Все теперь без меня

Внезапно повалил снег. Всадники конвоя, галопом скакавшие за бричкой, за считанные минуты превратились в снеговиков. Рысью проехал патруль на заиндевевших лошадях, командир откозырял Буденному, и всадники мгновенно скрылись за пеленой летящего снега. - А помните Питер, ребята? – неожиданно спросил Буденный. – Я там в школе наездников учился. Там тоже бывают такие метели – ни земли, ни неба не видать. - И тогда на улицах можно встретить одноместные санки, которыми стоя правит государь Николай Палыч, - подхватил Фрунзе. - Ты его видел? – догадался Хлудов. - Довелось… Я студентом был, шел с какого-то поэтического сборища – Блока ходил послушать, а тут он. - И что? – заинтересовался Буденный. - Козырнул мне. - А ты что? - А я сказал «Добрый вечер». Он со всем почтением, ну, и я не пень дубовый, тоже со всем почтением. *** В штабе округа ждал Ворошилов. На его красивом добром лице застыло расстроенное и упрямое выражение. Он провел их в жарко натопленный зал бывшего дворянского собрания, с окнами, плотно закрытыми тяжелыми темно-зелеными портьерами, и большим столом с разложенной на нем картой. Буденный сбросил облепленную подтаявшим снегом бурку, оставшись в щегольской малиновой черкеске с белым башлыком, с блестящими газырями и кинжалом на серебряном поясе. Этот живописный и несколько вольный наряд необычайно шел к его ухарски подкрученным темным усам и смуглому чернобровому лицу. Остальные последовали его примеру, в ярком свете хрустальной люстры заблестели эфесы шашек, ордена, ремни портупей, шпоры… Адъютант Зеленский принес чай и исчез. Буденный достал именной золотой портсигар, угостил папиросами всех, кроме некурящего Фрунзе. Михаил наблюдал за ним с легкой иронией, впрочем, без всякого осуждения, даже любуясь этим феноменом. У своих подчиненных он давно поотбирал все цацки, именные там они или нет, в пользу голодающих и сирот, но казачья конница есть казачья конница, куда ж тут без красотищи… - Обстановка сложная, - без предисловий начал Буденный. – В горах и плавнях засели банды, по данным чекистов, общей численностью более двадцати тысяч. Вот здесь, в районе станицы Усть-Медведицкой, - он показал на карте, - орудует крупное, больше тысячи сабель, бандформирование деникинского полковника Овчинникова, здесь – банда полковника Назарова, то, что осталось от уничтоженного в прошлом году врангелевского десанта… Остальные банды носят чисто уголовный характер. Рельеф местности очень сложный, выбить их оттуда можно или с большими потерями, или с использованием авиации. Но, считаю, надобности в этом нет: там многие ждут амнистии, чтобы сложить оружие. Ну, и мы подождем. Пусть те, кто может и хочет, сдадутся – тогда оставшихся и передушим. Есть еще одна проблема, и вся касающаяся ее информация является совершенно секретной. В самом Ростове действует белогвардейское подполье, во главе которого – бывший царский генерал Ухтомский. Он заместитель начальника оперативного управления округа. Мы за ним наблюдаем, но арестовать пока не можем, потому что не все его связи удалось установить. - Так это дело ДонЧК, - заметил Фрунзе. – Что, Зявкин плохо работает? Или вы с ним горшки побили? - Да нет, можно считать, что сработались. Но проблема шире, чем очередной заговор… По своим последствиям шире. - А что представляет собой Назаров? – обратился Буденный к Хлудову. – Ты же его должен знать, он довольно близок к Врангелю. - Много обещающий. Это два слова, - уточнил Хлудов. – Мелкий авантюрист. Если именно он возглавил десант, значит, Врангель изначально не верил в успех. Он играет какую-то роль в заговоре? - Я то и говорю, что играет. Ухтомский поддерживает с ним связь… под наблюдением нашего агента, внедренного в его непосредственное окружение. - Это какой Ухтомский? Генерал-майор? Константин Эрастович? - Он самый. - Жаль. - Как не жаль, - кивнул Буденный. – Четыре штыковых раны за германскую – в штыковую ходил, это очень большую храбрость надо иметь. И вот – скурвился совсем, двурушничает. Уж лучше бы честно против нас воевал. - Но дело-то не в Назарове и не в Ухтомском, возьмем мы их, когда Зявкин выяснит все, что ему нужно, - продолжал Буденный. – Мне, Михаил Васильевич, нужен твой совет. Фрунзе спокойно спросил: - В Москве восстания испугались, что ли? Буденный кивнул: - Испугались. Планируют ввести сюда части особого назначения, принять жесткие репрессивные меры. - Что ж они пугливые-то какие… - сквозь зубы проговорил Фрунзе, и его глаза стали выцветать, превращаясь в прозрачные колючие льдинки. Помолчав, он спросил: - Чего хочет… ну, не будем пальцем показывать… я понял. Он уже носил такие кружева в прошлом сезоне… А ты? Чего хочешь ты? - А я хочу обойтись без кровопролития, - отрубил Семен. – Война-то кончилась. Ворошилов вскинул голову: - Война кончилась – люди остались, Семен Михайлович! «Ишь ты, по батюшке. Так вот с кем, значит, горшки-то побили», - понял Михаил. Это было скверно. Похоже, что бы ни сказал Климент, Семен уже слышал только: «Я не на твоей стороне!» - Скажи ты ему, что это маниловские мечтания! – сердито продолжал Ворошилов. - Здесь в каждом доме оружие, и порог применения его очень низкий. Только спичку поднеси – так полыхнет, Вешенское восстание шуткой покажется! - Не полыхнет, - возразил Буденный, он обращался только к Фрунзе. – Люди устали от войны. Такая усталость, знаешь, когда в глазах темно и жить не хочется. Они пришли домой – кто из Красной армии, кто из Белой, кто и вовсе от кого-нибудь «батьки» - и пытаются как-то ужиться, заново привыкают, что они не враги, а соседи, родственники… Вспоминают, что в одну школу ребятишками бегали, в одной церкви молились. Пробуют вернуться к нормальной жизни… нормальной! Он перевел дух и продолжил: - Никак нельзя между ними снова клинья вбивать!.. Я с Лениным об этом говорил по прямому проводу. Говорю – не восстанут казаки, не пойдут за врангелевскими эмиссарами, головой ручаюсь! А он: дорогой товарищ, что значит ваша или моя голова по сравнению с угрозой новой казачьей Вандеи? - Я не пойду против Ленина, - неожиданно и невпопад заявил Ворошилов. - Да не против Ленина, а против его ошибочного мнения, сложившегося из-за происков влияющих на Владимира Ильича недобросовестных личностей! – рявкнул Буденный. По тому, как он вспылил и как покраснел Ворошилов (у которого после зверского избиения жандармами при аресте кровь, чуть что, приливала к голове), было ясно, что они так собачатся не первый уж день. - Повлиять на Ленина?.. Раз в год такое, поди, случается, - заметил Фрунзе. – Людей, которым это удавалось, в стране четверо, считая меня. Поскольку ни Феликс, ни Коба этого сделать не могли, то… - Чтоб он сдох! - со всей искренностью пожелал Буденный. - Осторожнее, - спокойно остановил его Фрунзе. – Логическая цепочка «Кто-то мне не нравится – пусть сдохнет» не доведет до добра. - О ком вообще речь? – спросил Хлудов. - О Льве Революции товарище Троцком, - сухо пояснил Фрунзе, - у нас с ним не совпадают представления о прекрасном. - Семен Михайлович переживает о своих земляках, - снова заговорил Ворошилов, - забывая о том, что это враги Советской власти! - Да не враги они! Заблудшие! Никак ты меня понять не хочешь! - Есаула Аксенова ты два раза в плен брал, и оба раза отпустил - под честное слово не воевать против нас! Это что ж за слово такое, которое можно два раза дать? Как невинности два раза подряд лишиться? - Второй раз его насильно мобилизовали, и казаки из его сотни это подтвердили. И что с ним было делать? Он больной, все здоровье оставил в окопах на германской. - Да наплел, поди, чтоб тебя разжалобить, а ты и уши развесил. - А то я газами травленых не видал! - Или вот генерал Копачев, - теперь уже Ворошилов обращался только к Фрунзе, - прошел бы он на общих основаниях фильтрацию, и если за ним ничего нет, никто бы его не тронул. Но он догадался Семену Михайловичу сдаться лично. Буденный рассмеялся, закинув голову, сверкая белейшими зубами. - Правда! И саблю свою мне, как полагается, эфесом вперед! Комедия!.. А я и говорю: на кой ляд мне твоя сабля, отец? У меня и своя не заржавела. - И расцеловался троекратно с пленным белым генералом, как на Пасху, - укоризненно продолжал Ворошилов. – Аж прослезились все!.. - Да кто такой этот Копачев? - Мой командир дивизии, - ответил Семен, - хороший человек, богобоязненный очень. Я благодаря ему трибунала избежал, да и вообще ничего плохого о нем не скажешь. - Нет, Клим, дивизионный командир - это святое, - улыбнулся Михаил. – Я, когда в Верном своих гимназических учителей разыскал, тоже был рад до соплей. А донские казаки не особенно отличаются от семиреченских – тоже колеблются, сами не могут определиться, враги они Советской власти или как. Ведь и власти такой никогда не было, и… а что, глядя вот хоть на нас с тобой, всякий сразу поймет, что правда за нами? Мы действительно такие прекрасные, прям спасу нет?.. - Смешно, - невольно улыбнулся Ворошилов. – Конечно, и мы не ангелы, и казаки не исчадия ада. А все-таки считать донцов лояльными Советской власти преждевременно. Осечки в таком деле быть не должно. Дорого обойдется.