Into it

Кровь стучит в висках. Женя чуть ли не бежит по длинному, слабоосвещенному коридору. В отелях ночью работают энергосберегающие лампочки, создавая приятный романтический полумрак, однако сейчас он лишь устрашает и без того некрасивую, изуродованную болью девушку, что готова убить любого, кто окажется у неё на пути, на последнем пути к правде. Она останавливается около двери 342 и, вдохнув полной грудью, прищурив заплаканные карие глаза, опускает со всей силы кулак на деревянную поверхность, не заботясь о том, что стены-таки в отелях картонные, а некоторым завтра выступать. Чемпионат России как-никак, но ничего, переживут, она слишком много думала о других. Раз удар. Два удар. Три удар. — Какого черта?! — распахивается дверь, ослепляя на секунду Тутберидзе, что с прищуром пыталась понять кто перед ней стоит. Толкнув ещё не опомнившуюся женщину в грудь, Медведева сделала два уверенных шага в номер, захлопывая дверь с таким оглушающим звуком, что на секунду можно было подумать о том, что она не выдержит, отвалится к черту, либо придавив их, либо… Остановимся на первом варианте, сейчас он был желаннее остальных. Однако дверь закрылась, погружая девушек в кромешную темноту и пустоту. Тутберидзе по знакомым духам, тяжело вздымающейся груди и сильному сердцебиению поняла, кто её тайный гость. — Ты ахуела, Женя?! — опомнившись спросила Этери, схватив девушку в темноте чуть выше локтя, — ты нормальная вообще три часа ночи, завтра первый день чемпионата России, что могло произойти такого, что ты вламываешься ко мне, да ещё и так нагло, — немного помолчав, она добавила, — впрочем ты как всегда в своем репертуаре, дорогая, — она что есть силы сдавила, подтягивая ближе к своему лицу, чтобы лучше видеть. — А ты нормальная?! — подняв заплаканное, красное лицо на женщину, переадресовала вопрос фигуристка, — я в тебе нуждалась, я в тебе нуждалась, да?! — не могла сделать эмоции фигуристка, — краситься она меня учила, как себя вести, ну да, ну да, как спать, как ли… — она не договорила, потому что почувствовала как ещё сильнее сжалась её рука в хватке Тутберидзе, а женский оскал стал больше, — а потом как собачку продала, да ещё и кому. Интервью она мои не смотрит, ну, конечно, — протянула последнее слово, — на цитатки разобрать не успела?! Что ж вы так, Этери Георгиевна, опаздываете, создайте лучше в контакте группу, чтобы вести и ничего, не дай Бог не забыть, а то ж вдруг правду скажите в одном из интервью, «что нам говорить о былом», теперь то я понимаю, зачем нам выяснять что-то лично, лучше же, интереснее, зрелищнее, пиздеть в интервью, — она зло усмехнулась, скидывая с себя её руки, отталкивая женщину. Этери лишь хмыкнула, отходя от девушки. Так даже будет лучше. Дистанция способствует здравому разговору, хотя у них не бывает такого, причем уже давно. — Жень, ты приперлась сюда устраивать мне показательное выступление? — спросила женщина, включая лампу, — в таком случае я дождусь их премьеры на чемпионате России, специальный генеральный прогон в моем номере устраивать не надо, но спасибо тебе огромное за желание вспомнить былые времена, польщена, а теперь пошла отсюда, — она язвительно проговорила, замечая злость в карих глазах, сжатые кулачки, такая маленькая, но ужасно недовольная и агрессивная. Её бы агрессию, да направить в нужное русло. Щелчок. Приятный, мягкий, желтый цвет заполнил комнату, освещая размазанную тушь и красные глаза Медведевой. На секунду сердце Этери сжалось, но гордость была превыше всего. Жалость только убивает. Девушка пыталась выровнять дыхание, чтобы продолжить дальше говорить, но оно словно раздирало грудную клетку не давая даже сделать полноценный вздох. Закрыв лицо ладонями, она трясла головой, пытаясь как будто бы проснуться от всего этого кошмара. Злость и отчаяние, слезы и желание кричать, все это смешалось во единую истерику. — Послушай, Этери, может хватит уже, — плакала Женя не успела договорить, как Тутберидзе её перебила. — Пошла вон отсюда, — как-то равнодушно повторила, — убирайся, Жень, из моего номера, из моей жизни, из Питера, из всего, что связано со мной, пожалуйста, — Этери присела на кресло, все также равнодушно смотря на рыдания некогда самого дорого человека. — Может тебе напомнить, что мы делали перед произвольной пока твоя олимпийская чемпионка набиралась сил? Или может напомнить, как ты, блять, нуждалась во мне и мы вместо тренировки трахались? Конечно, зачем мне готовиться, если все равно потом у нас «отцы и дети», так теперь называется, когда тебя предают те, которые шепчут как любят по ночам, что ж вы истинную то проблему не стали говорить, — кричит Женя, срывая свой голос, — ты продала меня Этери, ты продала меня, человека, который был готов сделать все для тебя, я тебе верила Тери, как себе, ближе тебя у меня никого не было тут ты была права, ближе тебя у меня никто не было никого, — последнее она произнесла тише, немного помолчав добавила, — и мне понравилось «у неё со