуками системы автополива. — Жаль глаза поменялись. — продолжает Падме, оказываясь слишком близко к Императору. Непозволительно близко, с нарушением всех введенных протоколов безопасности и даже установленных рамок этикета. Среди приближенных ситха, едва ли найдется кто-то, кому позволена сия дерзость. — Они были такой же голубизны, как у него. — гипнотическое влияние слов усиливается ароматом ее духов. Не резким, щекочущим ноздри от избытка сложного букета, а мягким, как дуновение ветерка с нотками чистоты. Неожиданно, правая рука Амидалы тянется к лицу правителя. Прикасается ладонью к шероховатой, тонкой коже, лишенной волосяного покрова. Его вздутые, надбровные дуги еще поддаются влиянию мимических мышц, поэтому приподнимаются, следуя зову удивления. Это первое прикосновение женщины за многие годы. Не лишенное естественности и простоты. Даже стертые из памяти фаворитки не позволяли себе подобных излишеств. Ее пальцы теплые и мягкие, со свежей прохладой на самых кончиках. Не давят, не осторожничают в брезгливом страхе, хотя должны, ведь его натура ужасает. — Я смотрела в них и верила... — говорит она, спустя некоторое время. Продолжает взирать в оранжевое марево ситхских очей. — Потому что вы никогда не обманывали меня. — Не было смысла. — подтверждает Сидиус, впитывая забытые ощущения, как путник, терзаемый жаждой. Ноги слабеют и начинают дрожать, а конец трости сильнее давит на, выстеленную белым камнем дорожку, по которой они пришли сюда. Алая гвардия может в любой момент ринуться на защиту, но он точно отменит приказ незаметным движением пальцев. — Вся жизнь Энакина сводилась к сражению, — ладонь Падме тихонько поглаживает изуродованную щеку, отчего сердце ситха, странным образом увеличивается в размерах. Начинает сдавливать грудину, угрожая свести дряхлое тело приступом асфиксии. — Как и ваша. — Но он проиграл. — выговаривает правитель, раздумывая над порывом, возникшем от прикосновения. Накрыть своей ладонью женские пальцы. Не сжать и переломать по наказам Темной Стороны. Просто накрыть, проверяя пульс ее хрупкого сердца. — Не только он. — подтверждает Амидала то, что прекрасно известно Сидиусу. И то, отчего упрямо уклонялся его разум, благодаря задетому самолюбию. Ошибка, обрубившая все, старательно возведенные планы великолепного стратега. Нарушившая точные расчеты в игре на человеческих пороках. Ведь смутить избранного оказалось слишком просто. Так просто, что позволило застелить горизонт пресловутыми воздушными замками, мешавшими разглядеть ловушку судьбы. Владыка ситх усердно возлагал надежды сделать из Скайуокера идеального преданного ученика, дабы продолжить путь, сохраняя верность доктринам великого Дарта Бейна. Их всегда двое и всегда так будет... Должно быть, вне всяких сомнений. Вне домыслов, что наконец просачиваются за нерушимые столпы его мировоззрения. — Потери сплавляют волю, что определяет путь. — Император тянет свою руку к ее пальцам. Мягко удерживает женскую ладонь. Точно так, как делал в их первую встречу, будучи представленным коронованной, смущенной девчушке в качестве сенатора. Склоняет голову и целует. — Потерями прокладывается новый. — произносит Падме, и легкий трепет касается ее плеч. Очередной глоток вина, неспешный выдох, сквозь губы с открытым подтверждением в глазах. — Владыка. — добавляет в конце, пробуя на вкус обращение, как какой-то новый десерт. Обходит ситха, придерживая подол платья. Со стороны гвардейцев узнается худая фигура старшего советника правителя, склонившегося в глубоком поклоне. Сидиус провожает молодую женщину долгим взором, неспешно смакуя бодрящее чувство вдохновения, перетекающего по иссохшим венам. Надобность в ученике, лишь дань замшелым традициям, вбивавшиеся в головы последователей сотни лет. Он отчетливо понимает это, только сейчас. В цветущем саду, на заре новой эпохи, с грузом бесценных знаний Темной Стороны. Не избранник Силы. Не ученик, погрязший в страданиях собственного выбора и непрестанно горланящим в уши, отброшенным прошлым павшего героя республиканских войск. Судьба настойчиво преподносила иное. Раз за разом. Что всегда мелькало перед глазами солнечным зайчиком и воспринималось за смехотворную, упрямую обыденность. Ему нужна королева. Настоящая, неотступная, достойная по благородству крови и весомости жертв. Лишь она, с упомянутым «счастьем», на одре рождения нового и смертью старого. — Пестаж. — обращается Император к, бесшумно подошедшему человеку. — Сделай запрос в лабораторию Бисса*. Пусть пришлют подробный отчет об объекте. — продолжает смотреть на закрывшиеся за Амидалой тяжелые двери. Шумно вдыхает свежий воздух. Прикрывает глаза и легко взмахивает узловатыми пальцами правой руки, используя Силу. Заплетенные в косу, срезанные локоны волос возвращаются из небытия, прокручиваясь невесомым листочком в пространстве. Послушно ложатся на бледную ладонь ситха, а после зажимаются в плотной, жадной хватке. — Пришло время возродиться.