Все теперь без меня

Яхта «Лукулл», кают-компания, за иллюминаторами - Босфор в лучах закатного солнца. Петр Николаевич Врангель считал себя физиономистом. Он хранил в особой папке фотографии людей, от которых что-то зависело: вражеских военачальников, глав государств, с которыми приходилось договариваться, опасных смутьянов из числа подчиненных. В данный момент Петр Николаевич внимательно изучал фото смеющегося молодого мужчины. Лоб мыслителя, ясные серо-голубые глаза, густые, шапкой, темно-русые с проседью волосы, прямой нос, аккуратно подстриженные усы и бородка. Одно из тех лиц, на которые хочется оглянуться. Будто по римским образцам вылепленные скулы и подбородок, мужественный, жестко прочерченный рот. При такой нижней челюсти и скулах глаза должны быть холодными, с тяжелым пронизывающим взглядом. А они светятся и сияют, как будто внутри у этого странного человека горит яркая лампа. И этот смех. Люди такого склада, такого ранга не снисходят до обычных человеческих чувств, они – превыше. Сам Врангель никогда в жизни не позволил бы себе смеяться на людях, тем более не дал бы сфотографировать себя в таком неподобающем виде. А этот хохочет, как мальчишка – нужды нет, что газеты всего мира именуют его маршалом революции, красным Бонапартом, большевистским Скобелевым, а подчиненные – Михаилом Архистратигом. «Глядя на его веселое лицо, всякий червяк сомнения должен рассеяться… Тьфу!» - плюнул Петр Николаевич, вспомнив мерзкую историю, случившуюся за два дня до катастрофы. Смеющийся Фрунзе не давал ему покоя, так как не вписывался в каноны физиогномики. Либо железная воля и могучий интеллект, скрытые за высоким лбом и подчеркнуто мужественной нижней частью лица, - либо эти сияющие глаза и мальчишеский смех. Добрый, совсем необидный – так смеются не над кем-то, а просто от радости. Даже он, Врангель, вместо досады ощутил некоторое утешение. Должно быть, этого человека трудно ненавидеть, он amabilis – внушает любовь. Не только ту, от которой дамы млеют (хотя млеют наверняка), а ту, которая ведет в бой - и приводит к победе вопреки здравому смыслу, вопреки всему. У кого еще разутые красноармейцы прошли бы через ледяной Сиваш? У кого бы они без огня плавучих батарей взяли Турецкий вал?.. Фотография красного полководца лежала на свежем номере «Правды», извещавшем о посольстве Советской Украины к Мустафе Кемалю. Возглавлял посольство он. Фрунзе. - И что тебе нужно от Кемаля? – обратился барон к портрету. – Ты же обычно получаешь то, что хочешь, да? И, значит, скоро нам придется убираться и отсюда тоже. Как побитым собакам! Безмолвный собеседник не злорадствовал, вряд ли он вообще был на это способен – сияние этого человека неким образом чувствовалось через портрет. Может, даже сожалел об участи побежденных. - Сэр Галахад Семиреченский, - обругал его Врангель, впрочем, это не прозвучало как насмешка – скорее, как констатация факта. Портрет турецкого лидера Мустафы Кемаля никакой загадки для физиономиста не представлял. Суров, брутален. Умен, хитер, храбр. Тонкие, поджатые губы – злое сердце. Что произойдет, когда встретятся эти два незаурядных человека? Вспомнился детский вопрос про слона и кита – кто кого заборет?.. Оба источают ауру власти, но Кемаль уже отравлен этой властью, как морфинист, он пойдет на что угодно ради нее. А Фрунзе… Фрунзе свободен. «Одни рождаются победителями, другие – чтобы терпеть поражения», - печально думал Врангель, убирая фотографии в заветную папку. Привкус привычной безнадежности – вот что он чувствовал, размышляя о Кемаль-паше и миссии Фрунзе. Бессмысленно пытаться ей помешать. Бессмысленно стоять на пути у этого человека. Надо форсировать переговоры с царем Борисом о переброске армии в Болгарию. Царь Борис Третий… Маленький безвольный подбородок, печально опущенные уголки рта и глаз. На человека с таким лицом можно смело давить, он неспособен защитить даже свой обед. Правительство Александра Стамболийского будет вставлять палки в колеса, но традиционные русофильские настроения болгар играют нам на руку. Значит, решено – Болгария. Из папки выпали еще две фотокарточки. На одной – Хлудов в Чилингисском лагере, где его судили и разжаловали, - фото в профиль: гладко причесанные темные волосы, бледная ввалившаяся щека, тонкий, но чуть