Параллельные

       — Ты такая красавица у меня. Сразу стала такой солидной и совсем взрослой. Тебе так идет! — все восхищенно вздыхала мама, умиленно смотря на суетливо собирающуюся на работу дочь, которая сегодня выглядела совсем для себя непривычно.        Из обыденного для нее «стиля» сегодня только собранные наверх волосы пружинистой золотистой резинкой.        Абрамова не сошла вдруг с ума. И это не было блажью на пустом месте.        Все дело было в том, что Петрюк вчера случайно встретив ее в учительской и привычно, неодобряюще-высокомерно оглядев с ног до головы, выдал свою очередную пафосную речь. Все сводилось к тому, что завтра в их гимназии из РАНО ожидалась какая-то важная плановая проверка, и он был бы ей очень признателен, если она в кои-то веке оденется, как учительница, а не школьница-подросток.        И не то, чтобы ей было хоть сколько-то важна и эта проверка, и слова Петрюка, просто характеристику в конце ей будет писать именно он. Портить с ним отношения за жалкие полтора месяца конца ее практики не особо хотелось.        Поэтому пришлось сменить джинсы на брюки. Свободные клетчатые рубашки и свитера — на классического кроя рубашку и строгий пиджак. А удобные белые конверсы — на черные лаковые туфли.        И в них-то и заключалась основная проблема.        Эти туфли на головокружительных каблуках были из категории: удобно разве что сидеть. Но бесспорно красивые. Делового стиля. И как нельзя идеально подходили к ее светло-серому приталенному брючному костюму.        Даша уже предчувствовала, что в них пережить сегодняшний день будет тем еще испытанием.        Когда она вышла из такси (что похоже все же вошло в дурную привычку и заодно нещадно сжирало добрую часть зарплаты), под ее каблуками приятно захрустел, сминаясь, тонкий лед. Ночью в городе еще были легкие заморозки. И ранним утром все лужи были подернуты легкой наледью.        Апрель странный месяц. Утром на дорогах пласты льда и пар изо рта. Дни щедро согретые солнцем и едва ли не по-летнему жаркие. Вечера теплые и длинные. А ночи холодные и с минусовой температурой.        С такси до дверей гимназии — смехотворно маленькое расстояние. Но на этих туфлях, что, кажется, уже начинали натирать ей ноги, оно показалось вечностью. Из приятного был разве что мелодичный перестук каблуков. На этом приятное заканчивалось. И начиналось болезненное и неудобное.        Даша искреннее не понимала женщин, которые добровольно обрекают себя на ежедневное ношение этой пыточной обуви.        Первые два урока у седьмого «Д» она даже не вставала из-за стола. Впервые проведя урок и объясняя новую тему, сидя за столом, выводя все нужные формулы и задания с компьютера на интерактивную доску (ради того, чтобы не беспокоить лишний раз ноги, она даже перестала упрямиться и разобралась, как это делается).        А все «окно» третьего урока провела, занимаясь очередной проверкой тетрадей. Телефон на ее столе печально время от времени загорался, вибрацией оповещая об опустившемся заряде батареи, и что его неплохо было бы зарядить. Ночью она совсем про это забыла. Как, впрочем, и зарядное устройство.        Абрамова вообще за эти дни стала крайне рассеянной.        Но в «окно» четвертого урока она все же нашла в себе силы «дохромать» до учительской. Где ее тут же перехватил Лев Николаевич с торопливой срочной просьбой сейчас предупредить физрука, что на пятый урок он забирает десятый «Б» с урока физкультуры для похода в театр на пьесу по произведению, которое они сейчас проходят. Билеты куплены накануне. А сам он не может, потому что у него уже начался урок, как пять минут назад, и он уже безбожно опаздывает к восьмиклашкам.        И если честно, то в этих туфлях последнее, что ей сейчас хотелось делать, так это бегать туда-сюда по этой огромной гимназии, как в квесте, по поручениям. Но в просьбе Льву Николаевичу, она, конечно же, не могла отказать.        Спортзалов в этой гимназии было несколько. И именно тот, который ей был нужен, как в очередное наказание кого-то свыше, располагался дальше всех остальных от учительской, да и вдобавок на третьем этаже.        Когда Даша, стараясь не морщиться от уже достаточно болезненных ощущений, мучительно растекающихся в ноющих ногах от неудобных каблуков, поднялась на нужный этаж, то застала странную картину.        В коридоре около приоткрытых дверей, ведущих в спортзал, глупо хихикая и жадно смотря в дверной зазор, плотно сгруппировавшись, стояло несколько девятиклассниц.        — Девочки, у вас что, уроков нет? — устало спросила в их вытянутые спины Даша, подходя ближе.        Девятиклассницы, страшно перепугавшись от неожиданного обращения, синхронно оглянулись на нее. Какая-то из них даже коротко визгливо вскрикнула.        Следом повисла неловкая пауза, прерываемая топотом ног, периодическими свистками и глухими ударами мяча из зала, что громким эхом разносились по коридору. Ученицы, полностью онемев, виновато переминались на месте и стыдливо опускали глаза в пол, будто их застукали за каким-то преступлением.        Впрочем, в этой гимназии строго отчитывали и давали выговоры и за меньшее — стоило ли удивляться их испугу?        — Извините. У нас сейчас «окно», мы не прогуливаем, честно! — наконец, выдохнула самая смелая из этой троицы, робко поднимая глаза на Абрамову.        — И вы сейчас все дружно решили провести это «окно» около дверей спортзала? — вопросительно приподняла бровь Даша, уже прекрасно понимая, что за этими дверьми шел урок физкультуры явно у кого-то из старшеклассников. Причем, хорошеньких.        Девятиклассницы перед ней снова дружно смутились, и она, сжалившись (будто сама не была когда-то такой ученицей) решила их дальше не мучить:        — Идите, девочки, — коротко кивнула им Абрамова. — Не нужно тут стоять.        — Извините, — снова зачем-то тихо повторила самая «смелая» из них, и они дружной гурьбой спешно ушли восвояси.        Даша насмешливо покачала головой — кажется, девочки в таком возрасте всегда одинаковые, — и переступила порог спортзала.        «Вот же черт!» — следом непроизвольно пронеслось у нее в голове.        Похоже, что сегодня Боги решили вконец ее добить своим юмором. Потому что предчувствие ее не обмануло — урок физкультуры сейчас действительно был у старшеклассников. И совсем не у простых. А у ее самого «любимого» одиннадцатого «А» класса.        И по такому живому интересу школьниц, что терлись у деверей, могла бы и сразу догадаться, от чего вдруг такой ажиотаж.        Ярко-оранжевый баскетбольный мяч звонко и упруго бился о натертый до блеска пол спортивного зала, небрежно отскакивая в руках Александра Дементьева…        Прыг-скок. Прыг-скок.        Прямо как ее собственное сердце, что при виде него сжавшись в грудной клетке, также испуганно подпрыгивало там прямо в такт этому подскакивающему мячу.        Прыг-скок. Прыг-скок.        Он был будто везде. И не было от него никакого спасения.        Прыг-скок. Прыг-скок.        Мяч внезапно прекратил свой перестук, послушно и неподвижно замирая в длинных музыкальных пальцах Дементьева.        Он ее, наконец, заметил.        Даша подняла глаза и ожидаемо нарвалась на прямой взгляд чужих зеленых глаз, что насмешливо поблескивали в чересчур ярком свете ламп спортзала.        Но игра в баскетбол продолжалась дальше, и остальные одиннадцатиклассники совсем, кажется, не поняли причину заминки своего одноклассника. Они недоуменно останавливались около него в ожидании. Но Дементьев, игнорируя всех вокруг, продолжал в упор пялиться на нее.        Следом же громко раздался свисток. Игра прекратилась, потому что учитель физкультуры тоже ее заметил.        — Эм… Извините, вы что-то хотели? — спросил он ее, подходя ближе.        Абрамова, наконец, разорвала затянувшийся извращенный зрительный контакт с Дементьевым, и посмотрела на подошедшего физрука.        Они с этим мужчиной в черном спортивном костюме, на шее которого болтался серебристый свисток на длинном оранжевом шнурке, кажется, оба до этого дня не знали о существовании друг друга. Не говоря уже о том, что не имели никакого представления о том, как кого из них зовут.        Она вообще помимо классных руководителей классов, в которых вела уроки, и немногочисленных педагогов, что встречались время от времени ей в учительской, совсем никого в этой гимназии не знала.        Даша коротко представилась, объяснила причину своего прихода, заключающуюся в отпрашивании десятого «Б» класса со следующего урока физкультуры.        Физрук, широко улыбнувшись и ответно представившись, легко пошел ей навстречу и почти сходу согласился.        И кажется, что все учителя физкультуры во всех школах (что в обычных МБОУ СОШ, что в лучших и элитных гимназиях) одинаковы в крайне лояльном отношении к отпусканию классов со своих уроков.        Она уже было хотела уходить (ей всегда было страшно не по себе в присутствии Дементьева, так еще и стоять в этих туфлях — то еще испытание), но мужчина, абсолютно будто позабыв об одиннадцатом классе за своей спиной, зачем-то стал рассказывать ей про какие-то летние тренировочные лагеря.        Абрамова лишь вежливо ему кивала, аккуратно переступая с ноги на ногу, и абсолютно не понимая, зачем он ей это всё говорит.        — Здравствуйте, Дарья Григорьевна, — с неизменной теплой улыбкой поздоровался с ней Федя, что во время вынужденного тайм-аута решил подойти ближе.        — Привет, Федь, — ответно улыбнулась она, с интересом оглядывая его.        Ей было крайне непривычно видеть его без очков и в свободной голубой футболке (будто бы под цвет глаз) с большим алым логотипом «Marvel» по центру. Так он отчего-то казался еще младше и меньше телосложением, чем в привычной форменной белой рубашке. И тянул сейчас и вовсе на восьмиклассника.        — Вам случайно не нужна больше помощь с проверками тетрадей? — спросил ее Егоров, забавно щурясь (без очков совсем плохо видел). — У меня сегодня отменилось занятие с репетитором. И я всегда рад вам помочь.        У Даши непроизвольно вырвался нервный смех:        — Осторожнее. Я же так привыкну и возьму тебя в тетрадочное рабство, — шутливо пригрозила она. — А это, поверь мне на слово, забавно и интересно только в первые разы.        — А я только «за», — пожал плечами Федя. — Так заодно и тему повторно повторяешь и все возможные ошибки подмечаешь в решениях. Это полезно.        Она лишь недоверчиво покачала головой, и они снова бесконтрольно улыбнулись друг другу. И в этом не было ничего предосудительного. Просто Федя входил в число тех людей, с которыми ей было всегда невероятно легко и просто.        — Тогда сегодня там же в библиотеке?        — Я не против, — «сдаваясь», выдохнула Абрамова, пожимая плечами. — Если тебе делать больше нечего. Дело твое.        — Так, Егоров, после уроков обсудишь это. Сейчас у нас игра, — внезапно «вспомнил» об идущем уроке физрук, а затем оглянулся к остальному классу и громко на весь зал гаркнул: — Все по местам! Продолжаем!        Раздался свисток.        Абрамова, непроизвольно обернувшись назад и окинув взглядом спортзал, вдруг зацепилась глазами за Дементьева. И впервые за долгое время не обожглась его ответным режущим взглядом. Что само по себе уже было странным. Да и вообще что-то было сильно не так в его поведении. Хотя бы то, что он сейчас не мигая остро смотрел совсем не на нее, а отчего-то на Федю…        И этот его полуприщуренный, потемневший взгляд вкупе с опасно заострившимися чертами лица, вызвал у нее самый настоящий морозец по коже.        «Вот только мне может скоро наскучить играть по правилам», — внезапно вспоминала она его вчерашние слова.        Ей стало невероятно тревожно. Резкая тошнота спазмом сдавила желудок.        Даша замерла на месте, чувствуя, как сильно сжалось сердце. Не в силах отвести остекленевшего взгляда от продолжившейся игры, потому что будто бы заранее знала, что сейчас произойдет.        И ей хотелось закричать, остановить игру, но горло сковала ужасная сухость.        Ярко-оранжевый мяч снова звонко и энергично забился о натертый пол.        Прыг-скок. Прыг-скок.        Совсем, как рванные толчки пульса в ее пересушенном горле.        Прыг-скок. Прыг-скок.        Молодые широкоплечие одиннадцатиклассники, переполненные до краев тестостероном, активно метались по залу в спортивном игровом азарте. Изредка шоркаясь плечами и грубо отталкивая локтями друг друга.        Абрамова же не сводила глаз с Дементьева, который двигался по залу уверено и почти небрежно, будто для того, чтобы усыпить бдительность. Потому что, как бы он сейчас не прикидывался, Даша словно видела его насквозь. Всю его внутреннюю кипящую бьющуюся жаркую ярость, злость и ненависть, что все это время скрывалась за холодным идеальным фасадом из безразличия. Это отчетливо читалось в каждом его выверенном движении, в темном морозном взгляде, в заострившихся чертах лица.        И это было, как откровение для нее. В процессе игры всё его жуткое и пугающее нутро было как на ладони.        Прыг-скок. Прыг-скок.        Баскетбольный мяч после точечного паса оказался в руках Феди Егорова, который от неожиданности едва его не выронил. Он вел мяч неуверенно, едва ли не испуганно. И сам Федя был такой маленький и тонкокостный на фоне своих высоченных одноклассников.        У Даши снова невыносимо болезненно сжалось сердце.        Прыг-скок. Прыг-скок.        И все следующие события Абрамова воспринимала словно в замедленной съемке. Она видела, как к Феде приблизился Дементьев (словно все это время выжидая именно этого момента), и, зажав его в угол, будто бы в грязной «борьбе» за мяч, со всей силы ударил Егорова локтем по челюсти.        Такого маленького и хрупкого по сравнению с собой Федю…        Даше показалось, что она слышала отчетливый громкий хруст.        Егоров, не издав ни единого звука, мгновенно глухо упал от удара на натертый пол спортзала. И дальше совсем не двигался, словно в обмороке.        Прыг-скок…        Мяч, вяло подскакивая, укатился куда-то в угол зала и, врезавшись в стенку, замер.        В зале повисла оглушающая тишина. Все ученики и два педагога пораженно застыли на своих местах.        В этой будто бы купольной тишине ублюдошно-ласковый и с отчетливой насмешкой голос Дементьева, что небрежно склонился над Федей, смотря на него сверху вниз с отчетливым пренебрежением, прозвучал, как в многократном усилении:        — Ну, и что же ты так неаккуратно, Емельянов? — с фальшивым участием спросил он лежащего ничком перед собой одноклассника. — Я же, кажется, уже говорил тебе быть осторожнее и не трогать того, чего тебе никогда не светит?        Дементьев внезапно поднял на нее откровенно вызывающий взгляд. И его морозные малахитовые глаза обожгли ее лицо не хуже удара крапивой.        Даше казалось, что из всего зала резко выкачали весь воздух. Она будто бы видела себя в этот мучительный миг со стороны: нездоровая бледность, трясущиеся руки, полуобморочный вид, как будто это ее сейчас ударили…        «Он же абсолютно поехавший», — панически пронеслось в ее голове.        Просто псих! Ненормальный!        На весь зал раздался громкий свисток.        И будто бы кто-то отжал кнопку «mute», в помещение снова вернулись звуки. Из изумленных охов и ахов учеников, тихих перешептываний и осторожных неуместно-глупых вопросов по типу «все ли в порядке?» неподвижно лежащему Егорову, что на фоне столпившихся над ним одноклассников, казался совсем ребенком.        Толпа из высоченных широкоплечих подростков, скучковавшись плотным кольцом, закрыла от нее и Дементьева, и Федю.        — Расступитесь! Не трогайте его сейчас! Только хуже сделаете! — громко обратился к одиннадцатиклассникам учитель физкультуры, которые, окружив Егорова, бестолково уже тянули к нему руки.        Следом он, коротко бросив застывшей ледяным изваянием Абрамовой, чтобы она вызывала скорую и позвонила их классному руководителю, подлетев к месту «действия», склонился сам над Федей. Аккуратными знающими и выверенными движениями проверяя его состояние.        