Птичка певчая

- Авессалом! Просыпайся! Ты опоздаешь в музыкальную школу! Бабушка, Мариам Моисеевна, настойчиво трясла за плечо крепко спящего мальчика. Он настойчиво прятал под одеяло кудрявую черноволосую голову. Наконец, она сдернула край одеяла, на нее посмотрел хитрый темно-зеленый глаз, опушенный густыми черными ресницами. - Бабуля, я же просил не называть меня Авессалом! Мы же не в Израиле! - Это все твой отец придумал! Что за имя такое - Владимир. Тьфу! Володя нежно улыбнулся бабушке, погладил ее по мягкой руке. - Ты такая красивая, когда сердишься. Просто пантера перед прыжком. От неожиданного комплимента Мариам Моисеевна зарделась,как девушка. - Ну ладно, ладно, собирайся, хулиган. Отец твой сейчас приедет, заберет тебя. Тонкий изящный тринадцатилетний мальчик вылез из постели, потягиваясь, как котенок. Бабушка отметила, как буквально за пару месяцев он вытянулся, как развернулись прямые мужские плечи, как в глазах появился игривый задор. "Девочка! Наш мальчик становиться мужчиной!" Володя, уже умытый, одетый в белую рубашку, наглаженную бабулиными руками, и черные брюки, сшитые по фигуре известным московским портным Исааком Либерманом, с зачесанными назад еще влажными кудрями, небрежно раскинувшись на стуле, медленно пил дорогой цейлонский чай из фарфоровой чашечки. - Да где же твой отец! Ты опоздаешь! - сердито проговорила Мириам и вышла в переднюю к телефонному аппарату, стилизованному под старину. Володя безмятежно смотрел в окно. На крыше две вороны каркали друг на друга, словно ругались, как люди. Как мама с папой в последнее время... Во время семейных скандалов Володю все чаще отправляли к бабушке, отцовой матери... Володе нравилось у бабушки. Здесь было тихо. Бабушка никогда не смотрела, что он прячет в своей сумке, не читала его дневников и писем, не кричала на него... Но не смотря на это, он очень хотел жить дома, только пусть мама и папа не ругаются... Раздался грохот. Володя подпрыгнул от неожиданности. Чашка со звоном разбилась. Темно-коричневая жидкость расплывалась на белоснежной скатерти неровными кругами... На негнущихся ватных ногах Володя вышел в коридор. Бабушка лежала на полу без сознания, прижав руки к груди... Из висящей трубки все еще неслись какие-то звуки. - Алло, я вас слушаю, - трясущимися губами сказал мальчик. - Нас разъединили, - спокойно проговорил невидимый собеседник. - Капитан Соловьев. Я говорил с Чигиринской Мариам Моисеевной. Ее номер указан в качестве контактного у Чигиринского Илии Семеновича. Тело находится в 4-м городском морге. Требуется приехать на опознание. С кем имею честь разговаривать? - Чигиринский Владимир Ильич, сын я. А бабушка лежит без сознания... - Сколько вам лет? - Тринадцать. - Никуда не уходите. К вам сейчас приедут. Позвоните вашим родственникам. До свидания. - До свидания... Володя отбросил трубку как змею, обулся, накинул куртку и выбежал из дому сломя голову. "Нет! Это неправда! Я приду домой, а папа там!" Чига, весь облитый холодным потом, подскочил на шконке. Со стоном повалился обратно, горло распухло и болело. Кашель, душивший его всю ночь, стал слабее. "Папа, почему ты меня оставил? Почему ты умер? На кого ты меня оставил? На кого? Я не хочу жить! Не хочу! Не хочу!" Как маленький, он вытирал глаза и нос рукавом. Горячие крупные капли стекали по вискам. Он встал с постели и медленно опустился на колени посреди камеры. Он смотрел на розовые облака, чистый прозрачный воздух. Первый робкий солнечный луч нежно коснулся щеки. Чига не выдержал и завыл, как побитая собака. Он колотил кулаками по подушке, по стенам, по столу. Повалившись, бился головой о пол. Внезапно дверь отворилась, в камеру вошел дубак Сало, тот самый, который его отвел в пресс-хату, а потом предлагал целые штаны вместо рваных. Смотреть на его толстое самодовольное лицо было неприятно. Отвращение захватило Чигу на физическом уровне, он подскочил и еле успел добежать до параши. Сало слегка поморщился, но не ушел. - Слышь, Чига, ты прекрати шуметь. Чего орешь-то на весь блок? - Хочу и ору, - огрызнулся Чигу, вытирая зареванное опухшее лицо полотенцем. - Так-то да, причина есть, - задумчиво протянул дубак. - Что ты знаешь о моих причинах! Что ты знаешь, мусорила! - Я не просто все знаю, я в глазок смотрел, я все видел. И как ты пел, и как тебя били, и как тебя длинный натягивал, а ты орал на всю тюрьму. Весь блок слышал, голосистый ты парень! Сало покосился на притихшего Чигу, который обессиленно повалился на стул, и оттуда сверлил его ненавистью. - Ты не думай, я не хмырь какой! Какой я тебе мусорила? Я в армейке служу. Куда послали, туда и