курносый нос, сжатые губы. Тоже странное лицо. Смертные приговоры подписывал, как семечки щелкал – и при этом невинен, как гимназист. «Что такое ты разглядел в этой физиономии? - мысленно обратился Врангель к Фрунзе. – Зачем вмешался? Почему ты никогда не делаешь того, что от тебя ждут?» На другой фотографии – хлудовский приятель Чарнота. С этим тоже все ясно – бонвиван, рубака, игрок. Напиться-подраться-влипнуть в историю. Если искать соответствующие типажи у неприятеля - чем-то похож на Котовского, только Котовский умней. И тоже ведь контрразведку разгромил, хоть у красных она и называется Чекой, и тоже – из-за дамы, притом посторонней. Мысль о дамах окончательно испортила барону и так несахарное настроение, поскольку дома у него прочно обосновалась матушка, «сложная женщина», как деликатно характеризовал ее верный друг Павлуша Шатилов. Баронесса прожила всю гражданскую войну в красном Петрограде, работала в музее, никто ее не трогал, не арестовывал, хотя жила она в своей квартире, под своей фамилией. Поняв, что дело идет к катастрофе, Петр Николаевич решил в любезном Отечестве маму не оставлять, а вывезти за границу, и с этой целью послал своих эмиссаров в Петроград. Эмиссаров выловила Чека, их доставили в Москву, в «кровавые лапы» Феликса Дзержинского, который растянул тонкие губы в светской улыбке: - Господа, как же я рад вас видеть! Господа почувствовали себя обедом и невольно пригнулись. Глава ВЧК продолжал: - Господа, мы не воюем с божьими одуванчиками, но слишком заняты, чтобы заворачивать их в вату. Такой пожилой человек может споткнуться на улице и сломать шейку бедра или скончаться от обычной простуды, а обвинят нас! Словом, потрудитесь доставить баронессу по назначению. А мы вам поможем. С этими словами Железный Феликс перекрестил эмиссаров на дорожку (впрочем, это не наверное) и уронил скупую большевистско-шляхетскую слезу. Потерявшие мировоззрение эмиссары под охраной чекистов переправили почтенную даму через Финский залив, и теперь, воссоединившись с сыном, она стремилась всем неувернувшимся поведать о своих страданиях под игом большевиков. Петр Николаевич не мог это ей запретить, но испытывал сложные чувства, ему было как-то неловко перед Дзержинским. В душе барон не был совсем уж бессовестным человеком, он был, как говорят в Сибири, картинщиком: старался выглядеть, казаться, производить впечатление, и это подтачивало его изнутри. Он и по отношению к Хлудову ощущал определенное неудобство: пришлось наврать прессе про кокаин, для пользы дела, конечно, но как-то гнусно. И вообще… «Кутепов вешал больше, тупой фельдфебель, ему карательным отрядом только командовать, а палачом ославили Хлудова». Вошедший адъютант доложил о прибытии генерала Кутепова. - А, вы уже знаете? – Кутепов кивнул на «Правду». – Как французские министры Папе сделали визит… Давно не виделись, но соскучиться не успели. Врангель уставился в иллюминатор, борясь с нахлынувшей острой неприязнью к собеседнику. «За что, Господи, Ты окружил меня моральными уродами и кретинами? - вот как выглядела эта неприязнь, если облечь ее в слова. – Почему Ты отступился от меня, Господи? Почему Ты с этим большевистским Скобелевым, который, поди, и в церкви в последний раз в детстве был?» - Считаю необходимым ликвидировать этого видного большевистского военачальника, - заключил Кутепов. – Исполнители найдутся, это я беру на себя. Врангель резко повернулся. - Александр Палыч, вы фотографии Кемаля видели? Это же башибузук. Если мы поссорим его с большевиками, он нас всех перережет, как кур. Я категорически против этого! И, кстати, что происходит у вас в Галлиполийском лагере? Мне докладывают об офицерских дуэлях из-за пустяковой ссоры, об эпидемии самоубийств, о каких-то тайных судилищах… Что все это значит, Александр Палыч? - Бегство Хлудова в Совдепию плохо повлияло на солдат и младших офицеров. Он пользовался в этой среде популярностью. Началось разложение, приходится принимать меры. - Не валите все на него как на мертвого, к сожалению, он жив, и неплохо жив, - поморщился Врангель. – Знаете что, Александр Палыч? Фрунзе бы к нам с вами убийц не подослал, даже не подумал бы об этом. У него есть стиль, и такие грязные приемы в этот стиль не вписываются. Давайте и мы не будем к ним прибегать.