У Даши же от подступившей паники все путалось и плыло в голове. В глазах отчаянно щипало. Руки дрожали, как в припадке, и она совсем ничего не могла, даже банально сдвинуться с места. А осознание, что ее «умирающий» незаряженный телефон остался в кабинете, и она просто не могла никуда позвонить, пришло слишком поздно.        Хоть смейся, хоть плачь, но в стрессовых ситуациях у нее всегда случалось это полное оцепенение. И сделать с собой она ничего не могла.        Лишь стоять, глупо хлопать глазами и стараться дышать. Потому что кислорода в такие моменты ей совсем не хватало, и перед глазами, как правило, начинало предательски темнеть.        К счастью и скорую, и классного руководителя 11 «А» оперативно вызвали и без нее. На нее вообще никто больше не обращал внимания, будто бы ее и не было.        И первыми в спортзале, спустя всего десять минут, появились именно медики. Которые, уложив по-прежнему неподвижного Федю на носилки, спешно унесли его куда-то прочь.        Вторым, сразу после скорой, в спортзал мрачнее тучи влетел их классный руководитель Лазарев Дмитрий Николаевич.        Абрамова к тому времени уже немного стала приходить в себя. И былое полное оцепенение начало постепенно покидать ее одеревеневшее тело.        И она даже смогла поднять глаза на появившегося учителя, что, даже не взглянув в ее сторону, широким шагом прошел вглубь зала к своему классу.        Этот невероятно надменный и высокомерный мужчина, что вел физику в стенах этой гимназии, Даше никогда не нравился, хотя она и видела его всего пару раз. И ей этого вполне хватило для стойкой неприязни.        Лазарев был нечастым гостем в учительской. А если и появлялся там, всегда смотрел на находящихся там учителей сверху вниз с очевидным пренебрежением в своих светло-золотистых подвижных глазах. Он был ненамного старше самой Абрамовой, но гонора у этого молодого, но уже кандидата наук, было, как у доктора. И сам он внешне выглядел, как карикатурная реклама барбершопа: его золотисто-каштановые волосы на голове всегда были уложены чуть ли не волосок к волоску, и на лице красовалась аккуратная бородка, состриженная будто по линейке. А еще он носил стильные темные пиджаки на телесного цвета водолазки, и под мышкой часто таскал ультратонкий MacBook, на котором изредка любил что-то печатать в учительской, лениво попивая между делом латте из Старбакса через дорогу.        Он ей не понравился с первого взгляда. Как прямая совокупность в нем всего того, что ее раздражало в людях. Абсолютный снобизм вкупе со всяким отсутствием доброжелательности и хороших манер.        Собственный же курируемый одиннадцатый «А» класс («лучший из лучших» в этой гимназии), он навещал совсем редко. Поэтому и видела его Даша нечасто и только в учительской.        Да и зачем ему было за ними ходить? Этот класс и без его неусыпного контроля  выдавал впечатляющую успеваемость.        Сейчас же Лазарев, впервые на ее памяти, выглядел одновременно обеспокоенным и раздраженным (и будь Даша сейчас не настолько в шокированном состоянии из-за случившегося, то обязательно бы позлорадствовала). Совсем хмуро оглядывая собственных учеников, которых физрук выстроил в ровную шеренгу, он мрачно спросил:        — Что тут опять произошло? Я ничего не понял. Что там с Егоровым приключилось?        — Несчастный случай, — коротко сообщил ему учитель физкультуры. — Во время игры выбили челюсть. Скорая забрала его минут пять назад. Жить будет.        Абрамова от словосочетания «несчастный случай» внезапно даже пришла почти полностью в себя, возмущенно глядя в спины разговаривающих мужчин, потому что:        «Какой еще к черту несчастный случай?!»        — И кто же выбил? — не меняясь в лице, поинтересовался Лазарев, и будто уже что-то подозревая, повернул голову туда, где стоял сам «виновник» этого общего внепланового сбора.        — Дементьев.        — Ну, то, что очередной «несчастный случай» происходит с участием Дементьева, для меня совсем не новость, — равнодушно кивнул физик, коротко встречаясь с таким же безразличным (но отчетливо ублюдошно-вызывающим) зеленоглазым взглядом своего ученика и отворачиваясь обратно к физруку. — А вот то, что это произошло с Егоровым — удивительно. Чего они не поделили?        Мужчина в черном спортивном костюме растерянно пожал плечами:        — Так я же говорю вам — это был несчастный случай. Все произошло на моих глазах и…        — Про несчастный случай я уже слышал, — с отчетливо скучающей ноткой в голосе оборвал его Лазарев. — Мне гораздо интереснее его причины.        Физрук, растерявшись, не нашелся с ответом, поэтому физик снова обернулся к классу:        — Так, камрады, давайте-ка признавайтесь: из-за чего?        И тут все, как один, ученики одиннадцатого «А» класса, будто заранее друг с другом сговорившись, синхронно повернули головы и посмотрели на все еще неподвижную и молча стоящую за спинами двух мужчин Дашу Абрамову.        Два учителя, будто вспомнив о ее существовании, проследовав за взглядами учеников, недоуменно обернулись назад к ней.        От неожиданного внимания со всех сторон она даже испуганно сделала шаг назад.        «Нет!», — практически панически пронеслось у Абрамовой в этот момент в голове. — «Это не из-за меня!».        Даша кожей ощущала на себе препарирующие «уличающие» взгляды всех присутствующих, и это было настолько невыносимо и неприятно, что, не выдержав, она, развернувшись на каблуках, про мучительное неудобство которых она совсем успела позабыть, нетвердой походкой вышла из зала.        