хожу. Человек подневольный, не хуже вашего. Мне приказали тебя отвести, я и отвел. Приказали смотреть, я смотрел. Думаешь, очень интересно? - Ты чего приперся-то? - поинтересовался Чига, все еще пытающийся успокоить дыхание после истерики. - Я хочу, чтобы ты прекратил орать и греметь. Старший кум Раевский мне приказал тебя опять в ту хату отвести, если не замолчишь. Он сегодня ночью дежурит, а ты орешь на весь блок. Сказал, что тогда хоть по делу будешь голосить, когда жопа рвется, трудно удержаться от крика, так и сказал... Это он тебя приказал в ту хату отвести. - Хорошо, Сало, - слабым голосом ответил Чига, - от стыда и ярости на щекам его катались желваки, - не надо меня никуда уводить, я замолчу. - Не подведи, - наставительно протянул Сало. Его взгляд поднялся наверх. Увидев качающийся обрывок веревки, он удивленно приподнял бровь. В Красном уголке стояли двое - пожилой замполит и высокий худой арестант. Замполит как всегда был суетлив и встревожен. Он смотрел на Володю устало и напряженно. "Что это у него на шее? Синяки что ли? Неужели подрался с кем?" Чига стоял с презрительной миной на бледном лице, слегка закатив глаза, чтобы не смотреть на отвратительную мусорскую рожу. Замполит внезапно вспомнил, каким Володя был всего несколько дней назад - наглым, светящимся изнутри, самоуверенным... А сейчас что осталось от него? Глазищи, огромные, в черных подглазьях, как у затравленного зверя, попавшего в капкан, у которого кровь, как живительная жидкость уже почти вся ушла в землю, сталась лишь ненависть к неволе, к охотникам... - Володя, ну нельзя же быть таким безответственным, - журчал он, снимая китель и оставаясь в гимнастерке, встал рядом со своим подопечным, - Ты же взрослая личность, должен понимать! К нам едут гости, очень важные гости! Споешь? А я тебе увольнительную в город. Споешь? Чига перевел полный ненависти взгляд прямо в душу замполиту и моргнул. Тонкими пальцами погладил за спиной только что вытащенный из кобуры замполита пистолет. Фёдор Игнатьевич, обрадованный тем, что уговорил все-таки своего непослушного упертого певца, спрыгнул со сцены и замахал заключенному-баянисту, чтобы тот быстрее подходил, пока Володенька не передумал. Темная ночь, только пули свистят по степи, Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают. В темную ночь ты, любимая, знаю не спишь, И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь... - Не помешаю? - в Красной уголок, улыбаясь во весь рот, вошел старший кум Раевский. - А мы тут репетируем, Олег Николаевич, проходите, конечно, послушайте, как Володенька поет... - Только я не один! Сучков, заводи! В помещение один за другим зашли... маленький азиат со сломанным носом, коренастый красавчик, приодетый в костюм с праздничной рубашкой и он... длинный кавказец в светлом свитере и голубых джинсах. Они спокойно расселись на стульях, положив ногу на ногу, уставились на него тремя парами ехидных глаз. - Я вот думаю, - продолжил Раевский, - чтобы петь от души, нужны зрители. Видишь, певец, все условия тебе создали, ты уж петуха не давай. Как я люблю глубину твоих ласковых глаз, Как я хочу к ним прижаться сейчас губами! Темная ночь разделяет, любимая нас, И тревожная, черная степь пролегла между нами. Замполит почувствовал, как тревожный холодок пошевелил его седые волосы. Жуткое чувство неизбежного кошмара захватило все его существо. Довольная улыбка сошла с лица. Расширенными от необъяснимого страха голубыми тусклыми глазами, он наблюдал за Володиным лицом. Он уже привык видеть на нем скорбную мину или неприкрытое отвращение. Но сейчас он видел улыбку, страшную, похожую на звериный оскал. Он видел исходящий от Володи свет, яростный свет, как будто фигура его была обведена огненным мечом. Непереносимо захотелось упасть на колени, перекреститься... Верю в тебя, дорогую подругу мою, Эта вера от пули меня темной ночью хранила... Выстрел разорвал воздух подобный грому. Словно в сюрреалистическом сне, оглушенной и перепуганный замполит присел на корточки. Длинный, все еще дергался на кресле, в центре его лба дымилась дыра. - Чига, дурак! - крикнул капитан Багров, кинувшись на Володю, уже направившего пистолет прямо в самодовольную рожу кума Раевского. Через несколько секунд раздался второй выстрел. Володя не почувствовал боли. Он ощутил жесткий удар в грудь. который прибил его к полу. Увидел, как Раевский наводит свой пистолет ему в лицо, и вдохнул. Только тут огромным ревущим медведем настигла его боль, сжавшая со всей силы ребра, на синих губах запузырился кровью покидающий тело воздух. Темнота накрыла его, чуть позже затихли и звуки...