Все теперь без меня

Фрунзе два дня как был болен. Он ухудшался здоровьем всякий раз резко и неожиданно, в его непосредственном окружении все это знали и не впадали в панику, стараясь даже не думать о том, что будет, если на этот раз он не встанет. Главком Украины и Крыма работал, лежа в затемненной комнате - принимал доклады штабистов, читал оперативные сводки, диктовал радиограммы, разговаривал по прямому проводу с Москвой. Лицо его страшно осунулось, лоб покрывала испарина, при этом он улыбался и вообще был такой, как всегда, только говорил тише и чаще делал паузы, чтобы перевести дух. Первые сутки от него не отходила молчаливая, собранная, спокойная Софья, и можно было только догадываться, чего ей стоило это спокойствие. Храбрая женщина, с уважением думал о ней Хлудов. На другой день ее сменил старший брат главкома, военврач Константин Фрунзе. Внешнего сходства между братьями не наблюдалось, русый голубоглазый Михаил обладал чисто русской внешностью – удался в мать, в смуглом чернобровом Константине угадывалась южная кровь. Старший Фрунзе был очень приятным человеком – интеллигентный, слегка похожий на располневшего Чехова, невозмутимый, повидавший всякие виды (карьеру врача он начал на Русско-Японской войне). Было заметно, что братья любят друг друга, долгая разлука не нарушила их взаимной привязанности. Штаб работал как швейцарские часы, несмотря на болезнь главкома. Фрунзе случалось и войсковой операцией командовать вот так, лежа под одеялом, поэтому штабисты один за другим по приглашению старшего адъютанта Сиротинского заходили в ту самую комнату. Вызвали и Хлудова. Выслушав экстракт сводки, который он постарался сделать максимально кратким, Фрунзе предложил ему сесть и сказал, улыбнувшись: - Спасибо. Отлично, превосходно, как всегда. Прочту вдумчиво, без спешки, попозже. А у меня для вас тоже есть интересное чтение. Хлудов блеснул глазами: - Донос на гетмана-злодея царю Петру от Кочубея? - Не без того, - согласился главком. - Почитайте, это не комсомольцы пишут. А то, что автор прямо не клевещет, но искажает факты, - скорей всего, означает, что он человек вашего круга и сходной биографии. Может, даже лично знакомы. Хлудов пробежал глазами исписанный лист и присвистнул. - Яхта?.. А почему не личный аэроплан? Это он меня с Врангелем перепутал. - «Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас, и будут поносить, и пронесут имя ваше, как бесчестное»*, - сказал Фрунзе. – Держите на память, коллекционная вещь, классика жанра в своем роде. - На стену советуете повесить? А другую оклеить россказнями его высокопревосходительства? - Нервно реагируете, - заметил Фрунзе. – Не стоит оно того. А я, наоборот, люблю иногда страшные сказки о себе самом почитать. - А вам-то что приписывают? Гарем бухарского эмира? - Вот гарема в данный момент особенно не хватает, - вставил Константин. – Обидно, что брехня! - Гарем – это само собой, - кивнул Михаил. - И жену французского посла! Точнее, начальника французской военно-морской миссии. - Где же вы ее раздобыли? - В Феодосии. Я с ней по-французски поговорил, успокоил, объяснил, что резиденцию миссии забираю под госпиталь, а ее и детей с представителями Красного Креста переправлю к мужу. Сказал - успокойтесь, не надо плакать, никто не обидит, эксцессы, конечно, случаются, но я же здесь. На следующий день открываю «Монитор» - батюшки, какой я коварный тип! - Ты ее обнимал, - педантично уточнил Константин. - Ну, когда бурку надевал, обнимал, само собой. Но я не в этом смысле обнимал, не надо! - Мне твой Сиротинский рассказал, как было дело, - усмехнулся старший брат. И пояснил Хлудову: - Если верить Сергею Аркадьевичу, бедная дама вся посинела от холода, ее с детьми и горничной бросили одних во дворце, дворец сутки не топили. На моем братце была бурка, и первое, что он сделал, - снял ее и накинул на француженку. Та – в слезы, а он стал ее обнимать, говорить комплименты на языке Гюго. Как законченный донжуан, между прочим. В эту минуту их и запечатлел какой-то шустрый фотокорреспондент! - Комплименты… - проворчал младший брат. - Вежливый способ сказать: «А ну-ка выметайтесь отсюда», не более. - «Чудный вечер, мадам, вы прекрасны, как ‟Весна” Боттичелли, нате вам бурку, не май месяц, и живо выметайтесь отсюда!» - рассмеялся Константин. - Видали? Мой брат не просто доктор, он еще и судмедэксперт. Представляете степень его цинизма? - Она соответствует степени твоего романтизма, симулянт! - Это не романтизм, а превышение. - Что, прости? – удивился старший брат. - Превышение, как при стрельбе из лука, - пояснил младший, обращаясь сразу к обоим собеседникам. – Помнишь, Костя, когда отец был жив, к нему приезжали киргизы? На лошадях, с волкодавами-тобетами, с ручными беркутами. - Беркутов помню. И собак. И то, что ты вертелся вокруг этих киргизов и их лошадей. Ну и что? - У них были луки. Ружья стоят дорого, и ни одно ружье не имеет такой меткости. Я как-то упросил одного поучить меня стрелять, и тот показал, как правильно целиться: брать превышение, иначе стрела упадет на землю. И умолк, отдыхая. Константин показал Хлудову глазами на дверь. Хлудов был из тех, о ком говорят: «Язык мой – враг мой», - Врангеля он своими репликами за пять минут доводил до бешенства и потери лица. Но сейчас он замялся, не зная, что сказать. В голову лезла одна ахинея нелепее другой, и все это сводилось к свежей идее: «Ну, вы уж того… выздоравливайте, что ли… Не надо вам помирать». - Все будет хорошо, - неожиданно улыбнулся главком. – Все будет нормально. Скажите Сергею Аркадьевичу – Авксентьевского ко мне через четверть часа. *** Константин вышел покурить. Хлудов не знал, чем болен главком, но выглядел тот паршиво. - Он очень страдает? Старший Фрунзе угрюмо кивнул и, докурив папиросу, сказал: - Завтра сядет на коня, с ним бесполезно бороться, во всех смыслах. Когда ему было лет десять, я увидел, что по руке у него ползет скорпион. Я, почти взрослый парень, на сорокаградусной жаре мгновенно замерз до озноба, перед глазами - мамино лицо, когда она Мишку мертвого увидит… Говорю шепотом: «Миша, замри, задержи дыхание. Скорпион». А сам боюсь, что испугается, дернется, ребенок же. А он спокойно, с абстрактным таким интересом, как профессор-энтомолог, смотрит на этого скорпиона, как тот ползет… Ни один мускул не дрогнул! В десять лет он уже был такой! *Лк. 6, 20–22