В голове у нее лишь на повторе крутилось:        «Это не из-за меня!». 666        Абрамова долго умывала свое разгоряченное лицо холодной водой, едва стоя над белоснежной прямоугольной раковиной.        Ее ноги гудели, и она их совсем под собой не чувствовала. Руки же по-прежнему ненормально дрожали, как при полном треморе, и набираемая в ладони вода с плеском растекалась по кафельному полу.        Под ее туфлями уже была небольшая лужица. Да и рукава своего светло-серого пиджачка она безбожно насквозь промочила в воде, так что вискозная ткань влажно потемнела до самого сгиба локтей.        Но ей было на это совсем плевать. В голове произошедшее только что в спортзале просто не укладывалось, и больше напоминало ей очередной кошмар.        Вот только проснуться у нее всё не получалось, сколько бы не выливала на себя холодной воды.        Даша немигающе смотрела на собственные подрагивающие ладони, по которым бился сильный напор воды из-под крана, и избегала поднимать сейчас глаза наверх к зеркалу над раковиной. А еще запрещала себе думать о главном, настойчивом и очевидном.        Лишь все про себя зациклено повторяла:        «Это не из-за меня! Это не из-за меня! Это не из-за меня!»        «А из-за кого?», — внезапно издевательски спросила она саму себя.        Конечно же из-за тебя!        Абрамова рефлекторно подняла глаза, и увидев в зеркале собственное отражение, наконец, не выдержала. Она, громко и отчаянно всхлипнув, надломлено упала на колени в лужу из воды, что сама и разлила, безжалостно смачивая теперь ткань собственных штанов. И стала содрогаться в беззвучных рыданиях.        Она не хотела! Она и подумать не могла, что всё так произойдет!        И из-за чего всё?! Из-за того, что Федя невероятно добрый и просто хотел ей помочь?        При одном лишь воспоминании о неподвижном теле Егорова на натертом полу спортзала ее лихорадочно затрясло с новой силой.        И это, конечно же, совсем не оправдание в ее случае! Потому что она должна была догадаться об этом еще давно, что Дементьев — полностью поехавший, темный, пугающий, способный на всё.        Даже ударить человека, что на две головы ниже него. Как же это было подло!        И ей нужно было догадаться, понять, что все так может получиться! Нужно было тогда закричать, остановить игру, сделать хоть что-то, а не стоять и смотреть!        Это всё из-за тебя!        Ее коленкам было уже совсем нестерпимо, сидеть в холодном потеке воды, но она не находила в себе силы подняться.        И лишь одна мысль смогла ее заставить резко успокоиться и собраться. Потому что то, что сейчас сделал Дементьев, так просто с рук ему не должно сойти! 666        — Как Федя? — сходу спросила Даша Лазарева, без стука нагло врываясь в его класс, что был будто бы, как брат-близнец ее собственного. Высокие потолки, интерактивная доска на всю стенку, светло-бежевая гамма, белоснежные парты и стулья. Вот только если окна ее выходили на солнечную сторону, то окна этого класса были на севере, и от того он казался гораздо мрачнее и будто бы в «тени».        Физик, что в это время сидел за своим столом, загипнотизированно уставившись в собственный MacBook, даже не оторвался от быстрого печатания по клавиатуре, равнодушно бросив ей:        — С ним все хорошо. Вы же слышали. Он уже дома. Пока побудет на больничном. Но до свадьбы все заживет.        Подобное чужое безразличие поражало!        Даша даже на месте от возмущения подобралась.        — Что будет с Дементьевым? — с отчетливым металлом в голосе процедила она.        — А что с ним, по-вашему, должно быть? — лениво поинтересовался Лазарев, все также не отрываясь от экрана ноутбука.        — Его исключат? — прямо спросила Абрамова.        Мужчина неожиданно хмыкнул, будто бы она выдала сейчас невероятно смешную хохму.        — Дорогая моя Дарья… — он принял задумчивый вид: — Георгиевна?..        — Григорьевна, — сухо поправила она его.        Лазарев равнодушно кивнул:        — Прошу прощения, — отрываясь, наконец, от печатания на своем ноутбуке, физик с тяжелым вздохом поднял на нее глаза, будто делая ей этим невероятно огромное одолжение. — Так вот, моя дорогая Дарья Григорьевна, вы же сами прекрасно все слышали. Это был несчастный случай. Сейчас с мальчиком все хорошо. Так зачем нам разводить бурю в стакане?        И ей показалось на какое-то мгновение, что в этих его успокаивающих и фальшиво мягких словах, прозвучал намек на смутную угрозу.        — Да потому что, я была в момент, когда это все произошло в зале! — не выдержав, громко взвилась она. — И прекрасно видела, что это был никакой не несчастный случай! Дементьев сделал это намеренно! Он сломал челюсть своему однокласснику! Вы понимаете это или нет?!        Мужчина посмотрел на нее уже внимательнее:        — Вы чего сейчас от меня хотите?        — Я хочу знать, выгонят ли его за это отсюда? И будет ли ему вообще за это что-то?        — Не выгонят. И ему за это ничего не будет, — издевательски мягко и лаконично выдохнул ей Лазарев, и еще никогда ее так сильно не раздражала его аккуратно, будто бы линейке подстриженная бородка на лице. — Я удовлетворил ваш интерес?        