мной», «она…», блять, Георгиевна, с каких пор конфликт и это боль наша общая стала «Она», а не «наша». Ах, да, я же ещё на шоу то каталась, — она театрально засмеялась, хлопнув руками. — Хватит орать, Жень, ты нормальная или нет?! Хватит ворошить прошлое, ну прекрати ты им жить, все, проехали, новая олимпиада на носу, иди, люби своего Милохина на телевизоре, а меня оставь уже наконец в покое, мы кажется ещё четыре года назад расстались, когда я отказалась вытирать твои сопли,  — прошипела Этери, сложив руки на груди. — А расскажи мне, — подползая к её коленям, с горящими нездоровым блеском глазами, начала фигуристка, — кто выиграет олимпиаду, я ставку сделаю, — она засмеялась, — не только ж мне на шоу деньги зарабатывать, отдам тебе процентик, чтобы ты купила себе новое пальто. Женя смеялась настолько лицемерно и мерзко, что Этери хотела замахнуться и прекратить эту истерику своей рукой, но заметив с каким отчаянием и болью девушку сжалась, действительно испугавшись того, что сейчас может произойти. Она боялась не физического контакта, а морального. Она больше не сможет тешить себя иллюзиями о том, что она девочка Этери. Это бы её убило окончательно. Женщина молчала. Её лицо не выражало ничего. Женя не сводила своих расстроенных глаз с прекрасных черт женского лица. Ей так хотелось сострадания, понимания, но вместо этого она видела только отчуждение, холод, непонимание, но интерес и страсть, которая всегда была между ними, даже в самые неподходящие времена. Именно их особенная связь заставляла порой эмоции выходить наружу. Женя была как всегда права. Этери нуждалась в Жене не меньше самой девушки. Она нуждалась в той поддержки, которую фигуристка ей оказывала. Все получилось тогда слишком быстро, Тутберидзе не смогла найти нужных слов, а одной любви и страсти не хватало, чтобы заглушить горечь от разбитой судьбы. Второй способ успокоить эту истерику Этери прекрасна знала, но он все перечеркивал, однако другого варианта нет. Поддавшись вперед, она рывком коснулась чужих губ, больно кусая нижнюю, оттягивая. — Ммм, — недовольно замычала Женя, сквозь поцелуй, — мне больно, — она попыталась оттолкнуть Этери, но та лишь сильнее сжала её плечи, — мы так ничего не решим, — пыталась увернуться брюнетка, — пожалуйста, Этери, — млела Женя в женских и таких необходимых руках, пытаясь сохранить рассудок. — Ну и прекрасно, разговаривать у нас с тобой все равно не получается, че зря время терять, — оторвавшись от ключиц и взглянув затуманенным взглядом прямо в карие глаза, усмехнулась Тутберидзе. Однако Женя лишь закатила глаза, отстраняясь и переводя дыхание. — Я устала, — резко убрав руки от лица, прошептала Медведева, — я устала все это терпеть, мне больно, Этери, я не могу жить больше с этой болью, — честно говорила девушка. — Георгиевна, — добавила женщина, улыбнувшись краешками губ. От этих слов Женя отклонилась. — Прекрати, умоляю, блять, перестань, — стукнув ладонями по полу, попросила Женя, смотря прямо в карие глаза, — тебе же тоже больно, Тери, тебе же тоже больно, как и мне, — с надрывом проговорила девочка, положив руку на своё сердце, — вот тут тебе же тоже больно, — грустная улыбка и слезящиеся глаза — разбивали сердце Этери. — Мне было больно тогда, сейчас мне все равно, поэтому вставай и убирайся отсюда и больше никогда не приходи, мне эти истерики не нужны, у тебя есть мать, которая ходит за тобой по пятам, вот ей, пожалуйста, а у меня есть своя дочь, — поднимаясь, Тутберидзе выключила светильник и в полной темноте прошла на кровать, укладываясь спать. Немного посидев на холодном полу, Женя прям в одежде легла рядом, смотря в потолок безразличным взглядом. У неё внутри как-будто бы ничего не осталось. Найдя женскую руку она осторожно коснулась кончиками. Немного погодя их пальцы стали медленно, естественно переплетаться. Они молчали. Повернувшись на бок, Этери осторожно провела по белоснежному лицу с румяными от эмоций щеками, короткая улыбка коснулась губ Женьки. — Мы ни к чему не придем, — тихо и слегка расстроенно сказала Этери, — кроме одного, раз уж ты тут, — её рука плавно скользнула вниз. — Я, наверное, идиотка, — также шепотом говорит Медведева, засмеявшись, слегка раздвинув ноги, — я все ещё люблю тебя, после всех твоих гребанных интервью, слов, предательства, слушай, продай кого-нибудь ещё и обсуждай их, пожалуйста, а то я устала с тобой ссориться,  — она прижалась к женщине, уткнувшись в шею. — Ты сейчас поедешь на первом сапсане домой, если не заткнешься наконец-то, — крепко обнимая за шею Женьку, Этери поцеловала её, — смысла просить прощение нет, а вот заслужить прощение можно попытаться, — тихо прошептала она, теснее сжимая свою девочку, — давай, не млей тут, — толкнув её несильно в бок, усмехнулась женщина, — говорю же заслужить надо моё прощение. Женя приподнялась на локтях, внимательно в лунном свете рассматривая любимое лицо. — Ты когда-нибудь изменишься? — просто поинтересовалась. — Тогда ты меня любить перестанешь.