Даша не была совсем уж наивной и прекрасно знала, что многие школы намеренно замалчивали всеми силами подобные ЧП в своих стенах. Но то, что произошло сегодня — это совсем другое дело! Покалечили ребенка на глазах у всего класса и двух педагогов! Такое нельзя было замолчать!        Особенно из-за каких-то там бесполезных показателей в рейтингах московских образовательных учреждений! И она не оставит это просто так!        Абрамова с шипением набрала в легкие воздух:        — Почему?! — яростно спросила она. — Если вы хотите сказать, что это останется безнаказанным, то я!..        — Дарья Григорьевна, а знаете ли вы, кто его отец? — перебивая ее на полуслове, язвительно поинтересовался физик.        И ей этим будто кто-то хорошенько дал под дых.        Вот как он значит поставил вопрос! Казалось, еще более отвратительнее для нее этот мужчина стать просто не мог, но все же стал.        Даша, сузив глаза, презрительно выплюнула:        — Не знаю. И знать этого не хочу!        — Вы ведете себя крайне инфантильно и непредусмотрительно, Дарья Григорьевна, — уже с открытым предупреждением в голосе хлестко одернул ее Лазарев. — Возьмите себя в руки и снимите заодно розовые очки. А если не хотите, то вам, пожалуй, и правда, лучше не знать ничего, — его тонкие губы неприязненно искривились. — И все же вбейте в свою прекрасную головку, что Дементьева отсюда никто никогда выгнать не сможет. Выгонят скорее меня, вас, учителя физкультуры, всех его одноклассников, Петрюка, но только не Дементьева, understand?        В ее голове кроме ругательств совсем ничего. И она даже подобрать сейчас слова, чтобы выразить всю силу своего презрения, не могла. Как и не могла примириться с происходящим.        Это все было настолько нереальным, неправдоподобным, киношным. В жизни так не должно было быть! Так не бывало!        Физик же расслабленно откинулся на спинку кресла за своим столом, не сводя с нее пристального и всезнающе-высокомерного взгляда:        — А теперь, моя дорогая Дарья Григорьевна, ответьте себе сами на вопрос: от чего же всё так несправедливо произойдет, и кем может оказаться его отец? — саркастично спросил он, и следом насмешливо покачал головой: — Мой вам совет: подумайте на досуге об этом. Может так до вас и дойдет что-то о том, как устроен этот мир.        Даша, прежде чем выйти и громко хлопнуть за собой дверью, полоснула по нему полным презрения и ненависти взглядом:        «Да пошел бы ты тоже к черту!». 666        Едва же Абрамова появилась на пороге своего заранее открытого класса, в котором уже сидел одиннадцатый «А» класс, у которого сейчас должен был быть урок физики, ей показалось, что в кабинете стало противоестественно тихо.        Прямо как при очередном дурном затишье перед бурей.        Все присутствующие в классе ученики, обернувшись к ней, замерли, как зрители в ожидании очередного представления. Словно предвкушали, что Даша сейчас, как в идиотском бесповоротно-смертельном трюке, сунется в пасть льва, и тот ей вкусно громко хрустнет на глазах у всех.        Над ее головой внезапно раздалась громкая трель звонка на урок. И класс, все также пугающе синхронно, поднялся на ноги.        — Здравствуйте. Садитесь, — не меняясь в лице, совсем бесцветно выдохнула она ученикам, проходя за свой учительский стол.        Абрамова смотрела себе под ноги, не поднимая глаз. Внешне она почти спокойна, почти невозмутима, и почти создавала впечатление псевдо-собранности.        «Почти» — потому что всё в ее жизни на бешенной скорости летело к черту. Всё уже полностью вышло из-под ее контроля (псевдо-контроля — по-настоящему она никогда ничего и не контролировала). Кошмары из ее снов в последние несколько дней начали воплощаться в реальность, и ей хотелось от отчаяния кричать…        Но Даша не кричала. Она сохраняла приклеенную насмерть к коже на лице маску холодной отстраненности. Больше, конечно, по выдрессированной привычке, чем от силы воли. Просто приучила себя это делать ежедневно, до полного автоматизма.        Не показывать свой страх. Не показывать свою слабость.        Плечи расправить. Голову повыше. И главное стараться не обращать внимания на то, что она по-прежнему натурально задыхалась от подступающих к самому горлу волнения и страха, что накрыли оглушающей волной, едва она переступила порог класса.        И Абрамовой отчего-то казалось, что так было всегда. С самого начала ее преподавания в 11 «А» классе. Она все задирала голову выше-выше-выше, просто чтобы не захлебнуться.        В ее случае подобное приспособление — не блажь и тяжелая рутинная работа, а банальный инстинкт самосохранения.        Главное не смотреть на пустующую парту в третьем ряду. А еще не смотреть на ученика, сидящего прямо перед ней.        Не смотри!        Но правило «не» — коварно. Даша вообще где-то читала, что человеческая психика этого «не» не слышала, и делала все ровно наоборот этому запретному «не».        Не смотри!        И она вопреки этому «не», предательски подняла глаза и, конечно же, сразу встретилась с чужим острым взглядом напротив.        Горло сдавила невыносимая сухость. Пульс снова испуганно подскочил и забился ощутимыми толчками по венам.        И там не было льда. Она ошибалась. Лед и отмершее равнодушие — внешнее прикрытие, лишь ширма того температурного и патологически нездорового, что было в нем. У Дементьева за грудиной будто бесновался адский огонь. Именно он отдавался в дьявольскую зелень его глаз самым настоящим безумием, помешательством, лихорадкой. Именно это отражение ее так рефлекторно (на уровне инстинктов) и пугало, еще с самого первого взгляда на него, она уже это чувствовала. Что с ним не все в порядке, что было в нем что-то необъяснимо жуткое, отталкивающее, тревожное.        А его аддикция к унижению — это лишь обратная сторона его больной потребности в разрушении.        И сейчас Дементьев казался ей совсем диким, поехавшим, ненормальным.        Он смотрел на нее исподлобья, пристально, не отводя взгляд от нее ни на миг. И в его ирреально зеленых глазах, что раньше казались ей ледяными, холодными, совсем не теплыми, сейчас будто вспыхнул темный адский огонь. И этот огонь в них обжигал ее будто физически.        Дементьев ее сейчас пугал. Пугал чертовски сильно.        Потерянно моргнув, она, наконец, отвела от него глаза.        — Запишите тему урока: электроны в кристаллах и зонная теория твердых тел, — Абрамова заученно-механически проговорила тему урока, совершенно не меняясь в лице, словно ее сердце от страха не дробило внутренности под его алчуще-голодными взглядами.        Не смотри!        Но очередной бесконтрольный взгляд вглубь третьего ряда…        И у нее уже совершенно не получалось изображать равнодушие и хладнокровие.        Ее губы предательски дрогнули. И она даже зажмурилась на какое-то мгновение.        Даша была слишком разбитая и обесточенная произошедшим до того, что одного взгляда на пустующую парту Егорова достаточно, чтобы в ребрах заломило острой фантомной болью.        — Хотя постойте, — передумав, устало и полностью разбито попросила она класс, прекрасно понимая, что в таком состоянии никакой урок физики провести сейчас просто не в силах. — Не нужно ничего записывать. Сейчас откройте учебники на страннице 420… И до конца урока решайте задачи по теме. Со звонком тетради мне на стол.        — А что делать, если я решу все задачи раньше? — дерзко усмехнувшись, спросил ее Дементьев.        И хватило же наглости!        Он вел себя так, будто бы ничего не произошло! Будто бы не он два урока назад намеренно сломал челюсть своему однокласснику, просто чтобы досадить ей.        И в Даше будто снова лопнул очередной мыльный шар. Это было просто невыносимо: у этого человека будто совсем не было совести! Злость и бессильная ярость, взвившиеся в ней, затмили собой все остальное.        — Лично ты, Дементьев, можешь решить все задачи из учебника! — громко вспылила она на весь кабинет, прекрасно понимая, что выглядит со стороны, как чокнутая истеричка, но поделать с собой ничего не могла, продолжая исходиться гневным криком: — Просто сразу все! И до кучи реши еще все пробники и пособия по физике! Чтобы я месяц потом не спала по ночам, проверяя это всё! Мне же больше заняться нечем!        Все сидящие в классе ученики 11 «А» дружно недоуменно уставились на нее, как на безумную, абсолютно, кажется, не понимая причину столь бурной негативной реакции учительницы на обыденный вопрос.        Одного лишь Дементьева это ее яростное представление, казалось, только страшно позабавило. Впрочем, ему всегда было весело, когда ей было плохо — он от этого получал свое особое ублюдочное удовольствие.        И сейчас его глаза насмешливо поблескивали в свете яркого солнца, а в уголках губ расцвела очередная острая усмешка.        Он уже было хотел что-то ей на это ответить (что-то наверняка колкое и, как всегда, обидное до чертиков!), как Даша, не выдержав, круто развернулась, сделав пару быстрых шагов, громко хлопнула за собой дверью лаборантской.        Потому что у нее уже не было сил. Она больше не могла.        И уже внутри маленькой тесной комнатки ее дрожащие ноги подогнулись, и Абрамова почти свалилась на стул у демонстрационного стола, заваленного металлическими грузиками (для уроков по теме механики), электроскопами и пластиковыми ящиками с запакованными новенькими амперметрами и вольтметрами.        Откинувшись на спинку стула, Даша прикрыла ладонью свой покрасневший нос, тщетно пытаясь сдержать слезы: за что ей вообще всё это? 666        Когда раздался звонок с урока, Абрамова выждала еще пару минут, прежде чем выйти из лаборантской, сначала досуха вытирая влажными салфетками свое лицо от слез. Глаза у нее предательски опухли и покраснели.        И едва она переступила порог собственного кабинета, так сразу же, оцепенев, замерла на месте. Потому что в очередной раз напоролась взглядом за чужую острую усмешку и цепкий-цепкий взгляд на своем лице, от которого у нее внутри все болезненно сворачивалось в узлы, чтобы потом неизменно разрезаться в лоскуты.        Ее личный кошмар все продолжался и продолжался. И заканчиваться явно не собирался.        Дементьев не спешил никуда уходить и остался. И с ее появлением поднялся со своей парты.        — Наскорбелась уже по убогим и хворым? — ублюдошно-насмешливо спросил он ее.        Ничего святого! Даром что носит православный крестик на шее!        И Даше снова невыносимо плохо, страшно, тошно, и появилось ощущение асфиксии в горле — это у нее, кажется, уже хроническое при появлении Дементьева.        — Пошел вон! — совсем «задушенно» зашипела она, чувствуя, что задыхается, и воздуха в легких хронически перестает хватать.        И такое уже не исправишь, просто подняв голову выше…        — Ты повторяешься. И это уже перестает быть забавным, — деланно скучающе протянул он, делая шаг к ней.        Она панически дернулась от него назад:        — Не подходи ко мне!        — Или что? — ублюдошно-ласково уточнил Дементьев, так, как умел только он, чтобы ледяной озноб прокатился по коже ее шеи. — Что ты сделаешь?        Что ты вообще можешь?        И взгляд у него снова был совсем нездоровым, потемневшим, нехорошим.        Перед ее глазами от страха уже все расплывалось, но она все же видела, как вздрогнул острый уголок его губ в очередной усмешке.        Дементьев снова сделал к ней шаг, и Абрамова опять дернулась от него назад, шоркнувшись лопатками об огромную потемневшую интерактивную доску за своей спиной, которая за время неиспользования, успела перейти в режим «сна».        Больше отступать ей было некуда. Как в клетке. Как в капкане. Как стоя на обрыве в шаге от пропасти.        И невыносимое ощущение полной загнанности и беспомощности ее положения  было хуже всего остального.        Он снова сделал к ней шаг, уже полностью сокращая расстояние между ними.        И противопоставить ей ему сейчас нечего, кроме жалкого хриплого и захлебывающегося:        — Я закричу.        — Кричи, — все также ласково, почти нежно выдохнул он ей в лицо, будто давая разрешение. Но взгляд его потемневших глаз был абсолютно нечитаемым.        Он смотрел на нее сверху вниз, по-прежнему оставаясь выше почти на две головы и нависал сверху, даже несмотря на то, что на ней были туфли на внушительном каблуке.        Она подавленно и трусливо промолчала: ее угрозы ему всегда лишь позорная фикция. Их зрительный контакт затягивался. Ее сердце тревожно сжалось.        Но мгновение, и холодные черты его лица исказились, отображая внутреннее жаркое безумие, и вдруг закричал он сам, казалось, что на весь кабинет, на весь этаж, на всю гимназию, полностью оглушая ее:        — Кричи! Пусть вся гимназия слышит, как к молодой практикантке домогается ее ученик. Как он зажимает ее в кабинете и не дает пройти. Как она сама хочет его, но играет в недотрогу.        Ужасно. Как же ужасно!        Абрамова зажмурила глаза, падая в спасительную темноту, чувствуя подскочивший бешеный пульс, что отдавал даже в веки. Ей казалось, что она сейчас потеряет сознание.        — Кого и чем ты хочешь напугать? — снова спокойно и ублюдошно-цинично спросил он ее.        Но когда она снова трусливо ничего не ответила, Дементьев, по всей видимости, уже потеряв терпение, со всей силы ударил рукой по интерактивной доске над ее головой, громко совершенно яростно приказав:        — Смотри на меня! И будь добра отвечать мне, когда я тебя спрашиваю!        Абрамова, вздрогнув всем телом и едва не вскрикнув, перепуганно послушно раскрыла глаза.        Доска, «проснувшись» от удара, внезапно загорелась за ее спиной, выходя из «спящего» режима. И своим ровным механическим светом, в полутьме хорошего зашторенного кабинета, плавно очерчивала лощеные, идеально-правильные заострившиеся черты лица Дементьева, что нависал сейчас над ней. Всего в паре сантиметрах от соприкосновения с ней.        Его зеленые глаза, с абсентовыми бликами падающего на них отсвета, обжигали ее лицо не хуже раскаленного металла, и Абрамовой, в охватившей ее привычной оцепеневшей панике, казалось, что она сейчас просто умрет от остановки сердца. Настолько невыносимо бешено оно сейчас колотилось внутри ее грудной клетки.        — Мне глубоко плевать, что обо мне подумают или не подумают другие, — холодно процедил он ей. — А вот тебе не плевать.        Даша мелко затрясла головой. Чувствуя, как против воли, по ее щекам стекают слезы.        Дементьев наклонил голову набок, и с презрительной усмешкой поинтересовался:        — Плевать? Да неужели? Тогда что такое, почему же ты не кричишь? Уже не хочешь?        Она, полностью оцепенев, смотрела на него и подавленно молчала. Слезы, скатываясь с ее лица, падали вниз.        Он поднял руку, протягивая свои длинные пальцы к ее лицу. Даша жалко всхлипнула, и, пытаясь избежать этого прикосновения, ударилась затылком о доску за своей спиной.        Его зрачки от этого опасно сузились. На лице резче очертились высокие скулы и твердая линия челюсти в отчетливом презрении к ее страху.        Она снова ожидала от него всего. Всего самого худшего. Как всегда.        Но Дементьев лишь поймав прядку выбившихся волос, что упала ей на лицо, аккуратно отвел ее, заправляя за ухо. Совсем бережно, совсем невесомо, не коснувшись в процессе даже слегка ее кожи.        Ожидание и реальность — снова не совпали.        Дыхание перехватило. Даша уже переставала понимать, что происходит. Чувствуя ватную поролоновою дурь в голове, и как совсем обессиленно подгибались ее дрожащие ноги.        — Тебе страшно? Я тебя пугаю? — с отчетливым презрительным разочарованием в голосе спросил он. — За кого ты меня вообще принимаешь?        Она зажмурилась. Потому что уже даже не находила в себе силы даже на простой вдох и выдох.        А следом совсем приглушенно, как во сне, услышала, как, наконец, захлопывается дверь ее кабинета. И только тогда свалилась, соскользнув вниз спиной по все еще горящей интерактивной доске, на пол, заходясь в новом отчаянном рыдании.        Плакала тихо. Звучно только на весь кабинет всхлипывала, набирая в легкие столько воздуха, сколько не могли вместить в себя легкие. И все равно задыхалась-задыхалась-задыхалась.